«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

СВИТОК X, ЧАСТЬ А

Xа–1 Отшельник Дзёдобо

Xа–2 Отшельники – распорядители Ёсино

Xа–3 Отшельник Сосюмбо

Xа–4 Миряне уходят в отшельники

Xа–5 Досточтимый из храма Кансёдзи

Xа–6 Помыслы монаха-разбойника обратились к Пути

Xа–7 Злодейство стало условием для пробуждения сердца

Xа–8 Сёгацубо навсегда ушёл от мира

Xа–9 Обряд встречи будды Амиды

Xа–10 Из-за помрачённой привязанности сошёл на путь демонов

Свиток X, часть А, рассказ 1

Отшельник Дзёдобо

浄土坊遁世事, Дзё:добо: тонсэй-но кото

[396–402]

В горах земли Идзу жил учёный монах по имени Дзёдобо. В своём храме он был вторым наставником. Когда первый наставник, старый монах, тяжело заболел, Дзёдобо пришёл его проведать, и старик сказал:

— Я, наставник Закона, умираю. А ты, должно быть, рад.

Дзёдобо растерялся и спросил:

— Чему же мне радоваться?

— Так ведь ты станешь первым наставником.

Дзёдобо считал, что первый наставник — это всё равно что распорядитель, если в храме нет другого начальства. Поэтому, слыша такие слова, этот монах, чьи помыслы и прежде были обращены к Пути, подумал: до чего стыдно, когда меня этак подозревают! — и решил, пока первый наставник жив, уйти в отшельники. Тут же он оставил келью своим ученикам, а себе устроил небольшую хижину на горном уступе и там неустанно подвижничал ради просветления в будущей жизни.

Однажды в пору долгих дождей в горах случился оползень, и всю хижину полностью завалило. Ученики перепугались и решили: делать нечего, заберём тело и совершим похоронный обряд. Раскопали завал и увидели — хотя хижина и разрушена, так что не осталось и следа, но Дзёдобо сидит, как ни в чём не бывало. Ученики, потрясённые, заплакали от радости. А Дзёдобо в глубокой задумчивости молвил:

— Я по глупости понёс большой урон, о монахи.

— Какой урон? Счастье, что ты остался в живых! Урон —это твоя хижина? Или образ почитаемого будды, или что?

— Нет, не так. С детства я молился, чтобы избежать бедствий наподобие этого и безвременной гибели, возглашал имя Внимающего Звукам. «Слава великому милосердному бодхисаттве, Внимающему Звукам!» — громким голосом повторял я, и думаю, потому в этот раз и остался в живых. Но в те же дни я возглашал: «Слава будде Амиде!», и мог бы уже возродиться в Чистой земле, но понапрасну продлил свою жизнь, остался в здешнем скорбном мире, и чувствую, что понёс большой урон

Досточтимый плакал, и все ученики плакали вместе с ним, утирая слёзы рукавами.

Глубоко уйдя в молитвы, этот монах не жалел ни о здешнем мире, ни о собственном теле. Он действительно только о том и помышлял, как бы поскорее отправиться в Чистую землю. Надо думать, завидная участь! В итоге смертный час его был отмечен чудесами, и Дзёдобо возродился в Чистой земле, — так рассказывают.

Учение и подвижничество ради возрождения в Чистой земле — это врата Закона, соразмерные миру пяти замутнений, дорога, удобная для тех, чьи способности скудны. Это учение передавалось в трёх странах, и известно, что среди основателей всех школ, мудрецов со всех путей, среди всех людей, у кого есть сердце, будь то монахи или миряне, даровитые или бездарные, — много было приверженцев молитвы, памятования о будде Амиде. Однако настоящих подвижников было немного, а большинство — обычные люди.

В Китае на горах Родзан восемнадцать мудрецов из храма Эондзи устроили общину и назвали её общиной Белого лотоса, дали обет, принесли клятву. Они не говорили, что ненавидят дела здешнего мира, но говорили: «Мы не выходим из тени гор, не провожаем гостей дальше Тигриной долины». Не покидая своей долины, они всецело обратились к подвижничеству ради возрождения в стране Высшей Радости, не занимались ничем другим и свершили великое дело возрождения, — так о них рассказывают.

Такое отшельничество трудно, но если есть настоящая решимость, то человек может и не выходить из дому, оставаться в мирском обличии — если истинная вера в сердце глубока, и неприятие грязных земель глубоко, и стремление возродиться в Чистой земле упорно, он, должно быть, сможет возродиться. В последнем веке мало людей, чьи помыслы поистине обращены к Пути. Осваивая учение и подвижничество, они не сверяются с тем, что записано в сутрах и толкованиях, считают, что возродиться — проще простого. Это потому, что их решимость неглубока.

Если даже в повседневных мирских делах действовать легкомысленно, бездумно — будешь путаться и ошибаться. Что уж и говорить о великом деле возрождения! Мы ведь с безначальных времён ещё ни разу не возрождались в Чистой земле. Как можно к этому относиться легкмысленно? Мудрецы, наши провожатые из времён средней древности, считали это дело важным, и молились богам и буддам, желая, чтобы помыслы обратились к Пути. Так, говорят, досточтимый Дзога приходил на поклонение в Срединный зал тысячу дней, и каждую ночь тысячу раз совершал обряд, моля о том, чтобы сердце его встало на Путь.

Общинный глава Эсин тоже сомневался в своём возрождении. Однажды, чтобы погадать по встречным, он в дождливый день встал в Столице где-то возле Цукуримити и Ёцудзуна, выбрав место повыше, и стал высматривать. По размытой улице, скользя, плёлся старик, и дойдя до того места, где стоял общинный глава, молвил:

— Иду в страну Высшей радости.

Тогда Эсин уверился, что непременно возродится. Он составил «Собрание важных сведений о возрождении», и слава о нём дошла даже до страны То — ведь в этой книге он замечательно рассказывает о том, как достичь возрождения. В «Собрании важных сведений» он среди прочего говорит: в нынешнем веке подвижников памятования о будде много, но тех, кто возродится, мало, потому что многие не достигают истины.

«Трактат о Чистой земле» составил бодхисаттва Тэндзин, это главный трактат школы Чистой земли. В нём сказано: «Если хочешь родиться в Чистой земле, нужно пробудить у себя просветлённые помыслы. Просветлённые помыслы — это помыслы о том, как переправить все живые существа на тот берег, чтобы они возродились в стране будды». Просветлённые помыслы — это неприятие грязных земель и стремление к Чистой земле, желание переправить живые существа на тот берег.

Бывают бодхисаттвы, превосходные в мудрости и превосходные в милосердии. Превосходные в милосердии пребывают в грязных землях и переправляют живые существа оттуда в Чистую землю, а превосходные в мудрости восседают в Чистой земле и приносят пользу живым существам, нисходя в грязные земли: понимают, что ничто не рождено, благодаря этому обретают терпение, приходят в грязные земли и приносят пользу тамошним жителям. Хотя милосердие и мудрость различаются, желание спасти живые существа — одно и то же. А значит, чтобы устремиться в Чистую землю, нужно сначала пробудить у себя просветлённые помыслы. Если подвижник заботится о собственной пользе, его помыслы принадлежат двум колесницам, и он не сможет возродиться в стране Великой колесницы.

А потому наставник закона Донран, толкуя трактат Тэндзина, говорит: «Кто слышит о радостях той страны и стремится возродиться в ней, чтобы обрести эти радости, но не имеет в сердце помыслов о том, чтобы переправить туда все живые существа, тот не сможет возродиться». Среди людей нашего века редки даже те, кто стремится в Чистую землю ради обретения радостей. А помыслы о спасении живых существ и вовсе редки. Люди радуются пяти желанным предметам, глубоко привязаны к славе и выгоде, и в их сердцах на самом деле нет отвращения к здешнему ничтожному миру. Хотя они всячески страдают — от болезней и смерти, от забот и горя — но отвращения к миру у них нет, они предаются пустячным радостям и не помышляют об отвержении. Знают, конечно, что в итоге им предстоит уйти смертным путём, и хотя, пожалуй, желали бы возродиться, но всерьёз о возрождении не помышляют, не отвергают ни себя самих, ни горестного мира. И возрождаются, влекомые своими деяниями, обретают новое рождение в зависимости от привязанностей сердца.

Что дорого сердцу, то и служит причиной деяний. А значит, на месте будущего рождения выявляется то, к чему стремилось сердце в нынешней жизни. Кто привержен дурным деяниям, тот стремится на дурные пути. Кто поддаётся трём ядам, тот, получается, любит три дурных пути. А потому нужно постоянно испытывать и исследовать собственное сердце. Бодхисаттвы Внимающий Звукам и Обретший Силы хоть сейчас могли бы вместе с подвижником вознестись в страну Высшей Радости — но если у него есть помыслы, которые этому препятствуют, значит, ему самому нужно постараться ради возрождения. Если же рассмотреть образ мыслей нынешних людей, то один или два дня их стремления бывают прекрасны, однако они привязаны к жене и детям, привыкли к тому месту, где живут, и кажется, хотели бы вернуться сюда — и скоро возвращаются. С такими помыслами — разве могут они уйти отсюда вместе с бодхисаттвами Чистой земли?

Люди нашего века говорят: «Сила Другого и Изначальный обет таковы, что если я только пожелаю, то окажусь рядом с буддой — и не важно, хороши или дурны мои собственные помыслы, есть у меня благие корни или нет». Однако в сутре сказано: «Люди, обладающие тремя свойствами сердца, непременно обретают возрождение», а в толковании говорится: «Если же есть только одно из этих трёх свойств, то они возродиться не могут», — то есть если сердце остановилось на чём-то одном. Как же может быть не важно, хороши помыслы или дурны? «Совершая пятеричное памятование, исполняя четыре упражнения, непрестанно совершенствуйся и не смешивай их с другими деяниями», — как же может быть не важно, есть у человека благие корни или нет? «Не отбрасываемое ни на мгновение — вот что называют истинно-надежным деянием», — так это толкуют. Ни на мгновение не забывать будду Амиду, не иметь никаких других мыслей — таково действие, при котором возрождение точно определено. А потому Дзэндо говорит: «Не жалеть о теле и доле своих, не желать иного тела и иной доли». Такие люди как раз и могут встретить Амиду, когда тот придёт к ним. А у кого нет решимости, к тому Амида приходит тоже, но человек его не замечает.

Милость будды ровно-равна для каждого из детей: кого же будда может отвергнуть? Но, допустим, тело человека Амида примет. И что же дальше? Труп будет гнить в Чистой земле — а сердце возвратится на грязную землю и обретёт новое рождение сообразно своим привязанностям, будет страдать и радоваться в зависимости от своих деяний. Сила воздаяния будды не пересилит силу деяний живого существа. Когда человека тянет в мир демонов, сначала туда движется его сердце. Но как раз когда сердце человека пребывает в смятении, будда спасает человека, направляет его сердце, помогает в пору вступления на Путь.

Мудрец Роси говорит: «Человек Пути и Благой силы странствует по земле — но не встречается с носорогами и тиграми, входит в воинский стан — но не сталкивается с бронёй и клинками». Смысл сказанного таков: когда человек следует помыслами по Великому пути, не имеет помрачённых мыслей, когда он проходит Великий Путь также и телом, не совершает грехов, — то в нём самом нет причин для смерти. А раз нет причин для смерти, никто не может его погубить. Когда же человек глядит помрачёнными глазами, любит помрачённым сердцем, берёт помрачёнными руками, ступает помрачёнными ногами — он с самого рождения движется к смерти, создаёт причины для неё своими поступками. А значит, то, что называют «убийством» — это убиение человека, который уже умирает. Когда ни в сердце нет никакого греха, ни в теле нет изъяна, нет причин для смерти — тогда безвредны и яды, и звери, и стрелы, и мечи. Вот о чём говорит мудрец.

Итак, у того, кого тянет к демонам, сначала демоном становится сердце, а у того, кого будда переправляет на тот берег, сначала сердце становится буддой. Просветлённое сердце — это и есть будда. Чванное сердце — это и есть демон. Хотя магнитный железняк и втягивает в себя иголки, но кривых иголок он не втягивает. Хотя лазурит и собирает пылинки, но грязной пыли не собирает. Каковы бы ни были дрова, огонь возникает внутри дерева, а зажигается снаружи. Сырое дерево горит медленно. Если поднести огонь снаружи — дерево загорится. Не нужно ждать, пока внутреннее выйдет наружу. Таково и сердце: из него возникают десятки тысяч дел, извне приходят причины. А значит, отвергая грязные земли, мы в самом деле устремляемся к Чистой земле. Роступая так, понимаешь, что будда своей милостью оделяет всех живых.

Когда прекращаешь окрашивать сердце красками здешнего мира, стараешься совершать чистые деяния будущего века — тогда есть надежда на пришествие будды Амиды. Но таковы уж мирские польза и выгода: днём и ночью окрашиваешь сердце теми делами, что совершаются в мире-сновидении, сам не сознаёшь своих страданий — и не понимаешь тех благих деяний, что совершают для тебя бодхисаттвы Чистой земли. Держишь в руках сокровище молитвы-памятования — но в сердце своём думаешь только о здешней земле, окружённой горами с четырёх сторон, и когда восходишь на Место Пути и обращаешься к будде, сердце тоскует, обращённое к жене, детям и близким, связывается с дурными друзьями и блуждает, не понимая, что время тратится впустую. Мысля и действуя так, многие люди на этом «истинно-надёжном возрождении» как раз и застревают. Опасная доля!

В «Сутре о созерцании» низший разряд низшего возрождения таков: грешные люди совершают десять злодеяний, поддаются пяти замутнениям, и всё же в смертный час, встретившись с мудрым другом, десять раз произносят молитву — и возрождаются. Кто надеется на это, тот, похоже, имеет веру, но может быть при этом и глуп. Провожатые наши толкуют так: эти люди от рождения имеют благие задатки. Пусть задатки у них были дурными и эти люди всю жизнь грешили, в последний час, десять раз произнеся молитву, они мгновенно уничтожают грехи, могшие стать причиной для рождений и смертей на протяжении восьмидесяти четырёх десятков тысяч раз по десять тысяч нескончаемых веков, и после этого, уже безгрешные, встречают пришествие будды. Поскольку они обладают всеми тремя свойствами сердца и не имеют грехов, восемьдесят четыре десятка тысяч десятков тысяч веков рассеиваются, и эти люди возрождаются в Чистой земле, — так можно понять суть толкований прежних добродетельных людей. У нынешних людей тоже есть благие задатки. Если они будут стойкими в своих помыслах, то смогут возродиться. Только даже если они находят себе мудрых друзей, находят учение, всё-таки на протяжении жизни решимость возродится у них остаётся слабой. Если в смертный час они страдают, мучаются и сбиваются с правильной молитвы, то, надо думать, не имеют и трёх свойств сердца. Люди низшего разряда низшего возрождения впервые принимаются за дело в смертный час, и если они исполнены решимости, то и грехи-помехи рассеиваются, и они приближаются к солнечному свету. А нынешние люди в смертный час не впервые берутся за дело памятования, но их решимость уже слаба. Они заранее приучены к молитве — но глупы. То, что было бы истинным впервые в смертный час, для них весьма неопределённо. Неверно, что не бывает таких людей. Недуги человеческие тяжелы, и правильная мысль приходит в смятение, в последний час люди стремятся к тому, о чём привыкли помышлять, и то, чем было пропитано их сердце, непременно проявляется.

Говорят, в недавние годы люди, слыша, что при поветрии многие умирают от болезни, устами повторяли молитву, как привыкли молиться всю жизнь, а сами действовали — тоже как привыкли. Стало быть, нужно постепенно входить в должный образ мысли, стараться достичь соответствия трёх действий, памятовать о будде и накапливать благие дела, набирать заслуги, радеть о великом деле возрождения. Ни на мгновение не жалеть о нынешнем теле, не задерживаться сердцем в здешнем мире, подобно монаху Дзёдобо, — и тогда нетрудно будет исполнить давнее стремление, возродиться в Чистой земле. Я это всё подробно записал, чтобы пробудить сердца глупых людей. Мудрым это не нужно.

Примечания

Xа–1

В первой части свитка X Мудзю Итиэн рассказывает в основном об отшельниках: тех, кто был служилым монахом или мирянином, но предпочёл путь «ухода от мира», тонсэй.

О монахе Дзёдобо кроме этой истории, ничего не известно.

Родзан — Лушань, горы в Китае. Эондзи — Хуэйюаньсы. Одну из первых в Китае амидаистских общин — общину Белого лотоса, кит. Байлянхуэй, яп. Хакурэн-э — основал Хуэй-юань (334–416). Тигриная долина — долина в горах Лушань, в которой расположен храм Хуэйюаньсы.

«Всецело», здесь — икко:.

Дзога (917–1003), монах школы Тэндай, прославился как подвижник, о нём сохранилось множество преданий. Срединный зал — Компонтю:до: на горе Хиэй.

Об Эсине, он же Гэнсин, см. рассказы I–4, II–5, III–4, Vа–11. Обычай гадать по встречным в Японии обычно таков: нужно встать у дороги и ждать прохожего. Важными для гадания обычно считаются пол встречного, его возраст, направление движения, скорость, а также слова, которые он скажет. См.: [Смайерс 1999].

«Собрание сведений о возрождении», «О:дзё:ё:сю:» (985 г., ТСД 84, № 2682) — главный труд Гэнсина, ср. рассказ II–5. Книга делится на десять частей: 1) Удаление от здешнего мира; 2) Стремление к Чистой земле, 3) Свидетельства о Чистой земле, 4) Правила памятования о будде, 5) Дополнительные приемы памятования, 6) Памятование в особых случаях, 7) Блага от памятования, 8) Последствия памятования, 9) Различные пути, ведущие к возрождению, 10) Вопросы и ответы. Хотя сам Гэнсин в Китае не бывал, но выстроил он свою книгу по всем правилам китайской буддийской учёности, включил в неё выдержки из множества амидаистских сочинений китайских мыслителей. Совершив путешествие на остров Кюсю в 987 г., Гэнсин, насколько известно, вручил некому купцу копию трактата и просил передать её своим заочным знакомым в одном из китайских храмов. Так поступали японские наставники школы Тэндай и раньше, причём передача новых сочинений в Китай имела целью не только познакомить китайских монахов с их содержанием, но и разделить с заморскими собратьями по общине заслуги от нового толкования Закона. Не только Мудзю, но и другие японские авторы указывают, что трактат Гэнсина был в Китае высоко оценен, хотя вообще рассуждения японских монахов там не встречали с особым интересом. См.: [Хортон 2004].

Тэндзин — Васубандху, см. рассказ VI–1. «Трактат о Чистой земле» — «Дзёдо-рон», ТСД 26, № 1524, ср. рассказ II–8.

«Превосходные в мудрости», «превосходные в милосердии», тисо: хисо:, — два разряда бодхисаттв. Различаются, например, в «Новом трактате по Сутре цветочного убранства» («Син Кэгон-кё:-рон», ТСД 36, №1739, 747a). Первые не покидают мира рождений и смертей, вторые обитают вне его, но время от времени нисходят из Чистой земли в дурные миры. «Понимают, что ничто не рождено, и благодаря этому обретают терпение» — фусэйхо:нин, терпение, основанное на понимании того, что в сущности своей вещи неизменны, не рождаются и не исчезают. О таком терпении говорится в «Лотосовой сутре» в главе XVII, «Различение достоинств» (ТСД 9, 44а); см.: [Лотосовая сутра 1998, 239]. «Две колесницы» — слушатели голоса Будды и постигающие связь причин, подвижники малой колесницы, занятые собственным освобождением, а не заботой о спасении других.

Донран — Тань-луань (ок. 476–572), цитируется его «Толкование к Трактату о Чистой земле» («Дзё:до о:дзё:-рон тю:гэ», ТСД 40, № 1819, 842a).

Кратко описывая историю учения о Чистой земле, Мудзю Итиэн называет отчасти те же имена, что и, например, Синран — сторонник радикального амидаизма, который в нескольких своих сочинениях в стихах и прозе подробно изложил историю «памятования о будде» в Индии, Китае и Японии. Хуэй-юаня Синран среди своих предшественников не числит, хотя иногда и упоминает его. О Нагарджуне и Васубандху Синран обстоятельно рассуждает как об основателях учения, а кроме Тань-луаня непременно упоминает также его учителя, индийца Бодхиручи (ум. 527), под чьим влиянием Тань-луань, знаток даосского учения, обратился к буддизму. Из китайских учителей Синран непременно называет также Дао-чо (562–645), которого в списке у Мудзю нет, и его ученика Шань-дао, на которого Мудзю часто ссылается в других рассказах.

Пять желанных предметов — зрелища, звуки, запахи, вкусы, осязательные ощущения.

Внимающий Звукам и Обретший Силы — Каннон и Сэйси, бодхисаттвы Чистой земли, которые в смертный час приходят, чтобы проводить подвижника в страну будды Амиды.

«Люди нашего века говорят…» — Мудзю здесь пересказывает учение радикального амидаизма, см. подробнее рассказ I–10.

«Люди с тремя свойствами сердца» — цитата из «Сутры о созерцании будды по имени Неизмеримое Долголетие», ТСД 12, 344с. Три свойства сердца таковы: оно стремится к Чистой земле 1) истово, 2) глубоко, 3) всецело. См. рассказ I–10. Неясно, на какое толкование сутры ссылается Мудзю ниже.

«Пятеричное памятование», гонэн, — 1) поклонение образу будды Амиды; 2) возглашение имени Амиды; 3) пожелание возродиться в Чистой земле; 4) созерцание Чистой земли; 5) передача заслуг всем живым существам. «Четверичное упражнение», сисю:, — памятование о будде, производимое почтительно, безраздельно (не отвлекаясь на другие дела), непрерывно и долго.

«Не отбрасываемое ни на мгновение…» — цитата из сочинения «Канкё: кё:дзэнги» (Полное собрание текстов школы Дзёдо, Дзё:до-сю: дзэнсё, 2, 58с).

Дзэндо — Шань-дао (см. рассказ I–10), похожие места есть в его «Толковании к Сутре о созерцании будды по имени Неизмеримое Долголетие» («Каммурё:дзюбуцу-кё:-сё:», ТСД 37, 271b, 273с).

Мудрец Роси — Лао-цзы, цитируется «Книга о Пути и Благой силе», 50. Ср. в переводе Е.А. Торчинова: «Я слышал, что умеющий жизнь свою беречь, идя по суше, не столкнётся с тигром или носорогом, а вступая в войско, может не опасаться оружия и лат» [Торчинов 1999, 262]; в переводе Г.А. Ткаченко: «Правда, я слышал, что тот, кто искусен в жизни, путешествуя по земле, не встречает ни носорога, ни тигра, а оказываясь посреди войска, не становится мишенью латников» [Ткаченко 2001, 471].

О «благих задатках» см. рассказ VIII–8.

Свиток X, часть А, рассказ 2

Отшельники — распорядители Ёсино

吉野執行遁世事, Ёсино сю:гё: тонсэй-но кото

[402–405]

Распорядители в горах Ёсино в своих храмах имеют немалое влияние, и потому их часто смещают силой. Когда отец нынешнего распорядителя занял эту должность, его младший брат собирался выступить против него с отрядом воинов, чтобы свергнуть старшего брата и самому стать распорядителем. Старший брат не успел приготовиться. Так, видно, должно было случиться по закону воздаяния, — думал он. — Нельзя долго процветать на протяжении земной жизни, нужно стремиться к радости в будущем рождении. Раз из-за этой должности я поссорился с братом и раз уж нет времени на предосторожности — всё равно делу просветления в будущей жизни должность распорядителя не поможет. Когда демон-убийца, непостоянство, заберёт меня, должность придётся бросить понапрасну, на дороге, которой нельзя избежать, она будет бесполезна. Она лишь вызывает взаимную вражду, и мы уже не вспоминаем, что родились людьми, — думал он

Итак, распорядитель решил, что держаться за должность бесполезно, и уступил её младшему брату, а сам поселился в горной деревне, стал отшельничать, принял заповеди под руководством досточтимого Сиэмбо из храма Сайдайдзи. А ещё у одного монаха, наставника созерцания, прибывшего из Столицы, он получил наставления по учению его школы Дзэн и неустанно подвижничал. Этот бывший распорядитель уже умер, и как я слышал, смертный час его был отмечен чудесами. А младший брат завидовал должности распорядителя и всем её мелким радостям, хотел её заполучить — а когда получил, позавидовал теперь уже тому, что брат ушёл в отшельники и явил чудеса в смертный час. Этот младший брат уступил должность распорядителя сыну старшего брата, а сам тоже стал отшельником. Вот они, редкостные и ценные плоды прежних деяний! Нынешний распорядитель, как слышно, тоже решил стать отшельником. Это, надо думать, драгоценно — когда из-за клятвы в прежней жизни люди могут вот так сделаться друг для друга мудрыми друзьями! Ведь благие и дурные условия связаны между собой, и все они могут стать средствами для вступления на Путь Будды.

Царь Адзясэ встретил дурного друга Тёдацу — и заточил в темницу отца и мать. Родителям достался такой дурной сын — и они угодили в заточение. Но как могли сложиться столь дурные условия? Если хорошенько разобраться, в чём тут суть, то получится, что Тёдацу и Адзясэ для царя-отца Бимбасяры и царицы-матери Идай стали мудрыми друзьями. Царь в темнице день за днём соблюдал заповеди-зароки и обрёл третий плод святости, а его супруга получила от Будды наставление о Чистой земле и возродилась там одним из девяти способов. Польза и выгода в последнем веке часто бывают обусловлены такими причинами. Вот и получается, что сын царя и царицы был в высшей степени почтительным — ведь он ввёл родителей на Путь.

Согласно «Сутре о созерцании ступеней сердца», люди в миру ради детей совершают грехи и попадают на дурные пути, терпят долгие страдания. Это потому, что ради любви к детям люди разбивают себе сердце и совершают грехи. А значит, можно сказать: хороший сын плох, а дурной сын хорош. Но и это тоже не нужно понимать односторонне. Ведь если с дурным сыном начинается вражда, то совершаются грехи, и сам этот дурной сын творит злые дела, и родитель после смерти обретает страдания. Так дурной сын становится врагом. А если сердце сына почтительно, как у тех царевичей, которых звали Сокровищница Чистоты и Чистый Глаз, то сын становится родителю мудрым другом, ведёт его за собой, создаёт для него благие условия.

Всё множество деяний — это успехи и неудачи. Неудачей нужно считать то, что привязывает сердце, а удачей — то, что помогает вступить на Путь Будды. Нужно это понимать и различать удачи и неудачи в делах, мудрость и глупость в людях. Сравним: врачи применяют лекарства. У худшего врача лекарство становится ядом, средний врач использует яд как яд, а лекарство как лекарство, а у лучшего врача яд действует как лекарство. Точно так же и люди, готовые усомниться и склониться к ложным воззрениям, если им достаются хорошие дети, не находят в них мудрых друзей, а напротив, дети у них становятся причиной для злодейства. Для средних людей дурные дети создают дурные условия, а хорошие дети могут стать мудрыми друзьями. А кто обладает высшей мудростью, для того и дурной сын становится мудрым другом — как для царя Бимбасары и царицы Идай.

И так — не только с детьми. Завязав с кем-то дурную связь, враждуя с ним, человек сам себе создаёт условия трудные и вредные, но мыслит вражду как отклик на свои прежние деяния, на свои же грехи. Он не считает, что это люди создают ему такие условия, но из-за них начинает ненавидеть здешний мир Сяба, полный всяческих страданий, задумывается о стране, куда можно бежать от горестей любви, ненависти и гнева, и подобно царице Идай устремляется в Чистую землю. Так люди, которые могли бы стать врагами, становятся человеку мудрыми друзьями. Что нам не по сердцу в мире, где мы живём, то становится условием для ослабления привязанности к этому миру Сяба.

Круговорот рождений и смертей — это всего лишь привязанности сердца. Путь выхода, освобождения — это опустошение, устранение свойств. Образ того, что пусто, не имеет свойств, — это сердце без пристрастий. Поэтому учение Единого века Будды главной считает пустоту в первом значении. Ни к чему не нужно привязываться. В «Алмазной сутре» говорится: «Даже Закон надо отбросить — и уж конечно, то, что противно Закону». Не нужно привязываться даже к Закону Будды. И тем более сердце не должно цепляться за мирские дела. Если думать об этих путеводных основах, то не станешь враждовать с теми, с кем связан дурной связью. Но если человек глубоко привязан к тем, с кем связан благой связью, то путь к освобождению для него будет неблизким.

Когда люди тебя хулят, нужно задуматься: если ты в самом деле виноват, людские речи служат путеводными основами. Разве сам ты не сказал бы так о других? Значит, нужно стыдиться и избегать вины. Такие хулители — мудрые друзья. В книге сказано: «Кто говорит о моих дурных чертах, тот мой учитель. Кто говорит о приятных моих чертах, грабит меня». А потому не надо горевать и сетовать, нужно думать о своих мудрых друзьях и избывать вину. Когда же говорят неправду или повторяют чужие слова, то такая хула основана на злобе. И сам ты тоже злишься. Нужно выслушать и обдумать, не затевая вражды, считая, что обвинение с чужих слов — не обвинение. И не надо гордиться, когда тебя хвалят. Похвала за пустячные достоинства вызывает чванство, и это — большая неудача. Зная, что в похвале непременно содержится хула, не надо чваниться, а надо всякий раз себя сдерживать. При таких помыслах и хвала, и хула сердца не задевают, и решимость вступить на Путь может и должна укрепиться.

Примечания

Xа–2

«Распорядитель», сю:гё:, — название должности главы храма или объединения нескольких храмов, в Ёсино соответствовало более распространённому бэтто:.

Царь Бимбасяра (Бимбисара), царица Идай (Вайдехи), их сын Адзясэ (Аджаташатру) и его дурной советчик Тёдацу (Девадатта) — действующие лица амидаистского предания, восходящего к «Сутре о созерцании будды по имени Неизмеримое Долголетие». См. рассказ VII–25.

Сокровищница Чистоты и Чистый Глаз — действующие лица главы XXVII «Лотосовой сутры» («Прежние деяния царя по имени Чудесно и Величественно Украшенный»).

Отсылка к «Алмазной сутре» здесь — не цитата, а краткий пересказ её рассуждений.

«В книге сказано…» — цитата из «Сюнь-цзы» (глава «Упражнять себя»).

Свиток X, часть А, рассказ 3

Отшельник Сосюмбо

宗春坊遁世事, Со:сюмбо: тонсэй-но кото

[405–407]

В Южной столице жил монах Сосюмбо — досточтимый, чьё милосердие было велико. Он был наставником Закона в храме Тодайдзи. Из рук своего учителя он получил участок земли, и этот участок хотел отсудить себе другой ученик того же наставника. В итоге завязалась вражда, супостат выжидал время, чтобы напасть. Сосюмбо, считая, что дело того не стоит, взял грамоту о правах на этот участок и пришёл к своему супостату:

— Когда-то мы были настоящими друзьями. Питать нехорошие помыслы из-за какого-то ничтожного участка — бессмысленно. Вот, возьми! — и вручил ему грамоту.

— Я же говорю о своих правах, а не об участке. Не возьму.

— В любом случае я решил стать отшельником, и участок мне не нужен. Так что бери.

Оставил грамоту и ушёл, и вскоре стал отшельником. Милосердие его было глубоко, он стремился распространить Закон Будды. В Южной столице он был одним из людей, много сделавших для процветания Закона. Заботы всех людей он принимал как свои заботы, старался поддерживать следы Закона, отпечатанные в каждом доме. Сам он всерьёз старался подвижничать ради просветления. На другие дела не отвлекался. И как я слышал, он с одними этими помыслами, без смятения, встретил свою кончину.

Сердца людей неисправимы. Когда дело спорное — хотят заполучить себе имущество, а когда получают — говорят, что не возьмут!

В Южной столице жил знаменитый монах. Он сказал досточтимому из Касаги:

— Я очень беден и рад был бы, если бы меня приглашали проводить обряды, но никто не приглашает. А ты, досточтимый, отвергаешь просьбы, но тебя приглашают со всех сторон. Завидую!

— Думаю, меня потому и приглашают, что я часто отказываюсь. Ты, о монах, тоже отказывайся, тогда, может быть, и тебя будут приглашать.

— Отвергать даже редкие предложения? Да как же я это смогу?

Кажется странным — но ведь этот монах был прав!

Вообще, когда сердце человека становится мудрым, то велением Неба он получает удачу. Выгода сверх нашей доли не бывает долгой, отнимается Небом и оборачивается горем. Мудрец Роси говорит: «Истраченное обновляется, опустошённое снова наполняется». Смысл этих слов такой: доверься судьбе — движению Неба, — не стремись к процветанию, легко принимай бедность и не заискивай. Так никогда не ослабеешь, утраченное вернётся снова. Хотя процветание сверх нашей доли, радость, не сообразная Пути, кажутся прекрасными, но вскоре они исчезают. Подобно тому как излишек отнимается. Все люди, силой добившиеся процветания, и в древние времена, и в средней древности теряли его, надолго не сохраняли. Раз так, то надо принять последствия прежних деяний, как они есть, не желать счастья и удачи сверх своей доли, иметь чистое сердце и следовать велениям Неба. «Пустое снова наполняется» — в пустотах непременно собираются и пыль, и вода, наполняя их. Если в сердце нет желаний, если оно пусто, то счастье приходит само собой.

После того как был уничтожен род Тайра, видя, что настал век рода Минамото, люди из столицы стали обращаться в Камакуру с разными запросами, но ответов не получали. Высший сановник Ёсида-но Цунэфуса затворился в усадьбе Ёсида, запер ворота. Прослышав о нём как о мудром человеке, Камакурский господин стал обсуждать столичные дела только с ним. Судьба переменилась, чистота сердца принесла свои плоды, и семья Ёсида надолго получила защиту.

В книге сказано: «Кто побеждает посредством добродетели, тот процветает, кто побеждает путём насилия, терпит поражение». Нужно хорошенько понять эти путеводные основы, проводить жизнь, не имея в сердце суетных желаний, питая своё тело и полагаясь на судьбу.

Примечания

Xа–3

О монахе Сосюмбо кроме этой истории ничего не известно.

Досточтимый из Касаги — Гэдацубо Дзёкэй, см. рассказы I–2, I–5.

«Велением неба он получает удачу…»: «удача» здесь — «благая сила», кит. дэ, яп. току. «Судьба» (она же «движение Неба», тэн-ун), в этом рассуждении понимается не с точки зрения буддийского учения о воздаянии, а исходя из древнекитайских представлений о Небе как безличной высшей силе, поддерживающей должный ход вещей в мире.

Мудрец Роси — Лао-цзы, цитата из «Дао-Дэ-цзин», 22 (Мудзю меняет порядок строк). Ср.: «Если нечто пусто, то оно наполнится, если нечто одряхлело, то оно обновится» [Торчинов 1999, 242]; «Ковырнёшь – заплывёт, засушишь — вырастет на новом месте» [Ткаченко 2001, 464].

Ёсида-но Цунэфуса, он же Фудзивара-но Цунэфуса (1143–1200) носил чин «Высшего советника», дайнагон, и выступал посредником между Минамото-но Ёритомо («Камакурским господином») и государем-монахом Госиракава-ин. В «Повести о доме Тайра» именно через Цунэфусу Ёритомо сообщает двору о введении таких новшеств, как назначение «защитников» и «поземельных начальников», см. выше, ГДЕ ЭТО БУДЕТ

«Затворился от света», здесь — хикикомори.

«Кто побеждает посредством добродетели…» — цитата взята из «Исторических запискок» Сыма Цяня (глава LXVIII, «Жизнеописание Шан-цзюня»). Там она обозначена как восходящая к древней «Книге преданий», кит. «Шу-цзин», однако в сохранившемся тексте «Шу-цзин» таких слов нет. Ср. в переводе Р.В. Вяткина: «В Шуцзине сказано: придерживающийся добродетели процветает, уповающий на силу погибает» [Сыма Цянь 1996, 93].

Свиток X, часть А, рассказ 4

Миряне уходят в отшельники

俗士遁世シタル事, Дзокуси тонсэй ситару кото

[407–412]

Был один человек в земле Танго, имя его я слышал, но забыл. Хотя его поместье и было небольшим, семья не бедствовала. Он состарился, заболел, и перед смертью составил завещание, где распределил доли имения между наследниками. Следуя его воле, сыновья после его кончины открыли завещание и прочли. Всего в семье было восемь сыновей и несколько дочерей, большую часть наследства отец оставил старшему сыну, а следующим сыновьям — неодинаковые доли, каждому следующему меньше, чем предыдущему. Тогда старший сын сказал:

— Мне не следовало бы судить о том, как покойный господин распорядился имуществом. Но как же я могу не сказать, что я думаю об этом? Таковы уж были плоды воздаяния у покойного господина: решения его были мудры, и в Столице, и в Камакуре служебные его дела шли превосходно. Разделив своё наследство, он каждому из сыновей выделил уделы. Служба — дело трудное: и самому тяжело, и быть на виду у других тоже тяжело. Стало быть, отец поручил основное семейное достояние одному человеку, а остальным — лишь малые доли. Здесь у нас горная деревня, я построю себе хижину в том месте, где удобно доставать воду и дрова, вступлю на Путь, стану молиться, памятовать о будде Амиде, и так проведу остаток жизни на покое. Хоть я и старший сын, но не считаю себя способным, так что выберите между собой кого-то одного и поручите ему дом. Обсудите это и решите все вместе.

Ни один из братьев на такое не согласился. Тогда старший брат сказал:

— Нельзя, чтобы никто не взялся. Я, Такой-то, всё равно вступлю на Путь. Среди вас господин Горо — способный человек. Пусть он и примет дом и службу. А остальные пускай все вместе будут его тенью, обрабатывают землю и не противятся ему.

Остальные братья послушались, и как я слышал, все вступили на Путь и вошли во врата отшельничества. Должно быть, мудрые сердца!

Если хорошенько подумать, что в миру считается радостью, то у людей сердца перевёрнуты вверх тормашками, радостью они считают страдание. Чтобы можно было о чём-то говорить как о радости, важно знать, каковы помыслы в сердце. Допустим, тело благоденствует, но если сердце страдает, это бесполезно. Тело бедствует — но если сердце спокойно, такая жизнь радостна. А потому в сутре говорится: «Люди, знающие меру, спокойны и радостны, хотя и спят на голой земле. У людей, не знающих меры, сердца несыты, даже если они живут в небесных чертогах. Люди, знающие меру, даже если бедны, богаты. Те, кто не знает меры, даже если богаты, бедны». В самом деле, сколько бы ни было сокровищ, если человеку их недостаточно, он беден. А если для поддержания тела есть одежда и пища, и человек не считает, что ему этого мало, если в сердце его нет желаний — он богат. Древние говорили: «Если сокровищ много, они вредят телу, если слава велика, она вредит духу». Можно владеть страной, иметь множество сокровищ, но если, заботясь о других, хлопочешь о делах государственных и частных, то и страна тесна, и сокровищ не хватает, и недовольное сердце подобно сердцу простого бедняка. Да и к тому же всё это чрезвычайно беспокойно. У дракона много голов, много и яда, так же и здесь — так говорят. Когда печалишься о несчастьях других, как о собственных, то и сам делаешься печален. И тело - как не своё, и мир для него страшен. А тогда и сердце страдает.

На зная, как это мучительно, люди привычно думают, будто слава «великого человека» — это прекрасно. Если сам человек велик, то и дел у него много. Нет покоя его сердцу, и страдания свои он забывает. В доме у него много людей, шумно, в пути его сопровождает большая свита. Нет вовсе радости для тела, нет радости и для сердца. Что толку в такой мнимой славе? Кто ищет её, часто совершает помрачённые деяния, вовлекается в круговорот рождений и смертей; если человек причиняет беды другим, истощает свои силы, бездумно накапливает грешные деяния, то в будущем ему трудно будет избежать горьких плодов. Когда ни телу нет отдыха, ни сердцу нет передышки, трудно бывает решиться подвижничать по Закону Будды, трудно совершать чистые деяния ради Чистой земли и просветления. Нет радости ни в нынешней жизни, ни в будущей жизни — таков человек, великий в своём веке. Войти во врата отшельничества, едва укрываясь от холода, едва утоляя голод, жить со спокойным сердцем, довольствоваться собственной долей, и так провести всю жизнь — вот по-настоящему мудрое сердце!

Если поймать оленя и запереть его в загоне, если даже отлично устроить ему жильё и кормить прекрасной едой, он не перестанет тосковать о своих горах. Если только он со спокойным сердцем спит в горах, питается одной травой да водой, он прибавляет в теле. Когда же его держат в загоне, даже если дают ему лучший корм, тело его неизбежно чахнет, — так говорят. Это из-за страданий сердца. Итак, если сердце спокойно, оно радуется, ему не о чем тосковать. И не только в здешнем мире сердце спокойно: если не грешить, не питать помрачённых мыслей, подвижничать на Пути Будды, то и будущее светло. Как говорит Ракутэн: «Богатый страдает, и его страдание — от сердечных забот; бедный радуется, и радость его — от довольства собственной долей». Поистине, не надо сомневаться: такова основа! А стало быть, нужно забыть десять тысяч дел, избавить тело от десяти тысяч забот, и только тогда можно радоваться. Ракутэн говорит: «Не пытайся гнать то, что имеешь. Если пытаешься гнать, много сожалеешь. Не старайся привечать то, что приходит. Если стараешься приветить, опять-таки огорчаешься. Пусть бы ты возвышенно восседал в незнании, пусть бы ты величественно возлежал в несравненности».

Сердца у мудрецов в стране Кан все были такими. Мудрец по имени Кёю, когда услышал от государева посланца, что назначен Великим сановником, пошёл и вымыл уши в реке Эйсан. А мудрец по имени Софу как раз тогда гнал быка к реке на водопой. Кёю возвращался, и они встретились. Кёю сказал:

— Я услышал приказ Государя назначить меня Великим сановником, счёл, что уши мои замараны, вымыл их в реке Эйсан, и вот, возвращаюсь.

— Значит, теперь её вода грязна, не поведу к ней быка, — молвил Софу и повёл быка прочь. Когда говорят «Кёю вымыл уши, Софу увёл быка», имеют в виду этот случай. А в последнем веке такие уши считаются прекрасными — их, можно сказать, укладывают в вату, обёртывают парчой, и люди нарочно приходят полюбоваться ими.

Итак, среди нынешних людей, надо думать, редкостны и ценны те, кто входит во врата отшельничества. На истинном пути, уйдя в размышления, зная основу мирской тщеты — на чём можно остановиться помыслами, чем можно помешать суете? Древний великий царь отказался от власти над страной, чтобы освоить учение Великой колесницы: он собирал плоды, таскал воду, всячески прислуживал наставнику тысячу лет. Оставить сердце в ничтожном мире, привыкнуть обходиться без людей, вступивших на Путь, — исключительно глупо!

В нашей стране один из государей, Кадзан-ин, в самом деле стал отшельником. Когда умерла дочь господина Онономия, госпожа Кокидэн, скорбь государя по ней была подлинной. Мысли государя смешались от одиночества в здешнем мире. У будущего канцлера Авата, тогдашнего распорядителя Архива, на веере были написаны такие слова: «Ни жена, ни дети, ни драгоценные сокровища, ни даже царский сан не последуют за нами в последний час, когда кончится наша жизнь». Государь увидел эту надпись, и сердце его пробудилось, он понял, что мирские радости — это сон и морок. Сокровища страны и царский сан стали ему не нужны, и с такими помыслами он вскоре отрёкся от своего сана правителя, творящего десятки тысяч благих дел и повелевающего десятками тысяч колесниц, и навсегда вступил на путь Великой колесницы, ведущий к просветлению.

В ночь, когда уже отрекшийся государь покидал дворец, двадцать третьего числа шестого месяца второго года Мягкости и Мира, ясная луна светила ярко, но недаром слёзы омрачили высочайший лик — и луна скрылась за густыми облаками. Желание государя сбылось, он с радостью вышел из дверей дворца Дзёгандэн. И с тех пор те двери затворены. Редкостное пробуждение сердца у государя! Даже слышать о таком, надо думать, трогательно!

Как сказал досточтимый Какубан: «В трёх мирах нет покоя. Они подобны горящему дому. И государевы палаты — тоже внутри горящего дома. В рождении, старении, болезни и смерти всегда — боль и скорбь. И тело государя тоже — непостоянный облик». Воистину, люди, чьё сердце мудро, должны отвергнуть обусловленный, пустой, помрачённый, вращающийся, изменчивый мир и вступить на Путь Будды, необусловленный, истинный и вечный. Нужно следовать по стопам тех мудрых людей, кто в самом деле стал отшельником.

В тринадцатый год после смерти младшего советника Синдзэя, вступившего на Путь, его дети и внуки, знаменитые монахи, главы Общинного собрания, собрались и решили устроить большой обряд — восьмеричные чтения — ради всего своего рода. Открывать эти чтения, по их замыслу, должен был Сёкаку, величаемый Печатью Закона, а произносить пожелание — общинный глава Мёхэн. Участвовали также и другие: Какукэн, Тёкэн, Дзёкэн. Письмо с приглашением отправили на гору Коя. «Я отшельник, поэтому не смогу прибыть», — ответил общинный глава Мёхэн. Но старшие братья, общинные начальники, решили, что это в высшей степени странно: «Выходит, отшельник не должен справлять поминовение по своим близким? Такой ответ монаха, славного мудростью и учёностью, нам никак не понятен», — написали они и отправили письмо с нарочным. Мёхэн на это отвечал: «Почтительно внемлю вашим словам. Я не говорил, что раз я отшельник, я не справляю поминальных обрядов. Я лишь сказал, что робею войти в ваш круг. Разве отсюда следует, что это — из-за того, что я зовусь отшельником? Что до меня, то называться отшельником, по-моему, значит отринуть мир и быть отринутым им. Образ отшельничества таков, чтобы не входить в собрания людей. Если мир отринул меня, но я сам не отринул мира, я всего лишь нелюдь. Если я отринул мир, но мир не отринул меня — я тоже не отшельник. Итак, если бы я прибыл туда, где все вы, достойные монахи двух столиц, Северной и Южной, воссядете в собрании, и выступил бы как наставник-чтец на одном из заседаний, — тогда что я стал бы отвечать, когда меня приглашают в другие знатные дома? Здесь, в горах, я могу не уклоняться от главного смысла затворничества. Но раз уж я на самом деле не говорил, что избегаю поминальных обрядов, то я могу прислать своего доверенного», — так написал Мёхэн и отрядил монаха Этибо. Старшие братья, общинные начальники, выслушали его ответ и сказали:

— Ещё когда он был младшим наставником созерцания, он избегал людей, и теперь избегает.

Когда покойный младший советник, вступивший на Путь, со старшими братьями толковал учение, а общинный глава был ещё наставником созерцания, его приглашали, а он отказывался, — вот о чём они вспомнили.

Примечания

Xа–4

Танго — земля на острове Хонсю к северо-западу от столичной области Ямасиро.

«Люди, знающие меру…» — цитата из «Сутры завещанного учения», ТСД 12, 121с. «Знать меру» здесь — тисоку.

«Если сокровищ много…» — возможно, отсылка к «Летописям поздней Хань» (раздел «Жизнеописание Янь Фэна»).

Ракутэн — Бо Цзюй-и, те же цитаты из его стихотворений см. в рассказах IV–9, VII–25.

О мудрецах Кёю и Софу (Сюй Ю, Чао Фу) см. рассказ II–8.

О древнем великом царе говорится в «Лотосовой сутре в главе XII («Девадатта»); см.: [Лотосовая сутра 1998, 205].

Государь Кадзан (967–1008) находился на престоле в 984–986 гг.

Госпожа Кокидэн, здесь — супруга государя Кадзана, государыня Киси (969–985). На самом деле она была дочерью Фудзивара-но Тамэмицу (942–997), а господину Онономия (Фудзивара-но Санэёри, 900–970) доводилась дальней роднёй.

Канцлер Авата — Фудзивара-но Митиканэ (961–995) стал канцлером при государе Итидзё в 995 г., но через семь дней скоропостижно скончался, так что его называют «семидневным канцлером», нанока-но кампаку. Распорядитель Архива — Куро:до-но бэн. Надпись на его веере восходит к «Сутре великого собрания», ТСД 13, 108с.

Правитель, «повелевающий десятками тысяч колесниц» — условное величание, восходящее к древней китайской словесности, на деле у японских государей боевых колесниц никогда не было.

Мягкость и Мир, Канна, — девиз правления государя Кадзана, относится к 985–987 гг.

В «Великом зерцале» события, связанные с уходом государя Кадзана в монахи, описаны несколько иначе [Оокагами 2000, 48]. Там говорится: «В ночь на двадцать второй день шестой луны второго года Канна <…> произошло постыдное событие: никого не известив, он тайно отправился в храм Ханаямадэра [=Кадзандзи] и постригся в монахи, было ему девятнадцать лет. <…> В ту ночь, когда он отрекся от престола, случилось нечто печальное. Когда он вышел через малую дверь покоев придворной дамы Фудзицубо, то оказалось, что месяц светит ярко, и государь сказал: “Ах, как светло! Что же делать?”, — на что господин Авата [= Фудзивара-но Митиканэ] ответил, торопя государя: “Не медлите с отречением. Уже переданы Драгоценная Яшма и Священный Меч”. Он сам, еще прежде чем государь вышел из дворца, передал императорские регалии принцу <…> и потому знал, что вернуться государю уже невозможно. Государь некоторое время медлил, не решаясь выйти на яркий лунный свет, но когда на лунный лик набежали облака и немного потемнело, он подумал: “Я смогу принять постриг”. Только он решился сделать шаг, как вдруг вспомнил о письме госпожи Кокидэн, которое хранил и перечитывал, но сегодня отложил его, чтобы порвать. Он повернул назад со словами: “Подождите немного”. Но господин Авата сказал: “Не надо сейчас об этом думать. Если теперь упустим время, нам непременно что-нибудь помешает, и ничего не выйдет”. И пролил притворные слезы. Так, повел он государя по улице Цутимикадо на восток» — перевод Е.М. Дьяконовой. Прославленный знаток пути Тёмного и Светлого начал, Абэ-но Сэймэй, как раз в это время наблюдает знамения, предвещавшие отречение государя. В храме государь принимает монашество, и тут Авата просит разрешения попрощаться с отцом — и государь понимает, что Авата обманул его и не собирается уходить в монахи вместе с ним. Ниже говорится, что подлый поступок Аваты стал причиной того, что он так недолго пробыл канцлером, а дети его не сделали сколько-нибудь заметной карьеры при дворе [Там же, 136]

Какубан (1095–1143) — наставник школы Сингон, обновивший её учение в начале XII в. Неясно, какое его сочинение цитирует Мудзю.

Младший советник Синдзэй — Фудзивара-но Митинори (1106–1159), см. рассказ II–1. Тринадцатая годовщина его смерти приходится на 1172 г. Поминальный обряд, о котором идёт речь, представлял собой «восьмеричные чтения Лотосовой сутры», см. рассказ VI–7.

О монахе Сёкаку (1167–1235), внуке Синдзэя, см. рассказ VI–8; о Мёхэне, сыне Синдзэя (1142–1224), — рассказ I–3. Мёхэн, по замыслу устроителей чтений, должен был написать и прочесть вслух «пожелание» — текст, в котором говорилось об участниках и целях обряда. Какукэн (1131–1213), Тёкэн (1126–1203, отец Сёкаку) и Дзё:кэн (1124–?) были сыновьями Синдзэя, в их монашеские имена входит знак кэн, — второй из знаков имени Митинори. Все они занимали должности в Общинном собрании, при этом Дзёкэн, Тёкэн и Сёкаку были монахами школы Тэндай, то есть принадлежали к монашеству Северной столицы (Киото), а Какукэн работал в Южной столице (Нара) в храмах Дайандзи и Кофукудзи. Мёхэн учился в Нара в храме Тодайдзи, позже стал отшельником на горе Коя. Этибо (?–?) принадлежал к монахам горы Коя.

Свиток X, часть А, рассказ 5

Досточтимый из храма Кансёдзи

観勝寺上人事, Кансё:дзи сё:нин-но кото

[412–414]

Досточтимый Дайэмбо из храма Киёмидзу-Кансёдзи, ученик покойного общинного начальника из молельни Конгооин, долгие годы провёл в уединении, усердно подвижничал во вратах тройного таинства, прослыл святым досточтимым без двойственных помыслов в сердце. Сам он жил один в хижине, у него были ученики — младшие монашки.

Однажды парень, состоявший при монахе из храма Киёмидзу, учителе таинств Таком-то, напился пьян и принялся бить собаку этих монашков. Его насилу удержали, он же со злости разбушевался ещё пуще, ввалился в келью монашков и сломал раздвижные двери.

Монашки решили: дело нешуточное! — и всей толпой пошли к хижине досточтимого. Пожаловались ему: мы, мол, не можем молча терпеть такое безобразие, дурно будет не принять меры, чтобы подобное больше не повторялось. А у тебя, мол, есть знакомый представитель воинской Ставки в Рокухаре, надо бы ему донести, чтобы этого парня наказали за его вину.

Досточтимый отвечал:

— Вы все ради Закона Будды шумите из-за этого младшего монашка, ополчились на него, как на внутреннего врага Закона. Но по учению Великой колесницы любое живое существо прежде всего имеет ровно-равную природу будды. Природа будды не двойственна, и потому своё и чужое неразделимы. Они неразделимы, и потому глупец и мудрец — не два. Кто забывает об этом, кто исходит из различения своего и чужого, того и этого, — тот глупец в круговороте рождений и смертей. А стало быть, хотя явное и тайное различаются, но подвижники Великой колесницы, прежде всего созерцают в памяти своей природу будды в своём сердце, основу исконного равенства глупцов и мудрецов, своего и чужого, мандалу собственной природы. Приносить пользу живым существам, не понимающим этих путеводных основ, кружащимся в водовороте, — таково чудесное деяние Великой колесницы. А вы столкнулись с безумством дурака и сами готовы обезуметь — что же это вы? В мире явлений все живые существа на шести путях — наши отцы и матери. А в основе чужая и наша собственная природа будды — одна и та же. Стало быть, когда возникает различение своего и чужого, бороться надо с ним — посредством равно-ровного созерцания сердца. Кроме того, у подвижника-бодхисаттвы есть шесть ступеней совершенствования: это его воеводы, они идут походом на врагов — шесть пороков. По врагу, именуемому Алчностью, ударяет воевода Щедрость, по Нарушению заповедей — Следование заповедям, по Гневу — Сдержанность, по Лености — Упорство, по Рассеянности — Стойкость в созерцании, а по Глупости — Мудрость. Этих воевод назначает сам Будда, они должны дать отпор шести врагам. Изучая Закон Будды, мы ради подвижничества становимся учениками Будды и должны следовать его святому учению. Врага по имени Глупость, различающего своё и чужое, побеждает воевода Мудрость, чьё ровное равенство не двойственно; хитрые козни Гнева побеждает воевода Сдержанность, и так всех врагов нетрудно победить. Внутри же Закона Будды не может быть никакой вражды, ведь его сила поистине несравненна. Забыв про это благородное борение, вы просите, чтобы я подстрекал глупцов-мирян к выступлению против вашего недруга — но зачем же вы тогда изучаете Закон Будды? Уж если вы мне доверяете и хотите освоить Закон Будды, следуйте тому, что сказано в учении. А если не доверяете Закону, отворачиваетесь от учения, тогда незачем полагаться и на меня. Если вы хотите положиться на мирян, то что вы пришли обсуждать со мной? Нет никакого толка в том, чтобы сидеть здесь у моего помоста.

Когда он так сказал, монашки ничего не ответили и удалились, ворча: тут досточтимый неправ! Расспросив самолично обо всём этом деле, тот учитель таинств вместе со своим парнем пришёл к хижине досточтимого и попросил:

— Этот парень буйствовал в пьяном виде, напал на твоих младших монашков. Я такого отнюдь не приемлю, но моих увещеваний он не понимает, и это меня весьма тревожит. Я должен был бы как-нибудь наказать его, но что бы я ни сделал — я последую словам твоих учеников. Как же мне тогда его наказать?

Досточтимый рассмеялся:

— Ученики в горных храмах все таковы. О какой вине тут можно говорить? Мои монашки болтают чепуху, они не понимают сути дела. А парень у тебя хороший, по глазам видно, что он всё осознал.

И этот малый устрашился, и когда вернулся к себе в храм, стал вести себя скромно и осторожно.

Когда древние восхваляли добродетель, они говорили: «Если кормить царя демонов, он станет благим богом, защитником Закона». И верно! В последнем веке редкостен и ценен такой образ мыслей у человека, вступившего на Путь. Нужно учиться на его примере! В наши дни только и слышишь, как кто-то носит меч под одеждой. Обычай детей Будды день ото дня портится. Только название осталось — «отшельники», а истинного отшельничества нет.

Примечания

Xа–5

О монахе Дайэмбо Рёине см. рассказ VII–24. О храме Киёмидзу см. рассказ II–4. Кансёдзи — храм на окраине Столицы, в XIII в. составлял одно целое с храмом Киёмидзу. Общинный старейшина из молельни Конгооин — Дзицугэн (1176–1249), см. о нём рассказы Xа–8 и Xб–2. «Тройное таинство» — таинство тела, речи и мысли; при «тайном» подвижничестве человек старается достичь единства с буддой на всех этих трёх уровнях.

В Рокухаре находилось представительство камакурской Ставки в Столице. Оно должно было предотвращать мятежи и беспорядки.

Свиток X, часть А, рассказ 6

Помыслы монаха-разбойника обратились к Пути

強盗法師道心アル事, Ко:то: хо:си до:син ару кото

[414–418]

В Южной столице жил дурной монах. С юных лет он любил воинский путь и не выучил ни одного письменного знака. Но, должно быть, у него проявились благие задатки: с годами он стал всё чаще задумываться о будущей жизни. Тело человеческое смертно, есть дорога, по которой придётся пройти, после смерти нам воздастся муками или радостью, и если совершал злые дела, то попадёшь на дурные пути, а если благие — то отправишься в хорошие места. И всё это несомненно. Размышляя о делах всей своей жизни, монах понимал, что любил одни лишь злодейства и не взрастил корней блага. А слабость нарастает, странствие по Тёмной дороге всё ближе. На что понадеяться, как собрать припасы для путешествия к Жёлтым источникам? Трудно понять основы Закона Будды, если изучаешь их впервые. Что предпринять, думая о своём нынешнем человечьем теле, как создать себе причины для возрождения в Чистой земле? — монах-разбойник размышлял над этим, но никому не открывался. А задумал он помогать людям, которые страдают от разбойников, и тайком молиться, памятуя о будде Амиде и стремясь возродиться в Чистой земле.

Монах перебрался в Столицу и объявил, что собирает шайку удальцов. Он был человек по-своему знаменитый, и со всех сторон к нему стали охотно стекаться разбойники. И теперь, когда чей-то дом грабили, туда сначала входил этот монах, говорил своим ребятам: «Погодите» — и хозяева успевали сбежать или спрятать ценные вещи. Внешне монах выглядел грубым злодеем, но спас жизнь многим людям. А когда делили добычу, он говорил:

— Я скажу, когда мне что-то будет надобно, а сейчас ничего не нужно, — и ничего себе не брал, и товарищи его тоже стыдились жадничать. Так он действовал, не имея втайне иных целей кроме накопления заслуг памятованием о будде.

Так проходили годы и месяцы. И вот, однажды его схватила столичная стража и посадила под замок. Стражник, стороживший монаха, увидел во сне: золотой образ Амиды связан, привязан к столбу. Стражник удивился и подумал: что-то тут не так. Ещё несколько раз он видел один и тот же сон, и тогда сначала развязал монаха, а потом спросил:

— Ты монах, как же ты можешь помышлять о разбое?

— Твоё суждение верно. Я — никчёмный и недостойный, делай со мной, что хочешь.

— Нет, ты скажи. Я спрашиваю, потому что хочу знать твой ответ.

Но монах снова и снова повторял то же самое. Стражник попросил:

— Просто объясни мне, как есть. Вот такой сон мне снится. Я тебя связанного вижу в образе будды!

Тут монах горько заплакал и молвил:

— Прежде я был дурным монахом в Южной столице. Недавно стал страшиться дел будущего века и решил молиться, памятовать о будде Амиде. Я будто бы и не сошёл с пути насилия, но задумал на этом пути взращивать благие корни-причины. В Столице разбойники почём зря убивают людей, выносят всё имущество подчистую, я решил, что так не годится, и старался спасать людям жизнь и хоть малую долю их достояния. Вот что я затеял, но никому этого не говорил. Я действовал только из побуждений сердца, соразмеряясь с замыслом Будды.

И тогда стражник тоже пролил слёзы, ощутив благодарную радость, доложил по начальству и отпустил монаха. Что с этим монахом было дальше, я не слыхал, но надо думать, он не оставил решимости непременно возродиться в Чистой земле.

Всевозможные благие и злые поступки различаются по направленности помыслов. Казалось бы, разбой не может быть деянием ради возрождения, но при таком замысле, как у этого монаха, он может быть поистине благим делом.

Итак, благо и зло поддерживают друг друга, и зло становится условием для блага, и благо тоже становится условием для зла. Поэтому в сутре говорится: «Порой ложные страсти становятся причиной и условием для освобождения, ибо в них постигается истинная суть. А порою освобождение становится причиной для ложных страстей, ибо порождает привязанности». Поистине, у блага и зла исток один, у заблуждения и озарения сущность одна, и потому, если постигаешь, что природа ложных страстей пуста, и разрушаешь привязанности, то из ложных страстей возникает истинная мудрость. А если не понимаешь сущности просветления, не имеющего свойств, если привязанности в сердце укрепляются, то из просветления возникают помрачённые деяния мира рождений и смертей. Хорошенько поняв суть этого, нужно освоить подвижничество, соразмерное Пути Будды. Мирские обыкновения разнообразны, правила для вышедших из дому многоразличны. Тело остаётся дома, а сердце выходит из дому, облик смешивается с пылью, а помыслы следуют по Пути. Такими могут и должны быть истинные приверженцы Пути. Этот монах-разбойник, как и те миряне из земли Танго, должно быть, были настоящими отшельниками.

Древние добродетельные люди, толкуя заповеди бодхисаттвы, различали четыре разряда подвижников. Одни подвижники снаружи чисты, а внутри грязны, они вроде бы и соблюдают заповеди, но внутренне пренебрегают ими, и потому им трудно избежать греха напрасного принятия даров от верующих, это воры во вратах Закона Будды. А уж если они нарушают заповеди и только создают благую видимость, тогда пять тысяч великих демонов вопят: воры, воры! — и очищают землю от следов их ног. Так сказано в толковании. Нужно остерегаться, нужно остерегаться! Не имея заслуг от подвижничества, они понапрасну принимают дары, и такое деяние ведёт в ад Беспросветный. Люди, у кого есть сердце, должны остерегаться! Нандзан называет таких подвижников «разбойниками без мечей». Устав различает четыре вида соблюдения заповедей, их называют «четырьмя уровнями». Принять и соблюдать заповеди ради выгоды — это «воровской уровень», такова доля воров. Ворами называют тех, кто крадёт чужое имущество. Если монах не имеет заслуг от соблюдения заповедей, от подвижничества и прочего, то миряне, одаривая его, не обретают счастья. Они впустую тратят своё достояние. Это воровство. «Грешный уровень» — это соблюдение заповедей из страха возродиться в будущем в дурных мирах. «Счастливый уровень» бывает у тех, кто желает обрести воздаяние счастьем в мирах людей и богов, а «уровень Пути» — у тех, кто надеется на нирвану. Итак, внутренне грязные, а снаружи чистые монахи относятся к ворам. Второй разряд подвижников — это те, кто внутренне чист, а снаружи грязен: они скрывают свои заслуги, не принимают даров от верующих, но внутренне обладают заслугами от следования по Пути, и они превосходны. Третий разряд — это те, кто чист и внутренне, и внешне: в этом главная цель учения, основа подвижничества бодхисаттв. И четвёртый разряд — те, кто грязен и внешне, и внутренне, такие люди полностью пренебрегают заповедями. Это не подвижники. Хотя внутренняя и внешняя чистота — это главная цель учения, но на самом деле даже и таким людям есть ради чего стараться.

В последнем веке движение мутного мира таково, что никто из людей не соблюдает заповеди, не бывает стоек в мудрости, все заслуги утеряны, люди становятся ленивы и пренебрегают подвижничеством, и миряне, и монахи редко сохраняют заповеди Будды. При этом благие задатки у людей не одинаковы, и есть люди, внутренне обладающие достаточными заслугами для стойкой мудрости, и есть изменённые обличия будд и бодхисаттв, которые смягчают свой свет, смешиваются с пылью и люди их не узнают. Монахов, которые соблюдают заповеди и правила, почитают, словно будд, а остальных монахов считают за воров. Согласно «Сутре о десяти кругах» тот, кого зовут «монахом с правильными взглядами», хотя и не может сам исполнять заповеди, но даёт людям узнать основу причин и последствий, рассказывает им о благих и дурных путях и предстаёт как учитель страны. Если думать дурно о таких людях, человек теряет веру и Закон Будды может исчезнуть. Поэтому побуждать людей к ровно-равной вере — это подвижничество бодхисаттвы.

Поэтому наши провожатые из средней древности скрывали свои заслуги и взращивали Путь. Едва лишь малую часть заслуг проявят вовне — возникает чванство, получают выгоду — и принижают других монахов. Хотя сами монахи и чисты внутренне и внешне, но по делам своим они принадлежат к слушателям голоса Будды, стараются ради собственной пользы, отворачиваются от широкого и великого подвижничества бодхисаттв — так говорят древние добродетельные люди. А значит, те, чьи помыслы поистине обращены к Пути, должны скрывать свои заслуги, прятать свой свет, подвижничать на Пути тайно. Если монах носит одеяние и чашу Будды и тем кормится, но отвернулся от заповедей, данных Буддой, — он хуже мирянина, сотворившего десять злодеяний. Так сказано в «Сутре о сокровищнице Будды». Злодеи-миряне не учат других людей, они лишь сами падают на дурные пути. А если монахи нарушают Закон, они ведут за собой и учат дурному многих людей. Как сказано, они выкалывают глаза живым существам в трёх тысячах миров.

«Дурной проповедью Закона ради пропитания» называют проповедь ради одних лишь подношений от мирян. Она недопустима. В сутрах «дурной проповедью ради пропитания» называется проповедь Закона ради поддержания существования. «Поддержание существования» — это когда не понимаешь истинного свойства вещей, считаешь обусловленные, временные вещи истинными, проповедуешь законы видимого мира, имеющего свойства. Должно быть, редки люди, кто видит такие наставления и избегает этого греха. Люди, не понимающие истинного свойства вещей, как говорят, не должны выпивать даже чашку воды, поднесённую в дар от мирянина. О них говорится, что они крадут даже великую землю, даже просторное небо. Ещё говорится: «Не зная, что все вещи пусты, не имеют свойств, мыслят и толкуют вещи как существующие поистине — и борются с Буддой. Будда учит, что всё пусто, и считать что-то существующим — значит бороться с ним. А кто борется с Буддой, должен попасть на дурные пути, на злые дороги». Это нужно хорошенько понять. Люди, желающие вступить на путь Будды, не должны склоняться к таким речам, но как мало среди людей Пути таких, кто не мыслит!

Примечания

Xа–6

«Благодарная радость», дзуйки — см. рассказ VI–4.

«Порой ложные страсти…» — цитата из «Сутры заклятий для защиты стран, миров и государей» («Сюго коккайсю: дарани-кё», ТСД 19, № 997, 547а).

О мирянах-отшельниках из земли Танго см. рассказ Xа–4.

«Дурная проповедь ради пропитания», дзямё: сэппо:, приравнивается к таким неподобающим для монаха занятиям, как крестьянский труд, гадания и др.

(здесь или раньше) К «древности» вообще, ко, Мудзю относит все времена до наступления «последнего века». Иногда он различает собственно древность и «среднюю древность», тю:ко, эти эпохи у него примерно соответствуют временам «правильного Закона» и «подобия Закона». Таким образом, большинство основателей китайских буддийских школ относятся к «средней древности».

Свиток X, часть А, рассказ 7

Злодейство стало условием для пробуждения сердца

悪ヲ縁トシテ發心シタル事, Аку-о эн-то ситэ хацусин ситару кото

[418–420]

Один столичный житель весь свой век провёл в бедности. Жена ему однажды сказала:

— Не хочу больше терпеть такую бедную жизнь, горькую для сердца. Люди же как-то справляются! Лучше бы ты занялся грабежом и разбоем, чтобы прокормить меня.

Муж ответил:

— Для людей бедность — обычное дело. Что я тут могу предпринять?

Жена в гневе расплакалась:

— Если так, то отпусти меня. Я найду кого-нибудь, с кем жить.

А муж не на шутку был предан ей. Он пошел за город в сторону Утино, притаился и стал ждать. На закате дня там проходила женщина с девочкой-служанкой. Никого больше видно не было, и мужчина подбежал к ним, убил, снял с обеих одежду и вернулся домой. Отдал жене окровавленные платья косодэ и сказал: вот, добыл я их так-то и так-то.

Жена могла бы сказать: да мало ли что я говорила! Какой ужас! — Но она улыбнулась, вид у неё был вполне довольный. Мужу это показалось невыносимо, он забыл всю свою давнюю любовь и преданность ей, тут же ушёл из дому и обрил голову. Некий наставник посвятил его в монахи, он отправился на гору Коя и там предался усердному подвижничеству ради будущей жизни. Он глубоко осознал свой грех, безжалостное убийство, и молился о будущем рождении убитых.

Однажды он беседовал с другим монахом в миру, и тот сказал:

— Любопытны причины для пробуждения сердца. Давай расскажем друг другу о своём опыте. Я вот жил в Столице, но случилось несчастье, и привычный мне город стал невыносим для моего сердца. Я ушёл от того, чем прежде дорожил, и поднялся сюда в горы.

Наш монах ответил:

— Я тоже из Столицы. Случилось нечто ужасное, и я ушёл из дому.

— Должно быть, не без причины мы встретились здесь с тобой. Расскажи подробнее!

И хотя наш монах был неразговорчив, товарищ его спрашивал настойчиво, и он рассказал:

— Подстрекаемый той женщиной, с кем я обменялся клятвами, я совершил нечто немыслимое… — и описал всё как было. Когда это случилось, сколько лет было убитым, какого цвета платья были на них — обо всём этом товарищ спрашивал, и наш монах отвечал без утайки. И вот, его товарищ всплеснул руками:

— Так значит, ты мне, Такому-то, стал мудрым другом! Та женщина была моей возлюбленной, чувство наше с нею было глубоко. Когда она погибла, я сражу же ушёл в монахи. А иначе я, должно быть, так и считал бы: как же я приму монашество, ведь подвижничество на Пути Будды трудно! Такими и бывают мудрые друзья! Кроме тебя у меня нет другого товарища на Пути. Давай же вместе порадеем о её просветлении, чтобы в нынешней своей жизни она вступила на путь к выходу прочь из мира!

Так они вместе стали усердно подвижничать, и теперь один из них уже умер, встретив смертный час с правильными помыслами. А второй бережно заботился о нём в пору болезни. Так рассказал мне один человек, слышавший об этом. Второй монах жив до сих пор.

В мире людей горе и печаль обычны, и часто один из любящих уходит раньше, а другой остаётся. Но у многих ли сердце пробуждается от этого? Только у тех, чьё сердце мудро. В долгой ночи рождений и смертей боль от встреч и расставаний непрестанна и привычна, и люди, даже если понимают это, не отвергают любовь, не вступают на Путь — как глупо! Человек, обречённый на горе, может и должен скрыть свои следы, отвергнуть навсегда мир, полный страданий, затопленный скорбями, и поскорее обратиться к Чистой земле непреходящей радости.

Примечания

Xа–7

Рассказ о встрече двоих монахов, один из которых в своё время убил любимую женщину другого, встречается в рассказах отоги-дзоси и в других памятниках японской словесности. См.: [Торопыгина 2011, 89–92].

Свиток X, часть А, рассказ 8

Сёгацубо навсегда ушёл от мира

證月房久遁世事, Сё:гацубо: кю: тонсэй-но кото

[420–425]

Досточтимый Сёгацубо из Мацуноо принял учение в храме Миидэра. Он исполнял тройное таинство, обладал подвижническими заслугами и славился как досточтимый, чьи помыслы обращены к Пути. Вот что люди рассказывают о том, как он стал отшельником.

Сёгацубо решил: незачем жить среди людей, даже если жить долго, нужно подвижничать, как учил Будда, и готовиться к смертному часу. Никому не сказавшись, он один ушёл в горы Мацуноо с запасом еды на семь дней, устроил себе временное пристанище и предался подвижничеству. Когда еда кончилась, он собирал сухие стебли батата, клал в воду, чтобы они набухли, и ел. Однажды он встретил горцев, собиравших хворост, чтобы добыть себе пропитание, и они отдали монаху свой обед, припасённый на тот день. Тогда Сёгацубо не стал замачивать стебли батата. И когда на другой день собрался было положить их в воду, а потом съесть, снова увидел горцев: они принесли ему еду. И в следующие дни кто-то всякий раз приходил с подношениями, стебли батата так и остались не нужны. Видно, Три Сокровища тайно помогали монаху, и все боги защищали его. В итоге хижина его стала храмом, монах усердно подвижничал сообразно Закону, и смертный час его был отмечен чудесами. Удивительное дело в последнем веке!

В наш век люди, кто в самом деле хочет вступить на Путь Будды и подвижничать соразмерно его проповеди, не должны быть привязаны даже к двум вещам — одежде и еде. Так досточтимый, известный как Синтибо с гор Хира, ради подвижничества — прекращения неведения и постижения сути — удалился в горы Хира с запасом еды на двадцать дней, подвижничал, а горцы приходили к нему и подносили дары.

Звери в горах и полях, рыбы в реках и в море — все находят для себя и пропитание, и платье. Одеваются в шкуру, одеваются в чешую. Живут в норах, плавают в воде. И каждый как-то поддерживает свою жизнь. Что же сказать о тех, кто соблюдал пять заповедей, совершал десять добрых дел — и создал себе причины для рождения человеком? Одежда, еда и жилище для него должны уж как-нибудь найтись. Нужно положиться на судьбу, на движение Неба, переправляясь через мир, подобный сновидению, не печалиться и не скорбеть о том, как поддержать своё временное тело — и тогда будешь спокоен и телом, и сердцем. Глупые люди хотят лишнего, желают себе несоразмерных плодов воздаяния, ищут славы и выгоды, а находят только неудовлетворённость. Сказано: «Верхнего предела желания не имеют», жадное сердце не знает своего предела. Государь Тёдзё правил Южным материком. Чувствуя неудовлетворённость, он захватил четыре материка, и всё ещё не довольный, пытался завоевать небо Тори, но исчерпал свои плоды воздаяния и умер. Итак, нужно знать свою меру и вести себя сообразно ей.

Как-то раз к покойному наставнику из молельни Итидзёин в Южной столице пришёл общинный старейшина из молельни Комёин, ныне также покойный, и между ними состоялся такой разговор:

— Бедность человека — это бедность помыслов, — сказал Итидзёин.

Комёин возразил:

— Кто же может хотеть быть бедным? Каждый из людей хочет богатства и процветания, но бедность — всегдашний их обычай.

Итидзёин ответил:

— Хотя люди и не желают быть бедными, помыслы их сердца глупы, они хотят лишнего, и потому я и говорю, что сердцем они бедны. Если знать свою меру, вести себя соразмерно своим плодам воздаяния, такого не будет. Кто благодетельствует одному человеку, благодетельствует и двадцати, и тридцати, кому могли бы служить трое, тому служат пятеро и десятеро. Люди хотят слишком многого и остаются недовольны, когда желают себе еды, одежды и прочего сверх плодов, полученных по закону воздаяния.

— И что, если меня вызовут совершать обряд при дворе, то мне надо приехать туда на тощей кляче, явиться на службу в шляпе из коры?

— Если бы такова была твоя доля, этого бы не было недостаточно, — сказал Итидзёин.

Покойный общинный старейшина Дзицугэн из молельни Конгооин был вызван на придворные чтения. Возница общинного начальника заспорил с возничим господина-монаха Омуро из-за места, где поставить их возки, и опрокинул возок Омуро. Монахи-служители не знали, что делать с этим возницей, и доложили общинному начальнику: так, мол, и так. Тот молвил:

— Такой-то-Маро его зовут, он не виноват. Он знает, что говорит. Среди высокопоставленных монахов нет никого выше настоятеля храма Тодзи. Старший затворник Омуро — один из них, но живёт по отшельническому обычаю, затворился у себя в кладовой, муро, потому издавна и зовётся Омуро. Его и вовсе можно было не вызывать из возка, дело бесспорное, но раз уж тут решают по-мирскому, путь будет так.

Покойный господин-подвижник из храма Хоссёдзи, стойкий в созерцании, когда ему это рассказали, заметил, что Дзицугэну вообще не следовало бы приезжать на службу в возке. Но в наши дни тех, кто ведет себя по старинным правилам, люди считают за сумасшедших, и он поступал, следуя нынешнему веку.

Почитаемый наставник из храма Дайгодзи, когда его назначили общинным начальником, явился ко двору благодарить за назначение в дождливый день в соломенной шляпе и повесил ее на ограду дворца Сисиндэн. Под стать ему был и общинный старейшина Кангэн из храма Ханнядзи — он предстал перед государем, держа в руках соломенные туфли. «Кангэн — подходящий сосуд для Закона, но ведёт себя неприлично», — говорили о нём. Так в прежние века, не помышляя о славе, монахи накапливали заслуги и тем самым служили государю. Ныне же всё это отброшено, и общинный старейшина из Конгооин, и господин-подвижник, стойкий в созерцании, высказывали схожие чувства. В прежние века монахам жаловали чины по старшинству, и славы они не искали. В наши дни монахи ищут и добиваются славы, алчно стремятся к выгоде. Ибо обычай учеников Сякамуни заброшен, правила для людей Пути опрокинуты.

Какутё, общинный глава из молельни Тосоцу, был нашим провожатым, наставником Истинных слов школы Тэндай. Он славился подвижническими заслугами. Ради обряда высочайшего принятия дара при трудных родах тогдашней государыни он был вызван во дворец. За ним прислали гонца, но Какутё ответил:

— В подвижничестве по Закону нет перерывов, мне некогда, — и не пошёл. Гонец повторял приказ снова и снова. Кто-то из семьи Кандзюдзи, именитый придворный, сказал:

— Как бы то ни было, надо явиться, если зовут.

И коль скоро монах не слушался государева веления, этот вельможа отправился в келью Какутё в Ёкава и сказал:

— Тебе несколько раз сообщили высочайшую волю. Ты живёшь на государевой земле и не боишься государя, к тому же ты выслушал приказ и не явился во дворец. Я должен буду казнить тебя на месте! — и подступил к монаху.

Видя, как оборачивается дело, монах сказал: хорошо, явлюсь. И пешком пришёл во дворец, совершил обряд высочайшего принятия дара, и роды государыни прошли благополучно. И сразу же удалился, государев указ, славивший общинного главу, читали ему уже в спину.

Мне рассказывали случай из времён государя-монаха Итидзё, не знаю, правда ли это. Дочери тогдашнего канцлера шёл второй годик, считалось, что в будущем она станет супругой государя, и растили её с большой заботой. Но девочка заболела и вскоре умерла. Канцлер очень горевал, искал, чем бы помочь ей, мысли его блуждали в смятении. И вот, Великий Омуро с горы Коя сказал ему, что надежда есть. Тело девочки положили в парчовый мешок, Омуро повесил его себе на шею и поспешил на гору Коя. Когда он там рассказал, что случилось, ему ответили:

— Хотя дитя и малое, но женского пола, ей нельзя входить за наши главные ворота.

Тогда монах взял пять жезлов и за воротами храма совершил обряд принятия дара. Девочка ожила, и позже стала государыней. Я слышал высочайшее имя этой государыни, но забыл его.

У Великого Омуро милосердие было весьма глубоко, и он славился чудесными способностями к Закону Будды. В жилище Омуро на полках каждый день раскладывали всевозможные редкостные кушанья, подношения от мирян. И каждую ночь эти кушанья исчезали. Ученики из соседних келий подумали: что за ерунда? — и решили подглядеть. Ночью, когда служители угомонились, некто в белом облачении высокопоставленного монаха с большим мешком пришёл и собрал в него все яства. Присмотрелись, кто это, — а это был сам Омуро. Взявши мешок, он вышел. За ним следили дальше. Он вышел за ограду дворца и стал раздавать кушанья всяческим нелюдям, нищим, больным. Он провёл обряд принятия дара, и больные исцелились. Коль скоро милосердие — сердце Будды, в нём особенно ясно проявляется благая сила Закона.

В прежние времена были такие достойные монахи, чьи милосердие и мудрость были глубоки, и в мире было спокойно. В последнем веке с каждым годом множатся бедствия, и чудесные способности к Закону Будды редки. У людей нет милосердия, они пользуются Законом Будды ради славы и корысти, и как раз поэтому Закон Будды исчезает — такова основа. Но и сейчас ещё есть милосердные люди! И в наши дни порой доводится слышать об удивительных чудесных силах. Хотя и наступил последний век, у некоторых людей есть решимость следовать Закону Будды, есть настоящее милосердие, а значит, можно не сомневаться в незримой помощи будд, в поддержке и защите светлых богов. Если кто-то, подобно досточтимому Сёгацубо, решает стать отшельником, он непременно получает помощь и защиту. Когда видишь человека, чьё сердце в самом деле чисто, кто имеет решимость следовать по Пути, то даже такие немилосердные глупые люди, как мы, в сердцах своих думают: эх, как бы помочь ему? — и находят для этого настоящие силы. Конечно, ученики Будды, подвижники Закона, если действуют сообразно Закону, то берегут его, как собственные глаза; приносят обеты перед Буддой, и тогда все небожители, благие боги, солнце, луна и звёзды, всё в мире помогает им. Разве такая изначальная клятва может быть напрасной? Но, допустим, ради подвижничества на Пути Будды такие люди лишатся жизни: разве это не прискорбно? Не отбрасывают ли они понапрасну заслуги, добытые во многих рождениях, на протяжении нескончаемых веков?

А ещё есть обычай: чтобы поддержать ничтожное тело в одной жизни, люди дорожат славой и лишаются жизни во взаимной борьбе. Это никчёмный успех, называемый «подвигом». Бывает и так, что тело то ли есть, то ли его нет, а бывает, что вовсе нет, или так, что голову срубят, как злодею. И в этой жизни тоже нет пользы, что уж говорить о будущей… Таков обычай: ради однодневного самолюбования и славы не щадить всей жизни. А на Пути Будды, когда все будды протягивают руки и помогают, можно добраться до берега просветления. Жизнью, которую можно потерять понапрасну, точно так же можно пожертвовать ради Закона. Древние говорили: «Лучше умереть с Законом, чем жить без Закона. Кто умирает с Законом, сеет семена. Кто живёт без Закона, на долгие века тонет в заблуждениях». С грязным сердцем, если даже стать отшельником, создаёшь запасы на случай голода и холода, и так сто лет готовишься стать отшельником — глупым людям такое нравится. Проводить жизнь бездумно — разве есть в этом смысл? Надо набраться решимости и броситься вперед — тогда и сделаешь шаг на Пути Будды.

Примечания

Xа–8

Сёгацубо Кэйсэй (1189–1268), монах из храма Миидэра школы Тэндай, славился как мыслитель и поэт, ему приписывают также сборник поучительных рассказов о возрождении в Чистой земле «Друг затворника», «Канкё:-но томо». См.: [Пандей 1995]. О монахе Синтибо никаких сведений не сохранилось. Горы Хира расположены к западу от озера Бива, недалеко от Киото.

Государь Тёдзё — Мурдхаджа, Будда в одном из прежних рождений; о нём говорится в «Средних сутрах агамы» («Тю: агон-кё:», ТСД 1, № 26, 494с).

Наставник из молельни Итидзёин — Дзиссин (1199–1256), сын Коноэ (Фудзивара) Мотомити (1160–1233). Общинный старейшина из молельни Комёин — Какухэн (ум. 1258), сын Фудзивара Мотонобу. Дзиссин и Какухэн в разное время были настоятелями храма Кофукудзи и принадлежали к тому кругу монахов знатного рода, которых приглашали совершать обряды при дворе.

Общинный старейшина из молельни Конго:о:ин — Дзицугэн, см. о нём рассказы Xа–5 и Xб–2. Господин Омуро, здесь — принц-монах, см. рассказ VI–15.

«Такой-то-Маро» (Сорэгасимаро) — условное имя, здесь им назван возничий Дзицугэна. Настоятель Тодзи, столичного храма школы Сингон, — сам Дзицугэн. «Старший затворник», дзё:ро:, — монах с наибольшим стажем пребывания в общине, тот, у кого на счету больше всего трапез ро:. Этими трапезами отмечали завершение ежегодного летнего затворничества монахов. Господин-подвижник из храма Хоссёдзи — Фудзивара-но Митииэ, см. раздел «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна».

Наставник из храма Дайгодзи — Сёбо (832–909), происходил из государева рода, был монахом в храмах Тодайдзи и Гангодзи в городе Нара, где освоил учения школ Санрон, Хоссо и Кэгон; также он учился на горе Коя у учеников Кукая, основателя школы Сингон. Считается, что Сёбо, много странствовавший по разным землям Японии, стал одним из основателей традиции горного подвижничества.

Кангэн (835–925) — наставник школы Сингон, был настоятелем храма Тодзи, совершал обряды при дворе.

Какутё (ок. 960–1034) — монах школы Тэндай, ученик Гэнсина. Ёкава — молельня на горе Хиэй, центр тамошней учёности. Кандзюдзи — одна из ветвей рода Фудзивара, её основателем считается Фудзивара-но Такафудзи (838–900). Вероятно, речь идёт о родах государыни Иси, дочери Фудзивара-но Митинага, супруги государя Гоитидзё, в 1026 г. (государыня родила девочку, принцессу Сёси, позже та стала женой государя Горэйдзэй).

Великий Омуро с горы Коя, здесь — вероятно, Сёсин (1005–1085), сын государя Сандзё, был монахом в столичном храме Ниннадзи, несколько раз совершал паломничества на гору Коя и учился у тамошних наставников, славился как знаток «тайного учения» и чудотворец. Ему принадлежат (или приписываются) несколько сочинений, в том числе руководство по проведению огненного обряда гома. Канцлер, здесь — Фудзивара-но Митинага.

Свиток X, часть А, рассказ 9

Обряд встречи будды Амиды

迎講事, Мукаэко:-но кото

[425–426]

В земле Танго в месте под названием Фуко жил досточтимый. Он хотел возродиться в стране Высшей Радости, отбросил десятки тысяч дел и думал о правильном памятовании в смертный час, желал по всем правилам встретить пришествие святой толпы. Люди в миру в начале года всегда молятся о том, чего бы им хотелось, хотя бы для самоуспокоения — таков обычай. Вот и я тоже стану молиться, решил монах.

В ночь под новый год досточтимый написал письмо и вручил его своему единственному служке.

— Вот, возьми. Завтра, в первый день года, постучись в ворота и скажи: «Тебе письмо!». Я спрошу: «Откуда?», а ты ответь: «Я посланец будды Амиды из страны Высшей Радости». И вручи мне это письмо.

Распорядившись так, монах отпустил служку на всю ночь. Утром тот постучался в ворота, как велел досточтимый, и обменялся с ним условленными словами. Монах поспешно, не обуваясь, вышел принять письмо, взял его, почтительно поднёс ко лбу, а потом прочёл:

— «Мир Сяба — страна, полная всяческих страданий. Ты должен скорее отдалиться от неё, упражняться в памятовании о будде, совершать благие дела — и прибыть в мою страну. Мы со святой толпою все вместе встретим тебя».

Досточтимый читал это и плакал, так что слёзы стучали, будто град.

И всё это он проделывал, не ленясь, каждый год.

В те края из Столицы прибыл новый наместник. Люди ему рассказывали о местных делах и среди прочего сообщили: есть у нас такой досточтимый. Наместник выслушал, почувствовал благодарную радость и захотел повидаться с ним:

— Скажите ему, чтобы он соглашался непременно, и пусть между ним и мной завяжется благая связь.

Однако досточтимый ответил:

— Я отшельник, других нужд у меня нет.

— Дела бывают разные, но у каждого человека непременно есть свои нужды, — настаивал наместник.

— Я хотел бы, чтобы люди устроили обряд, называемый «встречей будды Амиды», нарядились святыми и явились толпой. Думаю, это утешит наши сердца и подготовит к смертному часу.

Тогда наместник велел изготовить наряды и утварь для будды и бодхисаттв, всё точно по желанию досточтимого монаха, и послал всё это к нему. С тех пор уже много лет устраивают обряд для смертного часа и для других случаев — пришествие толпы святых. Как и хотел досточтимый, в его смертный час такой обряд тоже устроили, и кончина его была отмечена чудесами.

Говорят, так было положено начало обрядам встречи будды Амиды. А другие рассказывают, что обычай этот пошёл из Ама-но Хасидатэ. Или — что общинный глава Эсин на подлокотнике раскладывал палочки для еды и ими показывал: вот приходит будда Амида… И так будто бы положил начало обряду.

Если человек по-настоящему привержен к чему-то и хочет начать двигаться по пути, он должен напитать этим своё сердце, не забывать о нём ни во сне, ни наяву. Говорят: «Если ещё нет привычки, откуда возьмётся память?» Чтобы правильно памятовать о будде в смертный час, главное — заранее постепенно приучаться. А люди в миру, хотя, кажется, и стремятся к возрождению в Чистой земле, но то, о чём они думают с утра до вечера, — это всё помрачённые дела в круговороте рождений и смертей. Нужно следовать правилам должного памятования и встречи почитаемых!

Примечания

Xа–9

Обряд встречи, мукаэко:, воспроизводит пришествие будды Амиды, райго: — когда Амида в смертный час вместе с толпой бодхисаттв является к подвижнику, чтобы забрать его в Чистую землю. В Японии XIII в. во многих храмах устраивали представления с музыкой и танцами, изображающие пришествие Амиды, ср. рассказ VI–8. Ниже Мудзю говорит о происхождении этого обряда.

«Хотя бы для самоуспокоения» — то есть даже если не верят, что будды и боги ответят на их молитву.

Ама-но Хасидатэ — местность в той же земле Танго, считается одним из самых красивых видов в Японии (побережье и залив, поперёк которого лежит песчаная коса).

Эсин, он же Гэнсин, считается основателем многих амидаистских обрядов и основоположником японского учения о Чистой земле. См. рассказыI–4, II–5, III–4, Vа–11.

Свиток X, часть А, рассказ 10

Из-за помрачённой привязанности сошёл на путь демонов

妄執ニヨリテ魔道ニ落タル事, Мо:сю:-ни ёритэ мадо:-ни отитару кото

[427–430]

В наши дни один чиновник, советник Такой-то, прославился как человек ясного ума и весьма мудрый. Он вышел из дому и поселился в уединении на горе Коя. Главным он считал подвижничество памятования о будде, но немного изучал также и Истинные слова и прочее. Он слыл человеком, чьи помыслы обращены к Пути. Пока, следуя стремлениям всей своей жизни, он готовился к смертному часу, молился, как обычно принято в наше время, многократно произнося величание будды Амиды. Что до правильной десятикратной предсмертной молитвы, то её он возгласил, спокойно сосредоточившись сердцем. А десятую, последнюю молитву, произнёс чуть помедлив, особенно возвысив голос и собрав все силы. Вот бы он так и умер! — думали люди, и он в точности, как хотел, испустил дух, памятуя о будде.

С тех пор прошло один или два года, и один из его товарищей по храму впал в одержимость, что-то бормотал, и когда прислушались, что он говорит, оказалось: это вещает дух того монаха в миру. И по повадке, и по голосу он ничуть не отличался от того, каким был при жизни. Товарищи по храму такого не ожидали:

— Твой смертный час был прекрасен, и мы были уверены, что ты возродился в Чистой земле. Что же с тобой случилось?

— Хотя много лет мои стремления сосредоточены были на десятикратной молитве, но у меня остались помрачённые мысли: они-то и помешали мне возродиться. В сердце своём я постоянно думал о том, как мутны дела нынешнего правления, и как бы я поступил, если бы оставался на своей должности, что можно было бы исправить и чем бы это обернулось. Вот о каких неподобающих вещах я размышлял. Я ни с кем об этом не говорил, но в сердце своём обдумывал, и эту помрачённую привязанность мне трудно оказалось забыть, потому я и сошёл на нехороший путь.

Так он рассказал. Покинув мир, поселившись в глухих горах, он вступил на истинный Путь, и всё равно ему трудно было отбросить помрачённые мысли! На самом деле есть такие люди, кто и посреди волнения пылинок сохраняет чистоту сердца и постепенно укрепляется в отрешённости от пристрастий. А этот человек славился мудростью и приверженностью к Пути, и даже сама его сердечная пристрастность могла бы стать в чём-то полезной для всех живых — для его времени, для людей. Хотя это и не всегда грех, но когда вступаешь на истинный Путь, «привязанность к Закону», любовь к Закону Будды становится помехой на пути. Если привязаться сердцем к пустым делам правления в мире, подобном сновидению, это мучительно. Как тут могут не прийти в смятении сердце созерцающее и памятующее о будде? Эти помыслы препятствуют молитве, они могут стать причиной для нисхождения на дурные пути.

Итак, смертный час другого человека трудно понять. Кёбуцубо из Макабэ, что в земле Хитати, был учеником общинного главы Мёхэна, этот странник с горы Коя славился как человек, чьи помыслы обращены к Пути. Он говорил, что о другом человеке невозможно сказать, «хорош» или «плох» был его смертный час, «потому что мы не знаем что у него на сердце». Надо думать, и в самом деле так! Один старинный досточтимый с горы Коя говорил: «Если есть ученики, едва ли сможешь возродиться. Они опасны для будущей жизни». Дети, ученики, родители, учителя и старшие — портят наш смертный час, но говорить о таком начистоту слишком неловко. Чаще говорят, что они помогают, но это неправда. Если же они дурны — это на самом деле может стать причиной и условием для спасения умершего: и когда я сам молюсь о просветлении своих близких, и когда они скорбят обо мне.

В последнем веке часто говорят только о возрождении. Дурные люди тоже возродятся, незачем бояться дурных деяний, — так говорят. Не оттого ли в последнем веке люди возрождаются демонами? Пусть человек и зол, но если он изменится сердцем и десять раз возгласит молитву, раскрыв свои благие задатки, — он поистине должен возродиться. А если не иметь благих задатков, не укрепиться в правильных мыслях, то истинное и прекрасное возрождение в Чистой земле оказывается под сомнением. Рассеяться помыслами и надеяться на возрождение — это допускается во вратах учения. Никого не нужно называть дурным человеком. Случается, что и у хорошего человека бывают помрачённые мысли, и его смертный час бывает плох. Это опять-таки не значит, что благое бесполезно, а значит только, что помрачённые помыслы сильны. Веря в эту основу, не нужно смешивать причины и их плоды.

Как-то раз отшельники-странники с горы Коя собрались и стали обсуждать предсмертные часы своих товарищей. Пришли к тому, что едва ли кто-то из них возродился в Чистой земле. «Когда-то бывали такие монахи, кто умирал, сидя прямо, соединив ладони, возглашая молитву, — утверждал кто-то и доказывал: эти-то люди уж точно возродились в чистой земле!» Досточтимый Эсимбо из Кохата сказал:

— Они тоже не возродились. Кто по-настоящему готов к пришествию Амиды и возрождается в Чистой земле, у того на обычном дурном лице должно отразиться счастье, а у них всех лица были хмурые и грозные. Эти монахи низошли на путь демонов.

Досточтимый с горы Коя говорит, что отшельник восходит на третью ступень, это поистине отрешённый человек. Первая ступень — отрешиться от мира, это легко. Когда сам человек беден и отвергнут миром — это только на вид похоже на отрешённость от мира. Таких людей много. Вторая ступень — отрешиться от тела. Отбросить желания, стать нелюдем, терпеть голод и холод — это тоже бывает вынужденно, и тогда, даже имея способности, человек лишь выглядит как отрешённый. Третья ступень — отрешиться от сердца. Вовсе не привязываться сердцем к пяти видам пыли, к шести желаниям, к славе и корысти, не иметь пристрастий и предпочтений, мыслить текучий мир как подобный сновидению — вот такую чистоту до самого дна сердца называют отвержением сердца. Именно такими должны быть сердце, вставшее на Путь Будды, стремление к просветлению. В наш век трудна даже первая ступень. Не отвергая ничтожный мир, свой ненавистный дом, приходится жить, льстя и мучаясь. Поистине, третью ступень трудно даже помыслить.

Среди десяти снов, которые видел государь в пору жизни будды Касё, был такой: огромный слон ломился в окно, тело пролезло, а хвост застрял. Царь спросил об этом будду, и тот ответил:

— Моим ученикам в будущем трудно будет выйти из дому, и если они выйдут, то пусть не уходят от мира ради славы и выгоды.

Всерьёз отбросить славу и выгоду — вот образ отшельничества, вот облик вышедших из дому. Раз так, то если хочешь вступить на Путь Будды, нужно это понять и отшельничать всерьёз. Так люди тупые любят богатство и плотские удовольствия, а люди острые привержены к словам и образам. Поэтому есть и такие люди, кто ради славы принимает вид отшельника, а есть и такие, кто старается скрыть свои заслуги и становится ленив. Нужно понять дела сердца, выйти из норы славы и выгоды, растопить лёд пристрастий.

Примечания

Xа–10

Эсимбо из Кохата, он же Синку (ок. 1204 — 1265 или 1268), монах школы Санрон, был также знатоком «таинств», жил в храмах Тодайдзи в Нара и Дайгодзи в Столице.

К какому источнику восходит рассказ о десяти снах, точно не известно, возможно, Мудзю приводит его по «Собранию сведений о возрождении» Гэнсина, ТСД 84, 78с.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание