«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

 

 

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

 

СВИТОК X, ЧАСТЬ Б

 

Xб–1 Женщина, одержимая духом, постигла Закон Будды 

Xб–2 Цели всех школ понятны сами собою

Xб–3 Люди, чей смертный час был отмечен чудесами          

 

 

Свиток X, часть Б, рассказ 1

Женщина, одержимая духом, постигла Закон Будды

霊ノ託シテ佛法ヲ意エタル事, Рэй-но такуситэ буппо:-о кокороэтару кото

[431–440]

 

В Столице одна женщина стала одержима духом. Совершили множество молений, но знамения не явилось. Над чудотворцами она презрительно смеялась, сил у них не хватало и они отступились. Известно было, что досточтимый из храма Кансёдзи, что на Восточных холмах, пишет надписи-обереги, и даже когда ничто другое не помогает, эти обереги заставляют духов давать знамения. Попробовали применить такую надпись, но одержимая расхохоталась и сказала:

— Этот оберег я тоже знаю. Досточтимый в совершенстве овладел «Заклятием печати драгоценного ларца» — святой досточтимый, его помыслы обращены к Пути! Отложите его оберег подальше!

Применили надпись, изготовленную другим досточтимым наставником.

— Аа, смешно! — вещал дух устами одержимой. — Это я тоже знаю: дело тайное, не скажу. А чваниться нехорошо!

Увидела оберег работы ещё одного знаменитого монаха, известного чудотворца:

— Аа, гадость! — и стала топтать его ногами, плюнула на него и бросила.

Как можно так пренебрегать Законом Будды? — удивлялись люди.

Дух отозвался:

— На самом деле в Законе есть всё, что надобно, но когда его применяют всецело ради славы и выгоды, он становится грязным и скверным. Что же до самого Закона Будды, то его я не попираю.

Раз уж дух стал рассуждать о путеводных основах Закона, ему сказали:

— Ты так хорошо знаешь основы Закона Будды — и мучаешь людей? Должно быть, ты достиг озарения — однако стал вот таким духом? Непонятно!

— Правда, тут есть чему удивляться. Закон Будды таков, что если на самом деле обратить помыслы к Пути, учиться и упражняться, обрести мудрость и подвижничать, то можно отдалиться от рождений и смертей и достичь озарения. Если же только учиться и размышлять, понять путеводные основы, но не обратиться сердцем к Пути, то не избежишь демонских путей. Я жил на горе Тэндай во времена наставников-основателей. Хоть я и без всяких сомнений принял святое учение Единого века, но по-настоящему помыслы мои к Пути не обратились, и потому я не смог выйти из круговорота перерождений. Хотя до цели моему сердцу оставалось совсем чуть-чуть, промежуток в толщину листа бумаги, но до сих пор озарения я не достиг — и стал духом. Но гнева на людей у меня нет.

Его спросили о делах тех давних времён, о знаменитых мудрецах, но дух ответил, что о них рассказывать не станет. Тогда спросили о досточтимом Сёити из храма Хоссёдзи.

— Это мудрец из тех, какие редки в последнем веке. Но пока сосредоточение саммай у него не пробудилось.

Прослышав, что есть такой дух, некий отшельник пошёл расспросить его о Законе Будды. Но одержимая почуяла его и вещала:

— Этот монах собирается меня расспрашивать. Что он спросит? Смешно!

Эти слова передали отшельнику, и он ещё с дороги повернул назад.

Родич мужа этой одержимой был монахом, наставником школы Сингон на горе Коя. Хотели послать за ним гонца, чтобы пригласить его совершить моления, тайно написали ему письмо, но одержимая и это почуяла:

— Зачем его звать? Людям беспокойство — принимать этого монаха, а толку от него никакого не будет.

И гонца не послали.

Однажды отправились поклониться святилищу Китано. Одержимая услышала, как монах-чтец возглашает сутры ради божества, выскочила из-за бамбукового занавеса и стукнула монаха по голове. Тот испугался, поглядел — а это обычная мирянка! Люди собрались посмотреть, что там такое, и дух вещал:

— Аа, ужас! Голос такой, что слушать невозможно! Кто ж так читает?!

— А как надо читать? — спросил чтец.

— Ну, слушай, как это читается.

И женщина легко прочла одну страницу из сутры, и сразу же истолковала значение прочитанного. В самом деле дух выказал замечательную учёность, и люди, слушая его, ощутили благодарную радость, и чтец тоже обрёл веру. Все думали: как это редко и ценно! Всё это случилось меньше десяти лет назад, мне об этом рассказал человек, сам всё слышавший. Женщина, как я помню, была родом из земли Танго. Что с ней было дальше, мой собеседник не слыхал.

 

То, что люди слышали в речах этого духа, соразмерно путеводным основам святого учения. В самом деле, учёность, усердное слушание наставлений — это одно, а мудрость — совсем другое. Есть семь достояний святого мудреца: это вера, соблюдение заповедей, покаяние, сокрушение, усердное слушание, мудрость и отрешённость. Усердным слушанием называют изучение и понимание внешних и внутренних книг, разбор и усвоение учений Великой и Малой колесниц. Но если при этом есть желание славы и выгоды, себялюбие и чванство, истинной мудрости нет, и если даже человек соблюдает заповеди, но имеет пристрастия, — то и при усердном слушании его нельзя назвать мудрым. Он неизбежно вступает на путь демонов. В сутре сказано: «Даже если человек красив и знатен, а также учён, без соблюдения заповедей и без мудрости он подобен зверю. Если он невзрачен, худороден и безвестен, но соблюдает заповеди и обладает мудростью, его называют победителем». Также сказано: «Возвышение и падение на всех путях зависят он соблюдения заповедей; видят люди Будду или не видят Будды, зависит от того, быстры или медленны их колесницы». Отдалишься ли от дурных путей — зависит от того, сможешь ли соблюдать заповеди; постигнешь ли Путь Будды — зависит от того, сможешь ли быть стойким и мудрым. Так определено в святом учении.

А потому и в «Победоносной сутре» три значения «стойкости» Будда толкует так, когда говорит о стойкости по Закону: «Овладение помыслами — это следование заповедям, из следования заповедям рождается стойкость, из стойкости рождается мудрость. Живые существа на шести путях неглубоко понимают суть этого, не сознают взаимной смены рождения и исчезновения, не избавляются от распутных помыслов, и потому им трудно выйти из круговорота рождений и смертей. В настоящем они много знают и стойко созерцают, но не избавившись от распутства, непременно низойдут на демонский путь. Высшие станут государями демонов, средние — демонским простонародьем, а низшие — женщинами-демоницами. Всё это одна толпа. Все они думают, будто обрели наивысший Путь, и после моего ухода, в пору конца Закона, их станет много, они будут процветать в мире, повсюду будут предаваться алчности и распутству, предстанут мудрыми друзьями и увлекут многие живые существа в яму пристрастных воззрений, так что путь к просветлению будет утрачен». Кто не избавился от распутных помыслов, снова и снова падает на путь демонов. Что уж и говорить о тех, кто ни в теле, ни в сердце не имеет стыда, не имеет страха в помыслах! Воровство, убийство, ложь возникают и исчезают в сердце, это и подобно распущенности. Видя такую проповедь — разве кто-то из толпы непросветлённых людей избавится от этих помыслов? Если же помыслы о пути поистине глубоки, в каждое мгновение человек стремится к Пути, знает об устранении желаний и утончает помрачённые мысли, старается не иметь пристрастий — такой человек может начать двигаться по Пути.

 

Во времена покойного господина из храма Хоссёдзи, стойкого в созерцании, некая дама из дворца стала одержима духом, говорила много разного. Позвали досточтимого Сёгацу из Мацуо, он с нею побеседовал, и она сказала, что все люди, известные как мудрецы и учёные начиная со времён средней древности, сошли на путь демонов. Он спросил, куда же тогда отправились Гэдацубо и Мёэбо, но она отвечала: не вижу. Эти двое монахов славились как люди, чьи сердца поистине обращены к Пути, — должно быть, дело в этом. 

 

В великой державе То в храме Кокусэйдзи подвижник по имени Дзиттоку, ученик наставника созерцания Букана, веселился вместе с другим его учеником, Кандзаном. Этот Дзиттоку однажды увидел, что монахи собрались на покаяние-фусацу и сказал:

— Как таинственно! Что это вы там делаете, сдвинувшись голова к голове? — и смеялся.

Старые монахи рассердились:

— Ты, полоумный ученик! Мы толкуем заповеди, а ты нас хулишь!

Слыша такое, Дзиттоку ответил:

— Есть такая заповедь: не гневаться. Чистые сердцем — вот кто такие монахи, вышедшие из дому. А то, что у вас, — это ваша собственная природа. Всё в мире таково.

Он водил с собою быка и звал его именем старинного монаха. Бык каждый раз откликался ему рёвом.

— Это потому, что учитель не соблюдал заповеди. Лицо у него было человечье, а сердце животное. Хотя милость Будды и велика, но он ничего не может поделать с такими существами, — и горько плакал.

В каждой мысли в нашем сердце содержатся природы условного и истинного воздаяния, соразмерные всем десяти мирам. Десять миров — это миры подземных темниц, голодных духов, животных, асур, людей, богов, слушателей голоса Будды, постигших причины и условия, бодхисаттв и будд. Помыслы, соразмерные этим десяти мирам, когда пребывают не проявленными, внутри сердца, называются «природой». Так внутри дерева есть природа огня: ёё называют и природой, и причиной. Встречаясь с внешними условиями, она проявляется, и это называют «действием». Сравним: когда в дереве есть природа огня, она заключена в дереве, и когда дерево нагревается и загорается от внешнего огня, проявляется его собственный внутренний огонь, — так же и здесь. Из-за хороших и дурных условий проявляются природы десяти миров. Кто совершает десять злодеяний на самом высоком уровне, в том проявляется узник подземных темниц, на среднем уровне — голодный дух, на низком уровне — животное. Кто на низком уровне совершает десять благих дел, в том проявляется асура, на среднем — человек, на высшем — божество. Закон четырех истин выявляет слушателя голоса, созерцание двенадцати причин и условий — постигшего причины и условия, следование шести предписаниям-переправам выявляет бодхисаттву, а плоды двух поворотов выявляют обитателя мира будд. Благодаря деяниям-причинам, благодаря соблюдению пяти заповедей и совершению десяти добрых дел в прежней жизни, мы в нынешнем рождении получили плоды воздаяния в мире людей, но в помыслах нынешней жизни, окрашивая сердце благими или дурными деяниями-причинами, совершая эти деяния телом, мы уже изнутри своего сердца выявляем будущие плоды воздаяния. Тело — предмет вещественный, оно не меняется на протяжении жизни. Сердце не имеет препятствий, в нём, сменяя друг друга, возникают помыслы, соразмерные десяти мирам.

Так богатый мирянин Дзюнда, когда поднёс Будде последнюю чашу с едой, имел ровно-равные помыслы, совершал подношение ради всех, начиная от бодхисаттв и слушателей голоса Будды и кончая всеми живыми существами. Его помыслы были соразмерны миру будд, а потому тогдашняя толпа восхваляла его, говоря:

— Да славится Дзюнда! Хотя тело у него человеческое, но сердце его тождественно сердцу будды!

Познаваемые предметы изменяются, следуя за познающим сердцем, и потому небольшая чашка с едой в роще деревьев сяра была преподнесена огромному собранию, занимавшему пространство в двенадцать юдзюн, всем хватило еды и ещё осталось, — так сказано. Отсюда можно это понять.

Жадность, гнев, глупость и прочее — это дурные мысли в сердце, убиение живого, воровство чужого, злонамеренное распутство — это дурные действия тела, а помрачённая речь, краснобайство, злословие, ложь — грехи уст. Смотря по тому, великие они, средние или малые, хотя тело и остаётся человеческим, сердце, следуя различным помыслам человека, может сделаться сердцем узника подземных темниц, голодного духа, животного или кого угодно; пока не исчерпается срок нынешней жизни в человеческом теле, помыслы непременно выражается в деяниях всей жизни.

Поэтому в «Сутре о сетях Бона» говорится: «Человек без милосердных помыслов и без соблюдения заповедей — равен животному». Без жалости в сердце ты — животное. Без соблюдения заповедей не родишься в благих мирах. Дзэндо толкует так же: «Человек, не имеющий трёх счастливых долей, — это животное, одетое в человечью шкуру». Облик — один на всю жизнь. Будущее воздаяние благом и злом пребывает в сердце. По тому, какие деяния постоянно окрашивают мысли в моём сердце, можно различить и понять, что владеет помыслами. Тот монах из храма Кокусэйдзи, хотя и жил в давние времена, но не соблюдал заповедей и стал быком. Что уж и говорить о последнем веке: кто из монахов не нарушал заповедей, кто не грешил, понапрасну принимая дары, подносимые с верой? Печально! Не имея заслуг от подвижничества, принимать подношения — это грех напрасного принятия даров от верующих. Это выглядит как настоящее деяние будущего узника подземных темниц. Каждый дар, принятый без соблюдения заповедей, без стойкости и мудрости, принесёт мучительные плоды в будущем. Но не только монахи, вышедшие из дому, но и миряне, кто не имеет веры, однако выказывает решимость, желает накопить заслуги и подносит дары монахам, не имея ни жалости к людям, ни благодарности господину, ни отклика-воздаяния, — такие миряне тоже в будущем обретут страдания, их непременно ждёт расплата. Это ясно из мирских книг.

 

Государь страны — отец и мать поднебесной, он нужен затем, чтобы народ был покоен и страна умиротворена. А значит, государя делают государем человечность и милость. Человечность — это сочувственные, милосердные помыслы. Милость — это помыслы о том, как благодетельствовать народу и заботиться о нём. Поэтому, когда восхваляют величественную добродетель государя, говорят: «Человечность его переливается через край Урожайных островов, милость его ещё гуще, чем лесная чаща на горе Цукуба». А если у государя нет человечности и милости, его сравнивают с большой мышью: из-за этой прожорливой мыши люди понапрасну лишаются пяти злаков. А потому говорят: «О, большая мышь, не ешь наше зерно!». И если служилые люди, учёные или воины, каждый на вверенной ему службе, не преданы государю по-настоящему, то о них говорят, что они понапрасну проедают людские подати. Таких чиновников сравнивают с прорвой. На дне великого моря есть бездонные прорвы. Воды всех рек и потоков стекаются в море, утекают в эти прорвы, и море не переполняется. Народ между четырёх морей тяжким трудом выращивает урожай, преподносит чиновникам ежегодную подать, а те не понимают страданий людей, отдающих своё добро, не думают о тяготах страны. Сто чиновников, не имеющих преданности господину, бесчеловечных к народу, подобны монахам, не имеющим заслуг от подвижничества. Убытки от них могут быть велики. Государь страны, будучи Сыном Неба, представляет Небо на земле и умиротворяет страну, сто чиновников разделяют благую силу государя, они должны представлять государя на местах и заботиться о народе — пусть бы только чиновники видели тяготы страны, страдания народа! По-настоящему преданных чиновников всё меньше, люди, обладающие человечностью, встречаются всё реже — и это печально! Нужно следовать внешним и внутренним учениям, хранить человечность и справедливость и в монашестве, и в миру, преисполниться милосердия и мудрости и верить насущным горестям людей, крепко держаться за соблюдение заповедей и помнить о Пути Будды.

 

В пору, когда Будда пребывал в здешнем мире, монах по имени Сого сбился с пути на морском берегу, зашёл в какой-то храм и хотел было вкусить полуденную трапезу. Взяв еду и принявшись за неё, он увидел, что это — расплавленная медь. При этом все монахи в храме её ели, и тела их горели, и храм сгорел без следа. Чувствуя себя словно бы во сне, Сого пошёл дальше, и больше пятидесяти храмов в том краю все были такими же. По возвращении он спросил у Будды, что это было. Будда ответил:

— Это подземные темницы для монахов, нарушавших заповеди после ухода будды Касё.

 

Великий учитель Тэндай, когда жил в храме Кокусэйдзи, большое значение придавал храмовым припасам на каждый день и предостерегал, что их не надо тратить зря. Некий монах взял взаймы малую мерку припасенной в храме соли и не вернул, но что-то мешало ему заниматься сидячим созерцанием, нарушало его стойкость. Испугавшись, он вернул одолженное — и достиг стойкости. А ещё старец-настоятель одного храма ради монахов-гостей взял в долг припасов, не вернул их — и сделался монахом-слугой. Великий учитель Ёка говорил: «питаться не тем, что вырастили крестьяне, одеваться не в то, что произвели шелковичные черви», — он не пользовался вещами, в которые вложен труд быков, лошадей и людей, не носил одежду, вытканную из шёлка. Ибо он страшился причинить страдания людям. Как говорит великий учитель Нандзан, «чашка еды добывается чашкой пота. А пот — это кровь. Значит,  чашка еды — это чашка крови. Еды мало, а крови — много». Люди, вышедшие из дому, и люди, оставшиеся дома, все, у кого есть сердце, понимая ценность вещей и учитывая, сколько сил в них вложено, не должны напрасно расходовать имущество и попусту мучить людей и животных.

 

Наставники Закона из одного горного храма встретили в бане мирян и разговорились с ними о делах монашеских и мирских. Один мирянин сказал:

— Нет более жадных людей, чем монахи. Ни телесной силы, ни ума у них нет, заповедей они не соблюдают, мудростью не обладают, и при этом жадны до подношений, хотят подарков. Отбросив стыд, только и ищут, чем бы поживиться. Хотя мы и миряне, не думаю, чтобы кто-то из нас так себя вёл.

Один из монахов ответил:

— Действительно, всю  бездну алчности наставников Закона не выразить словами. Помыслов о пути не имеют, и даже нынешнее тело им трудно отбросить. Они ищут подношений деньгами и рисом — но чем кроме даров они могут прокормиться? У меня, например, нет ни имения, ни поля, ни огорода, воровать не годится — так на что мне жить, если не брать подношений? Но на самом деле по глубине алчности миряне нас иногда даже превосходят. И вот почему. На воинском пути человек знает, что ему предстоит отдать жизнь в бою. Но когда воины управляют землями и уездами — скажете, они тем самым не добывают себе пропитание? Поддержать своё нынешнее тело, позаботиться о жене и детях, исполнить долг перед господином — разве ради всего этого храбрые миряне не жертвуют жизнью? А кто из них прячется от опасностей — разве не крадёт саму свою жизнь? Вот и получается, что готовность пожертвовать жизнью — это самая глубокая алчность, а трусость — великое воровство? И такое воровство, и такая  жадности редки среди наставников Закона!

И мирянин не нашёл слов, чтобы возразить.

 

Вообще таков обычай в последнем веке. Когда же и монахи, и миряне действуют сообразно Закону, то, как говорит Нандзан, «мирянам надлежит веровать и подносить побольше даров. А монахам следует быть умеренными и брать поменьше». Но в наши дни бывает наоборот! А потому и сердца мирян, и сердца монахов отвернулись от уставов и законов. Надо думать, не следуют они и Закону Будды. Если есть вера или заповеди, они могут стать средством для вступления на Путь Будды. Не надо только забывать вот о чём: в миру — верить в причины и плоды, в монашестве — соблюдать заповеди, совершенствоваться в мудрости, сохранять правильные воззрения, помышлять о Пути! Что до мудрости — она означает: не привязываться сердцем к вещам, понимать причины и условия десяти тысяч вещей, знать, что собственная природа пуста и спокойна, мыслить все вещи как подобные сну и мороку, следовать учению, не имеющему свойств, и не отвергая временных свойств в обусловленном мире, постигать первое значение.

Переводчик Гидзё говорит: «Есть восемьдесят тысяч святых учений, но главных указаний только два. Внутри — сосредоточиться на истинной сущности, отбросить как зрение, так и зримое; вовне — упорядочить мирские пути и, соблюдая запреты, избавиться от грехов». Поистине, мгновенное не-рождённое созерцание уничтожает привязанности к действию и к предмету действия, так что нет ни зрения, ни зримого. В обусловленных временных свойствах не надо смешивать причины и плоды, нужно  соблюдать заповеди и приносить пользу и выгоду живым существам. Поэтому сказано: «В действительной основе — не принимать ни одной пылинки, во вратах деяний Будды — не отвергать ни одной вещи». Веря в Закон, не имеющий свойств, не смешивая причины и плоды, соблюдать заповеди и не иметь привязанности к свойствам — вот главная нить закона Будды, вот общее указание наставников-основателей. Тэндай говорит: «Истинно не рождённый человек не делает даже блага — и тем более греха». В «Большом трактате о запредельной премудрости» говорится: «Вопрос. Когда бодхисаттва пребывает в истинном свойстве, он должен блюсти правило — не принимать и не отвергать ни одной вещи. Это верно? Ответ: поскольку он пребывает в истинном свойстве, он не совершает даже блага. И конечно, как может он грешить?». У учёных приверженцев Великой колесницы есть дурное обыкновение: отворачиваться от указаний прежних учителей, заявлять, будто «ничто не препятствует» просветлению, считать, что благо и грех относительны, и действовать сообразно своим пристрастиям.

Тот дух понимал Закон Будды, и вместе с тем не вышел из круговорота рождений и смертей, сделался демоном. Коль скоро такое случается с людьми, идущими по Пути, я подробно записал этот случай, сопроводив словами от себя. Нужно хорошенько понять дела сердца, отдалиться от демонского пути и изучить дела Будды.

 

Примечания

Xб–1

«Знамения не являлось» — то есть дух устами одержимой женщины не признавался, кто он и чего хочет. Согласно «тайному учению», если дух сам не даёт сируси, то есть внятно не заявляет о себе, чудотворец может его к этому принудить.

О досточтимом из храма Кансёдзи, он же Дайэмбо Рёин, см. рассказы VII–24, Xа–5. О «Заклятии печати драгоценного ларца» см. рассказы I–1, II–8.

«Гора Тэндай» — гора Тяньтай в Китае.

О Сёити, он же Энни Бэннэн, см. раздел «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна», рассказы III–8 и IX–13.

О святилище Китано см. рассказ Vб–1.

 

«Даже если человек красив и знатен…» — цитата из сочинения «Стихи о сути проповеди Закона от государя Дзэндаки к бодхисаттве Рюдзю» («Рю:дзю-босацу и Дзэндака о:сэцу хо:ё:-гэ» ТСД 32, № 1672, 745с).

«Возвышение и падение на всех путях…» — цитата из «Изящных строк Цветка Закона» Тянь-тая Чжи-и («Хоккэ монку», ТСД 34, № 1718, 23а).

«Победоносная сутра» — см. рассказ III–1. Цитируемое место — ТСД 19, 131с.

 

Господин из храма Хоссёдзи, здесь — канцлер Кудзё (Фудзивара) Канэдзанэ (1149–1207), см. рассказ Vб–8. О досточтимом Сёгацу см. рассказ IV–9. О монахах Гэдацубо и Мёэбо см. рассказ I–5.

 

О подвижнике Дзиттоку и храме Кокусэйдзи см. рассказ IX–10. О покаянии фусацу см. рассказ IV–1.

 

(здесь или раньше) «Условное и истинное воздаяние», эсё: — воздаяние в виде условий обитания (страна, семья, имущество и пр.) и в виде тела (с его способностями, здоровьем и т.д.).

 

«Два поворота» — от страстей и от предметов к просветлению и нирване.

О Дзюнде (Чунде) см. рассказ Vа–4.

Цитируемое место из «Сутры о сетях Бона» — ТСД 24, 1009а–b.

«Человек, не имеющий трёх счастливых долей» — цитата из сочинения Шань-дао (Дзэндо) «Благое значение рассеяния по учению Сутры о созерцании и истинной школы» («Кан-кё: сё:сю: бунсан дзэн-ги», Дзё:до-сю дзэнсё 2, 54с). Три счастливые доли — чтить родителей, чтить учителя, соблюдать десять добрых заповедей. См. рассказ VII–25.

Отклик-воздаяние — хо:то:.

 

Рассуждение Мудзю о государе, чиновниках и народе воспроизводит основные установки конфуцианского учения о государстве в том изводе, что восходит к Мэн-цзы.

Восхваление государя воспроизводит формулу из предисловия Ки-но Ёсимоти к «Собранию старых и новых песен». Ср. в переводе А.А. Долина: «Государь наш правит Поднебесной, милоси его изливаются далеко за пределы края Акицу, земли Ямато, а благодеяния столь многочисленны, что сенью своей затмили тень от горы Цукуба» [Кокинсю 2001, 382]. «Край Акицу», он же Акицусима, Урожайные острова, — величание Японии. Цукуба — знаменитая гора в земле Хитати на востоке острова Хонсю. В том же «Собрании старых и новых песен» есть такое величание государю (№ 1095):

 

Цукуба нэ-но      

Коно-мо кано-мо ни     

Кагэ ва арэдо    

Кими-га микагэ-ни       

Масу кагэ ва наси        

 

На Цукубе-горе

Под сенью ветвистых деревьев

Ждёт скитальца приют —

Но надёжнее нет приюта,

Чем под сенью твоей десницы!

 

Перевод А.А. Долина [Кокинсю 2001, 377].

 

«Большая мышь» — отсылка к древнекитайской «Книге песен» («Нравы царств», «Песни царства Вэй», I, IX, 7):

 

Ты, большая мышь, жадна,

Моего не ешь пшена.

Мы трудились — ты хоть раз

Бросить взгляд могла б на нас.

Кинем мы твои поля —

Есть счастливая земля,

Да, счастливая земля!

В той земле, в краю чужом

Мы найдём свой новый дом…

 

Перевод А.А. Штукина [Шицзин 1987, 93].

Пять злаков, го коку, в разных источниках перечисляются по-разному: пшеница, рис, бобы, два вида проса; конопля, два вида проса, ячмень, бобы; рис, просо, чумиза, бобы и «хлебные злаки».

Об «учёных и воинах», путях просвещения и военной силы, ср. рассказ II–5.

«Прорвы», тж. «задние ворота», биро:, кит. вэйлюй, — отсылка к книге «Чжуан-цзы» (глава XVII, «С осенними разливами»): «В Поднебесной нет большего водного пространства, чем океан. В него устремляется тьма потоков — неведомо, когда остановятся, — а он не переполняется. Из него вытекает пучина Задние Ворота — неведомо, когда иссякнет, а [он] не осушается», — перевод Л.Д. Позднеевой [Мудрецы Китая 1994, 226].

 

Монах Сого, санскр. Самгхаракшита, был учеником ученика Будды Шарипутры, рассказ о нём взят из «Сутры Сого о причинах и последствиях» («Иннэн Со:го-кё:», ТСД 17, № 749).

 

Ёка — Юн-цзя, см. рассказ Vа–5. Цитата, вероятно, восходит к сочинению Юань-чжао (1084–1116) «Краткая выборка из Четырёхчастного устава» («Сибунрицу гё:дзисо: сидзики», ТСД № 1805).

Нандзан — Нань-шань Дао-сюань, см. рассказы IV–1, IV–9. «Чашка еды…» и «Мирянам надлежит…» — цитаты из сочинения Дао-сюаня «Правила поведения и созерцания для чистого сердца» («Дзё:син кайкан-хо:», ТСД 54, № 1893, 824с).

 

Гидзё — И-цзин (635–713), в 671–695 гг. совершил паломничество в Индию, перевёл на китайский больше пятидесяти санскритских текстов, в том числе «Сутру золотого света», часть «Сутры цветочного убранства» и несколько наставлений по уставам и заповедям; составил описание своего паломничества. Мудзю цитирует его «Предание о внутреннем Законе, доставленном из-за южного моря» («Нанкай кики найхо:-дэн», ТСД 54, № 2125, 212а).

 

«В действительной основе…» — ср. рассказ Vа–6.

 

«Кто поистине не рождён, не совершает даже блага — и тем более греха» — цитата из «Махаянского прекращения неведения и постижения сути» Чжи-и (ТСД 46, 135с), ср. рассказ Vа–5.

Цитируемое место из «Большого трактата о запредельной премудрости» — ТСД 25, 656с.

 

 

 

Свиток X, часть Б, рассказ 2

Цели всех школ понятны сами собою

諸宗ノ旨ヲ自得シタル事, Сёсю:-но мунэ-о дзитоку ситару кото

[440–447]

 

Когда покойный общинный старейшина из молельни Конгооин состарился, он тем своим ученикам, чьи помыслы были обращены к Закону Будды, рассказал, как в молодости ходил в паломничество на гору Коя и там с ним случилось вот что.

По дороге он останавливался поклониться горным храмам земли Ямато, и вот, однажды, в окрестностях гор Кадзураки, попросился на ночлег в дом какого-то горца. Оттуда вышел старый монах, наставник Закона:

— Жилище у меня убогое, но ты заходи!

Паломник зашёл. Монах раскладывал еду из каштанов на подносе,  выстланном листьями:

— Я вижу, ты человек не простой, тебе надобна посуда.

Он приготовил дрова и прочее. Всю ночь монах с паломником провели за разговором. Паломник сказал:

— Боюсь быть неучтивым, но прошу: расскажи о себе!

Монах начал:

— Я сын здешнего горца. Ещё мальчишкой я поступил в ученики к одному монаху из храма Кофукудзи и был не худшим сосудом для ученья. Старался, подражая древним, и когда принял монашество, вошёл в ряды учёных, выступал на государственных чтениях. Я считал, что главная цель Закона Будды — остановить круговорот рождений и смертей, снискать чудесный плод просветления. Я был настроен на собственную пользу, важным считал продвижение по чинам, процветание в нынешней жизни. Думал только о том, как преуспеть на службе, сердцем был привержен лишь к одному: быть служителем своего храма и молельни и так прожить жизнь. Обрядам ради устранения грехов и обретения блага я тоже уделял время, но не помышлял о том, чтобы созерцать одно лишь сознание, одно лишь сердце, и памятовать о нём. Таков я был. Вообще-то я понимал, что отвернулся от учения, хотя и входил во врата учености, добивался, чтобы меня приглашали на государственные чтения, отзывался презрительно, как о ничтожествах, о тех монахах-учителях, кто не преуспел в жизни и не помышлял о чинах. Потом отец мой занедужил, я вернулся домой ухаживать за ним и провёл тут много времени. Сошёлся с соседкой, простолюдинкой. Когда отец скончался, этот дом перешёл ко мне. По обычаю нашей горной деревни я стряпаю для паломников разные кушанья из каштанов и тому подобного — и тем живу. Я стал настоящим деревенщиной-горцем, стыжусь этого и стараюсь не  показываться на глаза монахам своего прежнего храма. Прошло уже много лет, я состарился, краски поблёкли, и теперь тяга моя к здешнему миру совсем исчезла. А что до Закона Будды, который я когда-то изучал, то его мне трудно забыть, и я прошу присылать мне из храма выписки из книг святого учения. Вот они, взгляни!

У него было пять или шесть кожаных коробов с книгами. Паломник отказался было смотреть, но монах сам снова и снова просматривал книги и говорил:

— Недавно я понял главный смысл Закона Будды. Если сказать, в чём он, этот главный смысл, то он существовал, пока не пришло время широкого распространения учений всех школ. А с тех пор как наставники-основатели распространили эти учения, он исчез. В школе Хоссо он утрачен со времён Гохо, в школе Санрон — со времён Сёбэна, в школе Кэгон — со времён Додзюна, в школе Тэндай — со времён Великого учителя Тися, в школе Сингон — со времён бодхисаттвы Рюмё. С тех пор как все они распространили свои учения, истинные цели их школ забыты. Когда они установили правила, выразив словами такие вещи, как «есть будда или нет будды», «постоянны ли природа и облик» и прочие, они отдалились от истинных целей, отвернулись от главного смысла. Когда учреждались школы, каждая из них установила свои врата, стала определять и различать, что есть, а чего нет. Где не было сторон, они нашли стороны, где не было слов, выговорили слова. Из слов рождаются помыслы, из помыслов возникают предметы. Когда говоришь, вводишь правила, когда думаешь, выявляешь границы. Устанавливаются определённые свойства, появляются врата значений. Не таков Закон успокоения-исчезновения: они отвернулись от его основы, не имеющей свойств. Таковы уловки пустого помрачения. Можно ли что-то сказать о едином сердце? Или об истинном свойстве? Итак, соразмерно разнообразным человеческим способностям разделились школы, установились учения. Всё это были уловки, что тянут нас крюком желаний. Но суть учений состоит не в этом. «Когда безумный побежит, побегут и те, кто не безумен», — так наставники-основатели и бегали, хотя и не были безумны. Если что-то считать истиной, это затемняет любое учение. Вот что я понял.

Так монах обстоятельно рассуждал о главной нити Закона Будды. Чувствуя такое благоговение, будто встретился с самим Великим святым, явившимся в мир, паломник вымолвил:

— Хотелось бы ещё немного послушать о школе Хоссо!

— Ты обладаешь свойством мудрости. Раз уж мне довелось встретиться с человеком, основательным в делах Закона Будды, то о ней я тебе тоже расскажу. Это дело лёгкое.

Месяц или два монах обсуждал с гостем главные положения школы Хоссо. Это не было похоже на обычные наставления учёного, и поистине, значения и основы были глубоки, овладеть мудростью было трудно. Паломник чувствовал себя так, будто встретился с буддой в условном обличии — такова была мудрость всей жизни этого горца, такова была его сила. На прощанье паломник сказал:

— Твой рассказ обо всех этих вещах внушает трепет! Сколь велика твоя милость!

Он собрался идти дальше на гору Коя. И видно было, что он пускается в путь с тяжёлым сердцем. А наставник сказал:

— Что я мог рассказать, я в основном рассказал.

Переночевав напоследок в его доме, паломник ушёл. И позже думал о наставнике с тревогой, а через год или два снова отправился повидать его. Встретился с ним, горец выглядел довольным:

— Я думал, ты больше не придёшь. А прежний твой младший монашек, я вижу, опять сопровождает тебя!

Два или три дня они проговорили об учении, потом паломник вернулся восвояси и позже ни разу не слышал о наставнике. Встреча с таким провожатым, конечно, запомнилась ему на всю жизнь. Так мне рассказывал один монах, ученик его ученика. И говорил, что дело это весьма тайное. Сам я тоже считаю его редкостным и ценным, и пожалуй, лучше было бы мне оставить эти слова на дне моего сердца, раз уж я сознаю, что они — из тайного хранилища. Но даже если это большой грех, я всё же записываю этот рассказ. Ведь беседы того старого монаха, должно быть, соразмерны истинным целям всех школ!

 

Наставник созерцания Итигё в толковании к «Сутре о Великом Солнечном будде» говорит: «Просветление — это то, чего достигает сам человек, оно не похоже на то, как если бы кто-то тебе отсыпал горсть каштанов. Его можно и нужно обрести посредством мудрости собственного озарения, без наставника. Чудо понимания невозможно получить от другого человека».

А мудрец Роси в «Книге о Пути» говорит: «Когда Великий Путь отброшен, появляются человечность и справедливость, возникают мудрость, милость, и появляется великий обман». В век Великого Пути в каждой семье есть почтительные сыновья, Великий Путь — это и есть они сами. За каждой дверью есть преданные слуги, и человечность, и справедливость не выражаются словами. Когда Великий Путь утрачен, не действует, во времена непочтительных детей и лживых слуг появляется учение о человечности и справедливости. «Возникают мудрость, милость, и появляется великий обман»: есть государь, любящий мудрость и милость, к его благой силе люди относятся легко, а к словам — серьёзно, простота считается неприличной, письмена высоко ценятся, и потому люди обучаются письму и обманы множатся. Так пять древних государей создали образы, Согэцу изобрёл письмо. Не таковы были трое царственных мудрецов: они вязали узлы на верёвках, делали зарубки на дереве, — так говорят. Во времена, когда человеческие сердца были просты, люди пользовались зарубками на дереве, узлами на верёвках, и обмана не было. В век, когда освоили письменные знаки, лжи стало много.

Так же и во вратах учения Будды: возникли всевозможные мнения заблуждающейся толпы, уловки, привлекающие пристрастия к вещам. Поэтому в «Сутре о Цветке Закона» сказано: «Будды ведут за собой живые существа с помощью временных имён». Говорится, что имена и знаки — это лишь уловки. В «Сутре о Рёге» Будда говорит: «С той ночи, когда я обрёл Путь, и до той ночи, когда я ушёл в нирвану, я не проповедал ни одного знака». Со времени собственного свидетельства и до последнего своего дня Будда проповедовал, однако не проповедовал; всё то время, когда он приносил пользу другим, он до последнего дня проповедовал, не проповедуя.

 

Монах в миру Тоба, слыша рокот горной реки, постиг Закон Будды и сказал:

 

Голос долины — это и есть его широкий и длинный язык.

Краски гор — это и есть его чистейшее тело.

Наступление ночи — восемьдесят четыре тысячи строк Закона.

Новый день — чему он будет учить, уподобляясь человеку?

 

Говоря об условиях для понимания Закона Будды, указывают, что шесть видов пыли — это всё проповедь Закона. Поистине, кто окрасил своё сердце Путём Будды, кто не привязан мыслью к волнению пылинок здешнего мира — тому, должно быть, Закон понятен сам собою. Раз так, то обратиться к словесным проповедям — значит забыть слова и проповеди, различать — значит прояснять различения. Если есть такой настрой сердца, то предел, на котором исчезают и мысль, и память, становится понятен сам собой, как и та сущность, что скрыта за словами и толкованиями. Накапливая слова и толкования, следуя различениям — как можно понять чудесный Закон Будды? В «Сутре о Цветке Закона» сказано: «Эти учения невозможно постичь посредством размышлений и различений». Если различать и измерять, невозможно понять сущность чудесного Закона. Размышления и различения — это всё временные действия пустого помрачения. Истинная сущность в том, что сердце — это и есть Закон, а Закон — это и есть сердце. Кто же тут различает и что различается? Глаз сам себя не видит, меч сам себя не режет — так же и здесь. Это называют правилом «единого сердца», сущностью «чудесного Закона».

Стало быть, неверно, что у будд и наставников-основателей нет никаких помыслов в сердце, а верно лишь то, что их помыслы не задерживаются на различениях, то есть у них есть помыслы без помыслов. Неверно, что у них нет слов и проповедей, а верно лишь, что эти слова и проповеди не останавливаются на словах и проповедях, то есть это слова без слов. А значит, кто утверждает, что слова есть, и кто утверждает, что слов нет, оба отворачиваются от замысла будд и наставников-основателей. Поэтому сердце освещают, опустошая сердце, слова используют, упраздняя слова. И тогда какие тут могут быть помехи? Уловки будд и наставников-основателей нарочно подобраны для обучения неразумных людей.

В «Победоносной сутре» есть такое сравнение. Женщина по имени Эннякудацута просыпается утром и смотрится в зеркало, но не видит своего лица из-за того, что держит зеркало неправильно. Она не понимает, что просто не видит своей головы, и думает, что ее голову утащили демоны. В ужасе она бегает, как безумная, и не слушает ничьих увещеваний. Наконец, после того как люди ей несколько раз объясняют, как надо смотреть в зеркало, она смотрит — и решает, что получила свою голову обратно. Эта женщина горюет там, где не о чем горевать, и радуется, где нечему радоваться. Согласно этому сравнению, считать сердце непросветлённым значит словно бы понапрасну искать потерянную голову. Исконно-просветлённое ясное сердце никуда не девается. Женщина думала, что у неё пропала голова, и из-за этого голова словно бы пропала. Когда ей начинает казаться, что голова снова нашлась, это подобно тому, как начинается движение к просветлению. Но разве она что-то впервые обрела? Стало быть, и то ей казалось, и это кажется. Поэтому в «Сутре совершенного пробуждения» говорится: «С самого начала следует понимать, что для живых существ изначальное состояние Будды, рождение, смерть, нирвана есть лишь нечто подобное вчерашнему сну». Коль скоро безначальный круговорот рождений и смертей, сон неведения, и высший уровень просветления тоже — всё это знаки начатого движения к пробуждению, все они не оставляют следа. Только исконное знание и видение без помех соразмерны десяткам тысяч вещей, и это не назовёшь глупостью, не назовёшь и святой мудростью, это наша собственная сокровищница.

А значит, учение Единого века — это уловка, которая ничего не прекращает. Тому, кто считает, будто лишился головы, — как объяснишь, что головы он не лишился? Так же и здесь. Если обращаться к человеку, который вроде бы не безумен, то такие слова бесполезны и напрасны. Поэтому Касё говорит: «Две истины есть только во вратах учения. В предметной основе их нет». Тэндай учит: «Так называемые условные слова — это уловочная истина, установленная людьми, в действительности их нет; упразднение слов — это никем не установленная истина; где нет помыслов и памятований, где не установлены слова и проповеди — там истинный Закон Будды». А значит, во всех школах установление слов и проповедей, создание правил, всевозможные различения того, что есть и чего нет, не должны затемнять целей этих школ. Речи того старого горца-монаха, должно быть, в самом деле соразмерны замыслу Будды. В книгах говорится: «Мудрый превосходен в наставничестве и равен учителю». Этот монах был превосходным мудрецом и понимал замысел наставников-основателей!

 

Вообще преодолеть все правила, как мирские, так и выводящие из мира, и прийти к каким-то ещё правилам — не значит не достичь ничего. В пределах правил не выходить за пределы правил — значит порой достигать чего-то, а порой не достигать. Причина здесь вот в чём: люди в самом деле создают обряды и установления и исполняют их смотря по обстоятельствам — или пренебрегают ими, когда они неуместны.

В одной Уставной молельне в Южной столице проводили обряд переписывания «Сутры о Цветке Закона», и в зале — на Месте Пути — поддерживали особую чистоту. В зале загорелся стяг, и один послушник обратился к старшим монахам:

 — На Месте Пути загорелся стяг. Чтобы войти туда, нужно сначала совершить омовение?

Так ведут себя те, кто не отступает от правил. А уместно было бы поскорее зайти в зал и потушить огонь!

Настоятель одного храма в земле Мусаси, монах, побывавший в стране Со, счёл завидными обычаи, принятые там в молельнях созерцания, и решил перенести тамошние правила в нашу страну. Поэтому из тринадцати монахов своего храма дюжину он назначил в храмовый совет. И вот, когда совершали трапезу, одного монаха, тринадцатого, считали за рядового и не допускали есть вместе со всеми. В больших храмах рядовых монахов много, и от них много шума, поэтому храмовый совет ест отдельно. Здесь же следовать такому правилу — надо быть в самом деле суровым! Говорят, слух об этом дошёл и до страны Со.

А ещё в некоторых храмах монахам случается проводить обряды втроём, но по китайскому образцу, а кое-где — вчетвером, но выстроившись в два ряда, как предписано в обрядовом руководстве. Все эти монахи, как ни стараются, всё-таки выходят за пределы правил, и люди не могут сдержать смеха.

 

Госпожа Идзуми-сикибу, когда её покинул Ясумаса, договорилась со жрицами святилища Кибунэ провести обряд — заговор на супружескую любовь. Ясумаса прослышал об этом, спрятался в тени деревьев возле святилища и стал подглядывать. Старая жрица поставила красный жезл, и когда подготовила всё тщательно, ударила в барабан, задрала подол платья, и громко топая, трижды обошла вокруг жезла.

— И ты делай так же! — велела она. 

Госпожа Идзуми-сикибу покраснела и ничего не отвечала.

— Что же ты? Затеяла такое важное дело, а теперь не хочешь делать, как следует? О чём же ты тогда думала?

Ясумаса решил: занятно! Посмотрим, что будет! И с любопытством ждал. А Идзуми-сикибу ненадолго задумалась и прочла:

 

Тихаябуру

Ками-но мирумэ-мо   

Хадзукаси я     

Ми-о омоу тотэ 

Ми-о ясуцубэки

 

Мощных богов —

Вот чьего взора

Я стыжусь.

Думаю о себе —

Но себя и должна забыть!

 

И когда она это вымолвила, Ясумаса с нежностью окликнул: я здесь! Они вместе вернулись домой, и чувство Ясумасы было настоящим. Так действуют те, кто нарушает правила и тем самым исполняет их. Если бы госпожа строго следовала правилам и стала ходить кругами, топая ногами и задравши подол, господину это, должно быть, показалось бы противным, и его настроение не переменилось бы.

Когда сын канцлера, господин Омуро, принимал заповеди в храме Тодайдзи, повалил густой снег, каменный помост замело до самого верха. На помост полагается вступать без обуви, и толпа монахов подсказывала господину: разувайся! А один монах сказал:

— О монахи-деревенщины! Нынче не тот случай! Можно подняться и обутым.

Господин Омуро уже собрался было разуваться, но не стал.

На самом деле есть такое правило. Но даже если и так, господину наставнику созерцания идти босиком по снегу не годится! — так подумал тот монах и высказался, и его помыслы поистине выходили за пределы правил. Бывшие там люди говорили:

— И в самом деле замечательно сказал тот монах из толпы!

Когда стали выяснять, оказалось, что это был Тюдобо Сёсю, в то время его звали Тайхобо, рядовой монах. Одним этим своим высказыванием он прославился, должно быть, понравился господину Омуро. Он принял таинства школы Сингон, это было редкостное сердце, не связанное правилами.

 

Вообще речь не о том, что не нужно знать обряды и установления, что незачем понимать правила. Обычные глупцы, не обладая мудростью, не понимают даже того, что можно отвратиться от мира рождений и смертей и устремиться к просветлению, и такие люди понапрасну кружатся в водовороте. Кто понимает обряды и установления и строго их придерживается, не выходя за пределы правил, тот отвращается от рождений и смертей, как учат наставники двух колесниц, пребывает в пустоте и спокойствии; такие люди не приносят пользы другим живым существам. Создавая обряды и не держась за правила, бодхисаттвы выходят из круговорота перерождений, но не остаются в мире бодхисаттв, а приносят пользу всем живым. Таковы бодхисаттвы. А потому в сутре сказано: «По причине великой мудрости не пропитываются рождениями и смертями, по причине великого сострадания не остаются в мире бодхисаттв». Внутренне они понимают, что сами по себе десятки тысяч вещей пусты, внешне проясняют глупые заблуждения живых существ; они достигают двух пределов — мира рождений и смертей и просветления — и не пребывают ни там, ни там, приносят пользу в трёх временах. Таковы помыслы бодхисаттв Великой колесницы, выходящие за пределы правил. Главную нить Закона Будды можно понять, имея такие помыслы. Люди, у кого есть сердце, пусть хорошенько задумаются над этим рассказом, всмотрятся в него. Это очень важный рассказ.

 

Примечания

Xб–2

Общинный старейшина из молельни Конгооин — Дзицугэн, см. рассказ Xа–5.

Кадзураки — горы в срединной части острова Хонсю.

Государственные чтения, ко:ко:, — чтения сутр при дворе или в крупнейших государственных храмах. Главными среди них считались чтения «Сутры золотого света», «Сутры о Вималакирти» и «Лотосовой сутры». На таких чтениях выступало по несколько «наставников-чтецов», ко:си, каждый из них прочитывал часть сутры (одну или несколько глав), а затем «вопрошатель», мондзя, задавал ему вопросы по прочитанному отрывку. Вопросы почти всегда брались из списка уже известных трудных проблем буддийской теории, задачей здесь было не столько объяснить сказанное в сутре, сколько связать прозвучавший текст с одним из основоположений буддийского учения. Чтеца и вопрошателя часто подбирали с тем расчётом, чтобы они представляли разные школы и каждый мог показать знание учения своей школы и других школ. На такие чтения приглашали или монахов знатного рода, или выдающихся учёных, успешно выступавших на внутренних диспутах у себя в храме [Асука Санго 2012]. Герой этого рассказа в самом деле сделал на редкость успешную карьеру, если был приглашён на государственные чтения, будучи ещё сравнительно молодым монахом незнатного происхождения.  

«Выписки из книг святого учения», сё:гё:, — тексты, которые изучались в храмах в ходе подготовки к диспутам, монашеским испытаниям и государственным чтениям; они включали в себя небольшие выписки из сутр и трактатов, краткие пересказы более длинных отрывков, ответы на трудные теоретические вопросы, сопоставления точек зрения разных школ на один и тот же вопрос. Не только в каждом из крупных храмов, но и в отдельных «молельнях» внутри храмов, в кругу учеников одного знаменитого наставника, хранились свои подборки таких выписок [Асука Санго 2012]. Паломник отказался смотреть выписки, которые ему показывал старик, — вероятно, потому, что это были  наставления не той молельни, к которой принадлежал он сам. Ниже монах называет паломника человеком «надёжным», то:рё: (соб. «балки и конёк»), — возможно, как раз потому, что он не стал смотреть книги, к изучению которых не готовился и не прошёл соответствующих испытаний и посвящений.

О наставниках Гохо (он же Дхармапала) и Сёбэне (он же Бхававивека) см. рассказ IV–1.

Додзюн — Ду-шунь (557–640), основатель школы Хуаянь, чью традицию продолжает японская школа Кэгон.

Тися — Тянь-тай Чжи-и, основатель школы Тэндай.

Итигё — И Син, см. рассказ II–7. Цитируемое место — ТСД 39, 585а.

Роси — Лао-цзы, цитируется «Дао-дэ-цзин», 18. Ср.: «Великий Дао-Путь понёс ущерб, и появились милосердие и справедливость, а мудрость видна лишь тогда, когда есть великая ложь» [Торчинов 1999, 238]; «Когда великое Дао отбросили, появились человеколюбие и верность должному. Когда явились ум и рассудок, начался великий обман» [Ткаченко 2001, 463].

Пять древних мудрых государей, кит. у ди, яп. го тэй, в разных источниках перечисляются по-разному. Согласно «Книге перемен», это Тай-хао, Янь-ди, Хуан-ди, Яо и Шунь, а по «Историческим запискам» Сыма Цяня — Хуан-ди, Чжуань-сюй, Ку, Яо и Шунь. Об этих государях в «Книге перемен» говорится (раздел «Прилагаемые суждения», «Сицы-чжуань», ч. 1): «Небо ниспосылает Образы, || Среди которых различаются счастливые и несчастливые, || Мудрые отображают это» — перевод В.М. Яковлева [И Цзин 1998, 94]. «Образы» здесь — кит. сян, яп. сё:, те явления в мире или те данные гадания (трещины на панцире черепахи и т.п.), по которым узнаётся будущее.

Согэцу — Цань Цзе, создатель письменности, служил государю Хуан-ди, по преданию, изобрёл письменность, взяв за образец птичьи следы.

Трое царственных — древние совершенномудрые — Фу-си, изобретатель гаданий (или знаков вообще), Нюй-ва, создательница людей, и Шэнь-нун, первооткрыватель земледелия.

 

«Будды ведут за собой…» — цитата из «Лотосовой сутры» ТСД 9, 8 a. Перевод А.Н. Игнатовича [Лотосовая сутра 1998, 105].

Цитируемое место из «Сутры о Рёге» («Ланкаватара-сутры») — ТСД 16, № 671, 576b. Слова Будды «я не проповедал ни одного знака», фусэцу итидзи (с тех пор как обрёл просветление, «собственное свидетельство», и до тех пор как ушёл в нирвану) в традиции дзэн считались обоснованием того, что учение Будды передаётся только напрямую, но не через посредство слов.

Мирянин Тоба (Тоба-ко:дзи) — поэт Су Ши, он же Су Дунпо (1037–1101). В китайском буддизме чжуши, яп. ко:дзи — обозначение благочестивого мирянина в храмовой общине или мирского учёного, не находящегося на государственной службе.

 

«Эти учения невозможно постичь…» — цитата из «Лотосовой сутры» — ТСД 9, 8 a. Перевод А.Н. Игнатовича [Лотосовая сутра 1998, 102].

Сравнение из «Победоносной сутры» — ТСД 19, 121b. Имя героини этого рассказа Эннякудацута — санскр. Яджнадатта.

Цитата из «Сутры совершенного пробуждения» — см. рассказ I–9.

Касё — Цзи-цзан (643–712), см. рассказ VI–10.

«Правила», здесь — каку.

 

«…втроём, но по китайскому образцу…» — выражение неясно, видимо, имеется в виду многочасовой обряд с большим числом участников, при котором на протяжении действа одни монахи сменяют других. Для других похожих многолюдных обрядов монахи, согласно обрядовым руководствам, должны строиться в два ряда, что бессмысленно, если монахов всего четверо.

Об Идзуми-Сикибу см. выше, рассказы Vа–12, Vб–1, Vб–2, Vб–9, Vб–12. (Фудзивара-но) Ясумаса (958?–1036) — муж Идзуми-Сикибу.

Тюдобо Сёсю (1219–1291), он же Тайхобо, монах храма То:дайдзи, принадлежал к школе Сингон, его биография есть в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны». Господин Омуро, здесь — Ходзё (1227–1284) сын канцлера Фудзивара Митииэ, принявший монашество в 1238 г., обряд его посвящения в храме Тодайдзи проводили зимой, в двенадцатом месяце. Позже Хо:дзё был монахом столичного храма Ниннадзи, славился как знаток «тайного учения».

«По причине великой мудрости…» — отсылка к «Сутре цветочного убранства», точного соответствия в тексте сутры нет.

 

 

Свиток X, часть Б, рассказ 3

Люди, чей смертный час был отмечен чудесами

臨終目出キ人々ノ事, Риндзю мэдэтаки хитобито-но кото

[448–458]

 

Досточтимый Гёсэн

В земле Кодзукэ в местности под названием Ямагами жил монах Гёсэмбо. Вначале он учился у общинного главы Дзёхэна и стал наставником школы Истинных слов, затем сделался подвижником памятования о будде Амиде и прослыл святым досточтимым. Скончался он в первый год Широты и Покоя, а за год перед тем записал в дневнике, что через год придёт его смертный час, указал день начала своей болезни и день смерти. Он спрятал дневник на дне сундука, ученики об этом не знали. Когда после его смерти нашли эту запись и прочли, оказалось: всё случилось точно так, как он предсказал.

Гёсэн не повторял слова памятования многократно, как обычно делают другие подвижники; главным он считал созерцательное памятование, и видно было, что сердцем он не привязан к десятитысячным мирским делам. Он не особенно старался проповедовать Закон, и, смотря по времени, одевался в странное одеяние до колен, носил у пояса деревянный меч, а когда он всё-таки проповедовал и ему за это подносили дары, он ими не распоряжался и не пользовался. А бывало, что просто так брал у людей, что хотел. Со старцем Мёсэном из Сэрада он всегда беседовал о Законе Будды. Видно было, что каждый из них следует обычаю своей школы.

Один человек спросил Гёсэна:

— Если во время памятования о будде возникают помрачённые мысли, как можно их одолеть?

Досточтимый ответил:

 

Ато-мо наки     

Кумо-ни арасоу

Кокоро косо     

Нака-нака цуки-но    

Савари нарикэри      

 

Не оставляют следа

Облака — и вот,

Сердце борется с ними,

Оно-то нам луну

Как раз и застит.

 

В смертный свой час он сидел прямо. Сгустились багряные облака и повисли в зарослях бамбука перед его кельей, словно бы одели его багряным облачением. Музыка раздалась в небе, чудесное благоухание наполнило келью. Монахи и миряне собрались толпой посмотреть и послушать. После похорон пепел тоже оказался багряного цвета, несколько угольков сяри было примешано к нему. Рассказы людей из его общины не расходятся с тем, что говорится в мире. А угольки видел я сам. Они ничем не отличались от угольков из костра Будды. Завидна участь этого досточтимого!

 

В последнем веке приверженцы памятования не считают нужным упражнять своё мыслящее сердце. Это оттого, что мудрость их неглубока. В «Сутре размышлений об Амиде» сказано: «Да будешь ты памятовать о будде Амиде при ровно-равных помыслах, и сидя в созерцании за мгновение, краткое, как щелчок пальцами, принесёшь благо всем живым существам». Вообще любые деяния, если смотреть на них как на созерцание, будут не чем иным как созерцанием. Ибо когда подвижники доходят до предельного единства всех помыслов, они свидетельствуют об этом. А если на всё смотреть как на памятование о будде, всё будет памятованием. Чудесные деяния тайного учения Истинных слов, главная цель подвижничества Великой колесницы — это сознание едино-мгновенное и не-рожденное: таков смысл учения о «знаке А изначальной не-рожденности».

Во всех школах созерцания есть памятование, сосредоточенное на будде Амиде в теле Закона, на всех буддах и бодхисаттвах в телах Закона. Ибо таково сознание всех живых существ. Поистине, таков предмет единого истинного знания, где мудрый и глупый — не два. А когда памятуют, возглашая имя Амиды, и созерцают взаимный отклик человека и будды, то на уровне действия прежние помраченные мысли становятся уловками и человек обретает пользу — помощь от будды в соразмеренном теле. Таково памятование о будде в соразмеренном теле. Едино-мгновенное не рождённое сознание — это памятование о будде, направленное на сущность, на тело Закона. Это истинное памятование, где нет того, кто памятует, и того, о ком он памятует. Есть такие люди, кто сначала обрёл тело Закона Амиды, а затем и на деле, на уровне действия, возродился в Чистой земле. А есть такие, кто обрёл возрождение благодаря взаимному отклику, на уровне действия, и уже потом понял, что сознание не рождено, осознал будду в теле Закона. Поскольку сущность и действие суть не два, то и другое не нужно противопоставлять. Тела Закона всех будд имеют истинную сущность собственного тела, чудо и его постижение суть не два, поэтому если изначально веровать и действовать исходя из этой основы, то можно быть спокойным за своё возрождение в Чистой земле. А стало быть, в школе Памятования о будде люди тоже не должны пренебрегать совершенствованием своего сознания. А в школах Созерцания и Истинных слов люди не должны легкомысленно относиться к подвижничеству памятования о будде. Нельзя легкомысленно пренебрегать ни сущностью, телом Закона, ни её действием, соразмеренным телом. Только следуя такой решимости и подвижничая, можно обрести освобождение.

 

Чудеса предсмертного часа в общине храма Кэнниндзи

Предания о делах прежних наставников всех школ дошли до нас из средней древности. Говорится, что у каждого из них решимость была глубока, что заслуги понимания и подвижничества у них были велики и что в смертный час все они вошли в стойкое созерцание. Говорится, что у них не было каких-то особенных чудесных сил, но они умирали спокойно. Вообще, кто телом вступил на Путь Будды, сердцем обратился к освобождению, — все они, в какой бы школе ни учились и какому бы подвижничеству ни следовали, в смертный час могут вести себя одинаково правильно. А кто отбросил подвижничество и изучение Закона Будды, понапрасну осваивал учение, у тех стремление к просветлению слабо, а желание жить в здешнем мире глубоко. Так люди, освоив явное и тайное учения, делают себе из Закона Будды мост для переправы через здешний мир, святым учением пользуются как средством для прокормления тела. Поэтому они всю жизнь усердствуют, подражая древним, но только ради славы и корысти.

После того как у общинного главы Эсина сердце пробудилось, он чтил два знака: «слава» и «корысть». Ибо учился он с помыслами о славе и корысти — и так у него прояснился взгляд на учение, пробудились помыслы о Пути. Поистине, «притянутый крюком желания восходит на Путь Будды». Слава же и корысть, вовсе никак не связанные с Законом Будды, должны приносить страдания. Причины и условия для освоения святого учения таковы, что и мудрость, и помыслы о Пути сами собою могут пробудиться от частого слушания наставлений. Издревле учёные собрания, учреждённые государями, несомненно, имели глубокий смысл! Однако главная цель учения по сути своей — это только просветлённое сердце. Правила тройного таинства могут и должны прояснять собственное наше свидетельство, позволять нам действовать на пользу другим. Их суть — в пользе и выгоде от подвижнических обетов бодхисаттвы.

Молиться о стране, умиротворять народ, устранять бедствия, привлекать счастье — во всём этом тайная школа издревле превосходит все прочие. Устное предание прежних добродетельных людей гласит: «Где есть учение Истинных слов, там также есть и остальной Закон Будды». Наша страна имеет связь с Алмазной Единой колесницей. Земля наша и сила этого учения таковы, что соответствуют друг другу, и страна может и должна быть для него соразмерной землёй. Япония имеет образ жезла с одним лепестком-острием, и этим она подражает Единой Колеснице. Когда расставляют колокольчики по пяти сторонам, тот, который с одним лепестком, ставят с запада. Им ведают Единая колесница, Амида и Каннон, Внимающий Звукам. Царевич Сётоку был превращённым телом Внимающего Звукам и впервые распространил у нас Закон Будды — должно быть, по этой причине.

Государь страны Макада в Индии вышел из дому и стал монахом, сямон. Его прозвали переводчиком Дзэммуи, он доставил тайное учение в земли Китая. Но там таинства процветали недолго — три столетия во времена династии То, и когда дурной государь разрушил Закон Будды, они полностью исчезли. Тайный свод книг тщательно берегли во дворце, и широкого хождения их учение не имело, а потому его писания были уничтожены полностью. А другие книги святого учения широко распространялись по всей стране и потому не исчезли. Что же до учения Истинных слов, Сингон, то великие наставники — Дэнгё, Кобо, Дзикаку, Тисё и другие — переправили его в нашу страну. Должно быть, потому, что она с ним имеет связь.

Итак, наша страна связана со школами Сингон, Тэндай и с памятованием о будде — Нэмбуцу. Учения Хоссо, Санрон и Кэгон изучаются в Южной столице, но они не распространились по всей нашей стране. Правила Устава, Рицу, и школа Созерцания, Дзэн, также не глупы, но лишь немногие люди до сих пор были связаны с ними и имели к ним способности. Однако таковы уловки Великого Святого: и правила Рицу, и созерцание Дзэн в наши дни распространяются широко. Теперь с ними можно и нужно завязать связь, освоить их подвижничество. Ибо пришла пора их распространения!

Хотя в школах Хоссо и Тэндай много учёных монахов, но в последнем веке редки люди, кто занимается сидячим созерцанием, сосредоточенно памятует об одном лишь сознании и подвижничает сообразно совершенному и единовременному учению. Люди заняты лишь спорами и тяжбами о наследии, ссорятся из-за того, что в их школах условно, а что истинно, разбирают, что в учениях мелко, а что глубоко. Учатся всю жизнь ради нынешней жизни, и потому в смертный час теряются — что же делать? — и пытаются хотя бы теперь мыслями устремиться к памятованию о будде или к Истинным словам. Будто бы захотели пить — и пошли копать колодец. Хотя и памятование о будде, и Истинные слова не глупы, но когда человек вот так мыслит свою нынешнюю жизнь, от них мало толку, ибо истинной решимости у них нет. Лишь под конец человек спохватился — и впервые взялся за них? Но раз навыка не было издавна, трудно создать его, когда он потребовался.

Среди ученых школы Рицу некоторые сердцем привержены к памятованию о будде, другие к Истинным словам, или же к основам и к созерцанию школы Дзэн. В школе Сингон сначала пробуждают целостное мудрое понимание, благодаря ему постигают, что собственное наше сердце изначально не рождено, при условии принятия алмазного дара тройного таинства выявляют десятки тысяч собственных достоинств — это и в самом деле замечательная школа! Благодаря трём силам будды легко достичь совершенства, сицудзи. Главным эта школа считает подвижничество — на ходу, сидя, стоя и лёжа — это самое глубокое обучение! Но и она в последнем веке на первое место ставит славу и выгоду, и как слышно, в ней немного людей, достигших совершенства в созерцательном памятовании. А раз так, то и среди учителей Сингон есть такие, кто в смертный час памятует о будде Амиде. Это не глупо, но такой обычай, когда дела всей жизни одни, а дела предсмертные — другие, совсем не понятен. В школе Дзэн то, что называют «созерцанием в зале ухода в нирвану», устраивают так, чтобы умирающий, сосредоточившись мыслями на самом последнем, мог сидеть в созерцании. Так нужно вести себя тем, чьи помыслы обращены к Пути. А в школе памятования о будде это самое последнее привычно, и даже знаменитые монахи его не принимают всерьёз. Подвижничество памятования о будде у тех, чьи помыслы обращены к пути Истинных слов, как и подвижничество Дзэн, поистине подходят для предсмертного часа.

Итак, среди приверженцев школы Дзэн в наши дни бывали такие, чей смертный час был отмечен чудесами. Среди стариков-монахов в храме Дзюфукудзи был один, я слышал его имя, но забыл. Долгие годы он созерцал знак А и достиг совершенства в созерцании сердца, а потом ещё много лет занимался сидячим сосредоточением, будучи учеником старца Рю в храме Кэнтёдзи. Однажды он простился со старцем и ушёл. Говорят, этот монах всего лишь простудился — и перебрался в зал Продления жизни, и как-то уже там, страдая от болезни, сказал, что собирается куда-то отлучиться. Люди сочли это странным. Но вот, он вернулся, сел в кресло, сложил руки знаком стойкости и умер, будто заснул. В последнее двадцать лет он чётко понимал рождения и смерти, рассеял сомнения, — так мне рассказывал вскоре после  кончины этого монаха его товарищ по храму.

Во всём, что относится к истинному взаимному отклику при правильном созерцании в сосредоточении сидя, школы Сингон и Дзэн не расходятся между собой. Вся разница в том, что одна школа опирается на письменные знаки, а другая не опирается. Дзэн указывает прямой путь тем, чьи коренные способности наивысшие, а Сингон устанавливает письменные знаки и ведёт за собой тех, чьи способности средние и низкие. Но истинные их свидетельства не могут и не должны различаться. Наставники-основатели часто указывали на это.

Покойный общинный старейшина Эйсай, основатель храма Кэнниндзи, не занимал никакую из сторон в спорах между разными законами, изучал уставы и заповеди, соблюдал обрядовые правила, свободно разбирался в учениях Тэндай, Сингон и Дзэн. И в памятовании о будде Амиде он тоже был усерден. Будучи сам отшельником, он стал общинным начальником, но не кичился тем, что отшельник — не чета обычным людям. Его считали именитым монахом, а он радел о Законе Будды, а не о пользе-выгоде, славы не искал, не давал погаснуть свету во вратах отшельничества. Он довольствовался тремя одеяниями и одной чашей, просил милостыню, исполнял строгий устав — как исконные ученики Будды.

Почитаемый Сякамуни оставил следы: можем ли мы, ученики Сякамуни, отвернуться от обычая нашего исконного учителя? Ведь мы тогда в своих обыкновениях снова уподобились бы мирянам. Часто монахи так и отвращаются от правил, завещанных ученикам Будды. И при этом в последнем веке людские сердца таковы, что нищенствующих учителей Закона не уважают. Печалясь обо всём этом, Эйсай, хоть и стал общинным начальником, ушёл с должности. Но он не презирал мирских дел. Деяния подвижников-бодхисаттв должны сообразовываться со временем. Их образ действий не исходит из заданных правил. Эйсай основал несколько молелен для созерцания, храм Сёфукудзи в краю Тиндзэй, храм Кэнниндзи в Столице, а в восточных землях — храм Дзюфукудзи. Но он не отворачивался от обычаев нашей страны, совмещал созерцание с учениями Рицу, Тэндай и Сингон, а не предавался исключительному подвижничеству на китайский лад. Ибо наставник сообразовывался со временем. Должно быть, замысел его был глубок, а именно: на поверхности — Истинные слова, а во внутреннем подвижничестве — созерцание, дзэн. Он был очень низок ростом, и потому стеснялся показываться на людях, но после долгих лет подвижничества стал выше ростом на четыре сун.

Он писал: «Через пятьдесят лет после моего ухода школа Дзэн будет процветать». Он составил книгу под заглавием: «Трактат о распространении созерцания для защиты страны», и там есть это предсказание. А затем к нам явился старец Рю, основал храм Кэнтёдзи как общину созерцателей и задал правила для лесного братства, положил начало подвижничеству по образцам китайской державы Со. Прошло как раз пятьдесят лет после смерти Эйсая.

Кэнниндзи и Кэнтёдзи — похожие названия. Обычай называть храмы по годам правления сохранился со старинных времён. Что же до школ Созерцания в двух странах, то после кончины общинного начальника Эйсая сбылось всё, что он предсказал. Распространение Закона Будды зависит от времени, и потому, даже если решимость есть, распространять его бывает трудно — что поделаешь! Так царевич из Верхнего дворца был превращённым телом бодхисаттвы Внимающего Звукам, но даже он не смог распространить у нас уставы и заповеди. Наставник Гандзин впервые установил помост для монашеских посвящений, и только тогда в нашей стране начали проводить обряды принятия заповедей.

Итак, общинный старейшина Эйсай пришёл проститься к Камакурскому господину Великому сановнику:

— Хочу отправиться в Столицу, приготовиться к смертному часу.

— В твои преклонные года поездка в Столицу будет тяжела для тебя, — отвечал господин. — И разве смертный час нельзя встретить где угодно?

Но общинный старейшина сказал:

— Я хочу показать столичной братии, что значит быть отшельником, отринуть здешний мир, чтобы возродиться в Чистой земле.

И приехал в Столицу, и его проповедь в последний день шестого месяца была его последней проповедью об уставе. А в четвёртый день седьмого месяца он объявил, что завтра придёт час его кончины, и снова произнёс удивительную проповедь о заповедях. Люди поняли: это его последний наказ. Прибыли посланцы от знатных чиновных домов, в зале для гостей общинный старейшина дал им ответ — и вскоре скончался, сидя прямо. Монахи из его общины думали: нехорошо так объявлять заранее! — но он спокойно скончался в том же месяце в пятый день. Всё это чудесно!

Старец-настоятель храма Тёракудзи в Сэрада, что в земле Кодзукэ, учитель устава Сякуэмбо Эйтё, был учеником общинного начальника Эйсая. Милосердие Эйтё было глубоко, заслуги велики, он славился как досточтимый, кому нет равных в мудрости и подвижничестве. Он скончался в первый год Драгоценного Умиротворения в двадцать шестой день девятого месяца. Общинники из его храма рассказывали, что смерть его пришла в конце часа Собаки. В это время внутри храма вспыхнуло сияние, в кельях стало светло без фонарей, так что монахи, как они потом говорили, при этом свете делали записи в своих дневниках. Миряне, жившие поблизости, решили, что храм загорелся от светильника и сбежались толпой. А досточтимый спокойно скончался, сидя прямо, сложив руки тайным знаком, обратившись лицом к северу. И во время похоронного обряда, как и при жизни, он сидел, как требуют правила: это удивительно и редкостно-ценно!

 Учитель таинств Хигамбо, старец Рёэ, шёл по его стопам и позже стал настоятелем храма Дзюфукудзи. Он скончался во второй год Прочного Умиротворения в пятый день шестого месяца в час Тигра. Накануне он, чтобы к его жилищу не подходили люди, взял деревянные вешки и расставил вокруг: сюда, мол, не приближайтесь. Обратившись к большой толпе монахов, он попрощался, а на следующий день возжёг благовония перед образом Внимающего Звукам и поклонился ему, затем сел в кресло, сложил руки тайным знаком и скончался. Вот его прощальные стихи:

 

Восемьдесят четыре года — не двигал то, что вращается.

Разные врата были закрыты, и вот, настал нынешний час:

Исконно не имел господина — так кто же теперь уходит?

Пустая комната вот-вот обрушится — кто может ей велеть держаться?

 

Прощание:

 

Прохладна ночь, луна чиста,

Ветер в соснах, отзвук гуслей,

Не было гостя у меня,

Так кто же понял этот звук?

 

Прежний настоятель храма Кэнтёдзи, старец Готтан, сказал о Хигамбо: «В стране Японии это был настоящий мудрец, досточтимый, обладавший и мудростью, и помыслами о Пути», — так мне пересказывали. Действительно, в чистом служении Хигамбо не имел себе равных. И как я слышал, он также постиг смысл учения Истинных слов.

 

Досточтимый Хоссимбо

Хоссимбо, старец-настоятель из Мацусима, что в земле Муцу, стал монахом в зрелом возрасте. Он не выучил ни одного письменного знака, но побывал в Китае, учился у Будзюна на горе Киндзан и прослыл досточтимым, чьи помыслы были настроены на Закон Будды.

Много лет он размышлял над примерами тех, кто достиг озарения, и сосредоточивался сидя, и хотя на заду у него появились струпья и гноились, и черви в них завелись, — он не сдавался. Однажды он сказал собратьям по храму: через семь дней придёт мой смертный час. Но те не считали, что его болезнь так уж тяжела, и потому не поверили. Когда настал предсказанный день, досточтимый сел в кресло и велел людям из братии записать стихи:

 

Когда приходит — ясно, ясно,

Когда уходит — ясно, ясно,

Что это такое?

 

Ему сказали:

— Не хватает ещё одной строки.

Тогда Хоссимбо одну строку прокричал криком без слов — и тут же умер. Говорили, что его смертный час стал редкостным и ценным побуждением к совершению дел Закона. В своё время Будзюн изготовил для него надпись: знак 丁, тэй, вписанный в круг. Имея решимость, обратив помыслы к Пути, соразмеряясь с Законом, он трудился, размышляя над примерами на ходу, сидя, стоя и лёжа. И потом среди десятков тысяч вещей ему виделся знак丁, и даже теряя из виду эту надпись, он сохранял настрой сердца, соразмерный Закону. Такой рассказ о нём мне передал один человек.

 

Что и в последнем веке ценно — так это подвижничество Великой колесницы. Имея лишь одну решимость — пройти Путь, не помышляя о славе и корысти, не полагаясь на частое слушание наставлений и широкую образованность, учась у истинного мудрого друга, с истинной верой в сердце, не жалея собственной жизни ради выявления того сердца, что соразмерно Закону, забывая о сне и еде, на ходу, стоя, сидя и лёжа помышлять лишь о нём и не забывать его — должно быть, так можно продвинуться по пути даже дальше тех, кто обретает заслуги, изучая письменные знаки. Труд созерцания сердца — это на самом деле уловка, что позволяет увидеть своё сердце. Письменные знаки, речи и рассуждения — это слова, которые взращивают сердце. Это уловки, лишь на шаг отстоящие от цели. Ведь учение мы осваиваем только ради подвижничества.

Суть дела здесь в том, чтобы действия шли по порядку: услышать, обдумать, осуществить. В пору осуществления, подвижничества, письменные знаки отбрасывают, о путеводных основах забывают — и освещают сердце. А значит, если сердце уже изначально пробудилось, то письменные знаки использовать незачем. Имея в сердце крепкую веру, зная, что рождения и смерти тягостны, страшась быстрой смены явлений в мире непостоянства, человек может стать подвижником ради своего просветления и ради всех живых существ. Во вратах Чистой земли подвижничество тоже таково: если решимость слаба, её  нужно укреплять. И таково подвижничество Великой колесницы: если решимость уже есть, оно не должно быть трудным.

 

Сюри-Хантоку был настолько туп, что забывал даже собственное имя. Будда назначил ему в учителя пятьсот совершенных мудрецов, и за девяносто дней Сюри-Хантоку у них выучил лишь одно стихотворение: «Храня уста, держа ум, не потворствуя телу — так подвижник обретает переправу через этот мир». Смысл сказанного: храни уста, не произноси помрачённых речей, блюди ум, избегай помыслов гневных, алчных, глупых, ревнивых и чванных, телу не потворствуй, то есть не совершай убийства, воровства и блуда — и тогда сможешь переправиться через мир рождений и смертей. Усвоив смысл этих стихов и усердно подвижничая, Сюри-Хантоку обрёл плод святости. И в нынешнем веке люди тоже, если усвоят смысл этих стихов, не будут грешить устами, станут блюсти свой ум и следить за телом — то им нетрудно будет выйти прочь из мира рождений и смертей. Поэтому в сутре сказано: «Пусть только ум будет правильным и не изучает ничего другого». Тёдацу знал наизусть сутры шестидесяти тысяч собраний, но не избежал ада-нараку, а Сострадательный отрок дал обет милосердия и за одно мгновение возродился на небе Тосоцу.

Поистине, вступить на Путь — значит следовать двум словам: «блюсти ум». В одиночку ни тело, ни уста не грешат. Слова выражают вовне внутреннее движение мысли. Если овладеешь умом, то сможешь овладеть и телом, и устами. А если ещё короче, то достаточно одного слова: «нет». Прежние учителя предписывают созерцать один знак, и хотя уловки школ Сингон и Дзэн различаются, но они похожи в том, что подвижничают, созерцая всего лишь один знак.

Мудрец Роси говорит о недеянии, о том как научиться отсекать «себя самого» и «славу». Побуждает он к тому, чтобы действовать, отсекши также и «научение». Поэтому «тем, кто учится, день ото дня достаётся прибыль. А тем, кто следует Пути, день от дня достается убыль». Если усвоить ясное понимание благопристойности, справедливости и прочего, то помрачения в сердце день ото дня прибывают, а если идти великим Путём опустошения, отрицания, то помрачения в сердце постепенно убывают. Соразмеряться с пустотой, с тем, чего «нет», значит снова и снова отсекать помрачения сердца. Чтобы подвижничать по Закону Будды, нужно понимать смысл этих слов. А потому подвижники Великой колесницы брали письменные знаки, полагались на обучение и объяснение, и это, должно быть, было чуждо самому их сердцу, отдаляло их от просветления. Должно быть, достигнув чистоты и естественности помыслов, они могли дойти до основы исконно-присущего недеяния.

Учитель созерцания Дайэ говорит: «Изучать мирские законы невозможно, если не пользоваться сознанием, сердцем, мыслями. При изучении Закона, выводящего прочь из мира, и сознание, и сердце, и мысли, если пользуешься ими, отдаляют от цели». Что говорят уста, что мыслит сердце — всё это мирские пустые помрачения. Закон Будды пресекает пути речей и слов, в нём и сердце, и дела обращаются в ничто. Таков Путь, выводящий прочь из мира. В «Трактате о премудрости» говорится: «Существование мыслей — это демонская сеть, безмыслие — печать Закона». Люди, кто хотел бы стать людьми Пути, различают созерцание и учение, явное и тайное, однако когда входишь в истинное подвижничество, там такого обычая нет, ибо он чужд Пути просветления — ибо углубляет привязанность к миру рождений и смертей. Досточтимый Хоссимбо понял Закон Будды, не опирался на письменные знаки, но решимость его была глубока. Очень важно следовать по его стопам! Не нужно сдаваться из-за глупости и тупости, нужно лишь укрепляться в решимости.

 

Ранкэй

Старец-настоятель Ранкэй Дорю из храма Кэнтёдзи скончался в первый год Широты и Покоя в двадцать четвёртый день седьмого месяца. В тот час в дом господина Айсю, главного дарителя храма, ждавшего вестей, принесли письмо:

«Лежу и жду. Ты, даритель, от начала до конца извне защищал все школы и колесницы. Да пребудет вечно правильный Закон и да приносит он десять тысяч благ! Я, старый монах, — соединение ветра и огня, они пока не разделились. Трепещу!

Почтительно говорю — Дорю, двадцать четвёртый день седьмого месяца. Преподношу Великому защитнику одно облачение Закона.»

Прощальные стихи:

Чудесное искусство применял я и воспарял с ним

Больше тридцати лет.

Мышцы и суставы теперь развеются,

Разнесутся по земле, рассеются в небе.

 

Говорят, после похорон среди пепла нашли угольки сяри, и ещё, говорят, их видели на листьях дерева. По преданию, после кончины наставника созерцания Кэйхо тоже были обретены такие угольки. Тут похожий случай.

 

Наставник Сёити

Старец-настоятель храма Тофукудзи, наставник Сёити, скончался в третий год Широты и Покоя в семнадцатый день десятого месяца. С начала лета его одолевали старческие недуги, он не мог заниматься обычными делами, и за ним ухаживали в его келье. В пятнадцатый день десятого месяца он объявил, что поднимется в зал Закона и умрёт. Ученики и прихожане не хотели с этим смириться. И вот, в семнадцатый день он велел монахам собраться, а служкам — ударить в барабан в зале Закона, возвещая о кончине настоятеля. Сел в кресло, написал прощальные стихи и скончался. Столичные монахи и миряне, знатные и простолюдины три дня собирались толпами и приходили поклониться ему, а затем его сидящим поместили в гроб. Это случилось совсем недавно, поэтому подробностей я не описываю. Вот его стихи:

 

Уловки на пользу живым —

Семьдесят девять лет.

Хотелось предельного знания — но его

Не передавали ни будды, ни прежние наставники.

 

Третий год Широты и Покоя, десятый месяц, семнадцатый день. Настоятель Тёфукудзи. Во благо!

 

Го, настоятель молельни Мёдзё-ин

Го, настоятель храма Тёракудзи в Сэрада, сложил такие прощальные стихи:

 

Черпал из чистого источника Тавари

Семьдесят три года.

Тело развеется мелкими мошками —

Опрокинется великая тысяча миров.

 

Четвёртый год Широты и Покоя, день и месяц.

 

 

Примечания

Xб–3

О монахе по имени Гёсэн (ум. 1289) есть сведения в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны» и сборниках преданий о подвижниках Чистой земли, в основном они повторяют те же биографические данные, что есть у Мудзю. О Дзёхэне см. рассказ VI–14.

Первый год под девизом Широта и Покой — 1278 г.

«Не повторял слова памятования многократно, как делают другие подвижники» — среди японских амидаистов на протяжении XIII в. и позже шли споры, имеет ли смысл многократно (су:хэн) повторять слова «Слава будде Амиде!» (так поступали многие подвижники Чистой земли в прежние века), или достаточно десятикратного произнесения, или даже однократного (иппэн).

«Созерцательное памятование», каннэн, — сосредоточение на образе будды Амиды (или другого будды, бодхисаттвы и т.д.), при котором подвижник мысленно представляет себе зримый образ почитаемого существа, телом принимает соответствующую позу, а устами повторяет слова величания. Большинство амидаистов в Японии, особенно в школе Тэндай, придерживались именно этого способа памятования, а Хонэн и Синран считали, что, согласно сутрам о Чистой земле, достаточно изустной молитвы — или что важна именно она, а не попытки сосредоточенного созерцания, трудного для людей в «последнем веке».

О монахе по имени Мёсэн ничего не известно. Сэрада —　местность в земле Ко:дзукэ, где в 1221 г. ученик Эйсая по имени Эйтё: (ум. 1247, см. рассказ VI–9) основал храм Тёракудзи, один из первых дзэнских храмов в Японии. Об Эйсае, основателе японской традиции дзэн, ср. ниже.

Об «угольках» яп. сяри, санскр. шарира, см. рассказ II–1.

«Сутра размышлений об Амиде» — «Большое толкование к сутре размышлений о будде Амиде», «Амида-буцу дайсиюй кё:сэцу», входит в «Сутру-собрание заклятий дарани» («Дарани сю:кё:», ТСД 18, № 901, 800а). 

«Знак А, изначальная не-рожденность» — обозначение изначальной истинной природы любого живого существа, принятое в «тайном учении». Вечный будда, неподвластный рождению и смерти, пребывает повсюду в непостоянном мире, подобно тому как «А» содержится в каждом звуке; сознание живого существа, тождественное просветлённому сознанию будды, по существу тоже пребывает вне времени — оно «едино-мгновенно».

О соразмеренном теле и теле Закона будды см. рассказ II–4.

Об Эсине, он же Гэнсин, см. рассказы I–4, II–5, III–4, Vа–11, Xа–1.

«Правила тройного таинства» — правила, по которым подвижник уподобляется будде телом, речью и мыслью, то есть правила для обрядовых жестов, слов и созерцательных упражнений.

«Притянутый крюком желания восходит на Путь Будды» — слова из «Сутры о Вималакирти» (ТСД 14, 550b), см. рассказ III–4.

Учёные собрания, учреждённые государями — они же «государственные чтения», см. рассказ Xб–2.

«Где есть учение Истинных слов, там также есть и остальной Закон Будды»

«Алмазной Единой колесницей» (санскр. ваджраяна, экаяна) называют буддийское тайное учение, если его выделяют как самостоятельную «колесницу» (чаще его относят к махаяне, Великой колеснице). 

Алмазный жезл, санскр. ваджра, — предмет, применяемый при тайных обрядах и изображаемый на обрядовых картинах, см. рассказ II–8. Также применяются колокольчики на рукоятках в виде жезла. Жезлы-ваджры  могут иметь по несколько (один, три, пять) острых лепестков на концах. Схематичное изображение Японии в виде «жезла о одним лепестком», токко, встречается, например, в «Собрании листьев, найденных в бурном потоке» («Кэйран сю:ё:-сю:», первая половина XIV в. ТСД 76, № 2410), см.: [Грапард 1998].

 

РИСУНОК

Источник рисунка: ТСД 76, 519а (Япония в виде жезла), 626b (Япония в виде жезла с разметкой топонимов).

 

О царевиче Сётоку (он же ниже «царевич из Верхнего дворца») см. рассказы Vб–10, IX–13. Внимающий Звукам — бодхисаттва Каннон, чьим воплощением считали царевича.

 

Макада — Магадха, государство в Индии.

Дзэммуи — Шань У-вэй, он же Шубхакарасимха (637–735), один из основателей школы Истинных слов, Чжэньянь, в Китае, чью традицию продолжает японская школа Сингон. Шань У-вэй перевёл на китайский важнейшие «тайные» тексты, потому его величают «переводчиком», санскр. трипитака. Шань У-вэй, как и Бу-кун (Амогхаваджра) был близок к императорскому двору.

«Дурной государь», здесь — император У-цзун китайской династии Тан (яп. То:), предпочитавший даосское учение и объявивший в 845 г. гонения на буддистов. Из японских монахов, учившихся в Китае, эти гонения застал и подробно описал Эннин (см. рассказ II–1) в своём дневнике.

Дэнгё — Сайтё:, основатель школы Тэндай, Кобо — Ку:кай, основатель школы Сингон, Дзикаку и Тисё — соответственно, Эннин и Энтин, знаменитые монахи школы Тэндай (ср. рассказ I–7), чьи последователи образовали внутри этой школы две ветви — «горную» и «храмовую», см. раздел «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна». Мудзю здесь называет всех этих наставников по посмертным величаниям «великих учителей», пожалованным от государева двора («великий учитель Дэнгё» и т.д.). Примечательно, что среди основателей «таинств» в Японии Мудзю называет больше монахов из школы Тэндай, чем из школы Сингон.

Три силы Будды — силы его тела, речи и мысли

«В школе памятования о будде это самое последнее привычно» — то есть там слова «Слава будде Амиде!» повторяют всегда, а не только перед смертью.

 

Храм Дзюфукудзи в городе Камакуре был основан вдовой первого сёгуна Минамото-но Ёритомо в память о муже. Этот храм стал одним из первых дзэнских храмов в Японии. См. раздел «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна»

Старец Рю — Ранкэй До:рю:, он же Лань-цзи Дао-лун (1213–1278), монах родом из Китая, принадлежал к школе Линьцзи (яп. Риндзай), с 1246 г. проповедовал в Японии учение о созерцании и обустраивал дзэнские общины по правилам, принятым в Китае. В 1253 г. при поддержке сиккэна Ходзё Токиёри Ранкэй основал в городе Камакуре храм Кэнтёдзи, также был настоятелем храмов Кэнниндзи и Дзюфукудзи.

Лесное братство, со:рин, — обозначение храма или монашеской общины в целом, принятое в традиции чань/дзэн.

Зал Продления жизни, он же зал Ухода в нирвану, — место в дзэнском храме, отведённое для больных и умирающих монахов.

Кресло, ису, с подлокотниками и скамеечкой для ног — предмет утвари, который по правилам следует иметь в дзэнских храмах. На посмертных портретах наставников созерцания изображают как правило сидящими в таком кресле. В японских храмах других школ, как и в мирском обиходе, подобные кресла приняты не были, наставников других школ изображают сидящими на помосте со скрещёнными ногами.

Знак стойкости, дзё:ин — особое положение рук (санскр. мудра), предназначенное для упражнений в созерцании. Чаще всего имеется в виду «знак», известный по изображениям будды Амиды: см. ГДЕ?.

Об Эйсае, основателе храма Кэнниндзи, см. ГДЕ? и рассказы II–5, VIII–23. Эйсай основал не только храмы Дзюфукудзи в Камакуре и Кэнниндзи в Киото, но также Сё:фукудзи на острове Кюсю. «Трактат о распространении созерцания для защиты страны» («Ко:дзэн гококу-рон», 1199 г.) обосновывает, почему в Японии можно и нужно обустраивать дзэнские храмы и опровергает взгляд на дзэн как на бунтарское учение, отвергающее книжную учёность и общепринятые обряды.

Держава Со — Китай времён династии Сун.

Обычай называть храмы по годам правления известен в Японии с IX в. — так, Энрякудзи, главный храм школы Тэндай на горе Хиэй, был назван по девизу годов правления государя Камму.

Наставник Гандзин, он же Цзянь-чжэнь, родом из Китая, учредил в Японии правильные монашеские посвящения. См. рассказы III–5, VI–9.

Камакурский господин Великий сановник — третий сёгун Минамото-но Санэтомо. См. рассказы Vб–8, IX–13.

«Сидеть прямо» — тандза.

О храме Тёракудзи в Сэрада и о монахе Эйтё: см. выше.

Хигамбо Роё (1194–1277) принадлежал к школе Риндзай, его биография есть в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны».

 

Готтан Фунэй, он же У-ань Бу-нин (1197–1276) — монах родом из Китая, прибыл в Японию в 1260 г., пользовался покровительством Ходзё Токиёри.

Хоссимбо (даты жизни неизвестны) происходил из земли Муцу, принадлежал к воинскому роду, после учёбы в Китае вернулся в Японию и основал храм Эмпукудзи в Мацусима — местности в краю Муцу, знаменитой своими прекрасными видами. (По другой версии, храм Эмпукудзи основал ещё Эннин в 828 г., а Хоссимбо лишь переустроил его на дзэнский лад.)

Будзюн Сипан, он же У-чжунь Ши-фань (1177–1249) — наставник школы Линьцзи, был учителем Энни Бэннэна, см. раздел «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна».

Гора Киндзан — Цзиншань в Китае.

«Велел людям записать стихи» — как Шестой патриарх, неграмотный, но сумевший выразить в стихах своё понимание сути буддийского Пути (по «Сутре помоста Шестого патриарха»).

«Крик без слов», кацу, — в чаньской и дзэнской поэзии встречаются стихи, где некоторые строки не пишутся иероглифами, а должны звучать как нечленораздельный крик. Тем самым слушатель может понять, что поэт достиг предела, за которым ничего уже нельзя выразить словами.

«Трудился», куфу:, — так может обозначаться и работа по храму (уборка, приготовление пищи и т.д.), так и размышление над «примерами», то есть коанами.

 

О Сюри-Хантоку см. рассказ II–1

«Пусть только ум…» — источник цитаты неясен.

О злодее Тёдацу (Девадатте) см. рассказы II–6, Vа–4, VII–25, Xа–2.

Сострадательный отрок, Дзидо:, санскр. Майтрикумара — действующее лицо «Сутры-хранилища всевозможных сокровищ» (см. рассказ II–1).

Слово «нет», кит. у, яп. му в традиции чань/дзэн нередко служит предметом сосредоточенного созерцания. По преданию, Линь-цзи И-сюань нередко отвечал «нет» на вопросы, не предполагающие утвердительного или отрицательного ответа. Другой знаменитый чаньский учитель, Чжао-чжоу Цун-шэнь (яп. Дзё:сю Дзю:син, 778–897) воскликнул «Нет!», когда его спросили, обладает ли собака природой будды. Этот парадокс — все живые существа обладают, как сказано в сутрах, а собака не обладает — стал одним из самых известных коанов. Знак часто пишут на дзэнских каллиграфических свитках.

Мудрец Роси — Лао-цзы. Цитируется «Дао-дэ-цзин» (48). Ср. в переводе Е.А. Торчинова : «Кто следует учёности, тот день за днём возрастает. Кто следует Дао-Пути, тот день за днём умаляется: так достигает он недеяния <…> Такой человек, дел никаких не делая, легко берёт Поднебесную: ведь совершения дел недостаточно, чтобы взять Поднебесную» [Торчинов 1999, 261]. В переводе Г.А. Ткаченко: «Кто занят учением, что ни день приобретает; кто займётся Дао, будет что ни день терять. Так, от потери к потере, достигается полное недеяние <…> Если кто задумает овладеть Поднебесной, ему нужно навсегда отказаться от всяких дел. Потому что, занявшись делами, он никогда не найдёт времени для приобретения Поднебесной» [Ткаченко 2001, 471].

Цитируемое место из «Трактата о запредельной премудрости» — ТСД 25, 118а).

Ранкэй Дорю из храма Кэнтёдзи — см. выше. Господин Айсю, здесь — сиккэн Ходзё Токиёри.

О Кэйхо Сюмицу, он же Гуй-фэн Цзун-ми, см. рассказ III–8.

Сёити — Энни Бэннэн, учитель Мудзю. См. об Энни и о храме Тофукудзи раздел «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна» и рассказы III–8, IX–13.

 

 

 

 

 

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание