«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

СВИТОК II

II–1 Человек, чудом обретший угольки от похоронного костра Будды

II–2 Польза и выгода от будды Якуси

II–3 Польза и выгода от будды Амиды

II–4 Польза и выгода от Якуси и Каннон

II–5 Дзидзо: заботится о больном

II–6 Всяческая польза и выгода от бодхисаттвы Дзидзо

II–7 Польза и выгода от Фудо

II–8 Подвижник будущего будды Мироку

II–9 Бодхисаттва принимает на себя страдания за других

II–10 Связь с Законом Будды не напрасна

Свиток II рассказ 1

Человек, чудом обретший угольки от похоронного костра Будды

佛舎利感得シタル人ノ事, Буссяри кан эситару хито-но кото

[90–93]

В земле Кавати жил человек, вступивший на путь, — монах в миру по имени Сёрэмбо. Много лет он с глубокой решимостью искал чуда: хотел обрести настоящие сяри, угли от похоронного костра Будды. Каждый день по пятьсот раз, сосредоточившись сердцем и склонив голову, он возглашал по записи моление об углях, дошедшее до нас через переводчика Фуку. Молился и памятовал, бросался оземь пятью частями тела. Так прошло около пятнадцати лет.

Сёрэмбо отправился в паломничество к могиле царевича Сётоку и там со всею истовостью молился и приносил обеты. Около полуночи во сне он увидел, как из гробницы выходит старый монах:

— Поговори о надобных тебе углях с тою, кто лежит вон там! — и указал, куда смотреть.

Сёрэмбо весьма удивился и поглядел в ту сторону, а там никого не было — кроме жрицы, лежавшей в забытьи. Годов ей было примерно двадцать два, волосы распущены, лицо белое, красавица.

Подумав: неужто у неё есть угли? — Сёрэмбо позвал её: «Эй!»

— Мне только что явилось знаменье, и вот что в нём было… — начал он.

Рассказал всё и попросил:

— У тебя есть угли. Прошу, отдай их мне!

— Идем в зал Чистой земли, там отдам. Дело нехитрое, — отвечала жрица.

Он не ожидал такого, но пошёл за нею к задней двери зала.

Сбоку от двери висел защитный мешочек. Жрица достала из него хрустальную пагоду высотой в шесть-семь сун. Пагода светилась, и здесь, позади зала, стало даже светлее, чем возле главной святыни, где горели негасимые светильники. Поначалу у Сёрэмбо волосы на теле встали дыбом. Но вот, жрица раскрыла пагоду и вынула из неё десяток углей.

— Возьми один отсюда!

— Если тут есть уголёк нарочно для меня, то укажи, который! — Сёрэмбо соединил ладони и стал молиться.

Тут один из углей, подобно светлячку, шевельнулся и пополз к нему.

— Вот этот, — молвила жрица и отдала ему уголь.

Сёрэмбо не мог сдержать слёз, видя такое чудо.

Вернувшись к могиле царевича, он, будто влюблённый, стал спрашивать у всех подряд:

— Кто эта дева? Где живёт? Как её имя? Когда рассветёт, отведите меня к ней! Мы с нею теперь крепко связаны!

— Своего жилья у неё тут нет. А зовут её Дзякудзё.

Не добившись больше ничего, он повалился, где стоял, и заснул.

Поспал немного, а на рассвете снова принялся искать ту жрицу — и не нашёл. Как глупо! Он расспрашивал, кого только мог, но люди отвечали:

— В последние дней семь её тут видели, но откуда она и кто такая, никто не знает.

А она лишь по обличию была человеком!

Сёрэмбо и после явленного чуда совершал обряды, не ленился повторять моление об углях по пятьсот раз. Один досточтимый сам видел тот его уголёк, и постепенно слух о чуде разошёлся. Это было совсем недавно.

Итак — у человека в сердце может и должна быть вера! Хотя этот вступивший на путь и был мирянином без особенной мудрости, в сердце у него была настоящая вера, и чудесный отклик на его молитвы не был пустым. В сутре говорится: «Вера — исток пути, мать заслуг»; в трактате мы видим: «Вошёл в гору, полную сокровищ, а вышел с пустыми руками, ибо не имел в руках веры».

Есть два вида веры. Понимающая вера такова, что человек приходит к вере через мудрость, уяснив себе путеводные основы Закона. А имея глубокую веру, человек ничуть не сомневается, всецело верит сутрам Будды. Прийти к глубокой вере легче всего через подвижничество, и если ум и чувства не вмещают Закон Будды, учение Великой Колесницы, то для начала можно с верой молиться, уверовать, и тогда достигнешь глубокого озарения. В «Сутре о Цветке Закона» говорится: «Даже ты, Сярихоцу, только благодаря вере смог войти в эту Сутру». Человека, не имеющего веры, называют отверженным, иссэндай, и говорят, что он не станет буддой.

Один мирянин верил монаху из горного храма: глубоко доверял ему и в мирских делах, и в том, как выйти из этого мира. Когда болел, о лекарствах тоже спрашивал его. Во врачевании этот монах не смыслил и от всех болезней советовал лечиться так: жарить и есть наросты со стеблей глицинии. Говорят, мирянин, с верою принимая это снадобье, исцелялся от любых недугов.

Однажды у него пропала лошадь.

— Как мне её вернуть? — спросил он у наставника.

Монах отвечал, как обычно:

— Поджарь и съешь наросты глицинии!

При чём они здесь? Но мирянин с верою принял совет, как есть. Только запаса наростов у него не было, и он отправился их собирать. Чуть отошёл от дома к подножию гор — там в лощине увидал свою лошадь. Вот что значит верить!

В одной сутре есть такой рассказ. Демон явился в теле будды, и чтобы сбить подвижника с пути, молвил:

— Сдери с себя кожу и сделай из неё бумагу, из крови приготовь тушь, а из кости вырежи кисть: вот как нужно толковать Закон Будды!

Но у подвижника в сердце вера была глубока, и он исполнил всё, как было сказано. И тут, коль скоро в сердце он имел настоящую веру, демон отстал от него. Больше того: сам демон постиг путь, ибо в облике будды проповедовал Закон.

А один старик, монах в миру, на склоне лет всё же вышел из дому, переселился в храм и с глубокой верою просил:

— Напитайте меня плодами Пути!

Молодые монахи, думая подшутить над ним, сказали:

— Соблюдай пост — и обретёшь плоды!

Старик стал поститься, как ему велели.

Когда сидят в сосредоточении, то на голову кладут особый «мячик для созерцания», чтобы сразу проснуться, если задремлешь. Монахи взяли такой мячик и кинули старику со словами:

— Вот первый плод!

С глубокой верой старик принял его, как если бы то был настоящий плод подвижничества. Говорил:

— Я уже обрёл первый плод!

Потом ему кинули и «второй плод», и так далее вплоть до четвёртого. Старик принимал их за истинные — и толковал как заслуги, обретаемые на Пути. В итоге молодёжь устыдилась и повинилась в грехе.

Государь-монах Тоба изволил посетить гору Хиэй и отворить сокровищницу Дзэнтоин. Он осматривал драгоценную утварь Великого учителя Дзикаку. Взял некий круглый предмет, встряхнул его — и раздался звук. Государь спросил, что это такое, но никто из монахов горы Хиэй не знал. Они лишь отвечали: это сокровище хранится тут со времён Великого учителя.

Младший советник Синдзэй, вступивший на путь, сказал:

— Это называется мячиком для созерцания. Когда сидят в сосредоточении, ища прекращения неведения и постижения сути, мяч кладут на голову, и если задремать, он упадёт. Человек, пугаясь этого звука и просыпаясь, постепенно научается сидячему созерцанию.

А ещё там был посох с каким-то шариком на конце, обмотанным ватой. Синдзэй и это объяснил:

— Он называется «посохом Закона». Во время сидячего созерцания, если монах не держит тело как следует, учитель поправляет его этим посохом.

А про некую деревянную снасть наподобие колодки Синдзэй сказал:

— Называется «помощником старика». Когда старый монах сидит в созерцании, если ему тяжело, он может отдохнуть, опершись боком на эту подставку. Обычно опираются правым боком.

Такая тонкая учёность редкостна! Если бы ещё Синдзэй столь же ясно понимал дела своего дома…

Ученик Будды по имени Сюри-Хантоку был по своим задаткам исключительно туп. Забывал даже своё собственное имя. Объясняя учение о прекращении неведения и постижении сути, ему привели такое сравнение:

— Постижение подобно венику, прекращение подобно совку!

Но он, если помнил про веник, то забывал про совок, а когда помнил про совок, забывал про веник… Будда пожалел его и назначил ему учителями пятьсот святых подвижников. За девяносто дней летнего затворничества святые разучили с ним одно стихотворение:

守口摂意身莫犯,

Сюку сё:и син макубон

Храня уста, держа ум, не потворствуя телу —

如是行者得度世,

Нёдзэ гё:дзя току досэ

Так подвижник обретает переправу через этот мир.

Смысл стихов вот каков: храня уста свои, не говори о помрачённом, сдерживая ум, не думай о помрачённом, не допускай тело своё до греха. Кто так поступает, освободится из круговорота рождений и смертей. Хантоку с верой следовал этому наставлению и обрёл плод святости. Ибо чем изощряться в мудрости, лучше подвижничать с верой, и тогда по одной строке, по одному стихотворению сможешь обрести Путь. В сутре говорится: «Чем прочесть тысячу глав, лучше услышать одну строку и обрести Путь». И ещё сказано: «Всегда блюди сердце правильным, не ищи многознания, блюди сердце правильным, не ищи всезнания». «Правильным» — значит, таким, где нет никаких ложных мыслей, ложных различений. Вес мысли, которые существуют, ложны. Безмыслие — правильно. Сердцевина этого глубока и точно может вывести на верный путь.

Примечания

II–1

Сяри, санскр. шарира, — частицы пепла похоронного костра Будды, обычно они представляются как довольно крупные, почему я и считаю возможным перевод «угольки». По преданию, Будда перед уходом в нирвану завещал ученикам сжечь его земное тело, а пепел раздать тем народам, у которых он при жизни получал гостеприимство. Как считается, с распространением буддийского учения за пределы Индии в новых буддийских странах являются чудеса: тамошние народы обретают частицы шарира. В летописи «Анналы Японии» говорится, что когда в Японии в первый раз провели буддийский обряд (в 584 г.), то в постной пище, приготовленной для монахинь, чудесным образом обнаружились сяри, и «с этих пор ведёт своё начало Закон Будды в стране Ямато».

Почти во всех старинных японских храмах под главным столбом пагоды или на его верхушке помещали сяри — полученные в дар от буддийских общин Кореи или Китая или же найденные уже в Японии; о чудесном обретении сяри повествуют многие храмовые предания. В конце XII в. и в XIII в. почитание сяри набирает новую силу — в русле более широкого движения, возвращения к опыту эпох Асука и Нара, ко временам становления японского «государства законов» и к истокам японского буддизма. Составляются руководства для обряда поклонения сяри, уже не только для храмов, но и для отдельных монахов и мирян.

Особые представления о сяри были в традиции «созерцания», дзэн. О некоторых подвижниках школ Чань/Дзэн рассказывали, что они, сознавая и на деле осуществляя своё единство с Буддой, ещё при жизни чудесным путём выделяли из собственного тела частицы сяри, и чем сильнее был жар подвижничества у этих учителей, тем больше «углей» получалось. Позже их «угли» хранились как святыни в храмах, наряду с одеждами наставников, образцами их почерка и т.д.

В этом рассказе действует другой Сёрэмбо, чем в рассказе I–4, его имя пишется иначе (см. Указатель имён).

Фуку — Бу-кун (705–774), он же Амогхаваджра, родом из Индии, знаменитый наставник «тайного учения» в Китае, перевёл множество буддийских текстов на китайский, за что получил величание «переводчик», букв. «три корзины», сандзо:, санскр. трипитака («Тремя корзинами» называется вся совокупность буддийских текстов, подразделяемых на сутры, трактаты и уставы). Многие обрядовые руководства Бу-кун не перевёл, а составил сам по индийским источникам, хотя они всё равно считаются его «переводами». Возможно, Сё:рэмбо: читал текст под названием «Сутра заклятий-печатей драгоценного ларца» («Хо:кё:ин дарани-кё:», ТСД 19, № 1022), ср. рассказ II–8.

«Бросался оземь пятью частями тела» — совершал самый глубокий поклон, касаясь земли коленями, ладонями и лбом.

Царевич Сё:току, Сё:току-тайси (574–621), сын государя Ё:мэй, в «Анналах Японии» и других источниках предстаёт как один из основателей японского государства и как ревностный приверженец Закона Будды. Почитание Сётоку-тайси в XIII в. тоже разворачивается с новой силой: в царевиче видят не только образец для подражания, но и чудесного заступника всех буддистов Японии. Школы Дзэн чтили его ещё и как первого японского «созерцателя» (а амидаисты — как одного из первых японцев, возрождённых в Чистой земле).

Похоронен царевич был, как считается, в месте под названием Синага в земле Кавати; позже там был возведён храм Эйфукудзи. Среди нескольких строений этого храма есть «Зал Чистой земли», Дзёдо-до.

«Жрица» здесь — мико. Поначалу такие девы-жрицы служили лишь при святилищах, главным их делом было — входить всостояние одержимости, чтобы их устами вещали боги. По мере сращения обрядов почитания богов и будд всё чаще жрицы стали появляться и при храмах, они могли участвовать в обряде, предоставляя своё тело как вместилище для божества или духа, которых призывает монах. Дева лет двадцати двух — скорее всего, уже опытная жрица, своё служение они обычно начинали подростками.

«Хрустальная пагода» — модель храмовой башни, пагоды. В виде пагод из хрусталя, дерева, глины и т.д. часто изготовляли хранилища для священных предметов, или же в пагоды вкладывали листки бумаги с заклинаниями дарани. Мудзю обозначает высоту пагоды — в «шесть-семь сун», около 20 см.

Имя Дзякудзё означает «Спокойствие». По рассказу не ясно, кто явился монаху в образе этой жрицы: сам царевич Сётоку, местное божество или кто-то из будд и бодхисаттв.

«Вера — исток пути, мать заслуг» — цитата из «Сутры цветочного убранства» («Кэгон-кё:», ТСД 9, № 278, 433а).

«Вошёл в гору, полную сокровищ…» — цитата из «Трактата о великой мудрости-переправе» («Дайтидо-рон», ТСД 25, № 1509, 63а).

«Сутра о Цветке Закона» — она же «Лотосовая сутра» (см. Предисловие). Цитируется глава III, «Сравнение» (ТСД 9, 15b), перевод А.Н. Игнатовича [Лотосовая сутра 1998, 133], в переводе имя Сярихоцу дано в санскритском варианте: Шарипутра.

Иссэндай, санскр. иччхантика, «отверженный» — человек, неспособный стать буддой.

«Наросты со стеблей глицинии», фудзи-но кобу, упоминаются в китайских лекарских книгах как средство от желудочных болезней.

О вере, которая благотворна сама по себе, есть отчасти похожий рассказ у Ёсиды Канэёси в «Записках на досуге» («Цурэдзурэгуса», 1330–1332 гг., рассказ 68):

«На острове Цукуси жил некий судья, ко¬торый верил, что редька — наилучшее сна¬добье от любой хвори. Многие годы он съе¬дал за завтраком две вареных редьки. И вот однажды, улучив час, когда никого в при¬сутственном доме не было, его окружили враги. И тут вдруг из дома выскочили два воина и стали сражаться с врагами не щадя живота своего. Когда они рассеяли всех вра¬гов, судья в удивлении произнес: “Я вас не знаю, но вы сражались так смело! Что вы за люди?” — “Мы — те редьки, которые ты съе¬дал за завтраком в течение долгих лет”. Ска¬зав так, воины исчезли.

Вот ведь оно как: поверь всем сердцем хоть в редьку, всё равно воздастся» (Перевод А.Н. Мещерякова [Ёсида Канэёси 2009, 66–67]).

Рассказ о демоне и подвижнике взят из «Сутры о сетях Бона» (ТСД 24, 1009a–b).

Рассказ о старике-монахе восходит к «Сутре-хранилищу всевозможных сокровищ» («Дзо:хо:дзо:-кё:», ТСД 4, № 203, 494a–b). «Четырьмя плодами», си ка, обретаемыми на буддийском пути, называются четыре уровня собственного освобождения подвижника: «вошедший в поток», «возвращающийся единожды» (то есть такой, кому предстоит ещё только раз умереть и возродиться), «не возвращающийся» и «святой», «совершенный» (архат).

Тоба (1103–1156, прав. 1107–1123), 74-й государь Японии, после отречения и до смерти правил как государь-монах Тоба-ин. В источниках эпохи Камакура он предстаёт как добродетельный правитель и покровитель буддийской общины. По сохранившимся документам, он в самом деле много паломничал по разным храмам, в том числе бывал и на горе Хиэй в храмах школы Тэндай. В молельне Дзэнтоин на горе Хиэй хранились утварь и книги, которые привёз из Китая монах школы Тэндай по имени Эннин (794–864), известный также под посмертным величанием Дзикаку-дайси. Монахов школы Тэндай XII–XIII вв. часто упрекали в том, что они слишком буквально понимают свою задачу как «защиту страны» и занимаются только придворной политикой и обрядами, забывая о заповедях, об учении и даже об упражнениях в созерцании, необходимых для подготовки к обряду. В этом рассказе монахи горы Хиэй вынуждены признать своё невежество — они не помнят, для чего служат предметы, которые в своё время доставил из Китая их учитель и которыми они вообще-то должны были пользоваться при своих каждодневных упражнениях.

Синдзэй — монашеское имя Фудзивара-но Митинори (1106–1159), служившего при государе-монахе Тобе. Должность «младшего советника», сё:нагон, он получил в 1143 г., а в следующем году принял монашеское посвящение. Отмечая его учёность, Мудзю в конце рассказа сожалеет о печальной судьбе этого человека — имея в виду его гибель в пору «Смуты годов Хэйдзи».

«Мячик для созерцания», дзэнкику, как и «посох Закона», хо:дзё:, и «помощник старика», дзёро:, здесь выглядят как приспособления из обихода китайских храмов, в которых монахи предаются «созерцанию», чань. «Прекращение неведения и постижение сути», сикан, санскр. шаматха-випашьяна, составляют содержание созерцательных упражнений; см. [Трубникова, Бачурин 2009, 88–97].

Сюри-Хантоку, санскр. Чулапантхака, упоминается в «Сутре преданий, добавляемых по одному» (раздел 11). «Святые» здесь — архаты, ср. рассказ I–7.

«Чем прочесть тысячу глав…» — цитата из «Сутры строк Закона» («Хо:ку-кё:», ТСД 4, № 210, 564b). Отечественному читателю этот текст больше известен в его палийском изводе — как «Дхаммапада». Ср. в переводе В.Н. Топорова (глава VIII, стихи 100–101): «Одно полезное слово, услышав которое, становятся спокойными, лучше тысяч речей, составленных из бесполезных слов. Одно полустишие, услышав которое, становятся спокойными, лучше тысячи стихов, составленных из бесполезных слов» [Дхаммапада 1960, 76].

«Всегда блюди сердце правильным…» — источник цитаты неизвестен.

Свиток II рассказ 2

Польза и выгода от будды Якуси

薬師之利益事, Якуси-но рияку-но кото

[94]

В земле Хитати в месте под названием Тюгун был ветхий храм. В нём пребывал будда Якуси — Наставник-Врачеватель. В семье, жившей поблизости, мальчик лет двенадцати заболел дурной болезнью и умер. Его отнесли к полю сожжения и там оставили. Прошло два дня, но птицы его не клевали и звери не глодали. Говорят, Якуси сам поднял его и принёс домой: мальчик ожил. Что же до Якуси, то его переместили в дом тамошнего поземельного начальника, устроили молельню и совершали обряды. Позже мальчик стал наставником Закона и, кажется, получил назначение в ту молельню.

Такое случается и в наши дни. Хоть и пришёл последний век, молдитвы не остаются без чудесного отклика! Это было в конце годов Просвещения Навеки.

В земле Овари в святилище Ацута один молодой служка внезапно ослеп на оба глаза — в пятнадцатый день одиннадцатого месяца. Сокрушаясь сердцем, он пошёл на поклонение в святилищный храм и молился будде Якуси. Настал следующий год, и вот, ночью пятнадцатого числа третьего месяца во сне парню явился некий монах и велел:

— Проснись же ты! Открой глаза!

— Глаза-то у меня незрячие… — ответил было тот.

— Всё равно открой!

И как только парень попробовал открыть глаза, так тут же и прозрел.

Когда он ослеп, распорядитель его уволил. Теперь, исцелённый, парень попробовал вернуться на службу в святилище. Дело небывалое! Когда главный жрец услышал о таком, то разрешил.

Мне так рассказывал человек, сам видевший всё это. Это случилось в середине годов Просвещения Навеки.

Примечания

II–2

Якуси, Наставник-Врачеватель — один из будд, особенно чтимых в Японии. Его величание — Нёрай, санскр. Татхагата, Пришедший Своим Путём. Якуси изображают сидящим, в одной руке у него горшочек с целительным снадобьем, а другую будда протягивает вперед раскрытой ладонью вниз — жестом «ниспослания даров». См. подробнее здесь.

Как часто бывает в поучительных рассказах сэцува и в других памятниках японской словесности, повествователь здесь говорит о статуе будды и о самом будде, не различая их.

Хитати — провинция на востоке острова Хонсю:.

Годы Просвещения Навеки, Бунъэй — 1264–1275.

О святилище Ацута в провинции Овари см. рассказ I–4. О том, что будда Якуси исцеляет от слепоты, в Японии рассказывали особенно часто.

«Святилищный храм», дзингу:дзи, — храм, устроенный при святилище богов ками для буддийских обрядов, обращённых к этим богам.

«Служка» здесь — гэсу; «распорядитель» —, сюнин; «главный жрец» — сяси.

Свиток II рассказ 3

Польза и выгода от будды Амиды

阿弥陀利益事, Амида рияку кото

[94–96]

В Камакуре жила дочь достойной семьи, известная как Мати-но Цубонэ. Она оказалась на службе при одной из особ, близких к Ставке, — должно быть, накопила благо в прежних жизнях… Девушка верила в памятование о будде Амиде, и, скрываясь от людских глаз, всё перебирала чётки и молилась.

А госпожа её была страшно строга по части всяческих зароков и обрядов. И вот, в первый новогодний день девушка прислуживала за трапезой. Произнося принятые благопожелания, она нечаянно примолвила: «Слава будде Амиде!»

Госпожа пришла в сильнейший гнев:

— Будто у нас покойник в доме! Не в какой-нибудь другой день, именно сегодня молиться будде — куда это годится?! Немыслимо!

Усадила девушку подле себя, раскалила на огне монету — докрасна — и припечатала ей к щеке. А девушка думала: какая же вина в том, что памятуешь о будде? И продолжала молиться. И удивительно! — больно ей не было.

А потом госпожа, чтобы справить новогодний обычай, отправилась на поклонение в свою семейную молельню. Главным почитаемым там был будда Амида — изваянный стоящим, золочёный. Теперь на его щеке виднелось чёрное пятно в виде монеты. Госпожа усомнилась: как это может быть? Разглядела получше — ожог, отпечаток раскалённой монеты, ровно на том же месте на щеке, что у девушки. Не признав, что поступила гадко и глупо, госпожа призвала девушку и посмотрела: у той никакого ожога не было. Тут-то госпожа и испугалась, и стала каяться, вызвала мастера, заказала ему восстановить позолоту. Но сколько слоёв тот ни накладывал, пятно ничуть не делалось менее заметным.

Это изваяние сохранилось до сих пор, так и зовётся: «Клеймёный будда». Я сам молился близ него, в наши дни его клеймо выглядит треугольным. Этот случай был на самом деле.

Неправда, что попасть в миры будд и бодхисаттв — пустое желание. Если вера в сердце глубока, то и в этой жизни, и в будущей их можно достичь. Когда же и веры, и почтения мало, а поступки глупы, то и грехи нависают тяжёлыми тучами, и свет чудес меркнет.

Людей в миру учат: исчерпать до конца всю решимость сердца, делать лучшее, что можешь, для господина, которому ты предан, для друзей, которые тебе дороги. И точно так же несомненно полезно посвятить свою решимость буддам, накапливать заслуги перед ними. Однако о жёнах и детях люди заботятся нежно, гостей принимают радушно, ради отца и господина жертвуют самой жизнью, ради славы и выгоды изничтожают сами себя — но много ли таких людей, кто отбросил бы своё тело и долю ради Закона Будды? Поистине, глупые сердца! Человек в этой жизни — временный друг на один день, а будда — истинный учитель на долгую ночь будущих жизней. Нужно и можно запастись пользой и выгодой для нынешнего и будущего века, исчерпать силы, накопить заслуги. Впереди повозки часто опрокидываются — едущие за ними пусть будут блительны!

Примечания

II–3

О почитании будды Амиды см. рассказ I–10. В назидательных рассказах сэцува часто встречаются похожие «предания о подмене тела», мигавари-дэнсэцу: изваяние будды или бодхисаттвы принимает на себя страдания человека. Например, в «Японских легендах о чудесах» Пример! Почему такое возможно, вообще почему статуи бывают чудесными, Мудзю объясняет в конце рассказа II–6. По Дж. Фоурду, «предания о подмене тела» свидетельствуют о почитании статуй как живых «тел» будд и бодхисаттв: считается, что эти тела способны действовать чудесным образом, и потому заслуживают почитания как самостоятельные милосердные подвижники, а не просто как изображения. См.: [Фоурд 1998].

Слова «Слава будде Амиде» обычно повторяли над умирающим или недавно умершим, и только ревностные «памятователи» произносили их как каждодневную молитву. Госпожа гневается из-за того, что молитва на её слух звучит как похоронная и не подходит к новогоднему торжеству. «Клеймёный будда» здесь — Канаяки-хотокэ.

Несколько иной извод той истории, которую рассказывает Мудзю, изложен в «Предании об Амиде с клеймом на щеке» («Хохоякэ Амида-энги», начало XIV в.) из храма Косокудзи в Камакуре. Здесь героиня носит то же имя-прозвище Мати-но Цубонэ (Госпожа Горожанка). Она заказывает знаменитому скульптору Ункэю (историческое лицо, ок. 1150–1223) изваяние Амида и помещает его у мебя в доме. Однажды к ней забирается вор по прозвищу Мандзай (Многолетие, отсылка к новогоднему обряду), слуга госпожи успевает схватить его, и госпожа велит поставить ему клеймо на щеку. Однако Мандзай — верный почитатель будды Амиды. Во сне госпожа видит плачущего Амиду, тот укоряет её за то, что она велела заклеймить его. А утром оказывается, что на лице у Мандзая ожога нет, а появилось клеймо на лице у изваяния. Госпожа просит мастеров убрать это пятно, но ничего не получается, тогда она раскаивается и решает построить для своего изваяния храм — Ивакура-дэра. Мандзая она отпускает на волю, тот больше не ворует, а берётся за изготовление печатей ст текстом «Слава будде Амиде!» (мотив оттиска, отпечатка). И Мандзай, и госпожа, и её дочь, и слуга после смерти возрождаются в Чистой земле. Печати со словами молитвы служили для изготовления оберегов-фуда. Последователи одного из самых знаменитых наставников-амидаистов XIII в., монаха Иппэна (1239–1289), раздавали такие надписи всем встречным как подтверждение того, что силой Изначального обета Амиды они уже непременно возродятся в Чистой земле. В храме Косокудзи влияние последователей Иппэна было велико.

Свиток II рассказ 4

Польза и выгода от Якуси и Каннон

薬師観音利益事, Якуси Каннон-но рияку-но кото

[96–101]

В земле Овари в уезде Ямада жил человек по имени Уманодзё Акинага. В пору смуты годов Обретения Вечности он держал сторону Столицы. В бою у реки Куисэ Акинага был сильно изранен и не мог уже держаться в седле. Воины его дружины оставили его и поскакали к Столице. Только двое или трое его товарищей спешились и затаились близ поля боя. Когда настала ночь, они вышли на поиски: чтобы забрать тело и похоронить. Нашли они Акинагу раненного, но ещё живого. Взвалили его на плечи и понесли к горам, к северу от Аохаки.

Среди множества ран та, что свалила его на землю, была от стрелы, пробившей горло, — самая тяжёлая.

— Тут ничем не поможешь. Заберите мою голову и уходите, — велел он.

Но друзья жалели его и хотели спасти. Меж тем, воины Ставки искали уцелевших в бою, было слышно, как они бранились. Когда рассвело, товарищи Акинаги, не придумав ничего лучшего, спрятали раненого в дупле большого дерева, а сами скрылись. Заметив кровь, вражьи воины обшарили это место, но на земле никого не нашли и убрались восвояси.

А потом монах в чёрной одежде окликнул его:

— Я пришёл из Ёкокура.

Смял в кулаке листья каких-то трав и подал ему. Акинага их принял, кровь тут же хлынула у него из нутра — и телу полегчало, он даже приободрился. А монах больше не показывался. Двое товарищей вернулись, спросили: как ты? — и вытащили из дупла. И при этом Акинаге всё чуялась лёгкость в теле.

Решили идти пешком — домой, в землю Овари.

В эту пору воды реки Орицу вздулись, и ничего не оставалось, кроме как ждать на берегу. Здесь наших троих заметили воины восточных земель, ехавшие из Столицы, и вскоре опознали.

Что толку выставлять себя на позор, цепляться за жизнь, когда мне пора умереть? — рассудил Акинага с горечью и хотел броситься в воду. Подошёл к реке, но тут к нему обратился молодой монашек:

— Я прибыл из храма Рюдзэндзи. Не надо тебе умирать! Ведь тебе хотят помочь. Не губи себя сам!

Акинага думал: может, это сон? Но это было наяву. А раны между тем снова мучили его, а день был жаркий… Не в силах терпеть дальше, он опять пошёл было к воде, чтобы утопиться. Но монашек накинул на него верёвку:

— Не надо тебе умирать! Не позволю!

Связанный, Акигана не смог сделать по-своему.

Община и жрецы святилища Ацута узнали, что Акинага в плену, и заявили:

— Мы бы его взяли к себе, он человек годный. Устраивал бы при святилище чтения сутр, служил бы достойно.

— Он человек известный, — ответили им из Ставки и не согласились его уступить.

Доставили в Камакуру, пред очи Ёситоки, начальника Ставки.

— Снесите ему голову сегодня же, — распорядился тот.

И пленного повезли на побережье Юинохама.

Но тут опять — будто призрак — явился монах:

— Не печалься! Тебе не надо умирать!

Да только это уже был последний предел. Акинага всем сердцем призывал будду Амиду.

У моста, называемого Мидарэбаси, им навстречу ехал старый друг Акинаги.

— Куда это ты? — спросил он.

Охрана придержала лошадей: дескать, можете поговорить.

— Я хотел утопиться в реке Куисэ, да не смог, меня ждёт позор: теперь мне отрубят голову. Затем меня и везут на побережье. Рад был встретить тебя в мой последний час.

И заплакал.

Тот человек сказал охране:

— Это мой давний друг. Я поеду и попрошу господина Сагами отдать его мне. Подождите немного!

И погнал коня, и пошёл на поклон, и попросил. Получил грамоту от начальника Ставки: «Пусть забирает». Сразу же вернулся и забрал Акинагу с собой: выпросил! Дома всячески заботился о нём — и он выжил. До самой старости Акинага жил потом в родной земле Овари. Из-за ранения в горло голос его остался хриплым. Внуки Акинаги и другая родня живы и сейчас. Я передаю рассказ монаха в миру, его приёмного сына. Так всё это было на самом деле. Похожие чудеса случались и в прежние времена — но, надо думать, они особенно драгоценны в наш последний век! И во сне такое редко увидишь — сколь же дорога та польза и выгода, та помощь от будд, что даётся наяву!

Будда Якуси — Наставник-Врачеватель — в храме Ёкокура, что в земле Мино, по преданию, изваян из ствола того же дерева, что и Якуси из зала Компон-тюдо на горе Хиэй. Оба они славятся чудесами. Акинага много лет ходил паломником в Ёкокура. Что до храма Рюдзэндзи в земле Овари, то его в старину выстроил за одну ночь царь драконов — как подношение буддам. Когда рассвело, видна была глубокая борозда: это дракон уползал к себе в море. Её след виден и до сих пор. В храме пребывает Внимающий Звукам, Каннон, с головою коня. Изваяние его чудотворное, к нему собирается множество паломников. Акинага в восемнадцатый день каждого месяца читал в этом храме «Сутру о Внимающем Звукам» по тридцать три раза. Благодаря таким связям с Наставником-Врачевателем и со Внимающим Звукам он и получил от них помощь. Сколь радостно и драгоценно!

Среди бодхисаттв, долго пребывающих в нашем мире, Каннон получил имя Дарующий Бесстрашие. Весь этот мир Сяба он слышит острым слухом, ибо постиг путь Будды благодаря связи, завязавшейся тогда, когда он слушал слова Закона. В древности Каннон стал бодхисаттвой, обретя путь через слух, и оттого он способен изменить здешний мир. В «Победоносной сутре» его за это восхваляет бодхисаттва Мондзю. Когда, разделившись на потоки, Закон Будды излился и на нашу Солнечную Твердыню, царевич Сётоку вершил свои дела силою уловок Внимающего Звукам, спасителя мира.

Тайное учение толкует так: будда Амида указывает способ действий, сообразный времени. Он отбрасывает прочь нечистые земли, избирает Чистую землю и проходит свой путь благодаря подвижничеству. Обликом он подобен монаху, вышедшему из дому. Будду Амиду называют причиной, истинной сущностью, а бодхисаттву Каннон — следствием этой причины, раскрытием сущности в делах. Не покидая нечистых земель, Каннон разъясняет здесь путеводные основы свободы и чистоты, является в обличии мирянина, но не лишается своей исконной природы — подобно тому, как к золоту не пристаёт грязь, а лотос не намокает в воде. И поэтому его величают: Обретший Свою Природу, Чистый, Пришедший Своим Путём, Чтобы Действовать Соразмерно Природе Вещей.

Образ его, цветок лотоса, означает соответствие, саммая. Вот в чём причина. Как сказано, внутри сердца у каждого живого существа есть лотос просветления, и лотос этот — Каннон как наша исконная природа. Сказано, что природа будды присуща всем существам, — и в этой природе могут и должны осуществиться Амида и Каннон. Ведь будды и бодхисаттвы восседают на лотосах. Нужно понять: не было бы исконной клятвы Внимающего Звукам — не было бы ни мудрости, ни милосердия будды. А значит, наше сердце, в котором пребывают все будды, — это и есть милосердие. А всякое милосердие — это Каннон, быть милосердным — значит внимать звукам мира. Сущность того, что значит «внимать звукам», установлена в «Сутре о Цветке Закона». А наша страна — страна Великой колесницы. Амида и Каннон завязали с ней особенную связь, в единый узел. Нужно и можно глубоко верить в это.

В Столице жила одна молодая женщина, одинокая и бедная. Она часто ходила на поклонение в храм Киёмидзу, накапливала заслуги — и вот, ей явилось знамение. Старый монах зашёл в тот уголок, где она молилась в храме, и указал:

— Укради платье вон у той женщины по соседству с тобой!

Она взглянула — и проснулась.

Как же так? — терзалась она. Но ведь знамение ей не померещилось! И как ни было ей стыдно, решилась: так и сделаю! И стянула белое платье с ширмы, что отделяла её уголк от соседнего. Натянула краденое платье на голову и тут же пошла обратно в город.

У моста на Пятой улице с нею поравнялся бравый верховой, по виду — воин, отслуживший в Главном карауле:

— Экие люди ходят в одиночку!

Она ответила: возвращаюсь из паломничества.

— Тогда давай отвезу тебя домой, — предложил он запросто.

— Никто меня там не ждёт. Если ты меня пожалеешь, я отправлюсь с тобою, куда захочешь.

— Правда, что ль?

Она отвечала, что ей не до шуток. В лунном свете вояка пригляделся: дама была молода, хороша собою и выглядела благородной.

— Значит, так! — воин вскинул её в седло и поскакал прочь из Столицы.

Должно быть, такова была давняя клятва между ними двоими!

Решимость их быть вместе была глубока. Прошли годы, родились дети. Жили они в довольстве и достатке где-то в земле Муцу. Минуло около десяти лет — и воин поехал на следующий свой срок службы в Главный караул, и взял с собою жену. У неё в Столице никаких связей уже не осталось, но о том, что было и прошло, она говорила, будто это ещё живо; думала: нет уже никого из тех людей, кого я знала, — но делала вид, что у неё есть близкие люди из столичных.

Наконец, въехали в город. Когда проезжали мимо какой-то усадьбы, богатой на вид, она сказала:

— Вот тут жила раньше моя тётушка, — и велела нести носилки на подворье.

Войдя в дом, спросила хозяйку. Заговорила:

— Я родом из Столицы, но уехала и со всеми знакомыми потеряла связь, а родни у меня нет. Я уже солгала, будто тут живёт моя тётка. Пойми… Мы видимся впервые, и всё же, прошу тебя…

Достала из-за пазухи деньги, пятьдесят рё:, и предложила их хозяйке. Та ничуть не возмутилась.

— Изволь, заходи, племянница! — и приняла её, как родную.

Усадьба была богатая, гостей приняли с радостью, разместили удобно. Когда выпили сакэ, закусили и разошлись отдыхать, хозяйка сказала гостье:

— Надо же было такому случиться! В Столице столько людей, но отчего-то именно мы с тобой оказались так близки. Редки эти клятвы из прошлого!

— И правда: не может такое быть делом одной только нынешней жизни. Точно, старинная клятва между нами глубока! А как это случилось… Я расскажу о себе всё по порядку.

И призналась во всём с самого начала. Хозяйка всплеснула руками:

— Немыслимое дело! Ведь то было моё платье. После того случая с вором я пеняла буддам и больше в храм не ходила. Какая же я была дура! Я и не знала, что их замысел обернётся для меня драгоценной удачей. Вот глупое сердце! А то была уловка милосердия Каннон! И я ей поистине благодарна!

Дамы выжали друг дружке рукава, мокрые от слёз, и теперь уже вместе отправились в храм Киёмидзу. И их взаимная клятва оказалась не мелкой: из земли Муцу жена воина посылала в Столицу «тётке» деревенские припасы, а та ей из Столицы — разные разности. Поистине, не всюду увидишь, чтобы даже родственницы так заботились друг о дружке. И случилось это благодаря уловке Великого мудреца.

Говорить ли о живущих дома или о вышедших из дому, рассуждать ли об умудрённых или скудных мудростью — всякие люди служат буддам, читают сутры. Если они чисты верящим сердцем, полны решимости — то их молитвы не останутся без отклика. А если веры нет, а грязи много, если человек пренебрегает буддами, то и польза, и выгода до него не доходят. Поэтому, пока сам не достиг веры в сердце, нужно беречься от греха. Никогда нельзя пенять на будд и бодхисаттв!

У каждого из будд есть истинное тело — и есть тела, соразмеренные с нуждами живых существ. А у рождённых существ есть помрачённое сердце и есть сердце мудрое. Истинное тело будды — это тело Закона, вечное, не имеющее собственных черт. Помрачённым сердцем невозможно завязать с ним связь. Мудрое же сердце постигает его. Когда мудрое созерцание, свободное от образов и мыслей, сообразуется с основой — это и значит, что оно завязало связь с телом Закона.

Соразмеренные тела таковы: внутри наших чувств и ума мы находим уловки, чудесные действия будд. Когда вера глубока, будды нам так же дороги, как отец и мать, мы преданны им так же, как наставнику и господину. Когда исчерпываешь до конца всю свою решимость, набираешь заслуги — то обретаешь пользу и выгоду в здешнем мире. Помощь при недуге и страдании, избавление от невзгод и тягот, спасение от дурных путей и рождение на добрых путях — всё это уловки будд. Сначала соразмеренные тела помогают нашим чувствам и уму, избавляют от помех, очищают от грехов; мы возрождаемся в Чистой земле, общей для богов и людей, постепенно раскрываем свою мудрую природу — и так в итоге нам дано бывает явить истинное тело будды. А раз так, то сначала нужно помраченным сердцем устремиться ко благу, к чудесным действиям будд, а затем мудрому созерцанию откроется и воссияет сущность, истинное тело.

Кто не усвоил смысл этого, тот либо верит в одни лишь соразмеренные и превращённые тела, но не верит в тело Закона, не имеющее собственных черт, — либо почитает тело Закона, но пренебрегает уловками соразмеренных тел, действующих в нашем мире. И то, и другое глупо. Соразмеренные действия милосердных будд подобны волнам, подобны лучам света. Нет волн отдельно от воды, нет света отдельно от светила. Сущность и её действия неотделимы друг от друга, здесь нет «одного и другого», они сущностно едины. Незачем их разделять! У живого существа истинное сердце — это сущность, оно подобно воде. Чувства же и ум — действия этой сущности, подобные волнам. Нужно лишь успокоить волны — и обретёшь воду, поверить в соразмеренные действия — и в созерцании увидишь истину. Поэтому внутри можно и нужно созерцать вечное тело Закона и печалиться о преходящем — о том, что мы делаем и что с нами происходит. А вовне — верить в чудесные деяния милосердия и радоваться отклику на молитвы. Это самая сердцевина того знания, что нужно подвижнику, в этом состоит смысл всех подвижнических деяний.

Примечания

II–4

Воин Ямада Уманодзё Акинага принадлежал к семье главных жертвователей храма Тёбодзи, в котором жил Мудзю. Акинага был младшим братом Ямады Сигэтады, основателя храма. Как и брат, в 1221 г. во время смуты годов Дзёкю Акинага воевал на стороне отрекшегося государя Готобы, «на стороне Столицы» — против камакурской Ставки. Ср. рассказ I–4. Сигэтада и его сын в этой смуте погибли, а Акинага уцелел. См.: [Цутия Юрико 2001б]

Годы Обретения Вечности — годы Дзё:кю:, 1219–1222 (см. рассказ I–4)

Куисэ — приток реки Касукава, протекающей через провинцию Мино (к северу от земли Овари). Все события этой части рассказа происходят недалеко от родных мест Акинаги. Аохака — местность в земле Овари.

«Заберите мою голову» — в междоусобных войнах XII–XIII вв. в Японии воины как доказательство своей победы собирали отрубленные головы убитых противников, особенно командиров и сколько-то известных людей. Порой эти головы выставляли на всеобщее обозрение — подобно головам казнённых преступников. Это должно было подтверждать: наш противник действует беззаконно. Поэтому, чтобы голова не досталась врагам, раненный воин мог перед смертью попросить соратников, чтобы они сами срубили ему голову и увезли с собой.

Орицу — иное название для реки Аокигава, протекающей через землю Овари.

О святилище Ацута см. рассказ I–4. Поместье Ямада находилось рядом с этим святилищем, и семья принадлежала к его самым видным прихожанам. Жрецы просят передать пленного им на поруки — под обязательство, что впредь он будет служить под их началом и больше не поедет воевать. Они указывают, что у Акинаги уже есть опыт: он умеет организовать чтения сутр ради богов святилища Ацута.

«Начальник Ставки» — сиккэн, заместитель сёгуна, порой историки называют сиккэнов «регентами при сёгунах». На протяжении почти всей эпохи Камакура власть в воинской Ставке принадлежала не сёгунам (людям из знатных родов Минамото, Фудзивара или из государева рода), а именно сиккэнам из воинского рода Ходзё. Ходзё Ёситоки (1163–1224), он же господин Сагами, — брат жены первого сёгуна Минамото Ёритомо, был сиккэном в 1205–1224 гг. В земле Сагами находится город Камакура.

Юинохама или Юигахама — участок морского побережья близ города Камакура, где обычно казнили приговорённых к смерти.

«Старый друг» здесь — тион, «друг, понимающий друга по звону гуслей», отсылка к древнекитайской книге «Ле-цзы», см. VII–17.

«Я поеду и попрошу его у господина Сагами» — по обычаям восточных земель, командиры, как и чиновники, служащие при воинском правительстве, могли с разрешения Ставки держать пленных у себя в усадьбах.

Приёмный сын Акинаги — вероятно, монах в миру по имени До:эн. С ним и его супругой Мудзю был хорошо знаком; приняв монашеские обеты, До:эн и его жена передали храму Тё:бодзи всё своё имущество.

Храм Ёкокура-дэра в земле Мино, по преданию, был построен ещё в VIII в., а в 803 г. Сайтё (767–822), основатель школы Тэндай, поместил в этом храме статую будды Якуси из японского кипарисовика хиноки. Храм принадлежал к школе Тэндай. Компон-тюдо, «Исконный срединный зал» храма Энрякудзи на горе Хиэй — главное и старейшее (хотя и не раз перестроенное) здание Энрякудзи и вообще школы Тэндай, его основателем тоже был Сайтё. Монах из храма Ёкокура в рассказе Мудзю вручает раненому целительное снадобье — дар от будды Якуси, Наставника-Врачевателя. По рассказу неясно, был ли этот монах самим буддой Якуси, его чудесным посланцем или человеком.

Храм Рюдзэндзи или Рюсэндзи в земле Овари также принадлежал к школе Тэндай и поддерживал близкие связи со святилищем Ацута. Здесь главный почитаемый — бодхисаттва Каннон (ср. I–4) в мужском обличии, Внимающий Звукам Мира с Головою Коня, Бато-Каннон, санскр. Хаягрива. Этого бодхисаттву чтили как заступника всех животных, особенно лошадей, и как защитника всадников. Бато-Каннон изображается или с человекоподобным телом и конской головой, или с лицом человека и в венце, украшенном головой коня. Вообще Каннон почитается также и как покровитель моряков — отсюда, видимо, связь между храмом Рюдзэндзи и морским богом-драконом.

«Сутра о Внимающем Звукам», «Каннон-кё:», — отдельное название для XXV главы «Лотосовой сутры». На ней основано почитание Каннон. Небольшой по объёму текст этой главы читался по тридцать три раза — по числу разных обликов бодхисаттвы, которые в ней перечислены.

О молодом монахе из Рю:дзэндзи тоже трудно сказать, был ли это сам бодхисаттва или его посланец. Верёвка, вероятно, отсылает к ещё одному способу изображения Каннон — «с непустыми силками», которыми бодхисаттва ловит живые существа и вытягивает их из круговорота перерождений. Здесь Каннон, как ему и свойственно, спасает человека от утопления (хотя и не в морских, а в речных водах), а позже сопровождает пленного к месту казни — помощь узникам, вызволение из темниц и из рук палачей также считаются делами этого бодхисаттвы.

Дарующий Бесстрашие, Сэмуися, санскр. Абхаям-Дада, — одно из величаний Внимающего Звукам в «Лотосовой сутре» (ТСД 9, № 262, 57b). См.: [Лотосовая сутра 1998, 285].

Мир Сяба, санскр. Саха, «Мир, носящий всех нас», в буддийской картине мироздания — название для всего мира рождений и смертей. Этот мир делится на три уровня существования, см. I–9.

«Победоносная сутра» — «Сюрё:гон-кё:», санскр. «Шурамгама-сутра» (в трёх свитках ТСД 15, № 642; в десяти свитках ТСД 19, № 945; здесь речь идёт о переводе в трёх свитках).

Мондзю, санскр. Манджушри — бодхисаттва, почитается как воплощение мудрости будды, изображается с мечом, рассекающим заблуждения.

Солнечная Твердыня, Дзитиики, — Япония.

О царевиче Сётоку см. рассказ II–1. О том, что царевич Сётоку — это и есть бодхисаттва Каннон, говорят разные японские авторы эпохи Камакура, например, Синран в нескольких величальных песнях о царевиче; см. ниже рассказ Vб–10.

Соответствие, саммая, санскр. самая, — взаимное соответствие подвижника и будды, делающее возможным обряд.

«Наша страна — страна Великой колесницы»: этот взгляд на Японию восходит к трудам Сайтё (см. выше). Основатель школы Тэндай считал, что каждый житель Японии имеет «совершенные» способности, а потому может не тратить время на подвижничество ради себя самого, а сразу посвятить себя делу спасения других. См. подробнее здесь.

Храм Киёмидзу-дэра на холме у восточной окраины города Хэйан/Киото был одним из знаменитых мест почитания бодхисаттвы Каннон. Здесь бодхисаттву чтили во всех тридцати трёх обличиях. Жители Столицы молились в храме Киёмидзу о самых разных мирских и посмертных благах, в том числе о счастье в любви.

Для молящихся знатных особ в храме отводили кельи и места на галереях; часто в небольшом помещении, разгороженном ширмами, помещалось несколько человек. Обстановку в храме Киёмидзу начала XI в. подробно описывает Сэй-Сёнагон в «Записках у изголовья» («Макура-но со:си», отрывок 120).

«Натянула краденое платье на голову» — верхнее японское распашное платье женщины часто не надевали в рукава, а накидывали на голову, как покрывало.

«У моста на Пятой улице» — эту улицу уже за пределами города продолжала дорога к храму Киёмидзу; мост через реку Камо на Пятой улице часто упоминается в связи с паломниками, идущими в этот храм или из него. Так, в «Сказании о Ёсицунэ» на этом мосту встречаются и сражаются Минамото Ёсицунэ и его будущий друг монах Бэнкэй, а потом Бэнкэй преследует Ёсицунэ до храма Киёмидзу.

Главный караул — О:бан-яку, подразделение по охране Столицы на случай мятежей и иных беспорядков, подчинялось воинской Ставке. В нём по очереди несли службу воины восточных земель.

«Давняя клятва» — пожелание встретиться в будущей жизни; в том понимании буддийского закона воздаяния, которое укоренилось в Японии, люди могут скрепить такое желание взаимной клятвой — и действительно встретятся в будущем рождении.

Земля Муцу — самая отдалённая от столицы область на северо-востоке острова Хонсю:.

Носилки, коси, в эпоху Камакура — обычное средство передвижения для знатных дам, а также для высокопоставленных монахов. Носилки могли нести двое или четверо носильщиков.

Пятьдесят рё: в эпоху Камакура — крупная сумма.

Великий мудрец здесь — Каннон.

Истинное тело будды — оно же «тело Закона», хоссин (см. I–3), не имеет «собственных черт» и совпадает с мирозданием как целым; постичь его может только просветлённый ум. «Соразмеренные тела», или «тела соответствия», о:син, — тела, в которых будда является живым существам, чтобы даровать им различные блага.

Свиток II рассказ 5

Дзидзо заботится о больном

地蔵看病給事, Дзидзо-но камбё:-ситамау кото

[102–105]

В Камакуре один монах, общинный глава, прозванный Соти, был знаменит как учитель тайной школы. Ему перевалило за восемьдесят, и он решил вручить преемнику свою печать и веру, передать тайный Закон — ведь у него был ученик, подходящий сосуд для учения. Но этому молодому монаху было только девятнадцать лет, он ещё не мог пройти окропление головы. А жизненные силы наставника таяли, подступала дряхлость, болезни умножались день ото дня, и он скорбел, что Закон у него пропадёт впустую, никому не переданный. Старик просил своих учеников поднести дары богу Эмме и всем вместе помолиться о продлении жизни учителя — чтобы успеть посвятить преемника в таинства и вручить ему судьбу мудрости.

Ученики возразили:

— В твои годы, учитель, разве уместны подобные моления? Что, если люди о них прослышат?

Старик отвечал:

— Своей жизни мне не жаль — жалею я о судьбе Закона! Пусть люди говорят, что хотят, меня это не гнетёт. Если ради Закона Будды попросите для меня сто дней отсрочки — разве сам государь Эмма откажет?

И стал готовиться к передаче Закона. Это было в начале десятого месяца, а окропление головы ученика наставник назначил на первый месяц следующего года. И тут же приступил к подготовительному стодневному обряду. Самочувствие его стало, как в былые годы. Он понемногу передавал преемнику главные знания о Законе. И постановил:

— Я сейчас вручаю ученику сердцевину тайного учения, говорю, что у будды Амиды и бодхисаттвы Дзидзо сущность одна. Поэтому, следуя Закону Великой колесницы, я отныне стану просить Дзидзо быть моим провожатым, стану возглашать «Заклятие лучистого света» — хочу принять дар ради узников подземных темниц. В который бы день я ни умер, ежемесячно поминайте меня в двадцать четвёртый день. И начните с двадцать четвёртого дня нынешнего месяца.

Впервые поминовение по нём, ещё живом, справили в десятом месяце.

Итак, в четырнадцатый день первого месяца он без помех завершил обряд окропления головы преемника. А с пятнадцатого дня недуги снова одолели его.

— Теперь я ничего не хочу, — сказал наставник и отдал распоряжения обо всём, что принадлежит к наследству мудрецов и к мирскому наследству. Дал указания насчёт похорон и приготовился встретить смертный час.

В пору его последней болезни всякий раз, когда сиделки уходили спать, молодой монах, пригожий собою, приходил заботиться о старике. Юноша ничего не говорил, и кто он, наставник не знал. Прошло двое-трое суток, и старик днём спросил у сиделок: а это что за человек? Но никто не смог ответить, ибо не видели юношу. Ученики услышали об этом и сказали:

— Должно быть, о наставнике заботится сам бодхисаттва Дзидзо!

— А ведь, пожалуй, и правда! Когда уходит, он берёт посох с кольцами, я это видел. Сколь велика его милость! — вспомнил старик и не смог сдержать слёз благодарности.

Ученики тоже плакали от радости.

В двадцать четвёртый день первого месяца учитель сел прямо, сложил руки должным знаком, вместе с монахами-учениками возгласил великие заклятия Амиды, драгоценные слова Дзидзо — и скончался так, как если бы вошёл в стойкое созерцание. Это рассказ его учеников. Поистине — вот польза и выгода от бодхисаттвы Дзидзо!

Вообще, если рассуждать о внутреннем свидетельстве и внешних действиях будд и бодхисаттв, то у внутреннего свидетельства сущность всегда едина: это собственная природа любого существа, она же тело Закона, будда Бирусяна. Во внешнем действии все почитаемые несут одну и ту же службу сановников при Государе Закона — Будде, выходят в одни и тех же ворота — в миры Закона. Каждый приносит свои великие клятвы, милосердные обеты, ко всяческой пользе и выгоде живых существ, чьи склонности многообразны. И вот, бодхисаттва Дзидзо — Чрево Земли — даёт милосердный обет ради отверженных. По велению Великого Учителя он становится провожатым для тех, кто не застал Будды в этом мире, и прежде всего приносит пользу и выгоду на дурных путях. В этом он превосходит множество мудрецов. Ибо в «Сутре о десяти кругах» сказано: «Если в течение ста нескончаемых веков делать подношения Фугэну, Мондзю, Каннон, Мироку и всем бодхисаттвам, многочисленным, как песчинки в реке Вечной, если молиться, памятуя о них, возглашать их величания, почитать их обрядами и подносить им дары, то всё, к чему стремишься, сбудется. Бодхисаттва же Дзидзо таков, что если молиться ему, возглашать его имя и чтить его — то достигнешь желаемого за время, надобное для одной трапезы». Дзидзо долго свершал дела великого милосердия, исполнял великие обеты, и в этом он — победитель, превосходит всех бодхисаттв. Ибо каждый из них в чём-то превосходит других, а в чём-то уступает. Сам Великий Учитель Сякамуни счёл Чрево Земли подходящим сосудом. «На время после моего ухода и до прихода в мир Мироку я поручаю ему заботу о живых существах», — так Будда сказал и со спокойным сердцем ушёл в нирвану.

Бодхисаттвы, надолго оставшиеся в мире Сяба, многочисленны, как песчинки Вечной реки. Кто из непросветлённых способен постичь их мудрость, милосердие, чудесные силы, благие деяния? Все они дали победоносные клятвы, все честно исполняют то, что поручил им Будда. Поэтому после ухода Будды нет нужды чтить кого-то из них в отдельности как главного почитаемого. Они преобразуют нас, провожают нас в пути по нечистым мирам. А значит, мы, живущие в последнем веке, можем и должны равно полагаться на всех почитаемых. Каждый из них в свой черёд приносит нам пользу и выгоду соразмерно нашим склонностям и желаниям. Но из всех будд и бодхисаттв этот бодхисаттва, Дзидзо, завязал с нами особую связь.

И вот почему это так. Господин учения Единого века, почитаемый Сякамуни, исчерпал до конца все причины и условия для преобразования мира и вернулся в столицу Спокойного Сияния, Истинного Воздаяния. Ради нас он объявил, что уходит из мира, хотя зримое его тело всегда пребывает на Священной горе. Господин сорока восьми обетов, Амида, отдалился от десятков, десятков тысяч и неисчислимых множеств нечистых земель, поселился в драгоценном дворце на берегу лотосового пруда. И если кто-то не способен памятовать о будде, оснастив сердце тремя надобными свойствами, — то таких людей он минует, не озаряет своим светом. А у бодхисаттвы Дзидзо милосердие глубоко и весомо, потому он и не живёт в Чистой земле. Он не исчерпал до конца всех связей, и потому не объявляет, что уйдёт в нирвану. Лишь на дурных путях он устраивает себе жилище, только грешных людей берёт себе в друзья. Почитаемый Сякамуни ждёт до поры, когда созреют природные задатки у приверженцев Трёх колесниц, задаёт преобразующие правила каждым из своих восьми обликов; Амида вместе с двумя почитаемыми нисходит в последний час, как раз в пору предсмертных мук, к тому, кто накопил заслуги, всевозможные блага от памятования. А этот бодхисаттва не ждёт, пока созреют способности и задатки, является не в предсмертной тьме, а всегда стоит на перекрёстках шести путей, днём и ночью дарует благо всем, кто рождается четырьмя способами, помогает даже тем, кто не завязал связи с ним. Даже к варварам он приходит. И уж конечно, если кто имеет хоть на песчинку, хоть на пылинку благих задатков — для него это всё равно как если бы человек обладал всеми достоинствами, подобно тому как дракон властвует над всеми водами, а тигр над всеми горами.

Дзидзо в аду помогает узникам восьми холодных темниц и восьми горячих темниц, облегчает их страдания, провожает их в мир людей, на небеса или в Чистые земли будд. «Мои Чистые земли наверху — Совершенство знания и Спокойное взращивание, в середине — гора Карада и гора Фудараку, а внизу — счастливые обиталища на благих путях людей и богов» — таковы его слова. И вступившие на путь, и миряне в последнем веке глупы, безумны, бесстыдны — трудно им избежать перерождения на дурных путях. Но, каково бы ни было сердце у человека, — пусть он укрепит свою решимость, накапливая заслуги перед этим почитаемым!

На дела Дзидзо равно полагаются и явное учение, и тайное. В устном наследии общинного начальника, основателя храма Кэнниндзи, есть «Предание о Дзидзо и Фудо», тайная запись в одном свитке. Суть её такова: Чрево Земли, Дзидзо, доводит до предела мягкие уловки Великого Солнечного будды Дайнити, а Неподвижный, Фудо, доводит до предела его жёсткие уловки. Вместе они до конца осуществляют два способа обращения: подавление и привлечение. Так и в миру управляют землями меж четырёх морей — подчиняют их с помощью вежества и военной силы. Уловки жёсткие и мягкие охватывают все десятки тысяч наших склонностей. Так Государь Закона правит мирами, преобразуя их.

Для младшей сестры общинного главы Эсина, монахини Аннё, в смертный её час общинный старейшина Сёсан из молельни Сюгакуин возглашал «Ззаклятия огненного мира», а сам Эсин читал драгоценные слова Дзидзо. Так они молились — и увидели, как Фудо выхватил её из адского пламени, а Дзидзо протянул руку и словно бы звал монахиню идти с ним. Тут она ожила.

А в другой раз скоропостижно умер один из сторонних учеников, примкнувших к общинному главе Эсину. Похоже было, что юношу похитили злые демоны. Монахи возгласили заклятия милосердного спасения Фудо, а Эсин произнёс драгоценные слова Дзидзо. Ученик ожил и рассказал:

— Четверо или пятеро палачей схватили меня. Молодой монах просил пощадить меня, но они не послушались и тащили меня дальше. Тогда другой монах сказал: «Раз не хотите отдать по-хорошему, так ужо я без спроса заберу!» Тут двое юношей с детскими причёсками и с белыми посохами прибежали, отогнали палачей, забрали меня и передали монахам. В итоге они, я думаю, меня сюда вернули, и я ожил.

Вот так Дзидзо действует мягко, а Фудо помогает гневно — как и сказано в том устном предании. Из него видно: ежели не силою уловок Дзидзо и Фудо, то никак иначе не выйдешь из круговорота рождений и смертей. Дзидзо помогает при страданиях всем, кто четырьмя способами рождается на шести путях. При рождении живые существа получают от него больше пользы, чем от всех будд и бодхисаттв. Фудо же избавляет от преград — трёх видов помех и четырёх пород демонов. И в этом он тоже превосходит всех почитаемых. Не сойдя с шести путей, не одолев демонов четырёх пород — кто войдёт во врата освобождения? Нужно как следует подумать над этим!

Примечания

II–5

Прозвище Соти, «Наместник» — вероятно, по названию должности главного чиновника в Дадзайфу, управлении землями острова Кю:сю:.

«Таинства», знания о чудотворных обрядах, было принято «вручать только одному человеку», юйдзю итинин. Наставник мог обучать многих учеников, разбирая с ними книги, обсуждая мандалы и т.д. Но только одному, лучшему ученику он имел право доверить все тайные знания, которые сам получил когда-то от своего учителя. Считалось, что при этом наставник передаёт также и весь свой подвижнический опыт, как и опыт всех прежних учителей, переливая его в «подходящий сосуд».

«Вручить печать и веру», инсин, — передать ученику ту веру, которая в своё время была «запечатлена» в учителе, вручена ему его наставником. Тем самым знаток «таинств» включается в цепочку преемственности, восходящую к самому будде Бирусяне.

«Окропление головы» — тайный обряд посвящения, чтобы пройти его, нужно быть не моложе двадцати лет. В Японии принято было считать, что с наступлением нового года все становятся старше на год (независимо от дня рождения), так что в первом месяце следующего года ученик уже мог пройти посвящение. В самом сжатом виде подготовка к тайному посвящению занимает сто дней; в других случаях она могла требовать нескольких лет.

О боге Эмме, санскр. Яма, государе мира мёртвых, см. рассказ I–3. Его изображают обычно с гневным лицом, в китайском придворном наряде, за писчим столом, в окружении чиновников. Предполагается, что Эмма, хотя и знает точные сроки смерти каждого, может на время оставить человека в мире живых, если на то есть уважительная причина.

Готовясь к последнему своему обряду и к смерти, учитель полагается на будду Амиду и бодхисаттву Дзидзо. Он говорит, что будет возглашать «Заклятие лучистого света», «Ко:мё:-сингон», — эта мантра служила для очищения от грехов и возрождения в Чистой земле, её читали над умирающим или над телом умершего. См. рассказ II–8. «Принять дар», кадзи, — то есть, согласно тайному учению, осознать своё сущностное тождество с бодхисаттвой Дзидзо и достичь единения с ним, разделить с ним его заботу об узниках ада («подземных темниц»). Ради этого учитель назначает поминальные обряды на 24-й день месяца — ведь число обетов Дзидзо равняется двадцати четырём. Поминовения «заранее», по ещё живым людям (гякусю:), в Японии проводились часто, см.: [Трубникова, Бачурин 2009, 217, 256].

«Наследство мудрецов» — книги, записи устных наставлений, обрядовая утварь и т.д.; «мирское наследство» монаха — поместья, с которых он получал доход, его сбережения в деньгах и личное имущество.

Посох с металлическими кольцами наверху носили ещё индийские монахи; бодхисаттву Дзидзо изображают с таким посохом.

«Сложил руки должным знаком» — соединил пальцы в виде соответствующей «печати», мудры. Наставник вместе с учениками произносят мантры, соотносимые в «тайном учении» с Амидой и Дзидзо.

Об «отверженных», не способных обрести просветление, см. рассказ II–1.

«Сутра о десяти кругах» («Дзю:рин-кё:», ТСД 13, № 410) обосновывает обряды, обращённые к Дзидзо. Об истории почитания этого бодхисаттвы и текстах, посвящённых ему, см.: [Бодхисаттва ада 2002].

О мире Сяба см. II–4.

Спокойное Сияние, Истинное Воздаяние, Дзякко: Симпо:, — название чистой земли, в которой пребывает Будда Шакьямуни.

«Зримое его тело всегда пребывает на Священной горе» — согласно «Лотосовой сутре», хотя Будда и говорит, что уйдёт в нирвану, но на самом деле он всегда остаётся на Орлиной горе, вечно проповедует там эту сутру и выглядит как земной учитель примерно сорока лет.

«Господин сорока восьми обетов» — будда Амида, чей «изначальный обет» состоит из сорока восьми положений. О них и о трёх свойствах сердца, необходимых для возрождения в Чистой земле будды Амиды, см. рассказ I–10.

«Когда созреют природные задатки у приверженцев Трёх колесниц» — когда три разряда последователей Будды станут способны воспринять Закон как таковой, не «уловочный», а истинный. Эти три разряда, «Три колесницы», — слушатели голоса Будды, подвижники-одиночки и милосердные бодхисаттвы.

Восемь обликов Будды соответствуют восьми этапам его пути: 1) он сходит с неба, чтобы родиться на земле; 2) вступает во чрево царицы Майи, рождается как царский сын, воспитывается в роскоши и довольстве; 3) царевич выезжает из дворца, видит старика, больного, умершего и отшельника и понимает, что на свете есть страдания; 4) царевич уходит из дому и становится нищим странником; 5) странник предаётся подвижничеству и борется с демоном Марой; 6) подвижник достигает просветления, становится Буддой; 7) Будда начинает проповедовать, «вращать колесо Закона»; 8) после многих лет проповеди Будда уходит в нирвану.

Четыре способа рождения — из утробы (люди, звери), из яйца (птицы, гады), из слизи (насекомые) и путём превращения (божества, демоны и др.).

«Даже к варварам он приходит» — когда китайские буддийские наставники выстраивали учение об аде и спасении из ада, они тем самым доказывали, что буддистам вовсе не чужда почтительность к родителям: напротив, следуя заветам Будды, человек может помочь отцу и матери обрести благое посмертие. Почтительность к старшим (ко:, кит. сяо), столь важную черту просвещённого, культурного человека в понимании китайцев, буддисты предлагали понимать шире, как присущую всем народам. Вероятно, поэтому в текстах о Чреве Земли много говорится о том, как этот бодхисаттва в разных воплощениях в разных странах задавал образец для буддийских обрядов, нацеленных на благое перерождение умерших предков.

Восемь холодных и восемь горячих адов — области в «подземных темницах», где узники терпят муки сообразно своим грехам. В Японии подробное описание адов на основе разных текстов буддийского канона составил Гэнсин (см. I–4) в «Собрании сведений о возрождении» («О:дзё:ё:сю:», 985 г.). Правда, ни в Японии, ни в Китае нет единой «карты» адов, разные авторы по-разному оценивают и состав «подземных темниц», и способы освобождения из них.

Совершенство знания, Тисоку, — перевод санскритского Тушита (также записывается иероглифами как Тосоцу), названия того уровня небес, где пребывает будущий будда Мироку; см. рассказ II–8. На этом небе подвижник может возродиться, завязав связь с Мироку; оно считается чистой землёй этого будды.

Спокойное взращивание, Аннё, — одно из названий Чистой земли будды Амиды (чаще она называется Высшей Радостью, Гокураку, санскр. Сукхавати).

Карада, санскр. Кхарадия — гора в середине мира, близ главной мировой горы Сумеру, одно из обиталищ Дзидзо. На горе Карада происходит действие «Сутры о десяти кругах».

Фудараку, санскр. Поталака — гористый остров в море к югу от горы Сумеру, чистая земля бодхисаттвы Каннон.

Основатель храма Кэнниндзи　—　Мёамбо Эйсай (1141–1215), он же основатель дзэнской школы Риндзай. Кроме традиции «созерцания», дзэн, Эйсай передавал также «тайные» наставления.

«Предание о Дзидзо и Фудо», «Дзи Фу-кэцу» — неясно, о каком сочинении идёт речь. О Светлом государе Фудо см. рассказ I–3.

Два способа обращения: «подавление дурного», сякубуку, и «привлечение хорошего», сё:дзю, различаются в нескольких сутрах, например, в широко известной в Японии «Сутре о Шримале» («Сё:ман-гё:», ТСД 12, № 353, 212с). В XIII в. это противопоставление стало особенно важным для Нитирэна. Он свой подход к проповеди обозначил как «подавление», предписывал «гнуть и ломать» приверженцев всех других учений, а «привлечение» считал устаревшим, слишком мягким для людей «последнего века».

«Так и в миру землями меж четырёх морей управляют с помощью вежества и военной силы» — отсылка к древнекитайской мысли, где двумя основами государственного управления выступают «вежество», «просвещение» (кит. вэнь, яп. мон) и «военная сила» (кит. у, яп. бу).

Об Эсине, он же Гэнсин, см. рассказ I–4. Его сестра была известна как преданная почитательница будды Амиды.

Монах Сёсан (X–XI вв.) упоминается в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны» и в «Буддийских записях годов Гэнко». Молельня Сюгакуин в Столице

Заклятия огненного мира — мантры Светлого государя Фудо.

Сторонний ученик — юноша, направленный к Гэнсину из другой школы.

Детская причёска, биндзура, — волосы, расчёсанные на пробор и связанные в узлы возле ушей. С такими причёсками изображают спутников Светлого государя Фудо. См. подробнее здесь.

«При рождении живые существа получают от него больше пользы, чем от всех будд и бодхисаттв» — Дзидзо почитается не только как спаситель из ада и покровитель странников, но и как защитник младенцев.

Три вида помех, сансё:, — «помехи воздаяния», хо:сё:, вызванные прежними деяниями; «помехи ложных страстей. бонно:-сё:, создаваемые человеком при нынешней жизни, и «помехи деяний», гё:сё:, они же дурные дела, последствия которых придётся избывать в будущем.

Четыре породы демонов, сима — «демоны пяти теней», имма (помрачения, связанные с плотью, восприятием, различением, творящими силами и сознанием, ср. II–7), «демоны ложных страстей», бонно:ма, «демоны смерти», сима (различные страхи, связанные со смертью) и «демоны — дети небожителей», тэнсима (страх перед богами или пустые надежды на их помощь). Эти «помехи» и «демоны» обсуждаются у Чжи-и в «Махаянском прекращении неведения и постижении сути» (ТСД 46, 15а, 50с).

Свиток II рассказ 6

Всяческая польза и выгода от бодхисаттвы Дзидзо

地蔵菩薩種々利益事, Дзидзо босацу сюдзю рияку-но кото

[106–113]

В Камакуре на морском берегу была старая молельня Дзидзо. В ней стояло изваяние Дзидзо ростом в один дзё: и шесть сяку. Люди со всей прибрежной округи постоянно ходили к нему на поклонение. Однажды ночью несколько жителей побережья, часто бывавших в молельне, увидели один и тот же сон. Пригожий молодой монах обратился к ним со словами:

— Вы всегда приходили повидаться со мной, но теперь люди продали меня, и я перебираюсь в другое место. Вот, зашёл попрощаться…

Они удивились, — но хозяин изваяния по бедности и вправду продал молельню своих предков со всем, что в ней. Изваяние приобрёл досточтимый Гангёбо, главный сборщик пожертвований на перестройку храма Тодзи. Когда он перевозил Дзидзо для починки в окрестности Никайдо, он не смог набрать достаточно носильщиков. Гангёбо забеспокоился — но тут неизвестно откуда явился монах из неучёных, могучий детина:

— Я один управлюсь с работой на десятерых!

Сказал так и понёс. До сих пор и десятка носильщиков было мало, а этот монах расстарался — и донёс изваяние влёгкую. Когда же хотели его накормить, он исчез, растаял в воздухе. Люди дивились: это дело кого-то временно-превращённого! Так мне рассказывал монах, мой товарищ по Закону, он сам видел это.

Итак, досточтимый Гангёбо осмотрел изваяние и увидел, что у Дзидзо повреждён затылок. Позвал ваятеля, чтобы починить.

— Это чудотворный образ, страшно за него браться — легко испортить!

Хотели уже звать другого мастера, но этот вернулся:

— Во сне ко мне пришёл молодой монах и сказал: «Почини, это ведь только моё тело. Мне не будет больно». Раз так…

И починил изваяние.

После этого к Дзидзо стали собираться прежние прихожане с подношениями. Говорят, что облик изваяния ничем не отличался от того Дзидзо, который являлся людям. Немыслимое дело в наши дни! Так рассказывают ученики досточтимого. И от света это не укрылось. Люди с побережья, видевшие тот сон, ходили на поклонение: вот какова была их вера! Другие прослышали об этом и тоже стали приходить, должно быть, оценив такое чудо.

О поломке и починке изваяний будд в «Трактате о великой мудрости» сказано: «Если рушат, чтобы создать образ будды, то греха в этом нет, обретают счастье». Нет вреда, когда стараются помочь. Так Тёдацу пролил кровь Будды и провалился в ад Беспросветный, а Гиба пролил кровь Будды и возродился на небе Тори. Деяние одно и то же — кровопролитие — а воздаяние разное. Оно должно зависеть от намерения, благого или дурного. Сами по себе деяния не определены как плохие и хорошие. Так — с телом живым, и так же с изображениями будд.

Конечно, без нужды уродовать их не надо. Говорят, Мироку из храма Касаги, после того как его раскрасили, перестал являть чудеса. Старинные изваяния будд только так и надо чтить: какие есть, такие пусть и будут. Лишь когда они совсем обезображены и ветхи, Устав велит закрыть их занавесом. Некрасивые барышни бывают очаровательны, когда сидят в глубокой тени и их почти не видно. Так и сокрытые будды привлекают подвижника, укрепляют его в вере.

В наши дни Дзидзо в квартале Кадэно-кодзи прославился своею милостью ко всем рождённым. Столичные кавалеры и дамы устроили там место поклонения. Среди них была одна молодая дама, настоящая красавица. Она всегда приходила на ночные бдения. А в храме том по обету подвижничал молодой монах — и вот, он сердцем прикипел к этой даме. Всё думал, как бы ему познакомиться с нею поближе.

Вот бы ей насчёт меня явилось знаменье от главного почитаемого! Уж тогда бы я смог к ней подступиться! — все его мысли вертелись вокруг этого.

Однажды, когда дама, утомлённая молитвами, ненадолго задремала, монах прошептал ей на ухо:

— Будешь возвращаться отсюда — доверься первому встречному!

А потом спрятался так, чтобы подглядывать. Ещё до рассвета красавица проснулась, разбудила свою девочку-служанку и поспешила домой. Монах подумал: получилось! Хотел выйти, чтоб попасться ей навстречу, но забыл, где оставил свои туфли, стал искать и не мог найти. Он уже сильно замешкался. Кое-как обулся, выглянул, куда она пошла. Дама, кажется, направилась к востоку от Кадэно-кодзи. Монах побежал, чтобы её обогнать — но потерял её из виду.

Надо же было такому случиться, что она повернула в сторону квартала Карасумару. При свете предутренней луны она увидела: некий монах в миру верхом на коне с четырьмя или пятью слугами едет ей навстречу. Заметив, что дама остановилась и будто бы собирается заговорить, он спешился.

— Что ты хочешь мне сказать? — спросил он. Дама замерла в нерешимости. Долго она стояла молча, а потом через служанку передала:

— Мне думается, неловко обращаться к тебе, но я только что была на молитве у Дзидзо в Кадэно-кодзи. И мне нежданно явилось знамение: «Сегодня на рассвете, на обратном пути, доверься первому встречному». Неловко о таком говорить — но как было не сказать?

И выглядела в самом деле смущённой.

Этот мирянин принял постриг три года назад, когда похоронил супругу, с которой прожил много лет. Он ездил поклониться Дзидзо, следовал заветам Будды и по обету до сих пор не женился. Но вот, на пути к Дзидзо случилось такое… Он, не медля, усадил даму в седло и вернулся к себе в усадьбу. Это был небедный воин-монах, где-то в родных местах у него было имение.

Ну, а тот монашек из храма обежал все улицы вдоль и поперёк, только туфли хлопали — вспотел, запыхался, всюду искал: где-то же должен он был встретить свою красавицу! Уже рассвело, он расспрашивал каждого встречного, и ему сказали: похожая особа поехала вон туда. Не в силах вынести этого, монах побежал к воротам усадьбы.

— Не было знаменья Дзидзо! Это я подстроил! — вопил он.

— Чего ты? Спятил? — отозвались какие-то люди. И никто ему не поверил.

Запятнал своё сердце без всякой пользы. Вера в сердце той дамы была глубока, она приняла его слова как слова будд — и обрела то, чего хотела. Столь чудесны уловки Великого святого! Точно так же одному старому монаху из храма Курама пришлось поплатиться своею кельей за подстроенное знамение. Здесь вспоминается тот случай, но его часто рассказывают, так что в подробности вдаваться не буду.

В земле Суруга на реке Фудзигава жил молодец, промышлявший охотой. Беря пример с других людей, он завёл себе небольшого Дзидзо, молился ему у себя в доме, время от времени подносил дары — цветы и благовония. Однажды во сне охотника схватили демоны и потащили. Дзидзо стал просить за него, но демоны отвечали:

— Этот малый виновен в смертоубийстве и должен отправиться в ад.

— Я объясню ему, чтобы он отныне это прекратил, — обещал Дзидзо. — Отдайте мне его в долг!

В итоге Дзидзо вернул охотника к жизни — так ему приснилось. Месяц или два он воздерживался от убиения живых существ, а потом принялся за старое. И вправду умер в мучениях. В этот раз его подхватили стражи ада с бычьими и конскими головами и понесли. И опять Дзидзо пришёл просить за него.

— Не вышло так, как ты обещал! Никак нельзя! — ответили стражи.

Дзидзо снова и снова просил, и они смиловались:

— Только в этот раз, в виде исключения, отпустим его. Но в следующий раз ты помочь не сможешь!

Так Дзидзо его вымолил и стал всячески увещевать. Теперь тебе всерьёз надо отказаться от убийства! — так он сказал и воскресил молодца. И снова всего только год охотник воздерживался, а потом опять взялся за убиение животных, тяжело заболел, слёг и умер. И снова за ним пришли адские палачи, подхватили и поволокли. Но теперь Дзидзо не показывался.

— Как жаль! Сколько я давал ему обещаний, а теперь и Дзидзо покинул меня! — думал охотник и всем сердцем молился. Дзидзо, похожий на призрака, появился и пошёл рядом с ним. Молодец схватился за край его одежды и потянул, чтобы удержать. Дзидзо высвободил одеяние из его руки. Палачи на это сказали:

— Такой дурной человек — и что, неужели ты его спасёшь? Он уже много раз обманывал!

— Я ему ничем не помогаю. Это он держится за меня.

Тогда один из палачей пронзил молодца стрелой в спину. А другой копьём проткнул его грудь. Пригвождённый к земле, он лежал, а палачи ушли — и он ожил. В груди остались раны, но он, хотя и истерзанный, выздоровел. И после этого ушёл в монахи, и как говорят, много лет провёл в молитвах о просветлении в будущей жизни, чтил Дзидзо и подносил ему дары. Это случилось в годы Широты и Покоя.

В местности Икома в земле Ямато жил монах по имени Ронсикибо. Он был знатоком учения школы Хоссо, толковал сутры, но считал, что незачем принимать подношения от мирян — ведь ему поступал доход с небольшого поля. Монах соблюдал сроки поста, жил в хижине, сокрывшись от мира, читал «Лотосовую сутру» и размышлял о делах будущей жизни. Когда наставник ушёл в мир иной, хижину унаследовал его ученик по имени Санукибо. Однажды он занемог и скоропостижно умер, однако через один день и одну ночь ожил. И вот что он рассказал:

«Я побывал в палатах государя Эммы. Когда рассмотрели дело о моей судьбе по закону воздаяния, объявили, что я ещё не исчерпал доставшейся мне доли. И сразу же оставили меня. Куда идти? Я не понял даже, где там запад, а где восток. И тут мой учитель Ронсикибо со свитком “Лотосовой сутры” в руке вышел ко мне и спросил:

— Ну, как ты?

Я ответил: так, мол, и так. Меня отпустили, только я не соображу, в какую сторону идти.

— Что ж, монах, давай я покажу тебе моё жилище, — сказал он и повёл меня с собой.

В маленьком домике у него стоит образ Будды Сякамуни, на писчем столике лежит одна из частей “Лотосовой сутры”.

— Я жил с дурными помыслами, вот и стал здешним узником, — рассказал наставник. — Я был учеником Будды, проповедовал Закон, помогая людям его услышать и завязать ту связь, что даётся слушанием Закона. Но для меня обрабатывали поле, а это не подобает ученикам Будды. И за эту вину я попал сюда. Узников вроде меня здесь много. Впрочем, нас тут особо не мучают.

Я спросил:

— Ну, а что же станется со мной?

— Погоди немного, — сказал учитель. — Где-то здесь, похоже, пребывает бодхисаттва Дзидзо. Найди и спроси у него.

И точно: вскоре послышался звон колец на посохе. Бодхисаттва Дзидзо проходил мимо. Я подбежал к нему:

— Помоги мне! Моя доля по закону воздаяния ещё не исчерпана. Меня отпустили, но я не знаю, кем мне предстоит стать в будущей жизни.

Бодхисаттва молвил:

— Ну-ну, — и повёл меня к государю Эмме.

Этот наставник Закона действительно отпущен, — подтвердил тот.

Дзидзо сказал:

— Хорошо, тогда и я его отпущу.

А потом велел:

— Идём! — и повёл меня к большому полю, что расстилалось вдали. На поле сидело не знаю сколько голодных духов. На вид они ничем не отличались от того, как их рисуют на картинах.

Один из духов заговорил:

— Этот Санукибо — мой сын, я в прежней жизни была его матерью. Кормила его, растила, но совершила много грехов и получила вот такую кару: страдаю от голода и жажды, и нечем мне утолить мои муки. Можно, я его съем?

— Неправда, он не твой сын. Это совсем другой человек, — сказал Дзидзо.

— Точно, мой! — И назвала всё верно: жили мы там-то, отца звали так-то… Но Дзидзо отвечал:

— Чепуха. Это другой человек, похожий на твоего сына. Идём же! — и поспешил увести меня оттуда. Увы, увы! — стенал дух, но мы отошли уже далеко.

Дзидзо сказал мне:

— На самом деле это твоя мать. Она кормила тебя и обрела вот такое воздаяние. Но если бы дух тебя съел, это не надолго помогло бы ему в его муках. К тому же ты сейчас рождён в мире людей, а это лучшее, чего можно желать. Расстаться с жизнью тебе не подобало бы. Я солгал, чтобы помочь тебе. Вот так-то! Ты сможешь молиться о матери, кормить её и облегчать её страдания: для этого тебе надо самому усердно подвижничать ради просветления в будущей жизни. Мне недосуг теперь, а ты возвращайся. Отсюда ты дорогу найдёшь.

С этими словами он покинул меня, поспешил по своим делам. И тут я очнулся.»

Мне это пересказал досточтимый, видевшийся когда-то и с Ронсикибо, и с его учеником. Это случилось совсем недавно.

Один монах вошел во врата отшельничества и истово устремился всем сердцем к будущей жизни, стал подвижничать и молиться будде Амиде. У него была земля, на доход с которой он жил. И вот, однажды ночью он размышлял о том, что пользы от такого имущества нет, а вина глубока. Заснув, он увидел: где-то в горах едет огненная повозка, запряжённая львом. Повозкой правит палач из подземных темниц. Видя кругом языки пламени, отшельник испугался и ни слова не мог вымолвить. А палач сказал:

— Вот что ждёт моего врага!

Отшельник испугался и ничего не ответил. Повозка проехала мимо.

На вершине горы стояло трое молодых монахов. Они спросили:

— Ты, монах, слышал, что сказал адский палач?

— Слышал.

— Он называет своим врагом того, кто обрабатывает поле и губит множество насекомых. Нужно тебе остерегаться этого палача!

И пропели:

Гокураку-э

Маиран кото-о

Ёрокобадэ

Нани-ни нагэкуран

Эдо-но омои-о

Радуясь

Будущему странствию

В Чистую землю,

Подумай о земле нечистой:

Нет ли тут, кого бы пожалеть?

Они повторили песню трижды, и отшельник проснулся. Мне это рассказал он сам. После того сновидения он решил больше никогда не рыться в земле. Такова была уловка Дзидзо, и, надо думать, отшельник был благодарен за неё!

В Камакуре жили два друга-воина. Они доверились милосердному Дзидзо и вместе чтили его подношениями. Один из друзей был беден. Он поставил у себя дома старое изваяние Дзидзо и с почтением подносил ему цветы и благовония. Другой по-мирскому был богат, построил молельню с великолепным изваянием, красиво обставил жертвенник и туда приносил дары для Дзидзо.

Этот богатый друг покинул здешний мир раньше, и завещал изваяние бедному другу, раз тот тоже полагался на Дзидзо. Бедняк с радостью взялся творить обряды перед новым Дзидзо и ставить подношения ему, а старого своего Дзидзо, уже ветхого, забросил и даров ему не носил. Однажды воину-бедняку во сне явился тот старый Дзидзо, и вид его был печален. Вдруг он пропел:

Ё-о сукуу

Кокоро-ва тарэ-мо

Ару моно-о

Кари-но сугата-ва

Са мо араба арэ

У любого есть

Сердце, готовое

Спасти этот мир.

А временный образ —

Каким бы ни был, всё равно.

Увидев это во сне, воин испугался и поспешил переставить старого Дзидзо к новому жертвеннику. И отныне подносил двум изваяниям одинаковые дары.

В земле Хитати у подножия горы Цукуба жил старик, монах в миру. Он сам вырезал из дерева Дзидзо, странноватого на вид, и с почтением подносил ему дары. Родичи старика, мужчины и женщины, молились этому Дзидзо по всякому поводу. И точно, польза и выгода от него была не пустой.

В этой семье был ребёнок. Однажды он упал в колодец и утонул. Мать плакала и горевала:

— Всяческие желания исполняет этот Дзидзо, а моё дитя загубил! Как горько!

Так несправедливо она пеняла и сетовала, и вот, увидела во сне, что Дзидзо стоит у колодца:

— Не брани меня. Такое мне исполнить не по силам. А в будущей жизни я ему помогу.

И поднял дитя со дна колодца, и горе матери немного унялось.

Как говорится в устном предании древних достойных людей, истинное тело будды не имеет облика, оно немыслимо. Исконные клятвы великого милосердия, добрые задатки сострадания позволяют буддам принимать любое обличие. Образ изваяния — это одно из соразмеренных тел. Поэтому верящее сердце подвижника, следуя мудрому различению, разделяет в нём дерево или камень — и ту сущность, что пребывает в дереве или камне. Если к дереву и камню обращена мысль о будде, в них заключается польза и выгода от будды. Когда и почтительное сердце, и верящая мысль по-настоящему глубоки, усердны в течение многих лет — нет ни малейшего сомнения, что изваяние приносит такую же точно пользу и выгоду, как если бы это было живое тело будды. Если же сердце глупо, а поведение чванно, то польза и выгода проявляются с трудом. Почтительные к людям, перед буддой люди не имеют ни стыда, ни страха — таков обычай здешнего мира. Как же им откроется благая сила будд, как же они обретут пользу и выгоду? Но таково всегдашнее обыкновение глупых людей.

Примечания

II–6

Истории о чудесах бодхисаттвы Дзидзо, рассказанные здесь у Мудзю, вошли не только в «Собрание песка и камней», но и в «Записки о чудесах бодхисаттвы Дзидзо» («Дзидзо-босацу рэйгэнки», XIII в.). См.: [Дикстра 1978].

В рассказе о статуе Дзидзо снова говорится о частной молельне (ср. II–3). Хотя туда ходят не только родичи её основателя, но и окрестные жители, молельня со статуей и всем оборудованием может быть продана, как обычное имущество.

Ниже в этом рассказе Мудзю говорит, что статую можно считать «соразмеренным телом» будды или бодхисаттвы, то есть люди правы, когда верят, что перед ними не просто изваяние, а почитаемое существо, ради них принявшее образ «из дерева или камня».

Один дзё: и шесть сяку — около 4 м 85 см, часто будд и бодхисаттв изображают именно такого роста (1 сяку = 30, 3 см; 1 дзё = 3, 03 м). Это может значить, что: 1) действительно рост изображённого существа примерно втрое больше человеческого; 2) в групповом изображении «главный почитаемый» втрое выше своих спутников — независимо от размеров самой скульптурной группы, картины на свитке и т.д.

Монах Гангёбо (ум. 1295) был наставником сиккэна Ходзё Токимунэ, прославился в восточных землях и в окрестностях Столицы как устроитель разных благотворительных начинаний. В частности, когда задомано было перестроить столичный храм Тодзи, Гангёбо он выступал как главный сборщик пожертвований, дайкандзин.

Никайдо — название одного из кварталов Камакуры в северной части города, к востоку от главного камакурского святилища Цуругаока; часть этого квартала втягивается в горный проход на северо-восток от города. Квартал получил своё название по «Двухуровневому залу», Никайдо, главному зданию храма Ёфукудзи. Этот храм построил первый сёгун Минамото Ёритомо в память о своих поверженных врагах. Считается, что образцом для него послужил уничтоженный в пору междоусобной войны огромный роскошно отделанный храм в Хираидзуми, во владениях «северных» Фудзивара в земле Муцу. (Эти «северные» Фудзивара сначала помогли Ёритомо покончить с его братом, Минамото Ёсицунэ, а потом сами были разгромлены им.) До наших дней «Двухуровневый зал» не сохранился; когда и как он был разрушен, точно не известно. Реконструировать его облик и проследить его судьбу пытаются многие современные японские историки — как профессионалы, так и любители; см. [Ёфукудзи web].

«Монах из неучёных» здесь — гэсу-хо:си, нижняя ступень на храмовой лестнице чинов. В основном такие монахи занимались хозяйственными работами и исполняли вспомогательные роли при повседневных обрядах.

«Временно-превращённый», гонкэ, — будда, бодхисаттва или бог, явившийся в человеческом образе.

«Трактат о великой мудрости» — см. II–1. Цитируемое место не найдено.

Тё:дацу, санскр. Девадатта — родич и враг Будды, не раз покушался на его жизнь. Гиба, санскр. Дживака, — современник Будды, врач, наносил Будде раны, когда лечил его. Небо Тори, санскр. Траястримша, в буддийской космографии — одно из небес, обиталище тридцати трёх богов.

О горном храме Касаги-дэра недалеко от города Нара см. рассказ I–2. Неподалёку от этого храма было знаменитое изваяние будущего будды Мироку, высеченное в скале.

Кадэно-Кодзи — квартал в северо-западной части города Хэйан/Киото. Квартал Карасумару примыкает к Кадэно-кодзи с востока.

Случай с монахом из храма Курама-дэра — вероятно, тот, который Мудзю приводит в «Собрании бесед о разном», «Дзо:тансю:». Пересказ!.

Суруга — провинция в средней части острова Хонсю:. Истории о том, как охотники терпят наказание в аду за убийство животных, входят почти во все сборники назидательных рассказов сэцува начиная с «Японских легенд о чудесах».

Стражей ада на службе у государя Эммы изображают с бычьими и конскими головами. Не вполне ясно, к какому из миров принадлежат эти существа: к миру богов (как сам Эмма), демонов или же к миру ада. Но так или иначе, их служба в аду возможна, потому что все миры сообщаются между собой, «проникают друг в друга».

Годы Широты и Покоя — Ко:ан, 1278–1288, последние годы правления государя Гоуды.

Икома в земле Ямато — место горного подвижничества, знаменитое одноимённым святилищем, а также храмом Ходзандзи.

О монахе Ронсикибо: не известно ничего кроме этого рассказа.

Многие служилые монахи XIII в. не собирали ежедневно подаяние, как положено по уставу, а получали доходы с земли, пожертвованной в их пользу родными или почитателями, или перешедшей к ним по наследству от их учителей. Чаще это были не имения целиком, а доли дохода с имений. Порой участок поступал в распоряжение монаха, и тот сам обрабатывал его. Предполагалось, что на полученные средства монах совершает обряды, переписывает сутры, ведёт учёные изыскания или совершает ещё какие-то благие дела, и заслуги от всего этого обретает не только сам монах, но и мирянин-даритель. После смерти монаха его дело могли продолжить его ученики, и наследники дарителя тоже оказывались причастны к благим делам не только этого монаха, но и его учеников. Правилам буддийской общинной жизни, принятым ещё в Древней Индии, всё это противоречит, ведь монах не может иметь в личной собственности никакого имущества. Но в Японии этот обычай был широко распространён. Ниже Мудзю приводит ещё один довод против того, чтобы монах сам обрабатывал поле или получал с него доход: при земледельческих работах погибает множество насекомых, и на монаха ложится грех убийства. Неясно, почему тогда в убийстве неповинен монах, принимающий подношения по уставу, если в них входят злаки, овощи и т.д. Впрочем, при самом строгом подходе единственной полностью безгрешной едой считаются дикие плоды и травы (так, например, у китайского наставника Чжи-и).

Школа Хоссо передавала одно из «явных» буддийских учений, особенно подробно разработанных в Японии. Это учение о сознании и о мире, который оно себе выстраивает, — о мире будто бы внешнем, но на самом деле неотделимом от сознания. Главным храмом школы был Кофукудзи в городе Нара, родовой храм рода Фудзивара. Школа была тесно связана с Фудзивара, многие её высокопоставленные монахи принадлежали к этой семье.

«Соблюдал сроки поста» — то есть, следуя общинному уставу, ел только один раз в день до полудня.

О государе Эмме, вершащем суд в аду, см. рассказ I–5. В китайских и японских назидательных рассказах герои часто попадают в ад ещё до того, как завершается срок их земной жизни, отмерянный по закону воздаяния. Герой может вернуться в мир людей, но лишь после того, как его проверят Эмма и адские служители и подтвердят, что ему ещё не пора умирать. Смыслу учения о воздаянии это противоречит: по ошибке осудить невиновного на адские муки невозможно, коль скоро закон причин и последствий действует независимо от людской или божьей воли (таким образом, суд Эммы оказывается лишним звеном в цепи деяний и расплаты за них). Зато такая картина помогает наглядно представить ад по образцу земного суда и тюрьмы. Путешествие в ад и возвращение могут пониматься как «уловка» будд — в назидание грешнику, чтобы он в оставшиеся годы земной жизни постарался исправиться.

Накопив немало заслуг чтением «Лотосовой сутры» и прочими делами, монах Ронсикибо: в этом рассказе всё-таки попадает в ад как злостный нарушитель устава — однако в аду ему, как и на земле, создают условия для молитвы и для работы над книгами.

Монах Санукибо из адских «подземных темниц» заглядывает в другой дурной мир — мир «голодных духов», гаки, санскр. прета. Как и ад, этот мир часто изображали буддийские художники. Он обычно выглядит как унылая пустошь, здесь нет адского пламени и палачей с орудиями пыток, а страдают духи от голода и жажды. Гаки похожи на людей, но с чёрными телами, с тонкими шеями и непомерно раздутыми животами. Иногда «голодных духов» изображают и посреди людского мира: не замечаемые никем, они скитаются в поисках пищи, но не могут насытиться. Учение об обрядах поминовения умерших в дальневосточном буддизме строится на «Сутре об улламбане», «Урабон-кё:» (ТСД 16, № 685), здесь улламбана — санскритское название поминального обряда. См.: [Урабон 2011]. В сутре ученик Будды по имени Мокурэн (Маудгальяяна) узнаёт, что после смерти его мать стала «голодным духом» и просит, чтобы Будда научил, как спасти её. Похожий мотив звучит и в рассказе у Мудзю. «Голодные духи» рождаются путём превращения и пола не имеют, на себя прежних (например, людей) они ничем не похожи, так что узнать свою мать монах Санукибо: мог бы только чудом.

«…ты сейчас рождён в мире людей, а это лучшее, чего можно желать» — хотя по учению махаяны стать буддой может любое существо, но человеку этого достичь проще, чем всем остальным существам, даже чем богам. Поэтому буддийские наставники в Японии снова и снова повторяют: родиться человеком – великое благо.

Повозка, объятая пламенем, часто упоминается в рассказах об аде и изображается на картинах с «подземными темницами». Чаще такую повозку тянет не лев, а демон, или она едет сама собою; в ней узников доставляют в ад.

Живых львов в Японии не видели до второй пол. XIX в., но изображения львов были широко известны. См. подробнее здесь и здесь.

Свиток II рассказ 7

Польза и выгода от Фудо

不動利益事, Фудо:-но рияку-но кото

[113–116]

В земле Синано в одном горном храме жил досточтимый. Все вокруг ценили его. Он долгие годы горел жаром подвижничества, исполнял тройное таинство, у него было много учеников и прихожан. Когда он состарился, его одолели болезни. Казалось, надеяться не на что: ясно было, что его морочили демонские наваждения, зрение его уже обманывало, и сердцем своим он больше не владел. Ученики, заботясь о том, чтобы учитель встретил смертный час с правильными помыслами, возглашали заклятия, призывая милосердного спасителя — Фудо, все как один молились. Среди них был один подвижник: на пределе решимости он сосредоточил свой ум так, что от головы шёл черный дымок, и молился во весь голос.

Так прошло примерно два часа. Потом он глубоко вздохнул, но ничего не сказал. Когда люди спросили: как ты? — он, немного передохнув, ответил:

— У досточтимого наставника на пути к Будде есть, как я вижу, много препятствий. Моему взору предстали бесчисленные демоны всех пород. Я хотел помочь досточтимому, отбросил и тело, и долю свою, читал заклятия отважно-мощные, и когда понял, что вера проникла и в кости мои, и в сердце, Фудо выхватил из ножен меч и отогнал демонов; тогда моё сердце немного успокоилось.

Зрение к досточтимому тогда вернулось, сердце прояснилось, и дела его и мысли перед смертью были спокойны.

Благодарный этому подвижнику, досточтимый не ближним своим ученикам, а ему передал угли от костра Будды, которые с почтением хранил у себя долгие годы. И последний час досточтимого был отмечен чудесами.

На следующий день некий монах в миру из давних благотворителей покойного приехал в храм и рассказал:

— Прошлой ночью я видел во сне, как весь мир демонов ополчился против нашего досточтимого, пытаясь помешать его просветлению, и Светлый Государь Фудо: их разогнал, так что последний час завершился благополучно.

Как и в других случаях, в этот раз благодаря несомненным уловкам Фудо: путь к просветлению расчистился, и в скорби прихожан была также и радость.

В сутре говорится: «На Южном материке живым существам трудно преодолеть три препятствия, поэтому нужно памятовать о Неподвижном — Фудо». Есть помехи и для обычных добрых дел. А на того, в ком пробудилось просветлённое сердце, демоны должны нападать ещё чаще, когда он совершает благие деяния. Ибо сказано: «Чем выше путь, тем свирепее демоны». В устном предании добродетельных людей древности говорится: «Нет выхода из круговорота рождений и смертей иначе как силами Фудо и Дзидзо». Дзидзо — предел милосердия Великого Солнечного будды, Фудо — предел его мудрости. Все вещи в мире рождаются и растут благодаря согласию темного и светлого начал. Точно так же просветление, выводящее из этого мира, может и должно достигаться благодаря уловкам милосердия и мудрости. Можно и должно молиться о правильных помыслах в смертный час, произнося чудесные заклятия, повторяя имя Фудо, устраняя демонские козни.

Польза и выгода от будд и бодхисаттв, когда подвижник обретает истину, раскрывается соразмерно его желаниям — подобно тому как вслед за ударом в колокол раздаётся звук, как на крик в ущелье откликается эхо. Металл и камень не имеют сердца, но когда человек ударяет по ним, они подают голос. Неужто обеты будд и богов не приносят блага соразмерно нашей вере? Если желаемое не сразу достигается, то причина промедления — слабость веры в сердце.

Людям в миру долг перед господином не чудом открывается — но, если их решимость истинна, они не жалеют своего тела и доли. Такова их верность, так они воздают благодарностью за милость, например — погибая за господина на поле боя. Но милость господина охватывает только одно тело, одну жизнь. Она не создаёт условий для будущего просветления. Как и с жёнами, и с детьми: мы заботимся о них — но они не пойдут с нами по тёмной дороге после смерти. А бывает, что и такой милости нет или она невелика. Или же милость велика, но службу тому же господину несут ещё многие, и собственная доля служилого получается невеликой. От этого и телом устаёшь, и сердцем страдаешь. А есть и постыдные дела, и позорные дела. И точно так же на них понапрасну тратят телесные силы — такое часто случается.

Что же сказать о пользе и выгоде от Закона Будды? Она охватывает не только нынешнюю жизнь. После смерти мы непременно выйдем из безначального круговорота, из которого трудно выйти, вступим на чудесный вечный путь, на который трудно вступить. Разве жаль пожертвовать ради этого телом и долей? Польза и выгода от Закона Будды таковы, что даже если желаешь себе насущных благ, всё равно обретаешь их и для нынешней, и для будущей жизни. В сутрах есть сравнение: «Благие задатки, обретаемые возле Будды, служат причиной будущего освобождения, даже если сам человек хочет истратить их в нынешнем мире. Так крепкий хозяин сеет семена, проводит воду на поля, потом собирает урожай, и если бы даже хотел вернуть лишь те зерна, что посеял, всё равно непременно получает ещё и прибыток».

Наставник созерцания Итигё так толкует благое действие Истинных слов: «Если подвижники достигают чудесных сил в мире видимом, ища себе счастья в нынешней жизни, они всё равно горят жаром подвижничества, исполняют тройное таинство и взращивают будущий плод Будды». Все воды в мире непременно вливаются в великое море. Это потому, что в великом море — совокупная сущность воды. Всякое благо непременно возвращается к природе вещей, совокупной сущности всего благого. Но когда подвижники обращают свои заслуги на просветление, оно осуществляется мгновенно. Когда же стараются ради видимого мира, польза и выгода медлят.

Хотя ожидание будущей пользы не напрасно, обретение её зависит от того, каково сердце подвижника. Зная эти путеводные основы, наряду с истинно-правдивой мудростью обретают отважно-мощную чудотворную силу, избавляются от наслоений пяти теней и могут подняться к чудесным плодам трёх тел будды.

Примечания

II–7

Синано — провинция в средней части острова Хонсю:.

«Исполнял тройное таинство» — складывал пальцы в виде знаков-мудр, произносил заклятия-мантры, мысленно сосредоточивался на картинах-мандалах, и тем самым достигал тождества с буддой на уровнях тела, речи и мысли.

«Отважно-мощные» здесь — ю:мё:го:дзё:.

Об «углях от костра Будды», сяри, см. II–1.

Южный материк — Эмбудай, санскр. Джамбудвипа, в буддийской картине мира его помещают с южной стороны от центра мироздания, горы Сумеру. На Южном материке находятся Индия, Китай и другие известные людям страны, а в море близ него — Японские острова.

Итигё — китайский наставник «тайного учения» И Син (683–727). Речь идёт о «Толковании к Сутре о Великом Солнечном будде» («Дайнити-кё:-сё», ТСД 39 № 1796), которое Исин составил вместе со своим индийским учителем Шубхакарасимхой.

«Пять теней», гоон, санскр. панча скандха, — помрачения на пяти уровнях взаимодействия с видимым миром: это уровни тела, ощущения, распознания, творящих сил и сознания.

«Три тела будды» — тело Закона, соразмеренное и превращённое тела.

Свиток II рассказ 8

Подвижник будущего будды Мироку

彌勒行者ノ事, Мироку гё:дзя-но кото

[116–124]

В наши дни в месте под названием Ивасимидзу в Явата жил досточтимый Юйсимбо, ценимый многими наставник школы Истинных слов — Сингон. Он принадлежал к течению Ходзюин ветви Хиросава и был подвижником, преданным будущему будде Мироку — стремился возродиться в его внутренней молельне на небе Тосоцу. Деяния досточтимого были соразмерны Закону, и на месте обряда он въяве видел внутреннюю молельню Мироку. Должно быть, этот подвижник достиг йоги в видимом мире. Связь его с будущим буддой была ясна, и хотя не всегда он являл её воочию — но кому из подвижников удаётся являть её постоянно? Юйсимбо был милосерден, охотно передавал учение другим, много и сам учился у досточтимых отшельников.

Один монах решил освоить истинные слова и ради этого отправиться в восточные земли. Юйсимбо сказал ему: лучше пройти обучение в Столице.

— Непременно поучись в столичных храмах! Хотя и наступил последний век, могущество Истинных слов-заклятий не ослабло. Смотри, не разболтай: я покажу тебе, на что способны истинные слова.

Наставник велел монаху высунуть язык и незаметно сложил руки одним из знаков-печатей. Монах почуял сладкий вкус, похожий на медовую росу. Погодя немного, Юйсимбо разомкнул знак — и вкус исчез. Потом наставник сложил другой знак, встряхнул руками — и раздался чудесный звон колокольчика.

— Всё это затем, чтобы пробудить в тебе, о монах, веру в Истинные слова. Никогда никому не открывай этого! — велел он.

Так рассказывал кто-то из монахов. Это случилось в конце годов Просвещения Навеки.

Говорят, что Юйсимбо ушёл в обитель успокоения прямо с обрядового помоста, после того как провёл обряд Мира-Чрева, даже не позвонив в прощальный колокольчик. Ему всегда видна была чистая земля будущего будды Мироку. Нет сомнений: этот наставник возродился во внутренней молельне. Такое знаменье явилось его ученикам.

Юйсимбо учил, что Мироку — это не кто иной как Великий Солнечный будда Дайнити из Мира-Чрева, а кто совершает обряд, тот сам пребывает в Мире-Чреве. Возродившись во внутренней молельне, он, несомненно, воссоединился с высокими предками, великими учителями. Завидная участь!

Милосердный почитаемый Мироку — бодхисаттва, идущий следом за Буддой Сякамуни. Он наш будущий учитель и провожатый. В «Сутре о восхождении Мироку» сказано, что создать себе причины для возрождения на небе Тосоцу необычайно легко. В этой сутре мы видим: достаточно решиться, всеми мыслями устремиться к Мироку и обрести заслугу, произнеся его величание всего один раз. Найти освобождение в садах трёх собраний, где будет проповедовать Мироку, тоже очень просто: подав живым существам столько пищи, сколько нужно на одну трапезу, человек создаёт себе причины для того, чтобы увидеть Мироку в собрании Драконовых цветов и достичь освобождения. Так сказано в этой сутре. Ещё мы в ней видим: если ученик Закона, завещанного Буддой Сякамуни, укрепится в тройном прибежище, будет соблюдать пять заповедей и носить монашеский плащ, он в первом же собрании сможет обрести переправу на тот берег.

По индийскому обычаю многие хотели бы возродиться на небе. Небо Тосоцу — это мир, где равно пребывают все будды, и связь с ним у нас есть. Это не та страна, где терпят воздаяние: обычному человеку достаточно лишь пожелать попасть туда.

Даже не пробудив в себе просветлённого сердца, легко создать причины, чтобы родиться там. Сравним небо Тосоцу и страну Спокойного Взращивания будды Амиды. Из страны Спокойного Взращивания возврата нет. На небе Тосоцу различаются внутренние молельни и внешние молельни. Говорят, что внешние молельни — это обратимый уровень, из них можно вернуться в дурные миры. Но там, на небе, можно принять преобразующие наставления от милосердного почитаемого Мироку, пересесть потом на циновки одного из трёх собраний, и этого не будет недостаточно для спасения. И конечно, среди сорока девяти внутренних молелен неба Тосоцу есть молельня Неизмеримой Жизни, она же — страна Высшей Радости.

Родиться в чистой земле одного из будд — ничем не хуже, чем в других таких землях. Эти земли не должны быть укором друг другу, ведь у каждой есть свои преимущества и недостатки. Как сказано, для возрождения в стране Высшей Радости непременно нужно просветлённое сердце. В «Трактате о Чистой земле» говорится: «Нужно непременно пробудить просветлённое сердце». Донран толкует в таком же смысле: «Если кто слышит о радостях той земли и хочет возродиться там, чтобы обрести радость, но в сердце своём не имеет решимости всех переправить на тот берег, — то такой человек не сможет возродиться». Но нигде не записано, что причиной для возрождения на небе тоже служит просветлённое сердце. Если решимость попасть туда глубока и если совершено хотя бы несколько чистых деяний, то можно возродиться на небе. А в сердцевине тайного учения мы научаемся тому, что и «страна Спокойного Взращивания», и «небо Тосоцу» — это обиходные краткие названия для мира Вместилища-Цветка Тайного Величия. «Вместилище-Цветок» означает цветок лотоса, «Тайное Величие» означает помост, где восседает будда. У всех лотосов сущность едина, и всё же неверно, будто нет разницы между условным и истинным, между сущностью и действиями.

Ещё нас учат, что Мироку — это Великий Солнечный будда Дайнити в Мире-Чреве, а Амида — это тот же Дайнити в Мире-Жезле. У Дайнити в обоих мирах сущность ровно-равна, едина, ибо его замысел и мудрость поистине не два, а одно. Далее: из тридцати семи будд и бодхисаттв в Мире-Жезле четверо бодхисаттв на западной стороне, ближайших к будде Мурёдзю, — это не кто иные как Каннон, Мондзю, Мироку и Дзидзо. Так объясняется, почему обряды приносят пользу. Здесь будда Амида и бодхисаттва Мироку различаются как учитель и ученик, как причина и плод. Но неверно, что один из них превосходит другого.

В самом деле: в тайном учении принято относить причины к истинному, а плоды к условному. Но это не значит, что Мироку, находящийся пока на уровне причины, превосходит Амиду, уже обретшего плод, ставшего буддой. Суть этого толкования вот в чём: Мироку не меняет свой обычный образ мирянина ни на какой иной, не создаёт свою чистую землю непременно вне мира желаний — ибо изначально не меняется. В чистой земле у Мироку его собственное свидетельство находит свой предел, и неверно, что эта чистая земля не пребывает повсюду, в каждом из миров Закона. В самородной чистоте, у предела изначально не-рождённого, сердце будды ничего не принимает и не отвергает, он не является в образах монаха или мирянина. Они нужны лишь тогда, когда он приноравливается к обычаям нашего мира и приносит каждому из здешних жителей ту пользу, которой тот ждёт.

Мироку также обретает плод будды, удаляется от мирской пыли: при этом он предстаёт в образе монаха, вышедшего из дому. Он отвращается от нечистых земель, создаёт чудесную чистую страну, тянет и ведёт туда глупых, безумных невежд-мирян, и этот его образ — лишь условный отпечаток. Существа со средними и низкими способностями видят образ монаха, и в их сердцах возникает стремление уйти прочь из здешнего мира. Они возрождаются в чистой земле, им предстоит обрести просветление, и будда указывает им, как это должно произойти. Будда с курчавыми волосами — это и есть будда в образе монаха.

Сравним: земные мудрецы уходят от мира, поднимаются в горы. Так Хакуи и Сикусэй питались одними папоротниками и умерли на горе Сюё. А были ещё те, кто собирал хворост на горе Мэндзё. Кёю мыл уши на реке, а Софу увёл своего бычка от водопоя… Святые же люди служили стране, смешивались с пылью, прятали свой свет, скрывали свои следы, как если бы чернили себя грязью, пятнали илом. Мироку тоже, подобно мудрецу, покидает нечистые земли, и Амида тоже, подобно святому, пребывает в мире желаний.

Истинное внутреннее свидетельство у них одинаково, и всё же причина лежит в глубине, а плод пребывает на поверхности. Так мудрецы оставались на поверхности, а святые — в глубине. Отбросить нечистые земли значит, в какой-то мере, отдалиться от людей, а пребывать в мире желаний — значит быть поистине близким к нам. Если, говоря о достоинствах бодхисаттвы, рассуждать о его сущности, то она воистину такова, как есть, ровно-равна, и потому бодхисаттва нисколько не отстраняется ни от какой породы существ, рождённых четырьмя способами. А если говорить о действиях, то бодхисаттва вечно следует за живыми существами и даже на краткий миг не отступает: его ум постоянно объемлет все шесть путей. И потому можно сказать, что для живых существ польза от бодхисаттвы, стоящего на уровне причины, значит больше, чем преобразующие указания будды, достигшего уровня плода. Вообще же они пребывают в единстве. Поистине, нельзя предпочесть никого из них и никого нельзя отвергнуть.

В большой пагоде на горе Коя пребывает не-двойственная объемлющая сущность. Ей подчинены пять селений и сто восемьдесят уделов. Место Мироку — поблизости от будды Дайнити в Мире-Чреве. Стало быть буквы-зёрна ста восьмидесяти почитаемых Мира-Чрева пишутся на пагодах в этих уделах. А дальней молельне подчинено одно селение, и там пишут буквы-зёрна тридцати семи почитаемых Мира-Жезла. Исконная ступень Великого учителя — рядом с буддой Дайнити в Мире-Жезле, близ него пребывает также и Конгосатта. Или же говорят, что это Каннон с жемчужиной исполнения желаний. У них с Амидой одна сущность, тождественная будде Дайнити из Мира-Жезла. Здесь желания и склонности могут быть неодинаковы. Как говорилось выше, бодхисаттва на уровне причины — истинен, а будда на уровне плода — условен, но это основано на истинном указании предстоящего просветления: на том, что становление будды всякий раз распознаётся по одним и тем же внешним следам. А раз так, то достоинства и действия милосердного почитаемого Мироку оказываются самыми победоносными.

В последний век истинные слова заклятий могут и должны приносить пользу и выгоду: так сказано в записях сутр, в явленных свидетельствах, в этом можно не сомневаться.

Сначала — о том, что сказано в сутрах. Например, в «Сутре о шести переправах»: «Хранилища Закона Будды в трёх временах делятся на пять частей. Первая — хранилище проповедей, сутр. Их учение отвечает склонностям тех, кто ищет стойкости в созерцании. Вторая часть — хранилище уставов, биная. Их учение отвечает склонностям тех, кто ищет руководящих наставлений. Третья — хранилище толкований Закона. Их учение отвечает склонностям тех, кто ищет мудрости. Четвёртая — хранилище премудрости, хання. Её учение соразмерно склонностям тех, кто ищет первого значения Великой колесницы: знания о пустом, не имеющем свойств. Пятая часть — хранилище заклинаний дарани, учение об Истинных словах. Первые три части — это три хранилища Малой колесницы. Четвёртая часть — учения Великой колесницы, а пятая — учение тайной школы. Оно не сравнимо с тремя наставлениями, не соразмерно тем склонностям, на какие рассчитаны учения Великой колесницы. Для тех, чьи помехи трудны и задатки тупы, звучат наставления из хранилища заклинаний: они мгновенно устраняют неведение, позволяют пробудиться к нирване. Эти пять хранилищ сравнивают с молоком, простоквашей, свежими сливками, топлёными сливками и жертвенным маслом дайго. Четыре первых вкуса исцеляют лёгкие недуги, а чудесное снадобье дайго излечивает тяжёлые болезни. Точно так же склонности людей исправляются явными учениями, а тайное учение их спасает». Поэтому три хранилища Малой колесницы процветают в пору Правильного Закона, когда многие люди встают на Путь, — подобно тому как низшее снадобье лечит легкие недуги. Явные учения Великой колесницы процветают в пору Подобия Закона, подобно тому как среднее снадобье излечивает средние недуги. Когда же мир вступает в пору Конца Закона, процветает хранилище заклинаний: именно оно приносит тогда пользу и выгоду, подобно тому как высшее снадобье исцеляет тяжёлые болезни. В сутрах об Истинных словах сказано, что они предназначены именно для поры Конца Закона.

По японскому обычаю государь нашей страны и высшие сановники проходят окропление головы, подвижничают на пути истинных слов. Принято считать, что простолюдины не должны изучать заклятия. Сутры же не делают разницы между знатными и ничтожными. Правда, если простой человек не имеет прирождённой силы для соблюдения заповедей, то он и не стремится к ним сердцем. Далее: учение Истинных слов, Сингон, — это Закон, свидетельство о котором исходит изнутри, он таинствен, а потому сам по себе привлекателен. Как сказал Великий учитель Кэйка, «среди людей драгоценен государь страны, среди законов драгоценно тайное учение». Эти слова можно найти в «Собрании самородных чудес». Раз так, то из людей нашего века, несведущих в Законе, усвоить тайное учение и следовать ему на деле могут лишь те, чьи задатки наиболее остры, самые чистые монахи. Это учение — не для мирян и не для мирянок.

Можно отсюда сделать вывод, будто оно несоразмерно склонностям и задаткам людей последнего века. Исходя из этого на тайное учение клевещут. Ибо такие тёмные слухи ходят среди глупцов и безумцев. Приверженцы Чистой земли говорят даже вот что: «Учение пути мудрецов не приносит пользы и выгоды в пору Конца Закона, что длится десять тысяч лет». Но это полностью расходится с тем, что записано в сутрах! Сутры об Истинных словах как раз и учат тому, что полезно и выгодно в пору Конца Закона: «Добрые мужи, добрые жёны! Вы должны подвижничать по этому Закону!»

Правда, чтобы стать учителем и передавать Закон, надо быть монахом, бику. Но человек может сам подвижничать, исполнять предписания Закона, и тогда не важно, монах он или мирянин. И конечно, хранить заклятия своего главного почитаемого, с кем завязана связь, способны вовсе не только избранные. Основатель школы Чистой земли в Японии, досточтимый Хонэн, тоже выписывает отрывки из этих книг и толкует их так: «Памятование о будде Амиде в последнем веке полезно и выгодно — подобно учению Истинных слов». Это можно найти в его «Собрании выдержек». Провожатые наши от этого не отступают. Но позднейшие ученики путаются в толкованиях и хулят другие школы. Бессмысленное дело!

Польза от истинных слов в записях сутр разъясняется так, как говорилось выше. Что же сказать о явленных свидетельствах наших дней? Когда Великий учитель Кобо был в державе То, там в храме Сэйрюдзи Великий учитель Кэйка передал ему тайное учение. Кобо доставил в нашу страну жезлы трёх видов и произнёс обет: «Да пребудут они на земле, соразмерной подвижничеству Истинных слов!». Жезлы с пятью остриями он поместил в пагоде храма Тодзи, жезлы с тремя остриями — на горе Коя, а прочие жезлы оставил в земле Тоса. Уже больше четырёх столетий прошло с тех пор, как наша страна стала чудесной землёй, где исполняется тройное таинство. Сам же Кобо ещё вернётся в мир, и потому его почитают на горе Коя, завязывают связь с ним через останки умершего. Знатные и ничтожные, просвещённые и дикари приходят поклониться ему, и год от года тамошний обряд всё более процветает.

Рост и убыль Закона, расцвет и упадок в мире вещей зависят не только от самого человека — ибо они непременно определяются Небом. Если признать это, то можно и нужно верить, что тайное учение приносит пользу в последнем веке.

Вот почему прославился досточтимый Дзёгамбо из Такэдани, что близ храма Дайгодзи, знаток учения о Чистой земле. Отвечая на вопрос Государя — какой обряд лучше всех помогает испросить просветления для умершего? — Дзёгамбо назвал «Заклятие печати драгоценного ларца» и «Истинное слово лучистого света». Ученики досточтимого сочли, что это противно исконному замыслу их школы:

— Ты же учитель школы Чистой земли! Благие задатки у памятующих о будде Амиде широки и велики, в памятовании — наивысшая заслуга. Никак нельзя теперь отворачиваться от него. Хвалить другие школы за их пользу и выгоду, ставить нашу школу ниже их — недопустимо!

Учитель на это отвечал:

— Поистине, у нас есть путеводные основы для того, чтобы оснаститься всеми достоинствами памятования о будде. Следуя им, мы молимся и чтим будду, исполняем обеты — таков несомненный путь к обретению заслуг, к раскрытию добрых задатков. Но какой же из обрядов не несёт такой пользы и выгоды? Верно говорят, что человек, подверженный десяти порокам и пяти замутнениям, возродится в Чистой земле: если встретится с мудрым другом, десять раз возгласит молитву и дождётся пришествия будды в смертный час, он сможет родиться в стране Высшей Радости. Что же до «Заклятия печати драгоценного ларца», то его толкуют так: «Если грешный человек, подверженный десяти порокам и пяти замутнениям, после смерти низошёл на дурной путь и надежды на избавление нет, но у него остались дети и внуки, — то пусть они повторят это божественное заклятие всего семь раз и обратят заслуги на благо умершему. И тогда расплавленная медь и раскалённое железо мгновенно превратятся в прохладную воду пруда с восемью благими свойствами. Умерший возродится внутри цветка лотоса, покрытый сверху лепестками как драгоценной крышей, сидя на цветке как на помосте. За кратчайшее мгновение он возродится в стране Высшей Радости, будет свидетельствовать обо всех видах мудрости сразу, уровень его будет — как у помощника будды». А об «Истинном слове лучистого света» в руководстве к обряду сказано: «Если живое существо после смерти низойдёт в ад, потонет в муках и страданиях, — пусть оно один раз повторит это истинное слово и воспользуется заслугами от него. И тогда будда Мурёдзю подаст руку этому умершему, вытянет его и выведёт в мир Высшей Радости». И конечно, сказано там, «заслуги от десятикратного и двадцатикратного повторения заклятия — неизмеримы». И ещё: «Если у могилы возгласить это заклятие сорок девять раз и обратить заслуги на пользу умершему, то будда Мурёдзю, Пришедший своим путём, подхватит его и вытянет, выведет в мир Высшей Радости». Кроме того, в «Сутре о непустых силках в двадцати семи свитках» сказано: «Если, произнося это заклятие, дарани, и принимая дар от будды через песок, повторить заклятие сто восемь раз, а песок рассыпать на могиле или близ мёртвого тела, то из песка воссияет свет, спасёт умершего и укажет ему путь в страну Высшей Радости». До сих пор я не видел подобных письменных свидетельств насчёт памятования о будде. Хотя и есть наши путеводные основы, но без письменных свидетельств доложить о них трудно. Коль скоро Закон Будды не должен быть односторонним, то и незачем отделять свою школу от других. Если найдутся такие же ясные и понятные письменные свидетельства насчёт памятования о будде, тогда, конечно, я доложу о них дополнительно.

Так передают его слова. Вот сердце, свободное от односторонности! Недаром досточтимый Дзёгамбо прославился как мудрый человек. Он дополнил выдержки из сутр своими примечаниями, тщательно подготовил доклад, чтобы вручить его государевым чиновникам. Всюду, где были неясности, он сопроводил выписки из сутр своими толкованиями, и не было в том никакой вины — ведь он побуждал к вере и монахов, и мирян.

Эти записи сутр, то короткие, то пространные, сам Будда называет своим подаянием людям: они — истинное подаяние Законом. А значит, нужно чтить их золотые слова. Это соответствует смыслу введения к «Величальной песне о будде, явленном воочию» наставника Дзэндо. Он пишет: «Если даже человек, чьи пороки тяжки, а задатки тупы, пропускает сквозь себя другие учения, не удерживая их, то хранилище заклятий-дарани всё же может принести ему пользу. Так тяжелобольного, если ему не помогают другие лекарства, лечат чудесным снадобьем, жертвенным маслом. Эти заклятия мгновенно рассеивают неведение и помогают пробудиться к нирване». Конечно, возрождение в Чистой земле должно быть лёгким. И величание будды длиной в шесть знаков удержать легко — но есть также и заклятие в один знак А, и его ещё проще выучить даже человеку, тупому по своим задаткам.

Далее. Памятование о будде всецело опирается на силу Другого. Истинные слова опираются на три силы. Как сказано, «хранящие эту сутру о памятовании сто жизней проведут на небесах». Истинные слова даже в пору последних сроков Конца Закона могут и должны приносить пользу и выгоду — как угли от костра Будды. Поэтому когда приверженцы памятования называют учение Сингон «путём мудрецов» и объявляют его бесполезным — едва ли это можно принять! Хотя и говорят, что памятование основано на силе Другого, но собственная сила тоже есть. Значит, сил уже две. Школа Сингон признаёт три силы: «силу собственных заслуг, силу принятия дара от будд, пришедших своим путём, и силу объемлющих вещных миров». Если сравнить, то гвоздодёр — это будет сила принятия дара от будд, опора — сила вещных миров, а мои руки — сила собственных заслуг. С помощью гвоздодёра можно легко выдернуть даже большой гвоздь — и так же здесь: человек, чьи пороки тяжки, может сам избавиться от них. Я не слышал о таком сравнении у древних, сам его придумал.

Памятование о будде и истинные слова полностью подходят друг к другу, толкования их ни в чём не расходятся, и это может укрепить нашу веру. И напротив: те, кто враждует, обычно ничего не добиваются. В нашем веке люди из школы Чистой земли на Западных холмах, как я слышал, переняли обычаи школы Истинных слов. Это весьма естественно. В той передаче учения Сингон, какую я получил, изучали и возглашение имени будды Амиды длиной в шесть знаков, и знаки-зёрна пяти будд, всё это — как истинные слова. В самом деле, единый знак А полностью содержит в себе нутро и сердцевину всех истинных слов. Если глубоко изучить это, то любые слова — как звуки, производимые языком, как образы в уме, как части связной речи, как высказывания в разговоре — всё это Истинные слова. Почему же имя будды не может быть Истинным словом?

Если в целом толкуют вечное постоянство тела Закона, то говорят, что из века в век ничто не исчезает; если учат, что всё сохраняется и ничто не забывается, то из жизни в жизнь ничто не бывает забыто. Знак А в одно мгновение превосходит всё подвижничество в трёх неисчислимых нескончаемых веках; хранилище драгоценностей пяти видов йоги открывается в созерцании сердца за один раз, и коль скоро есть Истинное слово длиной всего в один знак, то его изучить легко даже человеку, чьи задатки тупы. Если есть исконная полнота, даже человеку с тяжкими пороками нетрудно обрести её. Пусть бы мудрость была и поверхностна, но если вера в сердце глубока, польза и выгода не ничтожны. Хотя бы даже созерцание и памятование были небрежны, но если есть сила принятия дара, легко прийти к достижению цели. Вблизи — возродишься в странах Спокойного Взращивания или Полноты Знания, вдали — переселишься в мир Вместилища-Цветка Тайного Величия. А ещё — в нынешней жизни избавишься от бедствий и помех, а в будущей обретёшь просветление. Почитаешь землю-страну — итог будет ясно зримым, поминаешь умерших — польза и выгода будут превосходными. Тайное хранилище внутреннего свидетельства будд, пришедших своим путём, учит о мгновенном озарении для всех живых существ. Если завязана хотя бы слабая связь — нужно стараться, даже когда это трудно!

Примечания

II–8

Почитание будущего будды Мироку у Мудзю связывается со школой Сингон — и это соответствует обычаю японской буддийской общины. Здесь обряды, обращённые к Мироку, разрабатывались в основном в «тайном учении». Одним из главных центров почитания будущего будды в Японии была гора Коя с храмами школы Сингон и знаменитым кладбищем (ср. рассказы I–3, I–4). О будущем будде говорили в связи с «последним веком», предстоящим разрушением мира и появлением нового, где будет проповедовать Мироку. Вместе с тем, в отличие от Китая, в Японии сравнительно слабо были разработаны представления о приходе Мироку в нынешний мир (где, будто бы, уже начинается новый век) — и до конца XIX в. не было ни одного сколько-то широко известного проповедника, который бы объявил себя буддой Мироку. Скорее, почитание будущего будды было нацелено на то, чтобы возродиться на небе Тосоцу, где Мироку пребывает сейчас, и когда придёт срок, вместе с ним вернуться на землю. См.: [Трубникова, Бачурин 2009, 244–246]. О небе Тосоцу ср. рассказ I–1.

Название Явата относится к местности Ивасимидзу близ Столицы, где находился храм-святилище Ивасимидзу Хатимангу (Явата — японское прочтение двух знаков, которыми пишется имя бога Хатимана). Хатиман в этом святилище почитался как защитник правящего рода и отождествлялся с древним государем Одзином. Обряд здесь был двуединым, и жреческим, и монашеским, коль скоро и самого Хатимана именовали «великим бодхисаттвой».

О монахе Юйсимбо ничего не известно кроме этой истории; она пересказывается в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны».

Школа Сингон делилась на множество направлений: обрядовые знания принято было передавать изустно, так что каждая из линий наследования от учителя к ученикам существовала в большой мере самостоятельно. Ветвь Хиросава выделилась в начале X в., основной упор она делала на «тайные» посвящения для самых знатных особ: высших сановников, государевых ближайших родичей и самих государей. Внутри этого направления школы Сингон, в свою очередь, обособилась линия молельни Ходзюин.

На небе Тосоцу (санскр. Тушита) пребывает не только Мироку; все будды перед своим сошествием в земной мир тоже какое-то время проводят там. Буддийская космография выделяет на этом небе «внутренние молельни», найин, и «внешние молельни», гэин. На храмовых картинах небо Тосоцу выглядит похожим на большой храм: здесь, в отличие от страны Высшей Радости будды Амиды, мало деревьев и прудов, но много зданий. Пространство делится стеной на внутренний квадрат и внешнее поле, тоже огороженное. Хотя всё небо Тосоцу считается «чистой землёй» будущего будды, но в собственном смысле «чисты» только внутренние молельни, а внешние находятся в мире желаний, и рождение в них не означает спасения: исчерпав плоды благих деяний, существо, рождённое здесь, может вернуться в дурные миры. Впрочем, этого нетрудно избежать, так как обитатели неба Тосоцу слышат наставления будущего будды и с лёгкостью могут вести праведную жизнь.

«Достиг йоги в видимом мире»: понятие, юга, санскр. йога, в буддийских текстах многозначно. Его в ряду важнейших индийских понятий (нирвана, бодхи и др.) китайские переводчики чаще транскрибировали, чем пытались перевести. Здесь оно, скорее всего, означает единение подвижника с будущим буддой в ходе обряда. О том, как эта связь может проявляться, Мудзю говорит в рассказе I–3. Совершая «тройное таинство», монах телом и голосом уподобляется тому существу, к которому обращён обряд. Тождество возникает также и на уровне мысли, и это позволяет подвижнику видеть вокруг себя не земной мир, а чистую землю, в данном случае — небо Тосоцу.

В восточных землях, поблизости от Ставки в Камакура, в XIII в. проповедовали многие наставники «тайного учения», в том числе из школы Сингон. Но большее влияние здесь имели монахи из школы Тэндай (с её особыми «таинствами») и из движения Сингон-Рицу (соединявшего «таинства» с подробной разработкой учения о заповедях). В Столице, как и в городе Нара, «тайное» обучение в школе Сингон было более закрытым, чем на востоке: попасть к ученики к знаменитому учителю незнатный человек со стороны мог лишь при очень удачном стечении обстоятельств. Наставник, Юйсимбо в этом смысле был исключением. В Столице «тайное» обучение велось в храмах Тодзи, Ниннадзи, Дайгодзи и других, среди учителей и учеников было много представителей высшей знати.

Хотя всюду в этом рассказе говорится о могуществе «Истинных слов», они же мантры, Мудзю, описывая само чудо, не приводит эти слова, недоступные непосвящённым, но указывает на жест чудотворца — «печать» (ин, санскр. мудра), особое положение рук. Ср. рассказ VII–20. Исходя из учения о «тройном таинстве», слово, жест и мысль в обряде неразделимы.

«Медовая роса», канро, санскр. амрита, — чудесное вещество, пища богов на небесах. В буддийских текстах часто говорится о её несравненной сладости.

Исполнитель таинства звонит в колокольчик, приглашая почитаемое существо прибыть к месту обряда, а затем — провожая его. Кончина во время обряда для монаха считалась завидной участью (в отличие от жреца, чья смерть оскверняла святилище). О посмертной судьбе учителя ученики, видимо, узнали в вещих снах или видениях наяву, как это случается в других рассказах у Мудзю.

Годы Просвещения Навеки, Бунъэй — 1264–1275.

О мандалах Мира-Чрева и Мира-Жезла см. рассказ I–1. Эти два вида изображений в «таинствах» показывают мир таким, каким его видит вселенский будда, с точки зрения «замысла» или «мудрости». Подвижник при обряде сосредоточивается на мандале, постепенно заполняя её чертёж образами будд, бодхисаттв, небесных богов и прочих существ. Юйсимбо здесь отождествляет Мироку со вселенским буддой Дайнити с мандалы Мира-Чрева. Похожим образом строятся обоснования многих других обрядов: коль скоро Дайнити пребывает в каждом существе как его истинная сущность, то он тождествен и человеку, и будущему будде, а значит, через него эти двое тождественны друг другу

«Высокие предки, великие учителя», ко:со дайси — прежние наставники школы Сингон.

«Сутра о восхождении Мироку» («Мироку дзё:дзё:-кё:», ТСД 14, № 452) повествует о том, кем был Мироку в прошлых жизнях и как он взошёл на небо Тосоцу. Сутра задаёт правила для созерцания этого неба при обряде.

Перед «тремя собраниями» Мироку будет проповедовать, когда в будущем придёт в земной мир. Под деревом с «драконовыми цветами», рю:кэ, он обретёт просветление — подобно тому, как Будда Сякамуни достиг просветления под деревом бодхи. Бодхи обычно отождествляют с ficus religiosa, какое дерево называется «драконовым», точно не известно. Не сходя с места под деревом, Мироку сразу после просветления начнёт проповедовать для первого из трёх собраний. См.: [Трубникова, Бачурин 2009, 299–301]

«Тройное прибежище», санки, — прибежище у Будды, Учения и Общины, которого ищет каждый буддист. Пять заповедей — запреты на убийство, воровство, распутство, ложь и приём опьяняющих веществ.

«По индийскому обычаю многие хотели бы возродиться на небе» — в буддийских текстах часто говорится о людях, которые ставят себе целью возродиться после смерти в блаженных небесных мирах, хотя даже боги в небесах не вечны, а значит, подвержены страданию. Истинной же целью должно быть полное освобождение из круговорота рождений и смертей. Картина мира с несколькими уровнями небес на Дальнем Востоке воспринимается как «индийская», хотя её и принимают все буддисты.

«Мир, где равно пребывают все будды» — ср. выше: каждый из будд готовится к сошествию в земной мир именно на небе Тосоцу.

«Не та страна, где терпят воздаяние»: небо Тосоцу, несмотря на разницу между его внешней и внутренней частями, — это всё-таки «чистая земля», дзё:до, а не «земля воздаяния», хо:до. Конечно, для возрождения здесь нужно накопить заслуги, пусть и небольшие, и в этом смысле рождение на небе тоже происходит по закону воздаяния. Но устройство этого неба определяется обетами будд, а не помрачённым сознанием смертных существ (как устройство ада зависит от грехов каждого из узников).

Страна Спокойного Взращивания — она же страна Высшей Радости, чистая земля будды Амиды. По Мудзю, её преимущество в том, что из неё уже нет возврата в дурные миры, зато возродиться в ней сложнее, чем на небе Тосоцу.

«Трактат о Чистой земле» («Дзё:до-рон», ТСД 26, № 1524) приписывается Васубандху (IV в.), одному из крупнейших буддийских мыслителей Индии. В этом трактате разбираются причины для возрождения в стране Высшей Радости.

Донран — Тань-луань (ок. 476–572), китайский наставник амидаистского учения. Он комментирует книгу Васубандху в «Толковании к трактату о возрождении в Чистой земле» («Дзё:до о:дзё:-рон тю:гэ», ТСД 40, № 1819). По Тань-луаню, стремиться к возрождению ради своего собственного счастья значит ничего не добиться: возрождаются в Чистой земле будды Амиды только те, кто стремится к спасению всех.

Вопрос о том, нужно ли для возрождения в Чистой земле будды Амиды обрести сначала «просветлённое сердце» (бодайсин, санскр. бодхичитта), был в японском амидаизме XIII в. очень острым. Учение Хонэна (см. рассказ I–10) многие его последователи понимали так, что для возрождения не нужно ничего кроме изустной молитвы. За это Хонэна и его учеников критиковали. Мёэ в «Колесе опровержения ложных взглядов» доказывал, что Хонэн на деле не следует китайским источникам учения о Чистой земле, хотя и выказывает им уважение, — ведь они говорят о необходимости обрести «просветлённое сердце», а Хо:нэн этого не признаёт. На критику ответил ученик Хонэна Синран в книге «Учение, подвижничество, вера и свидетельство»: по Синрану, возрождение достигается исключительно «силой Другого», то есть силой будды Амиды, но это не значит, что в человеке не раскрывается «просветлённое сердце»: просто этим человек обязан не себе самому, а всё тому же будде. Мудзю же здесь лишний раз показывает, как важно иметь широкий выбор путей: если кто-то считает обретение «просветлённого сердца» слишком сложной задачей для испорченных людей «последнего века», то для него открыта другая чистая земля, небо Тосоцу, где такого предварительного условия нет.

Вместилище-Цветок Тайного Величия, Мицугон кэдзо:, — название всего мироздания, мыслимого как чистая земля вселенского будды Дайнити. Согласно «тайному учению», на самом деле вне земного мира нет никаких небес и счастливых стран: всё это один и тот же мир, просто увиденный с разных точек зрения. В этом смысле с учением Сингон согласны такие амидаисты, как Гэнсин из школы Тэндай, учивший, что страна Высшей Радости пребывает в собственном сердце каждого человека.

Дальше Мудзю поясняет разницу между чистыми землями Мироку и Амиды исходя из того, что Амида отождествляется с главным буддой мандалы Мира-Жезла (уровень «плода», результата), а Мироку — с тем же буддой мандалы Мира-Чрева (уровень «причины»). Небо Тосоцу не мыслится настолько отдельным от земного мира, как страна Высшей Радости, и в этом смысле учение о нём более «истинно»; вместе с тем, оно и «условно», потому что возрождение на небе всё-таки понимается как перемещение из одной части мира в другую, а не как смена точки зрения.

«Тридцать семь будд и бодхисаттв» — пять будд и тридцать два бодхисаттвы на мандале Мира-Жезла, см. схему. Будду по имени Неизмеримое Долголетие, Мурёдзю, санскр. Амитаюс, он же Амида, изображают на этой мандале с западной стороны от центра. Его окружают четверо бодхисаттв, чтимых в «тайном учении». Мудзю приводит ту версию «таинств», по которой эти четверо отождествляются с более широко почитаемыми бодхисаттвами — Каннон, Мондзю, Мироку и Дзидзо.

«Будда с курчавыми волосами — это и есть будда в образе монаха»: будд, в том числе и Мироку, изображают с непокрытой головой, но не бритой по-монашески (как у бодхисаттвы Дзидзо), а коротко стриженной и курчавой. Историки видят в этом наследие эллинистического влияния на искусство Индии: возможно, короткие кудрявые волосы буддийских статуй восходят к причёскам богов и героев в древнегреческом искусстве.

Хакуи и Сикусэй — китайские Бо И и Шу Ци, добродетельные братья, сыновья правителя. Они не смогли жить в неправедном государстве, удалились на гору Шоуян (яп. Сюё), и умерли с голоду. Братья упоминаются в «Беседах и суждениях» Конфуция и множестве других китайских источников.

На горе Мэндзё, кит. Мяньшань, укрылся Цзе-цзы Туй со своей матерью, после того как не получил от князя заслуженной награды. Беглецов разыскивали, но так и не нашли. Их историю рассказывает в «Исторических записках» Сыма Цянь (глава XXXIX, «Наследственный дом княжества Цзинь»).

Кёю, он же Сюй Ю, праведный муж времён древнейшего китайского государя Яо, получил предложение править Поднебесной, но отказался и стал отшельником. Когда к нему снова явились звать его на царство, Сюй Ю опять отказался, да ещё и пошёл к реке Иншуй, чтобы промыть уши после услышанного. Как раз в это время другой отшельник — Софу, кит. Чао Фу — гнал бычка на водопой. Узнав, почему Сюй Ю моет уши, Чао Фу увёл своего бычка пить выше по реке, ибо счёл воду испорченной (ведь Сюй Ю сам был виноват, что не смог окончательно удалиться от государственных дел).

«Мудрецы» здесь — кэннин, «святые» — сэйнин. И о бодхисаттве Мироку, и о будде Амиде можно сказать, по Мудзю, что они «мудры», потому что покидают земной мир, и что они «святы», потому что всё-таки пребывают в этом мире.

«Рождённые четырьмя способами» — из утробы, из яйца, из слизи и путём превращения.

О горе Коя Мудзю здесь говорит, сопоставляя устройство её храмов со структурой двух мандал: Мира-Жезла и Мира-Чрева. Такое соотнесение было принято в школе Сингон.

«Буквы-зёрна», сюдзи, санскр. биджа, — буквы санскритского письма, которыми записываются мантры. У каждого из почитаемых существ есть такая буква. Существует способ изготовления мандалы, при котором она заполняется не изображениями будд, бодхисаттв и прочих существ, а их буквами.

Конгосатта, санскр. Ваджрасаттва, — бодхисаттва, чтимый в «таинствах», собеседник будды Дайнити в «тайных» сутрах.

Каннон с жемчужиной исполнения желаний, Нёирин-Каннон, — один из способов изображения бодхисаттвы Каннон: в образе прекрасного юноши или девушки с шестью руками, в венце на голове и с большой жемчужиной в одной из рук.

В «Сутре о шести переправах» («Року харамицу-кё:», ТСД 17, № 778) речь идёт о «переправах», санскр. парамита, уровнях совершенствования бодхисаттвы. См. подробное их описание в рассказе Xа–5.

Обычно буддийский канон делится на три большие части: проповеди Будды (сутры), уставы (виная) и рассуждения (трактаты, абхидхарма). Здесь выделяются ещё две части: книги о запредельной премудрости (праджня-парамита) и заклинания (дхарани). При таком подходе «тайное учение» оказывается самостоятельной «колесницей», третьей после Малой колесницы (хинаяны) и Великой колесницы (махаяны), в этом случае третью колесницу называют мантраяной, Колесницей мантр, или ваджраяной, Алмазной колесницей. Чаще, правда, и книги праджня-парамиты, и заклинания относятся к хранилищу сутр.

Сравнения с молоком и молочными яствами часто встречаются в буддийском каноне: они восходят к обиходу индийской общины и к древней религии Индии, где из молока готовили особое масло для жертвоприношения. Хотя последователи Будды и не признают обряд жрецов-брахманов, но ссылаются на него как на хорошо всем знакомый. Буддисты Дальнего Востока воспроизводят эти сравнения, хотя в китайских древних жертвоприношениях молоко не задействовалось. А в Японии молочного животноводства вообще почти не было, и такие вещества, как сливки и масло, здесь представляли по большей части лишь теоретически. И всё же «жертвенное масло», дайго, самое совершенное снадобье, японцы упоминают часто.

По расчётам в разных буддийских текстах, время Правильного Закона длилось пятьсот или тысячу лет после ухода Будды в нирвану, затем ещё тысячу или пятьсот лет сохранялось Подобие Закона, после чего на десять тысяч лет настала эпоха Конца Закона, она же «последний век». См. подробнее здесь. В Японии обычно считали, что Будда ушёл в нирвану в 949 г. до н.э., так что «последний век» начался или в 552 г. (когда впервые при дворе японского государя обсуждался вопрос о принятии буддизма), или же в 1052 г. (когда начался закат блистательной эпохи, соотносимой с регентами и канцлерами из рода Фудзивара).

«Государь нашей страны и высшие сановники проходят окропление головы» — то есть принимают буддийское посвящение в «таинства». Такой обычай берёт начало со времён Ку:кая, основателя школы Сингон. Государь и его ближайшие сподвижники все считались потомками богов ками, а потому особенно мощными чудотворцами; предполагалось, что буддийские «тайные» обрядовые знания и навыки им особенно нужны. Государи и канцлеры в роли исполнителей «таинств» появляются, например, в «Великом зерцале» («О:кагами», начало XI в.). В конце XI в. и в XII в. эта роль по большей части переходит к отрекшимся государям, они же главы государева рода.

В «Великом зерцале» бывший государь Кадзан состязается в чудотворстве с несколькими монахами и побеждает. Отсюда делается вывод, что вообще люди низкого рода не могут достичь такого мастерства в «таинствах», как знатные. Вероятно, Мудзю ведёт речь о похожей точке зрения, когда говорит, что простолюдинам не принято доверять «тайное учение». С другой стороны, в Японии были знаменитые мастера «тайного» обряда, не принадлежавшие к столичной знати, например, Рё:гэн (см. рассказ I–3).

Великий учитель Кэйка — Хуэй-го (746–805), китайский наставник из храма Цинлунсы (яп. Сэйрюдзи), где учился Ку:кай в 805 г. Считается, что именно Ку:кая Хуэй-го назначил своим главным учеником, хотя учил его всего несколько месяцев. «Собрание самородных чудес» («Сё:рё:сю:») — сборник стихотворений, посланий, посвятительных записей и других малых сочинений Ку:кая, составлен его учеником в середине IX в.

«Собрание выдержек об избранном основном обете и памятовании о будде» («Сэнтяку хонган нэмбуцу-сю:», ТСД 83, № 2608) — главный труд Хо:нэна.

Держава То — название Китая по династии Тан, правившей в 618–907 гг.

Жезлы трёх видов нужны для «тайных» обрядов. Санскритское название такого жезла — ваджра. На концах жезлы имеют острия-лепестки: одно острие, три или пять. Храм То:дзи был центром школы Сингон в Столице, главные же её храмы находились на горе Коя.

Тоса — провинция на острове Сикоку. Кукай был родом с этого острова (из провинции Сануки), во всех четырёх землях острова Сикоку было развито горное подвижничество, и его основателем считался Кукай.

О том, что Кукай не умер, а пребывает на горе Коя в ожидании пришествия будды Мироку, см. рассказ I–4.

Случай с монахом Дзёгамбо (1168–1251) более кратко пересказывает Ёсида Канэёси в «Записках на досуге» (рассказ 222):

«Когда монах Дзёган из Такэдани посетил принявшую постриг государыню Кинко, она спросила его: “Из заупокойных служб какая самая лучшая?” Дзёган отвечал: “Следует чи¬тать молитвы "Комё Сингон" и "Хокёин дарани"”. Впоследствии ученики пеняли ему: “Зачем ты сказал ей так? Сам же говоришь, что нет ничего лучше, как повторять имя буд¬ды Амида”. Дзёган сказал: “Вы правы, в на¬шей школе именно так и считается. Но толь¬ко сколько я ни старался найти сутру, в ко¬торой говорится, что возглашение имени будды Амида поможет покойному, найти так и не смог. А если бы Кинко спросила меня, на каком основании возглашение имени Будды сможет помочь покойному? А вот молитвы, что я назвал, в сутрах поминаются”» (перевод А.Н. Мещерякова [Ёсида Канэёси 2009, 167]).

У Мудзю не говорится, кто именно задал вопрос монаху, ясно только, что вопрос исходил из государева дворца. В «Записках на досуге» спрашивает государыня Кинко, одна из жён государя Гофукакусы.

Хотя кажется очевидным, что цель «памятования о будде» — обеспечить наилучшую посмертную участь, но обычно молитву «Слава будде Амиде» читали ради будущего возрождения тех, кто жив сейчас. Может ли она использоваться как поминальная — вопрос непростой, хотя в рассказе II–3 эта молитва у камакурской знатной госпожи вызывает чёткие ассоциации с похоронами. Дзё:гамбо: называет другие широко известные в Японии простые обряды, проводимые живыми ради умерших.

Первое из заклятий обсуждается в «Сутре о заклятии печати драгоценного ларца» («Хо:кё:ин-дарани-кё:», ТСД 19, № 1023). Заклятие устанавливает связь между телом умершего и останками земных тел всех будд и через эту связь выявляет в умершем природу будды. Ср. II–1.

«Истинное слово лучистого света» «Ко:мё: сингон», — мантра, сопровождавшая обряд «принятия дара через песок», дося кадзи. Мантру произносили над песком, а потом его рассыпали близ ложа умирающего или на могиле умершего. Обряд основан на «Сутре истинного слова божественных превращений Непустых Силков» («Фуку:кэн дзимпэн сингон-кё:», ТСД 20, № 1092) В Японии учение об этом обряде подробно разработал Мё:э в начале XIII в., см. здесь.

Десять пороков, дзю:аку — свойства человека, совершающего пять дурных дел: убийство, воровство, прелюбодеяние, ложь, приём опьяняющих веществ (эти дела противоречат пяти заповедям), а также такие пороки, как пустословие, злословие, алчность, гнев и ложные взгляды. Пять замутнений, годзёку, — признаки близящегося крушения мироздания: 1) «замутнение времени» (войны, голод и иные бедствия); 2) «замутнение взгляда» (порча умов); 3) «замутнение от заблуждений и страстей» (усиление людских страстей и желаний); 4) «замутнение живых существ» (уменьшение размеров их тел, ослабление зрения, слуха и т.п.); 5) «замутнение жизни» (постепенное сокращение жизненного срока). См. их описания у Васубандху [Абхидхармакоша 1994, 194–196].

«Если встретится с мудрым другом, десять раз сам возгласит молитву и дождётся пришествия будды в смертный час» — обо всём этом говорится в сутрах о Чистой земле, см. рассказ I–10.

Вода с восемью благими свойствами — чистая, прохладная, сладкая, нежная, ласковая, спокойная, утоляющая жажду, голод и другие страдания, питающая благие задатки. Такова вода в прудах страны Высшей Радости [ИСКБ 1999, 86].

Помощник будды — бодхисаттва из числа тех, кто при сошествии нового будды на землю помогает ему «выйти из дому», пройти путь подвижничества и обрести просветление.

«Сутра о непустых силках» — сутра, в которой говорится об «истинном слове лучистого света», см. выше.

«Величальная песня о будде, явленном воочию» («Хандзю:сан», ТСД 47, № 1981) — сочинение Шань-дао, китайского наставника учения о Чистой земле. Здесь хандзю: — запись санскритского пратьюпанна, «нынешнее время». В песне речь идёт о сосредоточении на будде, который является подвижнику здесь и сейчас, в настоящем времени. О Шань-дао см. рассказ I–10.

«Сто жизней проведут на небесах» — цитируется один из переводов «Большой сутры о Чистой земле» (ТСД 12, № 360, 279а).

«Путём мудрецов» амидаисты вслед за Шань-дао называют все другие учения кроме «пути Чистой земли»; в их устах «путь мудрецов» — название для учений, бесполезных в «последнем веке».

На Западных холмах, Нисияма, к западу от Столицы, действовала амидаистская община во главе с последователями ученика Хонэна, монаха Сёку (1177–1247). Община считала правильным постоянно «памятовать о будде», то есть произносить слова «Слава будде Амиде» как можно чаще, однако не отвергала и другие обряды. Из приверженцев «исключительного» амидаизма община Западных холмов после гонений на Хонэна первой сумела снова добиться покровительства государя и его двора.

«В той передаче учения Сингон, какую я получил, изучали и возглашение имени будды длиной в шесть знаков, и знаки-зёрна пяти будд, всё это — как истинные слова» — то есть молитву «Слава будде Амиде» (На-му А-ми-да буцу, пишется в шесть знаков) в этой традиции «таинств» причисляли к мантрам. О «знаках-зёрнах» см. выше; пять будд — вселенский будда Дайнити и будды четырёх сторон света, окружающие его на мандале Мира-Жезла.

Знак А, адзи, — самая короткая мантра, состоит из одного лишь звука «а». В «тайном учении» говорится, что звук «а» содержится во всех звуках, как природа будды — во всех существах и вещах. Поэтому А — не только самое простое «истинное слово», но и самое главное. Учение о знаке А в Японии в XII в. разрабатывали Какубан из школы Сингон, не известные по именам наставники школы Тэндай в «Собрании главных нитей исконной основы» (Хонри дайко:-сю:), а также другие мыслители.

Пять видов йоги, госо: юга, в «тайном учении» — пять состояний подвижника: 1) просветлённое сердце дхуты, дзуда бодайсин, где дхута — строгое соблюдение заповедей; 2) просветлённое сердце упражнений, сю: бодайсин; 3) становящееся алмазно-прочное сердце, дзё: конго:син; 4) правильное алмазно-прочное сердце, сё: конго:син; 5) полнота тождества с буддой в теле Закона, хоссин эмман.

Достижение цели, сицудзи, санскр. сиддхи, — окончательное раскрытие природы будды в человеке, обретение всех чудесных свойств, полное тождество с буддой.

Свиток II рассказ 9

Бодхисаттва принимает на себя страдания за других

菩薩代受苦事, Босацу дайдзюку-но кото

[124–128]

Ясно зримый итог Закона Будды — это вот что такое. Известно: польза и выгода от бодхисаттв обширна и велика, и когда живые существа тонут в пучине бед и страданий, чудесный отклик на мольбы не медлит. Однако страдальцев много и конца им нет. Бывает, что человек надеется на будд и бодхисаттв, но зримого отклика не получает. В сердцах простых глупых людей от этого рождаются сомнения, и их трудно разрешить. Но попробуем понять, отчего так получается, вникая в смысл сутр и трактатов, опираясь на толкования старинных достойных мужей.

Все живые существа совершают те деяния, к каким ведёт их собственное сердце. И за каждое из деяний им воздаётся страданием. Говорят: хотя бы деяние свершилось сто и тысячу нескончаемых веков тому назад, оно всё равно не забывается: причина порождает последствия, и в свой черёд приходит воздаяние. Бодхисаттвы вершат свои дела сообразно обетам — но как бы ни хотели они помочь, разве это легко? Ибо сказано: даже божественные силы не победят силу твоих собственных деяний. Если бы возможно было спасение без причины — все живые существа могли бы избежать страданий.

Поэтому достойные мужи древности, когда объясняли, что значит «принимать страдания взамен других», выделяли семь значений.

Во-первых, это милосердие, о котором радостно думать. При этом сострадать – не значит непременно страдать самому. Такие радостные мысли приходят к бодхисаттве в ту пору, когда сердце впервые вступает на путь милосердия.

Во-вторых, бодхисаттва совершает всевозможные трудные деяния ради других, создавая привходящие условия для их спасения. Это тоже называют «страданием взамен других». Силой своих благих задатков, полный милосердия, бодхисаттва дарует благо верящему сердцу живого существа, принимает на себя его страдания, проповедует Закон или же приходит в последний час к умирающему. Хотя тело Закона и не имеет собственных черт, оно откликается на давние желания тех, кто исполняет обеты. И если у живого существа благие задатки созрели, то на его молитвы приходит ответ, и оно обретает пользу и выгоду. Этот ответ и называют «привходящим условием». Помогая живому существу проявить благие задатки, его избавляют от страданий и приносят ему радость. Это можно найти в «Сутре о нирване».

Когда Будда жил в нашем мире, некая женщина верила его общине и подносила дары монахам. Один монах тяжело заболел: при таком недуге лекарством служит мясо, но мяса нигде не смогли достать. Тогда эта женщина отрезала кусок мяса от своего бедра и поднесла монаху. Тот принял лекарство и выздоровел. Женщина с трудом терпела боль от раны и повторяла: «Слава Будде, слава Будде!» — с верою в сердце. Тогда Сякамуни пришёл к ней, дал ей целительное снадобье, и боль прошла. Он проповедовал этой женщине Закон, и слушая его, она постигла Путь.

Позже она как-то пришла туда, где пребывал Будда, и завела речь обо всём этом. Будда молвил:

— Я вовсе не приходил к тебе. Я не давал тебе снадобье и не проповедовал Закон для тебя. Ты сама своим верящим сердцем привела в действие силу моих благих задатков, моего милосердия — и увидела всё это.

Вот это и есть «привходящее условие». Таковы все непостижимые высшие чудеса. Их можно уподобить солнечному теплу, что растапливает иней, лунному свету, отраженному в воде. Разве неверно, что причина непременно кроется в сердце? Нет сердца — нет и невыполнимых дел, любое дело охватывает собою все миры. Если есть сердце, есть и границы, ровного равенства нет. Польза от будд и бодхисаттв для живых существ приходит только как привходящее условие. Если нет этого условия, у живого существа, не имеющего достаточных благих задатков, не хватает сил. При этом, хотя милосердие бодхисаттвы глубоко, он не может даровать благие задатки тем существам, у кого их нет. Хотя луна и светла, её отражение смутно, если вода грязна. Хотя солнце и жарко, но иней не тает, если оно скрыто за тучами. Так же и здесь. Такова путеводная основа мироустройства. Её можно понять, наблюдая, как идут дела в мире.

В-третьих, для тех, кто усмирил страсти, и всё же получил страдающее тело, бодхисаттвы проповедуют Закон и прекращают действие прежних дурных деяний. Если уничтожить деяние-причину, уничтожится и страдание-плод, и это тоже называют «принятием страданий взамен другого». Вот каковы путеводные основы для этого: сказано, что проповедь Закона преобразует непрерывную череду деяний.

В-четвёртых: видя, что живое существо собирается и дальше непрерывно совершать дурные деяния, прекращают саму его жизнь: оно превращается и попадает, например, в подземные темницы. Это тот случай, когда происходит полная перемена судьбы.

В-пятых: если сердце впервые устремилось к просветлению, то пусть оно и постоянно пребывает на дурных путях, даже в мире голода и жажды, всё равно тело его может стать огромной рыбой и напитать голодающих.

В древние времена почитаемый Сякамуни родился огромным змеем. Он принял заповеди поста. Когда он спал днём, на шкуре его блестели золотые узоры. Некий охотник задумал ободрать с него шкуру. Змей проснулся и хотел изрыгнуть яд, чтобы отравить охотника. Но подумал: я теперь принял заповеди поста, я не должен убивать человека! — и вытерпел страдание, и позволил содрать с себя шкуру. Насекомые во множестве облепили его и поедали его плоть, но он произнёс обет: пусть все живые существа, кто поедает меня, в будущем обретут переправу к спасению! В итоге жизнь его кончилась, а позже, благодаря связи с ним, все те насекомые обрели переправу. Это тоже «принятие страданий взамен других».

В-шестых, коль скоро и у обетов, и у страданий истинная природа одна и та же, обет — это и есть страдание, а страдание — это и есть обет, и это называют словом «замена».

В-седьмых, для бодхисаттвы все миры Закона — его тело, для него нет разницы между «своим» и «чужим», и страдания всех живых существ — это его страдания. Это и называется словами «принять взамен». Остальные значения входят в это, поясняют, что такое «сила решимости» и «радость мысли». Поистине, должна быть польза от второго, «привходящего условия», и от четвертого и пятого — «принятия страданий взамен других»! Исходя из этого можно понять путеводные основы, по которым чудесный отклик приходит или не приходит, и если да, то как скоро обретается польза и выгода.

Есть вот какое сравнение: склонности и задатки живых существ подобны дереву, а милосердие бодхисаттвы подобно огню. Огнём сжигают дрова: пламя, поднесённое извне, подобно привходящему условию. Внутри дерева есть сила, которая поддерживает огонь. Если учитывать только привходящее условие и не учитывать внутренний огонь, то дерево всё равно горит независимо от того, сухое оно или влажное. Но если учитывать внутренний огонь, то мы поймём, почему скорость горения будет неодинаковой. Подобно этому сила милосердных обетов будд и бодхисаттв равно проявляется во всех живых существах, но когда склонности у живого существа сырые, чудесного отклика нет. «Сырые» — это значит, есть помехи, влага грехов и пороков, и оттого огонь милосердия не разгорается. Вера в сердце слаба, мудрого понимания ещё нет — таков образ сырого. В сыром дереве огонь не разгорается — так же и здесь. Если же вера и понимание на самом деле есть, то они не остаются без чудесного отклика. Так, если поджечь сухое дерево, огонь разгорается легко. В сердце живого существа есть природа будды — как в дереве есть природа огня. Как дерево постепенно высыхает, так в человеке рождаются добрые задатки. Сила обетов будд и бодхисаттв подобна огню, привходящему извне. Хотя внутри дерева и есть природа огня, без этой уловки она не проявляется. Хотя и есть условие — огонь — но без природы огня оно опять-таки не может проявиться. Точно так же, хотя живое существо и имеет природу будды, без милосердных уловок будд и бодхисаттв она проявиться не может. Такая связь причин — путеводная основа мироустройства. Можно найти это сравнение в сутрах и трактатах.

А значит, веря в то, что внутри каждого из нас изначально есть истинная сущность, природа будды, и надеясь на чудесную силу милосердных обетов будд и бодхисаттв, что привходит извне, живые существа уходят с дурных путей и возрождаются в чистых землях. Сменяют тела глупцов на тела будд — так может и должно быть. Нужно и можно особенно надеяться на вмешательство извне, способное победить наши страдания. Когда огонь разгорается всё ярче, в нём уже сгорает и сырое дерево: так в храмах и всюду, где процветает закон Будды, даже те, кто ещё только вышел из дому, деятельно продвигаются к цели. Это зависит от силы связей. Правда, если покинуть храм, отдалиться от своих же собственных благих задатков, то решимости следовать Закону Будды не будет. Можно поджечь и сырое дерево, но если его вытащить из огня, оно вскоре погаснет. Так же и здесь. Ибо внутренний огонь действует слабо. Но со временем и сырое просыхает. Нужно и можно, хотя бы и с трудом, продвигаться к благой связи с буддами. Нужно накапливать благо. Если человек, накопивший благо, даже и утратит благую связь, он не отбросит Закона Будды. Если даже сухое дерево вытащить из огня, оно всё равно будет гореть — так же и здесь.

Если так понять порождение и созревание способностей и срок чудесного отклика, не должно остаться путаницы и сомнений насчёт милосердных обетов будд и бодхисаттв. Только высушив влагу грехов и помех, можно удержать в себе огонь милосердного обета. Если есть сила собственных благих задатков, нет сомнений в пользе от отклика будд. Пока постепенно укрепляешь веру в сердце — незачем сомневаться в преобразующих указаниях Великого святого!

Примечания

II–9

«Ясно зримый итог», ко:гэн-но кэтиэн, подтверждает, что спасение по Закону Будды возможно. Его можно понимать и так, что человек, правильно живя и мысля, меньше страдает, ибо не создаёт себе причин для страданий. Здесь наблюдается безличное действие закона воздаяния. Но часто этот «зримый итог» понимают так, что человек получает милосердную поддержку от почитаемых существ, выраженную в «чуде», «чудесном отклике», канно:, на мольбы о помощи. Но если милосердие будд и бодхисаттв всеобъемлюще, если они дали обет спасти всех, — то почему одним людям они помогают, а другим нет? Разбирая этот трудный вопрос, Мудзю, как и другие буддийские наставники, указывает, что «чудес», по сути дела, не бывает — все они закономерно происходят по тому же закону воздаяния, и помощь приходит только к тем страдальцам, кто собственными делами подготовил её приход. Поэтому вмешательство почитаемого существа в дела человека может считаться только «привходящим условием», дзо:дзё:эн, санскр. адхипати-пратьяя, оно же «условие вмешательства».

Откуда Мудзю берет рассказ о самоотверженной мирянке времён Будды, точно не установлено; похожие истории есть во многих текстах. «При таком недуге лекарством служит мясо» — хотя монахи и не едят мясного, устав разрешает принимать его в исключительных случаях в качестве лекарства. В Японии XIII в. известно было поверье, будто человеческим мясом можно вылечить прокажённого (под «проказой» мог пониматься любой недуг с тяжёлыми кожными поражениями). В жизнеописании монаха Мё:э есть эпизод, где он пытается отрезать у себя кусок мяса для такого больного, но пока ищет достаточно острый нож, больной куда-то исчезает.

Цитируемое место из «Сутры о нирване» — ТСД 12, № 374.

Источник истории о Будде-змее также не установлен. Возможно, это «Сутра о мудрости и глупости» («Гэнгу:-кё», ТСД 4, № 202, 366а–с), глава XV — рассказ о звере с золотой шерстью по имени Кюнда (яп. Кёда). Царь видит этого зверя во сне и отправляет охотников на поиски; один охотник, измученный и почти умирающий, находит зверя, и тот жалея человека, даёт себя убить, а потом тело зверя пожирают насекомые — и обретают спасение. См. русский перевод тибетской версии этой сутры: [Сутра о мудрости и глупости 2002, 94–98].

Свиток II рассказ 10

Связь с Законом Будды не напрасна

佛法之結縁不レ空事, Буппо:-но кэтиэн мунасикарадзу-но кото

[128–131]

На горе Коя человек по имени Нансёбо, он же смотритель Какукай, в недавнее время прославился как знаток учения тайной школы. Задумав узнать, кем он был в своих прежних жизнях, он обратился с молитвой к Великому учителю Коб:. Тот указал ему семь его предыдущих рождений:

— Вначале ты был крошечной устрицей в море к западу от храма Тэнно:дзи. Тебя подхватило волной и вынесло на берег, какой-то малыш подобрал тебя и пошёл к Золотому залу. Ты слышал звуки величальной песни в честь углей от костра Будды, и потому после смерти родился псом храма Тэнно:дзи. Ты всё время слышал голоса монахов, читавших сутры и заклятия-дарани, и потому возродился быком. На тебе перевозили кипы бумаги для «Большой сутры о мудрости-переправе», и потому ты возродился конём. Ты возил паломников в горы Кумано, то есть и сам совершал паломничества, и потому родился человеком — фонарщиком. Ты постоянно поддерживал огонь в храмовых фонарях и освещал людям дорогу, и потому благовоние мудрых деяний понемногу курилось в тебе. Так ты возродился служителем внутренней молельни на горе Коя; до твоего слуха всегда долетали звуки обряда, тройного таинства, перед взором твоим курился дым подвижничества, и в этот раз ты возродился смотрителем.

Слыша такое — можно понадеяться на связи, завязанные с Законом Будды!

В одной из книг устава есть такой рассказ: в пору, когда жил Будда, змея выползла из пруда послушать, как Сякамуни проповедует Закон. Пока она слушала, её, незаметную в траве, нечаянно убил пастух, раздавив своим посохом. Благодаря связи, завязанной при слушании Закона, змея возродилась на небе Тори, и, применяя свои новые божественные силы, сразу же вместе с другими небожителями отправилась в паломничество туда, где пребывал Будда. Он проповедовал о причинах возрождения на небесах, и змея, как и другие небожители, внимая Закону, обрела первый плод святости.

А ещё в Индии был жрец-барамон, который продавал человечьи черепа. Когда приходили покупатели, он вставлял черепу медный стержень в ушное отверстие, и если стрежень входил глубоко, назначал большую цену, если неглубоко — малую, а если стержень не входил совсем, то не брал ничего. Жреца спросили, почему так, и он ответил:

— У всех тех, кто в прошлом слышал Закон, ушные отверстия глубоки. У тех, кто слышал его, но мало, отверстия неглубоки. А у тех, кто вовсе не слышал, отверстия непроходимы.

Люди покупали череп человека, слушавшего Закон, помещали его в пагоду и подносили ему дары — чтобы возродиться на небесах. Что уж и говорить о тех, кто сам слушает Закон Будды с верой и пониманием и подвижничает, следуя ему! Как сказано в «Сутре о младших небожителях из благих обиталищ»: «Кто слышал Закон и возвёл хулу на него, возродится в аду, а кто подносил ему дары — превзойдёт всех будд, многочисленных, как песчинки в реке Вечной».

При этом, когда книги Закона Будды рассуждают о завязывании связей, то говорят о явной пользе, и эти слова бывают очень разными. Врата учения широки, и при этом оно не выходит за пределы сутр, уставов и рассуждений. Сутры учат стойкости, уставы толкуют заповеди, а рассуждения проясняют мудрость.

Итак, для уставов главное — направляющие указания. Их суть — польза в явленном мире; они прекращают суетные помыслы, удерживают от дурных поступков, и потому, если успехи есть, но есть и упущения, устав помогает их выправить. Если есть хотя бы одно или два упущения на десяток деяний, устав предостерегает о них. Например: нельзя, чтобы монах освящал изваяние будды, возведённое на неправедно нажитые средства. Так велит устав. В «Сутре о нирване» сказано: «С помощью устава врата воздержания от дурных дел строго охраняются. Так, если монах, бику, нарушает заповеди и накапливает нечистое богатство, то хотя бы никто и не знал, какою мерой мерить его поступки, всё равно — если люди подносят ему дары, то после смерти они тоже попадут в ад. Чистые монахи не должны пить воду из одной реки с таким монахом». Если хоть в малом отступить от главного смысла учения, хранилище уставов удерживает от этого и не позволяет счесть упущение успехом. Это нужно для поддержания Закона Будды и для того, чтобы люди обретали путь и плоды его.

В сутрах, пусть даже мерило утрачено, полагаются на склонности и следуют им — в видах будущей пользы. «Сутра о десяти кругах» проповедует так: «Пусть у монаха, нарушающего заповеди, взор помрачён, пускай он ходит от одного питейного дома к другому, ведя за руку жену, а на другой руке держа своего ребёнка. Если чтишь такого монаха, как если бы то был Сярихоцу или Мокурэн, сможешь обрести счастье». В этой же сутре говорится: «Даже увядшие, цветы самбуку превосходят все другие цветы. Так и монах, даже нарушающий заповеди, всё равно превосходит последователей внешних путей». В «Сутре о созерцании ступеней сердца» мы видим: «Даже нарушающий заповеди человек с правильными взглядами — урожайное поле для страны. Даже соблюдающий заповеди, человек с ложными взглядами — дурной друг». В «Сутре о цветке милосердия» сказано: «Кто покрылся монашеским плащом, непременно обретёт освобождение». Рассказывают, что одна женщина шутки ради надела монашеский плащ. Даже если она и была монахиней, то не соблюдала заповеди — и всё же обрела плод святости по причине ношения плаща. А ещё говорят: если в опьянении у человека пробудилось сердце, готовое выйти из дому, то в итоге это становится условием для ухода в монахи, сообразного Закону.

В «Сутре великого собрания» есть сравнение с драгоценными металлами: «Когда нет золота, серебра и прочего, то даже олово считают сокровищем. Когда нет людей, обретших путь, когда нет ни тех, кто бы соблюдал заповеди, ни даже тех, кто принял бы их, а после нарушил, — тогда нужно подносить дары тем, кто всего лишь обрил голову и перекинул через плечо монашеский плащ, принял вид монаха. Нельзя притеснять их, убивать их и вредить им. Даже если они совершают грехи, по Закону нужно лишь вывести их из храма. Если государь и сановники притесняют дурных монахов, убивают их и вредят им, то мудрые и святые уходят из страны, а в ней постепенно нарастают бедствия и несчастья. Уйдя в другую страну, нужно установить границу».

Стало быть, сутры видят успехи, даже если есть упущения, и если наберётся хотя бы одно или два успешных дела на десяток, не отвергают их. Ибо видят причину для предстоящего обретения просветления, даже когда люди падают на дурные пути, подобно тем грешникам, кого чтил Никогда Не Презирающий. Говорят об «условии ядовитого барабана»: барабан пропитан ядом, и когда в него бьют, все, кто слышит его звук, падают замертво. Это сравнение для тех, кто уничтожает звук Закона, отравляя его ядом, используя для дурных дел неведения.

И только в хранилище рассуждений бодхисаттвы не различают, насколько часты успехи и упущения, насколько весомы беды или счастье. Поэтому, хотя устав и сдерживает нас, если веришь, что завязанные связи не пусты, — не забывай благих связей! Хотя и движешься вперед, следуя сутрам, нужно учитывать, какие поступки влекут за собой грехи и помехи, не совершив счастливых деяний, воздерживаться от грехов, стремиться к благу, не имеющему свойств. Здесь различие таково: только отбросив нетрудное с помощью мудрости, прикрепившись к трудному, отдалившись от упущений и обратившись к успехам, можно понять уловки, вводящие на Путь Будды. И можно не блуждать в недоумении, ведь таково устное предание наших провожатых, в нём — главный смысл святого учения. Никогда нельзя забывать об этом! Этот ясный взгляд проясняет три учения, этот ключ прозрения и мудрости открывает двери пяти хранилищ.

Примечания

II–10

Нансёбо Какукай (1142–1223) был одним из самых знаменитых наставников школы Сингон в эпоху Камакура, ему присвоили высокое звание «Мост Закона», Хо:кё:. Он разрабатывал учение о стране Тайного Величия, чистой земле будды Дайнити (ср. II–8), отождествляя её со страной Высшей Радости будды Амиды. Сохранились проповеди Какукая («Какукай Хо:кё: хо:го»), их считают одним из лучших образцов японской буддийской прозы рубежа XII–XIII вв. См.: [Трубникова. Бачурин 2009, 404–406]

Буддийские наставники учат, что обычное живое существо теряет память о своих прежних жизнях, когда переживает муки очередного рождения. Точное знание о прежних жизнях доступно только умудрённым подвижникам, богам, бодхисаттвам и буддам. В этом рассказе Какукай получает такое знание чудом – от Ку:кая, основателя школы Сингон.

Тэннодзи, он же Ситэннодзи, храм Четырёх небесных государей на берегу моря в Нанива — один из старейших в Японии храмов, его основателем считается царевич Сётоку (см. II–1). Близ этого храма паломники, направлявшиеся из Столицы на гору Коя и в горы Кумано, садились на корабли (о храмах и святилищах Кумано см. рассказ I–8). Золотой зал, Кондо:, — главное здание храма, где находятся изваяния будд и прочих почитаемых существ.

«Устрица» здесь — хамагури, Meretrix lusoria, двустворчатый моллюск, в изобилии встречается у берегов Японии. Герой этого рассказа поначалу обретает заслуги от слушания Закона Будды, затем сам (хоть и поневоле, будучи животным) помогает общине, потом возрождается человеком и продвигается вверх по ступеням храмовой карьеры.

О «Большой сутре о мудрости-переправе» см. рассказ I–6.

Появление тех или иных образов в сознании подвижника буддийские авторы называют словом «искуривание», кун/каору. Оно может относиться и к картинам внешнего мира, и к собственным действиям человека (мир, якобы не зависимый от сознания, всё равно выстраивается этим сознанием). Сравнение с благовонными курениями особенно подходит для тех зрелищ, звуков и т.д., которые способствуют вступлению на путь подвижничества.

Рассказ о змее, слушавшей Будду, скорее всего, приводится по запискам «Зерцало школ» («Су:гё:-року», ТСД 48, № 2016, 563а). Этот обширный свод разнообразных рассуждений, историй и изречений составил китайский наставник традиции чань по имени Юн-мин Янь-шоу (904–976). Сам Янь-шоу указывает, что рассказ о змее взят из некого трактата, толкующего уставы, но что это за трактат, не ясно. О небе Тори, обиталище тридцати трёх богов, см. рассказ II–6.

Источник рассказа о продавце черепов — «Дополнения к преданиям о причинах и последствиях из хранилища Закона» («Фу хо:дзо: иннэн-дэн», ТСД 50, № 2058, 322b). Барамон, санскр. брахман, — индийский жрец.

Цитируемое место из «Сутры о младших небожителях из благих обиталищ» («Сё:дзэндзю: итэнси сёмон-кё:») — ТСД 12, № 341, 130а.

«Хотя врата учения и широки, оно не выходит за пределы сутр, уставов и рассуждений» — выше в рассказе II–9 говорилось о пяти хранилищах (сутры, уставы, рассуждения, книги запредельной премудрости и книги заклинаний). Здесь Мудзю придерживается более распространённого деления канона на три части, когда последние два рода книг относятся к сутрам. Впрочем, «пять хранилищ» он снова упоминает ниже.

Рассуждение об уставах и сутрах у Мудзю перекликается с «Записями при свете светильника о конце Закона» («Маппо: то:мё:-ки», XII в.) — популярным в Японии сочинением о судьбе буддийской общины в «последнем веке». В нём приведено множество выдержек из сутр, где говорится, что монахов нужно чтить, даже если они не соблюдают свой общинный устав и остаются монахами лишь по виду и по названию. «Записи при свете светильника» почти полностью приводит Синран в книге «Учение, подвижничество, вера и свидетельство», на них ссылаются и другие авторы XIII в.

Цитируемое место из «Сутры о нирване» — ТСД 12, № 374, 401b.

Цитируемое место из «Сутры о десяти кругах» — ТСД 13, № 410, 699с. Сярихоцу и Мокурэн (санскр. Шарипутра и Маудгальяяна) — ближайшие ученики Будды.

Следующая цитата взята не из сутры, а из сборника «Сады Закона, рощи драгоценностей» («Хо:он дзюрин», ТСД 53, № 2122, 427с). В этом сборнике слова, приводимые у Мудзю, идут сразу вслед за цитатой из «Сутры о десяти кругах».

Самбуку, санскр. чампака, Мichelia champaka, — дерево с жёлтыми ароматными цветами, из которых готовят лекарства и благовония.

«Сутра о созерцании ступеней сердца» — «Синдзи кан-кё:», ТСД 3, № 159, цитируемое место не найдено.

Цитируемое место из «Сутры о цветке милосердия» (Дайдзё: хи фундари-кё:») — ТСД 3, № 158, 253а.

Монашеский плащ кэса (санскр. кашая) носят перекинутым через левое плечо, чтобы правая рука оставалась открытой. В Японии такой плащ обычно шили из лоскутов, полученных как подаяние от мирян. Рассказ о женщине, носившей кэса, восходит к «Трактату о великой мудрости-переправе» (ТСД 25, 161а–b).

«Сутра великого собрания» — «Дайсю:-кё:», ТСД 13, № 397, цитируемое место — 363b. Вот это сравнение полностью: «Истинное золото считают бесценным сокровищем. Когда же нет истинного золота, то бесценным сокровищем считают серебро. Когда нет серебра, то бесценным сокровищем считают подменное золотце, латунь. Когда нет подменного золотца, то за бесценные сокровища почитают медь красную и белую, железо, олово в сплаве с медью, свинец или простое олово. Точно так же во всех веках Будда — бесценное сокровище. Если нет этого сокровища-Будды, то наивысшим будет тот, кто постиг связи причин. Если нет постигшего связи причин, то наивысшим будет архат. Если нет архата, то за наивысших почитают всех прочих мудрых людей. Если нет и таких мудрецов, то наивысшими считают обычных людей, обретших стойкость. Если из обычных людей никто не обрёл стойкости, то наивысшими считают тех, кто в чистоте соблюдает заповеди. Если никто не блюдёт чистоты согласно заповедям, то наивысшими считают монахов-бхикшу, отклонившихся от заповедей. Если нет и таких монахов, кто отклонился от заповедей, — тогда наивысшим считается тот, кто просто обрил голову, накинул кашаю, кто лишь по имени монах».

Бодхисаттва Никогда Не Презирающий — герой XX главы «Лотосовой сутры». Всем встречным он говорит: «Я глубоко почитаю вас и не могу относиться к вам с презрением. Почему? Потому что вы все будете следовать Пути бодхисаттвы и станете буддами!» — даже если они смеются над ним и гонят его [Лотосовая сутра 1998, 265].

Ядовитый барабан, докуко, упоминается в «Сутре о нирване» (ТСД 12, 420а). В сутре сравнение имеет противоположный смысл: звук Закона Будды уничтожает заблуждения подобно смертоносному грохоту этого барабана.

Три учения — учения о должном поведении, о сосредоточении и о мудрости, три большие части буддийского Пути (за ними следует четвёртая часть — освобождение). О пяти хранилищах см. рассказ II–9: это хранилища уставов, проповедей, рассуждений, запредельной премудрости и заклинаний (санскр. виная, сутра, абхидхарма, праджня-парамита, дхарани).

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание