«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

СВИТОК III

III–1 Хорошо сказал припадочный

III–2 Человек сам решился проиграть в суде

III–3 Монах Гоннюбо беседует со своей сестрой-монахиней

III–4 «Так и не так» в беседах учителей созерцания

III–5 У знатоков устава учение и дела расходятся друг с другом

III–6 Верные слова детей

III–7 Рассказ о мудреце Коси

III–8 Рассказ о досточтимом из Тоганоо

Свиток III рассказ 1

Хорошо сказал припадочный

癲狂人ノ利口ノ事, Тэнго:дзин-но рико:-но кото

[132–141]

В одном селении человек страдал падучей болезнью. Свойство этого недуга таково: вблизи огня, воды или среди большой толпы людей больной теряет сознание, обмирает. В народе это называют припадками. Однажды на берегу большой реки с тем человеком случился обычный приступ, он повалился без памяти и упал в воду. Он не дышал, его подхватило течением и понесло, а потом выбросило на остров посередине реки. Тут припадочный очнулся, огляделся вокруг — где это я? — и понял, что вокруг со всех сторон вода.

Как я сюда попал? — пробовал он собраться с мыслями. — Я же стоял на берегу над рекою… И что было дальше? Так он вспоминал, но вдруг с ним сделался новый припадок, и он опять упал в воду.

Что же это такое? — растерянно соображал он. И молвил сам себе:

— Вот я вроде бы умер — и выжил. Ожив, я, похоже, сейчас умру. Удачно же я тогда умер! Разве плохо было умереть?

Течение в той реке было быстрое, а дно глубоко. Припадочный перестал дышать и пошёл было ко дну, должен был погибнуть, но как раз оттого, что он обмер, он не захлебнулся, и течение понесло его дальше.

На редкость хорошо он это сказал! Удивительно! Его слова относились к случаю, но по смыслу они шире: думается мне, они ухватывают самую суть нашего глубокого священного Закона — и в делах здешнего мира, и в деле выхода из мира.

Я пересказал этот случай одному наставнику Закона из горного храма. Он ответил так:

«Со мною было нечто похожее. У моего учителя, старика-монаха, поземельный начальник однажды забрал служку. Учитель упорно подавал жалобы, но без толку — хотя он и пытался судиться даже в Высшем суде в Ставке, ничего не добился. Мы, ученики, говорили ему: оставь ты эту тяжбу! Но наставник наш и вообще был упорен, а к старости совсем закоснел, никаких советов не слушал. Только возмущался и изводил себя гневом. Чтобы успокоить его сердце, я отправился к поземельному начальнику и обратился к нему:

— Мой престарелый учитель-монах рассказал мне все подробности по делу насчёт служки. Ты имел все права взять этого малого к себе. Мы, ученики, уж сколько раз просили наставника прекратить тяжбу! Но он стар, упрям, и у нас ничего не получается: он только сердится. Чтобы успокоить его, я и пришёл сюда. Хотя старик наш уже не в себе, совсем помешался, но он так решил… Я здесь лишь затем, чтобы сообщить тебе… Ты полностью прав, но если бы ты хоть что-то ему ответил… Прошу, прости, что докучаю тебе этими просьбами!

Я выговорил всё это и хотел было откланяться, но начальник меня окликнул:

— Ты, монах, понимаешь, в чём суть, и у тебя есть сердце. По-хорошему не надо бы так делать, но меня тронули твои слова: забирай этого слугу, дарю его тебе!

Я трижды почтительно отказывался, однако он настоял на своём, и я вернулся в храм с прибытком. Здесь тоже можно сказать: вышло не по-моему, я проиграл — и поэтому победил. А если бы победил, я бы проиграл. Удачно же я проиграл! Разве плохо, что вышло не по-моему?»

В точности похожий случай.

Как насчёт людей, вышедших из дому? Рассмотрим их исходя из уставов и заповедей, установленных по Закону. Когда человек, принимая монашество, уходит из семьи, бросает своё имущество, поля, волов и коней, все шесть видов домашней живности, довольствуется лишь тремя одеяниями и одной чашкой, — тогда для него вся земля между четырёх морей становится родным домом. Когда он, нищий, стоит у ворот, если он исполняет правила устава, то в любом доме, в любой семье для него всегда найдётся пища. Просторен и велик его дом! Жилище его и семья — храм и община, в полях и садах всюду зреет для него пропитание. А когда есть свой дом, то вся земля между морями — уже не твой дом. Когда возделываешь собственное поле, тогда все страны в мире – уже не твоё достояние. Поэтому можно сказать: как раз у бездомного дом есть, а был бы у него дом — вот тогда-то он был бы бездомным.

Глупы сердца людей в здешнем мире: думают, что счастье возрастает тогда, когда есть отец и мать, родичи, жена и дети, большая семья — и чем больше, тем веселее и радостнее. Но демон-убийца — непостоянство — не знает жалости, и редко кому не доводилось горько страдать в разлуке с близкими. Старые и малые равно ненадёжны, часто младшие умирают прежде старших… А когда человек бросил всех, кто ему дорог, ушёл из дому, покинул тех, кому обязан за милости, и не совершает больше тех дел, что ведут к страданиям, — вот тогда-то он и может поистине воздать ближним за благодеяния, вывести их из круговорота трёх миров. А в миру, во власти обыденных пристрастий люди думают, будто отвратиться от нынешнего века и взойти на истинный путь — напрасное и никчёмное дело. Действительно, глупые сердца!

В китайской стране То наставник созерцания Тиган в годы Воинской Доблести не раз показал себя на пути войны как искусный полководец и заслужил награду. Но в сорок лет он вышел из дому и пустился странствовать по горам. Двое старых товарищей отыскали его:

— Ты, воевода, сошёл с ума? Почему ты так живёшь?

— Вы хотите, чтобы я очнулся от безумия? Но сами вы безумны куда больше меня. Жаждать красок, тешиться звуками, стремиться к славе, радоваться почёту — все эти дела вовлекают в круговорот рождений и смертей. Как же ещё можно отдалиться от всего этого?

Так он сказал, и товарищи с сожалением оставили его.

В Индии наставник рассуждений по имени Сёгун был учеником Аннэ и Кайкэна, а у него самого учился переводчик Гэндзё. Сё:гун был сведущ и в небесных письменах, и в землеописании, во внутренних и внешних книгах, в учениях Малой и Великой колесниц. Будучи мирянином, он удалился от людей, поселился в обители Дзёриндзи и без отдыха подвижничал, ища выхода из круговорота перерождений. Великий царь Кайнити хотел сделать его наставником всей страны, жаловал ему восемнадцать больших имений, но Сёгун отказался. Его настойчиво приглашали, но он был твёрд:

— Если стану брать подношения от людей, стану беспокоиться об их делах; я же занят мыслями о том, как расторгнуть связи, вовлекающие в круговорот рождений и смертей. Как я найду время для царской службы?

И уговорить его не смогли.

Поистине, когда мы зависим от благодеяний других людей, мы становимся этими людьми, вместо того чтобы быть самими собой. Горести и печали этих людей мы принимаем как свои, мучаемся всю жизнь, надрываем себе сердце. А благодеяний или вовсе нет, или всё равно что нет, а чем их больше, тем больше и тягот. И кары грозят, и трудов много… В здешнем мире не просто нет радости, но нет даже и передышки — а раз некогда передохнуть, то некогда и позаботиться о просветлении в будущей жизни, трудно укрепиться в решимости подвижничать по Закону Будды. Не понимая этих горестей, даже не различая, в чём тут горе, мы привычно думаем, будто так и надо, понапрасну упускаем наш единственный случай — наше человеческое рождение — и в итоге возвращаемся всё в ту же убогую деревню, на три дурных пути. В самом деле — глупо!

Словами наставника рассуждений Сёгуна надо проникнуться, пропитаться до нутра. Люди, у кого есть сердце, могут и должны усвоить, что из этих слов следует. Хотя по обличию он и был мирянином, но отверг здешний мир. Так покинуть дом, как он — завидная участь! В последнем веке, хотя на вид человек и похож на вышедшего из дому — обрил по-монашески голову, накинул плащ, изучает чистый, незамутнённый Закон, — но всё это делает навыворот: ради славы, выгоды и процветания. Судит о людях по их знатности, стремится к могуществу и богатству, преуспевает, становится учителем страны, ищет и добивается высоких должностей — поистине, печально это наше оскудение в последнем веке! Пусть же люди, у кого есть сердце, поймут: вероятность родиться в человечьем теле так же мала, как мало земли помещается под ногтем. А встреча с Законом Будды так же редка, как цветение дерева удон. Совершая обряды перед богами и буддами, сближаясь с мудрыми друзьями, пробуждая в себе просветлённое сердце — да будем мы делать всё это ради выхода прочь из здешнего мира!

Наставник Дзэндо говорит: «Повсюду следуй за мудрым другом, с кем ты идёшь одним путём. Не расставайся с теми, с кем сблизился на этом пути. Отец, мать, жена, дети, будь их хоть тысяча и десять тысяч — не друзья на пути к освобождению. Каждое мгновение люди цепляются за ближних и попадают на дурные пути, разлучаются, терпят воздаяние, но так и не узнают своих бывших близких: топорщат шерсть, грозятся рогами — и когда же они прозреют? По счастью, мы родились людьми, услышали верный Закон. Так покинем же скорее этот дом, этот мир Сяба, и вернёмся в ту страну будды Амиды! “Не вечно радоваться отцу и сыну, глядя друг на друга”…»

Примем же это наставление! Поистине, мы дорожим отцом и матерью, женой и детьми, товарищами и мудрыми друзьями. Но как раз если хочешь быть с ними — нужно оставить их, удалиться, пройти путь Будды и поспешить к выходу прочь из здешнего мира.

Великий учитель Сякамуни, оставив свой удел царя, Вращателя колеса, ушёл в горы Дандоку, а слугу своего Сяноку отослал домой, во дворец. Сяноку в слезах молил:

— Ты вырос в царских покоях, десятки тысяч людей повиновались тебе. Совсем один в этих горах — как ты будешь жить? Позволь, я останусь с тобой и буду служить тебе!

Но Будда ответил:

— В час рождения человек рождается один, в смертный час уходит — один. Зачем же в промежутке быть вместе с кем-то? Если я пройду до конца свой наивысший путь — тогда всех живых сделаю своими спутниками.

И велел возвращаться во дворец.

И конечно, Сякамуни стал самым почитаемым в трёх мирах: он даёт прибежище всем, кто рождён четырьмя способами. Поистине, в непостоянном мире, если не полагаться на своё сердце, — нет никого, с кем стоило бы сближаться. Старики и молодые, все мы наперегонки спешим к смерти, все исчезаем, как сновидения, каждому соразмерно его деяниям, благим и дурным, воздаётся горем или счастьем — но и тогда ни сам я не знаю людей, ни люди не знают меня. Топорщим шерсть, грозимся рогами, рождаемся в телах зверей, рыб и птиц, населяем леса, плаваем в морях — и когда убиваем и пожираем друг друга, не вспоминаем: вот они, наши благодетели, вот те, кто был нам дорог!

Поэтому и нужно пробудить в себе просветлённое сердце, оставить отца и мать, жену и детей, поселиться в горах и в лесах, выбрать мирное и спокойное пристанище, сблизиться с добрыми и мудрыми друзьями, прилежно слушать истинный Закон, размышлять сообразно его основам, действовать сообразно его наставлениям. Так отдалишься от рождений и смертей, возродишься в Чистой земле, поднимешься на ту ступень, когда деяния больше не имеют дурных последствий, полностью овладеешь тремя видами знания и всеми шестью чудесными умениями, оснастишься четырьмя способностями различения, и голос твой зазвучит восемью благими свойствами. Отыщешь надёжное пристанище, найдёшь себе мудрого друга, готового помочь, — и приблизишься к чудесному пределу, явишься пред теми, кого спасаешь, в теле, соразмерном их пристрастиям, подходящими уловками направишь их сердца на Путь, станешь проповедовать им Закон, который ты узнал и понял, — и так выведешь их из горящего дома и приведёшь в незапятнанную Чистую землю.

На здешнем пути будешь следовать за ними, как тень, всячески помогать им, уловками подводить их к Закону Будды. Таковы десять обетов Фугэна. Обет следования за бодхисаттвами велит всегда сопровождать живые существа, уловками учить и направлять их. Обет вечной верности учению Будды велит следовать за всеми буддами, изучать путь Будды. Бодхисаттва, разделив своё тело на множество тел, должен сопровождать даже тех, кто не завязал с ним связи, всех, кто рождён четырьмя способами в шести мирах. И уж конечно, всех тех, кто завязал с ним связь! Кроме того, он должен возрождаться в чистых землях и там служить буддам. Так бодхисаттва помогает прежним своим родителям, жёнам и детям, всем, кто в прошлом был связан с ним, и в итоге они обретают радости Чистой земли одного из будд, поселяются в незапятнанной стране, где нет перерождений. И там, не зная мук рождения, старения, болезней и смерти, не ведая печалей от разлуки с любимыми, все они вместе служат буддам, поддерживая друг друга, постоянно помогают всем живым существам, приносят им пользу, и должно быть, думают: вот, в прежние времена мы расстались, а теперь встретились!

Одна из школ Великой колесницы, школа Хоссо, учит, что всё познаваемое имеет три природы. Она указывает: и заблуждение, и просветление «мнимы», они же «условны», и они же «полностью истинны».

«Мнимы» всевозможные изменчивые вещи: они взаимодействуют, зависят одна от другой, и здесь чувства наши помрачаются: кажется, будто сами мы действительно существуем и вещи вне нас тоже существуют на самом деле. Помрачённые чувства принимают за нечто существующее образ живого существа, рождённого одним из четырёх способов в одном из шести миров, и помещают его среди других образов: среди гор и рек на великой земле. Возникают ложные страсти, совершаются деяния, появляются ложные радости и страдания, и так рождения и смерти не прекращаются, их круговорот не медлит. А ведь всё это мнимо, вовсе не имеет ни сущности, ни проявлений; всякая вещь — одна лишь видимость, ложно выделяемая среди других наваждений, основания под ней нет. Допустим: из пеньки свили верёвку, а кто-то принял её за змею и испугался того образа, что возник в его сознании. Мнимое подобно такому образу: змее, которой нет. Здесь нет сущности верёвки, ничто не действует как верёвка. Даже если шесть миров и видятся нам ясно и чётко, всё же они — ложные образы во сне неведения. Нужно успокоить сознание, чтобы оно перестало создавать эти мнимые образы.

«Условное» — это вот что. У всякого живого существа есть восемь сознаний. В восьмом, сознании арая, как в сокровищнице, хранится исходное сырьё: для пяти чувств, для миров-вместилищ, для семян всех вещей и прочего. С безначальных времён всё это взаимообусловлено, изменяется по закону причин и последствий, и хотя не существует, кажется существующим. У смутных и обманчивых образов сущность не совпадает с видимостью: они подобны луне в воде, подобны отражению в зеркале. Их взаимозависимое появление называют «условным». Возьмём ту же верёвку. Изначально верёвки нет: лишь пенька, если её сплести, условно называется «верёвкой». Так же и здесь. Если брать сущность, то это — пенька. У каждой вещи есть такая сущность: то, что она есть поистине.

«Полностью совершенная истинная природа» — это вот что. Чудесная основа, то, что есть поистине, — это неизменная природа всех вещей, предмет не различающего, а истинного, сущностного знания. Верёвка — это видимость, сущность её пуста. Есть только пенька, только сознание в десяти тысячах вещей, только само познание во всех познаваемых предметах. Это следует из тех записей в сутрах, где говорится, что «в трёх мирах — одно только сознающее сердце», «нет вещей вне сердца, отдельно от него». Такова суть учения Хоссо.

Главная задача этой школы — опровергнуть внешние учения и Малую колесницу, утвердить основы Великой колесницы. Она разграничивает мелкое и глубокое знание, показывает, в чём разница между видимым обликом и истинной природой. При созерцании «одного лишь сердца» подвижник берёт предметы пустого помрачения как «мнимые» и делает из них предметы двух других видов знания: «условные» и «полностью истинные». Тэндзин говорит: «Явленные вещи относят к поверхностному уровню. Их природу мыслят как одно лишь сознание. Но при этом “одно лишь сознание” на самом деле не существует. Иначе бы не появлялось условное. Ибо в это самое время “одно лишь сознание” существует отдельно от двух видов образов — мнимых и условных». Смысл этих слов таков: сколько бы ни было в нашем сознании разных вещей, природа их всех — одно лишь сознание. Но если какой-то предмет познаётся, то он кажется существующим: таково пустое, помраченное видение. Из-за него-то мы и отворачиваемся от основы, от того, что есть поистине. Когда же знание вообще не познаёт чего-либо, то вне этого знания нет познаваемых предметов, как и вне предметов нет знания. Знание и то, что есть поистине, равны, и раз они равны, то нет ни «познавшего», ни «познанного», ничто невозможно увидеть и понять как «обусловившее» или «обусловленное», и тогда поистине существует природа одного лишь сознания. Так толкуют это место. Это исходная ступень, уровень нахождения пути. То есть пока нечто существует, оно не существует, а существует тогда, когда не существует. Когда подвижнику удаётся созерцать «одно лишь сознание», мысль его можно выразить так: существует то, что не существует, а что существует, то не существует. Удачно же оно не существует! Подвижник здесь словно бы говорил: «Разве плохо не существовать»?

В «Алмазной сутре» есть рассказ о том, как Великий Учитель Сякамуни в древности шёл по пути бодхисаттвы, пробудил у себя просветлённое сердце и принял завет от старинного будды Возжигающего Светильник. Он говорит: «В моём просветлении нет даже малой доли чего-то обретённого. Если бы при просветлении я хоть что-то обрёл, то будда Возжигающий Светильник не вручил бы мне свой завет. Когда ничего не обретаешь, принимаешь такой же завет, как у того, кто уже стал буддой». А раз так, то мысль Сякамуни, в давние времена обретшего просветление, на языке нашей страны можно выразить так: «Не обретя, я как раз обрёл, а если бы обрёл, то не обрёл бы. Удачно же я не обрёл! Разве плохо было ничего не обрести?»

В школе Тэндай, когда толкуют созерцание и понимание «истинного свойства одного лишь сознания», сосредоточение на чудесном предмете познания, на «трудно мыслимой природе вещей», — то говорят, что сосредоточение, «привязанное» к чему-то, немыслимо и невыразимо и что предмет, к которому мысль привязана в сосредоточении, немыслим и невыразим. Они толкуют миры Закона как те, к которым привязывается сосредоточенное сознание, как «все миры Закона в единой мысли». Когда знание таково, как есть, и предметы таковы, как есть, постоянные предметы не имеют видимых свойств и постоянное знание не привязывается к ним. Непривязанная мудрость привязывается к непривязанным предметам. Это не то же самое, что созерцание пустоты, ложности всех мерок и уровней различения. Прекращением неведения и постижением сути — спокойной и сияющей природы вещей — освещают чудесные предметы исконно присущего нам сущностного знания. Так солнце и луна освещают десять тысяч вещей, а ясное зеркало отражает краски и очертания. Не имея сердца, они освещают, не имея сердца, сосредоточиваются. Это называют «сосредоточением на мирах Закона», «мирами Закона в единой мысли». И мысль, и миры Закона — это знание. И привязка, и миры Закона — это предметы. Хотя называются разными именами и по значению различаются, но деятеля здесь нет, как нет и того, что делается, различий нет. Об этом говорят: привязаться к истинному свойству. А раз так, то о сердце, достигшем чудесного созерцания, видящем все миры тождественными в единой мысли, можно сказать: «Привязывается, не привязываясь. Не привязывается, привязываясь. Удачно же оно не привязывается! Разве плохо не привязываться?»

В школе Сингон, когда толкуют наставление о просветлённом сердце, не имеющем зримых свойств, то учат, что нет ни познающего человека, ни свойств, которые познание раскрывает в предметах. В сутрах говорится, что само сознание — это и есть просветление, а просветление — это и есть сознание. Постичь, что само сознающее сердце изначально не рождено, — это и значит стать буддой. Поистине нет ни постижения, ни достижения, — толкуют они и говорят, что таково «внезапное свидетельство в нынешнем теле», истинное значение просветления; тот уровень сознания, когда никаких зримых свойств уже нет, они толкуют как истинное значение знака А. В «Трактате о просветлённом сердце» образ просветлённого сердца толкуется как чистый мир Закона; говорится, что он непостижимо-ясен. Поистине, просветлением называют то, что просветления нет, достижением называют то, что достижения нет. Когда впервые постигаешь его, это не исконное просветление, а когда возвращаешься к нему снова, то отворачиваешься от знака А. Если значение таково, то человек, уже достигший истинного пробуждения, мог бы сказать: «Я пробудился, не пробуждаясь. Пробуждаясь, я не пробудился. Удачно же я не пробудился! Разве плохо было не пробудиться?»

А в школах Дзэн говорят: «Прямо указываю сердцу человека — да увидишь ты свою природу и станешь буддой!». Если следовать за словами и принять их обычное значение, то тут человек видит свою природу и становится буддой. Однако на самом деле здесь всего лишь проясняют тот уровень сознания, на котором сама природа знания и видения — это изначально и есть будда. Ибо в сутре говорится: «Утвердить знание в знании-видении — это и есть основа неведения. В мудром видении нет видения, это и есть нирвана, непомрачённая природа». Сущностное понимание в обыденном «знании» и «видении» живых существ не исчезает оттого, что они глупы, и не прирастает оттого, что они мудры; следует учить, что сущностное понимание — это и есть исконно существующий в нас будда. Великий Учитель Дарума так и говорит: «Не видеть хоть одной вещи — это, по моим меркам, значит видеть Путь. Не делать хоть чего-то — значит подвижничать на Пути». Раз так, то о сердце, видящем свою природу, раскрывшем тот свой уровень, где видна природа и постигнут Путь, можно сказать: «Видит, как раз когда не видит. Если бы видело, не видело бы. Удачно же оно не видит! Разве плохо не видеть?»

Если то же самое выразить применительно ко всевозможным случаям, получится необъятное множество учений. Точны слова припадочного! Из них можно извлечь неисчерпаемые значения, основы мирского закона и Закона Будды. Прежние мудрецы завещали нам: по одному углу можно найти три остальных. Эти слова обобщают десятки тысяч путеводных указаний, ведущих к мудрости и счастью. Перед мудрыми людьми трудно двинуть вперёд свою природу, пока не просветлённую. Трудностей много, и если отвернёшься от главного, можешь запутаться. Будда с осторожностью открывает глупым людям врата Закона, и суть своего учения высказывает, смягчая её. Ведь есть записи сутр и толкований. И есть устное предание наших провожатых. Если понять, что самого-то меня и нет, окажется, что нет и нужды в редкостной удаче — встрече с Законом Будды.

Примечания

III–1

«Высший суд в Ставке», Монтю:дзё:, — судебное учреждение военного правительства в Камакуре. См. о нём подробнее в рассказе III–2.

«Если он исполняет правила устава», здесь — совершает дхуту (санскр., яп. дзуда), ср. рассказ II–8.

Тиган — Чжи-янь (600–677), наставник китайской школы Чань. Годы Воинской Доблести, кит. Удэ — 617–626.

Наставник Сёгун — Джаясена, индийский учитель знаменитого китайского переводчика Сюань-цзана (яп. Гэндзё, см. рассказ VI–10). Джаясена назван здесь «наставником рассуждений», ронси; этим словом обозначается один из пяти разрядов буддийских учителей: «наставники сутр» толкуют проповеди Будды, «наставники рассуждений» объясняют трактаты прежних учителей, «наставники Закона» проповедуют, «наставники устава» учат жить сообразно заповедям, а «наставники созерцания» помогают освоить навыки сосредоточенного созерцания.

«Был сведущ и в небесных письменах, и в землеописании, во внутренних и внешних книгах, в учениях Малой и Великой колесниц» — то есть изучил астрономию, географию, сочинения мирских («внешних») мыслителей и буддийские («внутренние») книги, в том числе писания хинаяны и махаяны.

Имена учителей Джаясены — Стхирамати, яп. Аннэ, и Шилабхадра, яп. Кайкэн. Неясно, какая из индийских монашеских обителей имеется в виду под названием Дзёриндзи, «Храм Рощи Посохов». О Роще посохов (санскр. Яштхивана) рассказывается в буддийских преданиях: в ней некий жрец-брахман пытался посохами измерить рост Будды и не преуспел в этом. Имя государя — Шиладитья, яп. Кайнити.

Дерево удон, по преданию, цветёт раз в тысячу лет, ср. рассказ I–6.

Дзэндо — Шаньдао, наставник учения о Чистой земле; см. рассказ I–10.

«Мир Сяба» — земной мир, см. рассказ II–4.

Вскоре после рождения Будды Сякамуни его отцу, царю народа шакьев, было предсказано, что мальчик в будущем станет или праведным государем всего мира, Вращателем колеса (санскр. Чакравартин), или же отшельником. Потому царевича окружали всяческими удовольствиями и берегли от печальных зрелищ, чтобы он не предпочёл отшельничество жизни в миру. Однако, выезжая из дворца, царевич всё же видит больного, старика, мёртвое тело и отшельника. Он решает уйти из дому. В пути его поначалу сопровождает его возница Сяноку (санскр. Чандака), но Сякамуни отсылает своего верного слугу. Эта сцена есть почти во всех изводах преданий о жизни Будды. Через много лет, когда Сякамуни уже стал Буддой, Сяноку примкнул к его общине и стал его учеником. Горы Дандоку — санскр. Дандалока.

О четырёх способах рождения см. рассказ II–5.

Три вида знания, саммё:, — 1) «проникновение небесным взором», тэнгэндзу:, способность видеть всё происходящее во всех мирах; 2) «проникновение в места обитания», сюкумэйдзу:, знание прежних перерождений; 3) «исчерпывающее проникновение», родзиндзу:, полное исчерпание всех страстей.

Шесть чудесных умений, року синдзу (они же «шесть божественных проникновений») — названные выше три вида знания, а также 4) «проникновение небесным слухом», тэннидзу:, способность слышать и понимать речи обитателей всех миров; 5) «проникновение в сердца других», тасиндзу:, знание невысказанных мыслей всех существ; 6) «чудесное проникновение через границы», синкё:дзу:, умение летать, становиться невидимым, проходить сквозь стены и прочие преграды.

Четыре способности различения, сибэн — способности верно различать и понимать 1) учения; 2) их значения; 3) языки; 4) способы толкования.

Восемь свойств голоса, хатион — привлекательный, мягкий, звучащий в лад, мудро-внушительный, мужественный, не вводящий в заблуждения, глубокий, неистощимый.

Все эти способности, умения и свойства присущи буддам и самым умудрённым подвижникам.

«Надёжное пристанище» — прибежище у Будды, Учения и Общины. «Мудрый друг» — тот, у кого можно учиться Закону Будды. «Чудесный предел» — конечная цель подвижничества, просветление. Сравнение непостоянного мира с горящим домом восходит к «Лотосовой сутре» (глава III, «Сравнение»).

О бодхисаттве Фугэне см. рассказ I–3. Его десять обетов — 1) служить буддам; 2) восхвалять будд; 3) подносить им дары; 4) каяться в поступках, препятствующих освобождению; 5) радоваться заслугам других; 6) просить будд о наставлениях; 7) просить будд оставаться в этом мире; 8) просить будд быть учителями для непросветлённых; 9) быть другом для всех существ; 10) обращать свои заслуги на пользу другим. Об этих обетах говорится в «Сутре цветочного убранства» (см. рассказ I–1).

О школе Хоссо см. рассказ I–7. Три природы познаваемого, сансё:, по учению Хоссо, таковы. 1) «Природа мнимого» (хэнкэйсёсё-сё:, санскр. парикальпита-свабхава) возникает в обыденном сознании, привязанном к ложным различениям. Сознание ошибочно считает существующими вещами те образы, которые на деле возникают во взаимной обусловленности и не имеют самостоятельной постоянной сущности. 2) «Природа возникающего при внешнем условии» (этакисё:, санскр. паратантра-свабхава) постигается при более правильном понимании, когда любой образ в сознании видится не сам по себе, а как обусловленный другими образами по закону взаимозависимого возникновения. 3) «Истинная полностью совершенная природа» (эндзё: дзиссё:, санскр. паринишпанна-свабхава) свободна от любых различений. Три природы обсуждаются в «Трактате о достижении одного лишь сознания» («Дзё: юисики-рон», TСД 31, № 1585, 45c).

В учении Хоссо различаются восемь сознаний. Пять из них соответствуют внешним чувствам, шестое — мыслящему сердцу, седьмое отвечает за различения (и именно в нём появляются заблуждения), а восьмое, «сознание-вместилище», арая-сики (санскр. алая-виджняна) содержит в себе «семена» всех образов, из него они возникают и в него возвращаются.

Тэндзин, Близкий Небожителям, — Васубандху (IV в.), один из крупнейших буддийских мыслителей Индии, основатель школы йогачара, чью традицию продолжают школы Фасян в Китае и Хоссо: в Японии. Цитируется его　«Трактат в тридцать строф об одном лишь сознании» («Юисики сандзю:-рондзю:», ТСД 31, № 1586, строфы 27–28).

«Алмазная сутра праджня-парамиты» («Конго: хана-харамицу-кё:», ТСД 8, № 235–237) относится к сутрам о «запредельной премудрости», праджня-парамите. Цитату (ТСД 8, 751а) Мудзю приводит в переложении на японский. См. сутру в переводе Е.А. Торчинова [ИСКБ 1999, 37–72].

Возжигающий Светильник, Нэнто:, санскр. Дипанкара, — один из будд прежних времён, предсказавший, что однажды Буддой станет Сякамуни.

Учение школы Тэндай о сознании, которое «привязывается» (кээн) к мирам, то есть сосредоточивается не на каких-либо отдельных образах, а на всём мире своего собственного опыта и на всей мыслимой совокупности миров, Мудзю пересказывает по трактату Чжи-и «Махаянское прекращение неведения и постижение сути» (см. рассказ I–3), отсылка к ТСД 46, № 1911, 1с..

Учение школы Сингон Мудзю излагает по «Трактату о просветлённом сердце» («Бодайсин-рон», ТСД 32, № 1664). «Внезапное свидетельство», донсё: — непосредственное осознание себя просветлённым, выявление своего тождества с буддой. По учению Сингон, это «свидетельство» возможно для любого живого существа при нынешней его жизни, «в этом теле», сокусин.

Знак А (первый из знаков санскритской азбуки) в школе Сингон считается самой простой мантрой и соотносится со вселенским буддой и с истинной, не-рождённой, вечной природой живого существа; см.: [Трубникова, Бачурин 2009, 357–358].

Главное положение учения Дзэн у Мудзю — это слова Бодхидхармы (яп. Дарума, трад. ок. 440–528), легендарного основателя традиции «созерцания» в Китае. «Прямо указываю сердцу человека — да увидишь ты свою природу и станешь буддой!» — дзикиси нинсин кэнсё: дзё:буцу. Ниже даётся пересказ отрывка из «Победоносной сутры» («Сюрё:гон-саммай-кё:», ТСД 15, № 642). Неясно, из какого источника взяты слова Бодхидхармы «Не видеть хоть одной вещи…».

«По одному углу найти три остальных» — отсылка к «Беседам и суждениям» Конфуция (глава «Я передаю…», VII, 8): «Я не направляю на правильный путь того, кто не стремится к знанию. Я не обучаю того, кто не испытывает затруднений в выражении своих мыслей. Я не повторяю тому, кто не способен по одному углу отыскать три остальных» [Переломов 1998, 348]

Свиток III рассказ 2

Человек сам решился проиграть в суде

問注ニ我ト劣タル人事, Монтю:-ни варэ-то макэтару хито-но кото

[141–147]

В земле Симоса у поземельного начальника, ближнего человека Ставки, вышел спор со служилым — управляющим некого имения. Они несколько раз пытались договориться, но дело не двигалось. Приехали судиться в Камакуру. Судьёй же в ту пору служил Ходзё Ясутоки. Поземельный начальник и управляющий снова и снова сходились для прений. И вот, когда сторона управляющего привела самые основательные доводы, поземельный начальник хлопнул в ладоши, повернулся к Ясутоки и воскликнул:

— Ага! Я проиграл!

Множество людей разом выдохнули: ха! — и засмеялись.

Ясутоки кивнул и без улыбки молвил:

— Достойный проигрыш! Я, Ясутоки, служу в суде уже много лет, и сколько прений ни слушал — всякий раз слышал: «Увы, мы проиграли…». Даже когда дело ещё не было решено, слабейшая сторона высказывала сожаление, как принято. Прежде мне не доводилось слышать, чтобы человек сам решил дело в пользу противника. Я выслушал сейчас прения сторон, и то, что говорил управляющий, звучало основательно. Но ты без сетований принял поражение — и это звучало поистине превосходно! Вижу, ты честный и прямой человек.

Так он похвалил поземельного начальника и прослезился. А кто смеялся, запечалился. Тогда управляющий обратился к судье:

— До сих пор наши основания не были выслушаны полностью. Но и не то чтобы в этом деле наш противник был вовсе неправ!

И уступил поземельному начальнику подать за три года из обсуждавшихся шести лет.

Здесь опять то же самое: выиграл — именно потому что проиграл.

Итак, человеку нужно знать путеводные основы и быть честным, прямым. Кто признаёт свою вину, понимает, что был неправ, и объявляет об этом открыто, покоряется, — тому прощают вину. А если не виниться, скрывать грехи, выдумывать, будто невиновен, то от этого грехи только множатся. По учению Будды покаяние имеет такой же смысл. В «Сутре о созерцании ступеней сердца» сказано: «Если грехи скрывать, то они постепенно копятся и крепчают, если же признать их и покаяться — тут-то грехи растают и исчезнут. Если к корням дерева подсыпаешь землю, дерево постепенно растёт, а если обнажишь корни, оно засохнет. Так же и здесь. Если хочешь высушить дерево тех грехов, что мешают освобождению, нужно покаянным признанием обнажить его корни.

В «Сутре ста притч» говорится: в старину жил один мирянин-дурак. Он гостил в семье жены. Его всячески потчевали, однако он, хотя и был голоден, старательно важничал и почти ничего не ел. Когда жена ненадолго вышла, он тут же набил рот рисом, и пока пытался прожевать — супруга вернулась. От стыда лицо его залилось краской. Видя, как надуты у него щёки, жена спросила: что с тобой? — но он не подал голоса. Лицо багровело всё сильнее, жена испугалась: отчего он так надулся, мучается и молчит? Позвала родителей, те пришли, посмотрели: да что же это такое? Зять наш лицом всё краснее! Сбежались соседи, стали причитать: у вашего, мол, зятя щёки распухли, худо ему, вот ведь беда! Решили позвать врача, чтобы вскрыл вздутие. Врач тут же явился, посмотрел: да, дело серьёзное, придётся лечить! — раскалил докрасна иглу и проткнул щёку. Рис с шорохом посыпался, щёки опали — стыдно было ужасно!

Человек в здешнем мире тайком грешит, грехи копятся, ни перед буддами, ни перед другими людьми он своих грехов не признаёт. А в царстве государя Эммы, когда служители мрака повлекут его по тёмной дороге и притащат на суд, демоны с бычьими и конскими головами станут обличать его — то-то будет стыдно! Вот к чему эта притча. Нужно, стало быть, пробудить в сердце покаянное сокрушение — и так избегнешь позора перед служителями мрака на тёмной дороге. Вот каков тут расчёт.

В одной из земель в краю Тиндзэй поземельный начальник вёл дела неудачно, разорился и стал по частям распродавать своё имение. Его наследник, человек сведущий в мирских делах и небедный, выкупал доли имения и возвращал в распоряжение отцу. Когда же отец умер, имение не передали этому наследнику: почему-то оно досталось младшему сыну. Бывший наследник приехал в Камакуру и обратился в суд. Младшего брата тоже вызвали и устроили прения. Каждый по-своему изложил дело. Старший брат не сумел доказать свои права — а младший говорил, держа в руках грамоты на наследство. Решение вынесли не сразу, обратились к законоведам. Те сказали: «Старший изначально был наследником; кроме того он, хотя и сам нёс службу, находил силы для забот об отце, исполнял долг попечения о родителе. Но отцовскую должность уже передали другому сыну, и коль скоро имеется ясное указание отца, поместье перешло к младшему из братьев. Раз так, то наследовал младший, и это правильно». Младший брат получил подтверждение своих прав и уехал. Ясутоки, однако, считал, что со старшим братом поступили несправедливо. Тогда как раз учреждалось новое имение — он задумал назначить туда этого человека, приблизил его к себе, одарил одеждой, едой и прочим.

Говорили, что этот старший брат женат на некой женщине хорошего рода. Она тоже была бедна. Однажды в разговоре на пиру кто-то обмолвился:

— Вообразите: у жены этого господина на голове нету ни единого волоса!

Ясутоки спросил: правда ли это? Ему рассказали:

— Слуг у них нет. Госпожа сама таскала воду, вот волосы и вытерлись.

Люди смеялись, а Ясутоки опечалился и вдруг заплакал — пожалел этого человека и запомнил его. Прошло два или три года, освободилось новое имение, и по сравнению с отцовым наследством оно было даже больше. Туда, в местность Акинокэ, Ясутоки и приказал этому человеку отправиться, снабдив лошадью, седлом и деньгами. Напутствуя его, Ясутоки спросил:

— Как ты – поедешь вместе с супругой?

Тот отвечал:

— Все эти последние годы мы бедствовали вместе. Возьму её с собой, попотчую молодым рисом, утешу её сердце.

— Прекрасно ты мыслишь! Люди в нашем веке часто покидают жену и близких, с кем пережили тяжёлые времена: ибо грустно вспоминать. А ты, стало быть, едешь вместе с женой?

И добавил ему ещё всяческих припасов в дорогу.

Ясутоки был поистине чутким человеком, помогал множеству людей, судил справедливо, опираясь на основы Пути. В самом деле мудрый был человек! В мире разошлась слава о его человеколюбии и мудрости, к путеводным основам он был внимателен, и когда говорил о них с людьми, то держал речь с большим чувством, проливал слёзы. Так передают слышавшие его. Печали всего народа он принимал как свои собственные печали. Таков был этот человек — словно отец и мать для десятков тысяч людей.

В «Летописи Поздней Кан» говорится: «Не забывай тех, кого знал, пока был беден, не бросай жену, что делила с тобой невзгоды». Когда разбогатеешь, не пренебрегай теми, с кем знался в бедности, не покидай подурневшую жену. У того человека, ведшего тяжбу с братом, помыслы в сердце были соразмерны наставлениям древних. Человеческие сердца часто забывают о благодарности и становятся бесчувственны — а печалиться способно чуткое сердце.

В «Беседах и суждениях» сказано: «Пусть ты и беден — не заискивай. Пусть ты и богат — не чванься». Бедность у людей — обычное дело. Стало быть, заискивать — негодный способ действий и недостойный. Нечего и рассчитывать остаться богатым навсегда. Случаются внезапные бедствия и неудачи. Бывают несчастья от внезапного разорения. Бывают страдания от болезни и смерти. Беречь, что имеешь, постоянно блюсти себя, не идти против правил, отвратиться от всего, что вне Пути, — таков мудрец. А потому в книге говорится: «Постепенно наполняется — не думай, что не накопится! Постепенно копится — не думай, что не обрушится!». Люди, не следуя этому, полагаются на своё могущество, обижают других людей, и трудно им бывает сохранить нажитое даже на своём веку; и дети, и внуки непременно погибнут. Так наживают они себе тревоги в нынешней жизни и страдания в будущем. В «Летописи державы Кан» говорится: «Если тысяча человек ткнут в тебя пальцами, ты умрёшь, даже не почуяв боли». Кто недостойно ведёт себя, чванясь перед десятками тысяч людей, тот неизбежно умрёт ранней и тяжкой смертью. Нужно остерегаться, нужно остерегаться! Поэтому Ясутоки всегда говорил:

— Хотя и беден — не заискивать, хотя и богат — не чваниться…

Сам он жил на виду у десятков тысяч людей, непременно уважал их всех и был осмотрителен — потому и держал страну в мире два десятка лет.

Он пёкся о страданиях народа, и потому больших строек не затевал. Рассказывают такой случай. Когда Ясутоки был на приёме у главнокомандующего, тот обратился к нему:

— У людей дома спрятаны за оградами, внутрь не заглянешь. А у тебя, Ясутоки, сквозь ветхий забор всю усадьбу видно. Это так?

Пошли пересуды, и люди стали толковать меж собой, как послужить начальнику Ставки.

— К тому, о чём говорил главнокомандующий, может приложить силы каждый из нас. Все вместе выкопаем ров, чтобы правитель наш был надёжно защищён, насыплем вал — это будет замечательно! Если каждый поработает хоть немного, дней за десять укрепления будут готовы. И тогда уже возведём ограду.

Эти слова передавались из уст в уста. Ясутоки выслушал и молвил:

— Сколь редкостно и ценно, что каждый из вас готов услужить мне! Но пусть даже вы и решились, всё равно: если из разных краёв сюда будут приходить на работу люди, это принесёт им непомерные тяготы. Вы говорите: защищён. Если у меня, у Ясутоки, силы иссякнут, то и железная стена не поможет. Но пока я в силах служить моему господину, как сейчас, — чего мне бояться? Ограду я и сам поправлю. А что до вала и рва — какая от них польза? Да и как через этот ров перебираться верховому?

И починил ограду, а насчёт вала и рва речи больше не шло. Так передают. Случай редкостный — следует помнить о нём!

Прежний камакурский правитель, первый главнокомандующий Ёритомо, решил однажды ехать в Столицу. Люди тогда меж собой говорили об этом с сожалением, но открыто не высказывались. Да недаром же они скорбят! — подумал Ёритомо и решил обсудить поездку с ними.

Трепеща перед ликом правителя, ближние его люди ничего не сказали. Только тогдашний господин Тикуго, монах в миру, когда главнокомандующий спросил его мнения, высказался прямо:

— В Индии зверь, называемый львом, царь всех зверей, может, и не стремится повредить другим зверям, но они, слыша львиный рёв, все падают замертво, а порой и расстаются с жизнью. Пойми: так же и ты, господин мой, не имеешь намерения причинить горе людям — но как им не скорбеть?

Ёритомо на это ответил:

— Поездка в Столицу отменяется.

И десятки тысяч людей говорили о том с радостью.

«Мудрец не имеет постоянного сердца: его сердцем становятся сердца десятитысячного народа», — так сказано. Он велит то, чего желают людские сердца. Таково же свойство святого. Если в мире появляется мудрый государь, то мудрые советники приходят и помогают ему править, а все земли под небом меж четырёх морей успокаиваются и умиротворяются.

Государь Бун в державе Ги думал: «Я — мудрый государь». Он спрашивал у своих сановников и подданных:

— Верно ли, что я мудрый государь?

Старший сановник по имени Дзиндза ответил:

— Нет, ты не мудрый государь.

— Почему? — спросил Бун.

— Мудрым государем зовётся тот, кто принял свой престол от Неба; ты же воцарился путём насилия. Не таков обычай мудрых государей!

Бун вступил на престол, свергнув своего дядю, и жену его, государыню, сделал своей женой. Вот о чём говорил Дзиндза. В гневе Бун изгнал его. А позже спросил у другого старшего сановника по имени Тэкко:

— Я мудрый государь?

— Тебя можно назвать мудрым государем.

— А почему?

— Для мудрого государя непременно находятся мудрые советники. Когда у государя есть такой человек, как Дзиндза, государя можно назвать мудрым.

Прочувствовав эти слова, Бун вернул Дзиндзу, стал вершить дела сообразно правилам и обрёл славу мудрого государя, — так рассказывают. Когда и правитель, и советники его мудры — говорят, в такой век хотелось бы жить!

Примечания

III–2

В Высшем суде при Ставке, Монтю:дзё:, рассматривались различные дела, в основном о правах на земельные владения и доходы с них. Учреждён этот суд в Камакуре был ещё до основания сёгуната как такового, в 1184 г., для решения споров между воинами восточных земель, верными роду Минамото. Сохранились многочисленные документы XIII–XIV вв., относящиеся к работе суда Монтю:дзё:; описания тамошних тяжеб встречаются в памятниках самых разных жанров. В отличие от прежних японских судов, в Монтю:дзё: судья не только изучал поданные грамоты и заслушивал ответчика и истца поодиночке, но и председательствовал на прениях, где стороны могли обменяться доводами.

Значительную часть дел, разбираемых в камакурском Высшем суде, составляли тяжбы между владетелями (храмами, святилищами или столичными знатными родами) и представителями воинской Ставки на местах, то есть «поземельными начальниками», дзито:. Часто, как в этом случае, владетеля представлял его «управляющий», рё:кэ, — человек, который жил в поместье, занимался сбором податей, отправлял припасы в основную резиденцию владетеля или же сбывал их на рынке, а владетелю пересылал вырученные деньги. При этом подати с одного владения могли поступать нескольким получателям (если, например, владетельная семья пожертвовала храму определённую долю ежегодного дохода). Со своей стороны, «поземельный начальник», под чьим надзором находилось поместье, должен был следить, чтобы владетелю и всем получателям дохода своевременно поступали их доли, оборонять владение от разбойников и усмирять местные мятежи. За свою службу «поземельный начальник» получал долю дохода с этой же земли. Такая система неизбежно порождала споры о распределении доходов, о полномочиях и т.д.

Здесь (как и во многих других известных случаях) «поземельным начальником» выступает один из «ближних людей» Ставки, гокэнин. Так могли называться воины восточных земель, несшие наследственную присягу роду первых сёгунов Минамото, или чаще — роду сиккэнов Хо:дзё:.

Судьёй, годайкан, на этом разбирательстве выступает Ходзё Ясутоки (1183–1242), сын первого сиккэна Ёситоки. Ясутоки в должности сиккэна возглавлял Ставку с 1224 по 1242 г. При нём был составлен и принят «Список установлений, определяющих, что хорошо, а что дурно» («Госэйбай сикимоку», 1232 г.), ставший основой камакурского права. Источники эпохи Камакура обычно описывают Ясутоки как справедливого правителя и беспристрастного судью.

В «Сутре о созерцании ступеней сердца» нет рассуждения о корнях дерева, которое приводит Мудзю. Возможно, имеются в виду похожие по смыслу места — ТСД 3, 303с, 309с.

Из «Сутры ста притч» («Хякую-кё:», ТСД 4, № 209) Мудзю пересказывает 72-й рассказ. См.: [Сутра ста притч 1986, 97].

«Летопись державы Поздняя Кан» — кит. «Хоу Хань-шу», яп. «Го Кан-сё», сочинение по истории китайской династии Поздняя Хань, охватывает события 25–200 гг. н.э., составлено в V в. Цитата из раздела жизнеописаний, из главы XVI.

Из «Бесед и суждений» цитируется глава I, раздел 15. Ср. в переводе Л.С. Переломова:

«Цзы Гун спросил:

— Что Вы скажете, если человек беден, но не льстив; богат, но не заносчив?

Учитель ответил:

— Неплохо! Всё же его не сравнить с бедным, но испытывающим радость от того, что обрёл Дао-Путь, или с богатым, но любящим Правила» [Переломов 1998, 305].

«Постепенно наполняется…» — вероятно, неточная цитата из «Сутры строк Закона» (она же «Дхаммапада», см. рассказ II–1), цитируемое место — ТСД 4, 565а, глава «О зле». Ср. в переводе «Дхаммапады» с языка пали В.Н. Топорова: «Не думай легкомысленно о зле: “Оно не придёт ко мне”. Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Глупый наполняется злом, даже понемногу накапливая его. Не думай легкомысленно о добре: “Оно не придёт ко мне”. Ведь и кувшин наполняется от падения капель. Умный наполняется добром, даже понемногу накапливая его» [Дхаммапада 1960, 79–80].

«Летопись державы Кан», кит. «Хань-шу», яп. «Кан-сё» — сочинение по истории династии Хань, охватывает события с 260 г. до н.э. до 20 г. н.э., составлено в I в. н.э. Цитируется раздел жизнеописаний, глава 56.

Ёритомо — Минамото-но Ёритомо (1147–1199), первый «главнокомандующий», сё:гун, основатель камакурского сёгуната. Хотя в восточных землях Японии Ёритомо был по сути независимым правителем, но продолжал выказывать свою верность государям, ища у них подтверждения своих прав на власть, и для этого ездил в Столицу. Ближние соратники Ёритомо порой возражали против этого, опасаясь, что в Столице их предводителя убьют.

Господин Тикуго, здесь — Хатта-но Томоиэ (1142–1218), один из сподвижников Ёритомо.

«Мудрец не имеет постоянного сердца…» — см. рассказ I–3.

Государь Бун — Вэнь-ван, он же Вэнь-хоу, правитель княжества Вэй (яп. Ги) в Китае, правил в 424–380 гг. до н.э. О нём и его советниках Жэнь-цзо (яп. Дзиндза) и Ди-хуане (яп. Тэкко:) говорится в «Исторических записках» Сыма Цяня (глава XLIV, «Наследственный дом княжества Вэй»). О них же рассказано в «Вёснах и осенях Люй Бувэя» (книга 24, глава 3, «Знание самого себя»). См.: [Сыма Цянь 1992, 80–97; Люйши чуньцю 2001, 396–397].

Свиток III рассказ 3

Монах Гоннюбо беседует со своей сестрой-монахиней

厳融房ト妹女房ト問答事, Гонню:бо:-то имото-но нёбо:-то мондо-но кото

[147–151]

В наши дни в земле Каи жил монах-книжник по имени Гоннюбо. Многие подвижники состояли при нём служками и учениками. Это был досточтимый весьма вздорного нрава. То ученики ему не так подают еду, урочную и неурочную, то, прислуживая в бане, греют воду слишком горячо, или слишком слабо, или слишком мешкают — из-за всего этого он гневался. Бывало, скажет:

— Что это вы состряпали мне, наставнику Закона?! — и бросит кушанье недоеденным.

Порою заглянут к нему, он высунется в просвет между раздвижными дверьми:

— Чего высматриваете?! — и ещё больше разозлится. И так никогда не бывал он спокоен, но был сведущ в книгах, и ученики терпели, занимались у него.

Сестра его младшая, монахиня, похоронила любимое своё единственное дитя. И как заведено у людей по родственному обычаю, очень горевала. Другие люди соболезновали ей и жалели её, а брат — нет.

— Как же так? Досточтимый не соболезнует в таком горе? Ведь даже посторонние сочувствуют ей, а он…

Так говорили, и Гоннюбо услышал от учеников:

— Мы просим — пожалей монахиню, помолись за неё!

Он, как всегда, рассердился:

— Ничтожнейшая монашка! А ещё называется — сестра наставника Закона! Что можно обычной мирянке, то ей не подобает. Пребывая в краю рождения, старения, болезни и смерти — она, что ли, думала, что не встретит здесь горя разлуки с любимыми? Вот же недомыслие! Ничего не понимает, никчёмная дура! Пойду вразумлю её.

И поспешил к сестре:

— Точно ли ты, монахиня, сетуешь, что я не сострадаю тебе в горе?

— В тяжком горе не могу я сдержать своё сердце. Среди прочего я говорила и это.

— Ничтожная! Ты отмечена родством со мною, наставником Закона, а сама, похоже, подражаешь обычным людям в миру?! Рождённый непременно умирает. Кто встретился — те непременно расстаются. С самого начала наш Южный материк Эмбудай — земля, где никогда не известно, старший или младший умрёт первым. Разве не бывает так на свете, чтобы юные умирали раньше старых, чтобы мать расставалась с дитятей? От века так ведётся, и не о чем тут скорбеть, и нечему удивляться. Что толку — снова и снова говорить об этом?

Она отвечала:

— Всё верно, я слышала такие наставления. Но сейчас, потеряв его… Если бы я могла хоть как-то собраться с мыслями… Но я забыла все путеводные основы, только о разлуке думаю и тоскую! — и горевала, не сдерживая слёз.

— Дура, помешанная! Зная основы Пути — как ты можешь скорбеть! Разве это называется «знать»? Ничего ты не понимаешь!

Так он снова и снова упрекал её. Наконец, монахиня вытерла слёзы:

— А гневаться на людей — это дурное дело? Или нестрашное?

— Три яда, алчность, гнев и глупость, первые среди тех ложных страстей, что властвуют над нами. Сомневаться в этом? Страшный грех!

— Ну, а если ты сам так считаешь, что же ты гневаешься?

Монах смешался и ничего не смог возразить. Только сказал:

— Ладно, скорби, сколько хочешь! — и удалился. Так мне рассказывали.

Знать основы вещей и при этом действовать так, будто не знаешь их, — значит отступать от Пути. Зная свою вину, исправить её, понимая основы, не смешивать их удаётся, должно быть, истинным мудрецам и святым. Хотя бы даже усердно слушал и широко охватил учение, если не избудешь грехи своего тела и не выправишь заблуждения сердца — уподобишься тому, кто понапрасну подсчитывает чужие богатства. Поэтому среди семи достояний мудрого различаются мудрость и усердное слушание. Учёный обладает ясным пониманием — так что же он порой действует несообразно тому, что понял? Как действует мудрец: пусть он и не обладает обширными познаниями, но понимает путеводные основы, и следуя им, избегает грехов. Он усвоил суть, помыслы в сердце у него ясны — и он обретает прозрение. Истинное действие возникает из усердного слушания, усердное слушание порождает истинную мудрость, будучи её причиной и условием.

Один мирянин говорил:

«Глупый, безумный мирянин, лишённый мудрости, неизбежно совершает неверные, недобрые поступки. Среди монахов — усердных слушателей, широко образованных — мне доводилось видеть и таких, кто действовал бестолково, не понимая сути. Что-то изучили и узнали — и какой с того прок? Вот потому-то и говорится: знать и действовать — не одно и то же. “Не трудно знать, трудно мочь сделать…”, как сказано в летописи. “В прежние времена люди, носившие лук и колчан, — знали ли они, как горько и стыдно бежать, прятаться, не снискав славы на поле битвы, не пожертвовав жизнью? Ответ: должно быть, не знали. Ну, а знающие люди: каждый ли из них стоек сердцем? Нет, такие люди редки”. В мире с безначальных времён дела идут так, как тут сказано: люди ищут славы и выгоды, понимают, что такое стыд и бесчестье, сходятся в бою, но щадят себя и не жертвуют жизнью; на протяжении многих рождений избирают тот путь, какой кажется легче. И всегда те, чьё сердце стойко, редки, а неразумных много. Что до Закона Будды, то путь его воистину высок, основа его прочна. Его трудно изучить, а отступить от него легко. И опять-таки: понять — уже нелегко, а исполнить и вовсе трудно. С безначальных времён мы его не знали, только сегодня впервые встретились с ним. Сколь же драгоценно — уверовав, исполнять этот редкостный Закон! Понять замысел Будды, усвоить дело Будды — разве это может быть легко? Учитывая, как трудно, пусть и понимая, исполнять мирские дела, которые сами по себе легки, можно заключить и о делах Закона Будды, трудных для понимания, трудных для исполнения, — и не хулить учёных».

Эти слова соразмерны основам Пути. А досточтимый не понимал путеводных основ — и полностью был посрамлён своей сестрою. В усердном слушании монахиня ему уступала, а в мудрости превзошла — и обратила его речи против него же самого.

После того как Будда ушёл в нирвану, в обители Гион, где он часто бывал, Анан тосковал об Учителе и горько плакал. Бодхисаттва Благомыслящий, видя это, молвил:

— Ты, Анан, собрал и записал в три свода наше учение, ты понимаешь здешний мир так же, как его понимал Будда. Что истинно в этом призрачном мире на путях непостоянства? Не унижаешь ли ты себя тем, что рыдаешь, как неразумный, ничтожный глупец?

Анан ответил:

— Да, я всё это так и понимаю, и всё же… Двадцать пять лет я служил ему всякой службой. Входил ли он в Драконовы палаты, поднимался ли на небеса, я нёс его плащ и его чашу, никогда не расставался с ним. Хоть я и верю, что в теле Закона Будда пребывает вечно, хоть и знаю, как прекратить демонские наваждения изменчивых миров, но — я любил его в земном облике!

И зарыдал в голос, и Благомыслящий плакал вместе с ним.

Правда: на уровне обычной глупости — какими правилами заставить работать мыслящее сердце? Не волноваться под восемью ветрами — должно быть, таково благое свойство мудреца. Но и святые тоже временами действуют не так, как думают. Этого и не понимал Гоннюбо?

В пору, когда Будда, Пришедший Своим Путём, жил в здешнем мире, был похожий случай. Жил тогда святой подвижник, обретший первоначальный плод, мирянин по имени Ситта. Вера в его сердце была глубока, он всегда подносил дары общине, и некий монах-нищий по имени Дзэмпо всегда приходил к нему в дом за подношениями. Однажды из дальних краёв пришёл монах-чужеземец. Ситта тотчас же одарил его. Нищий Дзэмпо, видя это, стал злословить. Дескать, мне ты таких подношений не делаешь, а чужеземного монаха ценишь высоко, что не сообразно исконному замыслу Будды, — так он завидовал, ибо изначально был монахом с дурным нутром.

— Взгляни, сколь роскошны твои сегодняшние дары! Не сосчитать драгоценностей горных и морских. Чего тут только нет — разве что жмыха!

А мирянин Ситта как раз имел свой доход с отжима масла и обошёл весь свет. Монаху он сказал:

— Вот что мне вспомнилось. Отжимая масло, я странствовал по разным землям. В одном краю есть птица, на вид обычная курица, но каркает она, как ворон. Я спросил, отчего так, и мне сказали: «Мать этой птицы была воронихой, а отец петухом. Облик она унаследовала от отца, а голос от матери. Зовут же её ворокура». Вот сейчас я на тебя смотрю: на вид ты монах-странник. А послушать тебя, так речи твои — речи мирянина. Ты похож на ту ворокуру.

Монах Дзэмпо не сказал ни слова, рассердился и ушёл, не поевши.

Гоннюбо похож на него своей повадкой. Может, он и есть тот самый Дзэмпо: в новом рождении?

В «Сутре завещанного учения» сказано: «Кто не имеет мудрости – тот не человек Пути. Но он и не мирянин, носящий белые одежды. Имени для такого человека нет». И ещё: «Охотник в монашеском плаще». В старину говорили: на вид — ученик Сякамуни, а сердцем — книжник. С тех пор как кончился тот век, когда Будда пребывал в здешнем мире, не бывало больше монахов, чьи деяния соразмерны Закону. В нынешнем веке много таких, кто сделался монахом лишь на вид, а сердце его и слова такие же, как прежде, мирские. Печален, надо думать, наш замутнённый мир! Если не следуешь предостережениям Будды о трёх видах деяний — не иначе, сам о правилах не вспомнишь.

Примечания

III–3

Каи — провинция в средней части острова Хонсю:. О монахе Гоннюбо кроме этой истории ничего не известно.

Семь достояний мудрого – вера, соблюдение заповедей, слушание наставлений, покаяние, сокрушение, отрешение и мудрость.

Гион, санскр. Джетавана, Сад земных богов — роща и обитель в Индии, где, по преданиям, Будда с учениками часто проводили сезон дождей. В Японии по имени этой обители был назван храм Гион в городе Киото.

Анан, санскр. Ананда, один из ближайших учеников Будды. По преданиям, именно он впервые записал наставления Учителя, положив начало буддийскому канону, состоящему из трёх больших собраний, они же «Три корзины», санскр. Трипитака. Бодхисаттва Благомыслящий, санскр. Анируддха, упоминается во многих сутрах. Откуда взят рассказ об Анане и Благомыслящем, точно не известно.

«Восемь ветров», хатифу:, — восемь внешних впечатлений, нарушающих спокойное сосредоточение, а именно, впечатления выгоды, убытка, упрёка, одобрения, восхваления, насмешки, горя и радости.

Рассказ о Ситте (санскр. Читта) взят из «Сутры преданий, добавляемых по одному» (ТСД 2, №125, 559с). Монах-нищий, бику, санскр. бхикшу, — любой буддийский монах. Имя Дзэмпо, санскр. Кушаладхарма, означает Добрый Закон.

«Сутра завещанного учения» («Икё:-кё:», ТСД 12, № 389) содержит последние наставления Будды перед уходом в нирвану, в том числе указания по соблюдению заповедей. См.: [Эйдман 1952].

«Три вида деяний» — деяния тела, речи и мысли.

Свиток III рассказ 4

«Так и не так» в беседах учителей созерцания

禅師問答是非事, Дзэндзи-но мондо: дзэхи-но кото

[152–153]

Покойный старец Синкан из Кусакава пробыл в Китае тринадцать лет, из них шесть лет осваивал учение, а семь лет учился созерцанию. Он на деле понял, в чём смысл постижения собственного сердца по учениям Тэндай и Дзэн. Говорят, это был человек с жёстким сердцем. Вернувшись домой, он поддерживал связь со столичными учениками, искателями Пути. И вот однажды, когда он ждал от них вестей и беспокоился, к нему явился некий монах-отшельник в возрасте за пятьдесят. Он попросился на беседу к наставнику, и войдя, начал как-то странно: я, мол, вообще-то просто так с людьми не вижусь, но вот разве что ради Закона…

Синкан согласился принять его и спросил:

— Что у тебя за дело?

— По учению Тэндай, которое я освоил, травы и деревья станут буддами. По-моему, это неубедительно.

Синкан долго не отвечал, а потом снова спросил:

— Оставь в покое травы, деревья и то, станут ли они буддами. Как ты думаешь, сам-то ты станешь буддой?

— Про это я пока ничего не знаю.

— Прежде надо подготовиться к этому, — сказал Синкан и встал с места.

Тот монах ни ответил ни слова, опечалился и удалился.

В беседах людей, ищущих Пути, в сердцевину помещают самое важное — дела жизни и смерти. Здесь думают о том, как остановить безначальный круговорот рождений, как сбросить тяжкую ношу пяти теней, прямо спрашивают и прямо отвечают. Так изучают Путь, за этим приходят к учителю созерцания. Когда в древности люди расспрашивали о Законе Будды, у всех у них сердце было таким.

В старину Дайдзю Экай, настоятель одного из храмов в Китае, посетил наставника Басо. Тот спросил:

— Зачем ты пришёл?

— Затем, что ищу Закон Будды, — ответил Дайдзю.

— Ты не пользуешься сокровищницей у себя дома, — сказал наставник, — а ищешь её у других? Зачем?

Дайдзю спросил:

— Что это такое — сокровищница у меня, Экая, дома?

— О чём ты у меня спросил, — ответил наставник, — это и есть твоя сокровищница.

При этих словах Дайдзю постиг Путь. И с тех пор, если кто-нибудь из учеников спрашивал его о Законе Будды, Дайдзю учил:

— Открой свою собственную сокровищницу, пользуйся собственным достоянием!

У людей, ищущих Пути, в обычае такие разговоры, чья цель — вырвать с корнем сомнения о жизни и смерти, прояснить собственную нашу исконную долю. Тот монах, гость Синкана, отвлёкся от главного дела жизни и смерти, рассуждал о посторонних делах, и потому, видя, что ему не хватает решимости, учитель встал с места. А здесь монах-ученик говорил исходя из правильного видения и слушания.

В нашей стране ученики ради славы и выгоды приобретают обширные познания. Но вот чтобы постичь истинный Путь, научиться действовать сообразно тому, что проповедуешь — это давно уже заброшено! Во всех храмах, на всех горах сердцевина учёбы — лишь слава и выгода, а обрести освобождение решимости нет. Но есть люди, кто по собственному почину заглядывает в книги, старается обрести заслуги ученьем, кто пробуждает сердце уловками мудрости.

Рассказывают, что общинный глава Эсин, после того как пробудил у себя просветлённое сердце, почитал два знака: «слава» и «выгода». Сердце, желавшее славы и выгоды, побудило меня изучать книги древних, а сила ученья разбудила в сердце стремление к Пути, — считал он. Ибо мыслил так: если бы в сердце не было жажды славы и выгоды, я не стал бы учиться, а без ученья нет мудрости, а без мудрости трудно пробудить сердце, чтобы оно устремилось к Пути!

В «Сутре о Чистом имени» сказано: «Притянутый крюком желания вступает на Путь». И это правда! Хотя бы ради славы и выгоды нам удаётся учиться. Дурное и хорошее всегда связаны между собой. Верно, что какие-то цели ближе, а какие-то дальше, и движемся мы к ним быстрее или медленнее. Так и в учёбе, ведущей к Пути, это должно быть очень важно.

Ещё в «Сутре о Чистом имени» говорится: «Если кто-то склонен привязываться к плотским желаниям, то бодхисаттва становится прекрасной женщиной, применяет уловки и вводит его на Путь». У монаха в миру из Микава, у Мороиэ-но бэна, у Тобо, которого величали «мостом к Закону», и у других сердца пробудились из-за страданий в разлуке с любимыми, и так они вступили на истинный Путь. Не иначе, их возлюбленные женщины были бодхисаттвами в превращённых телах!

Примечания

III–4

«Созерцание» здесь — дзэн, главное понятие для той традиции, к которой принадлежит Мудзю Итиэн. Жанр «бесед», мондо:, кит. вэньда, японские приверженцы дзэн унаследовали от своих китайских собратьев из традиции чань. Обычно «беседы» — это короткие диалоги между учителем и учеником, несколько диалогов могут соединяться в длинный текст. В Японии «беседами» особенно прославился в начале XIV в. Мусо Сосэки.

Выражение «так и не так», дзэхи, можно перевести и как «да и нет», «есть и нет», часто оно обозначает просто спор, столкновение мнений. В этом рассказе нет споров как таковых, но есть оценки: что соответствует пути «созерцания», а что нет.

«Старец», тё:ро:, кит. чжанлао, — величание наставников дзэн. В XIII в. жило несколько монахов с именем Синкан, но ни об одном из них точно не известно, учился ли он в Китае. Которая из множества местностей под названием Кусакава имеется в виду, тоже не ясно.

«Учение Тэндай» здесь, вероятно, — наставления китайской школы Тяньтай, прежде всего, руководство Тянь-тая Чжи-и к прекращению неведения и «постижению сути» (сикан). В школе Тэндай «созерцание» (дзэн) составляло одну из четырёх больших частей обучения, наряду с «заповедями», «таинствами» и «совершенным учением Лотосовой сутры». С другой стороны, те приверженцы чань и дзэн, кто не настаивает на исключительности собственной школы, нередко берут разработки Тянь-тая в качестве теоретической основы подвижничества. Поэтому под словами «Тэндай и Дзэн» здесь могут пониматься две разных школы или же два раздела одного и того же учения Тэндай, теория и практика.

Видимо, храм, где жил Синкан, был обустроен для занятий «созерцанием» по китайским правилам, в частности, для разговора учителя с учеником один на один, сандзэн. Такой разговор проводится через определённые промежутки времени, он бывает очень напряжённым, чтобы ученик пережил потрясение. Поведение гостя-отшельника выглядит «странным» потому, что он просит допустить его к разговору с учителем дзэн — а держится при этом словно бы при обычной беседе

«Травы и деревья становятся буддами», со:моку дзё:буцу, — один из трудных теоретических вопросов буддийского учения. Обычно считается, что переродиться растением нельзя, стало быть, растение и не может выйти из круга перерождений, стать буддой (так, например — в «Тридцати четырёх заметках», «Сандзю:сика-но котогаки», одном из учебных текстов школы Тэндай начала XIII в.). С другой стороны, природу будды имеет всё в мире непостоянства, и получается, что растения тоже могут выявить в себе эту природу и стать буддами (так сказано в другом тексте школы Тэндай, «Наследии храма Сючань» — «Сю:дзэндзи-кэцу», вторая половина XIII в.). Кроме того, образ растения может принять будда, бодхисаттва или божество. Современник Мудзю, монах Нитирэн, учившийся в школе Тэндай, но вышедший из неё и основавший собственную общину, ставит вопрос о «травах и деревьях» в практическом смысле: становится ли буддой дерево, из которого вырезана статуя будды, или бумага, на которой нарисован его образ? По Нитирэну, это возможно, хотя зависит не только от свойств растения, но и от настроя того, кто молится перед изваянием или перед картиной («Трактат об истинно-почитаемом как средстве постижения сути бытия» «Кандзин хондзон-сё:»).

«Пять теней», гоон, панча скандха, — помрачения на пяти уровнях взаимодействия с видимым миром; см. рассказ II–7.

Дайдзю Экай — Да-чжу Хуэй-хай; «настоятель» здесь — о:сё:. Басо — Ма-цзу Дао-и (707–788), один из самых знаменитых наставников чань в Китае. Беседа Да-чжу и Ма-цзу взята из «Записей бесед с вопрошателями, что приходят со всех сторон» («Сёхо: монню: саммон гороку», МСД 63, №1224).

О наставнике школы Тэндай по имени Эсин (он же Гэнсин, 942–1017) см. рассказы I–4, II–5. Он прославился не только как монах-книжник и почитатель Чистой земли, но и как знаток мирских книг, превосходно писавший по-китайски.

«Сутра о Чистом имени», «Дзё:мё:-кё:» — она же «Сутра о Вималакирти», «Юима-гё:»,ТСД 14, № 474–475. Цитируемые места — ТСД 14, 550b, 548 b–c. В этой сутре главное действующее лицо — богатый мирянин Вималакирти, современник Будды, понявший его проповедь лучше, чем многие ученики-монахи. На нескольких примерах в этой сутре показано, что по сути нет разницы между монахом и мирянином, нищим и богачом, между целомудренным подвижником и любителем плотских наслаждений. Дурные страсти (такие, например, как у Вималакирти, который постоянно вышучивает других и донимает непрошеными советами) сами по себе могут быть тем средством, что приводит человека к освобождению. В Японии «Сутра о Вималакирти» была известна, вероятно, ещё в VII в. На ней был основан главный обряд в Кофукудзи, родовом храме семьи Фудзивара; со временем этот обряд стал государственным. В XIII в. японцы познакомились с тем прочтением этой сутры, какое предлагают китайские мыслители традиции чань; в храмах дзэн сутра стала одной из чтимых книг.

Монах в миру из Микава — Ооэ-но Садамото (962–1034), постригся в монахи после смерти жены, в 1002 г. отбыл в Китай, где и умер. Известен своими китайскими стихотворениями.

Мороиэ-но бэн — вероятно, Фудзивара-но Мороиэ (1027–1058), рано потерял жену, после этого ушёл в горы и стал отшельником. Бэн здесь — придворный титул. Мороиэ и его жена упоминаются в сборниках рассказов о подвижниках «Лотосовой сутры»: супруги вдвоём продолжали читать сутру, когда жена уже лежала при смерти.

Монах Тобо, носивший звание «мост к Закону», хо:кё: — вероятно, Гёэн, в миру Минамото-но Кунисукэ (XI в.), монах храма Миидэра. В «Буддийских записях годов Гэнко» сказано, что Тобо тоже ушёл в монахи после смерти любимой женщины.

Свиток III, рассказ 5

У знатоков устава учение и дела расходятся друг с другом

律学者ノ学ト行ト相違セル事. Рицу-гакуся-но гаку-то гё:-то со:и-сэру кото

[153–155]

Китайский наставник Гандзин, настоятель храма Рюкодзи, прибыл в нашу страну в пору правления государя Сёму. Он основал три помоста для посвящений: в Южной Столице при храме Тодайдзи, в краю Тиндзэй при храме Каннондзи и в земле Симоцукэ при храме Якусидзи. Гандзин распространил правильное учение об уставе, положил начало принятию заповедей согласно Закону. Но времена изменились, и его правила были заброшены. Только по названию осталось то же «принятие заповедей», что было прежде. Послушники собирались из всех земель, просто ходили вокруг помостов и не знали ни великих, ни малых заповедей, не различали ни деяний, ни указаний, что противоречат заповедям.

После посвящения проходят годы, монахи почём зря принимают подношения от мирян — вот до чего дошло наше сокровище, наша община! Печалясь о том, как мало осталось людей, блюдущих зароки, блюдущих уставы, покойный ныне досточтимый Гэдацу из храма Касаги пришел к глубокому убеждению: надо восстановить правила и уставы, сообразные Закону. Он выбрал шестерых достойных людей, шесть «подобающих сосудов», и велел им соблюдать зароки и изучать уставы. Но, видно, время не приспело: не хватило у них сил. Правда, был среди рядовых монахов один способный человек: в молельне под названием Дзёкиин он всё лето изучал уставы, точно по зарокам справлял все обряды. Когда лето кончилось, он перестал блюсти зароки, больше не жил по правилам Закона.

В последнее время у некоторых учёных монахов сердца пробудились, и людей, соблюдающих уставы соразмерно Закону, в мире стало много. Досточтимый, принося свой обет, должно быть, этого и хотел.

Среди тех шестерых монахов был ещё один, имя его за давностью лет забылось. Зароки он нарушал, в своей монашеской келье жил вместе с несколькими мальчишками, старые правила забросил. Однажды он, чтобы угоститься, послал своих учеников на реку Саогава ловить рыбу, а сам сидел среди старших монахов и распоряжался. Мальчишки развели костер и варили рыбу живьём. Когда вода в котелке закипела, одна рыбина выскочила, упала и стала биться в огне. Любимый ученик нашего монаха поймал её, сполоснул в рукомойном тазу и вернул в котелок. Наставник, видя это, сказал:

— Хорошо, хорошо! Правильно делаешь! Прекрасно, когда мальчик не теряется из-за таких пустяков.

Другой монах из той же обители снял шапку и стал ею махать, раздувая огонь. И меж тем спросил:

— Это же вроде бы нарушение заповедей — или нет?

Наш монах ответил:

— По заповедям слушателей голоса Будды это малый проступок, а по заповедям бодхисаттвы — большой грех!

Хотя по свойствам своим заповеди поистине ясны, правила рассыпаются, если не применяются на деле. Но увы: в нашей стране расхождение между учением и делами давно вошло в обычай и привычку. А между тем, Будда предсказывал: «Уничтожить Закон Будды не под силу ни небожителям, ни демонам, ни приверженцам внешних путей — потерять его могут только мои собственные будущие ученики. Когда умирает лев, звери не едят его плоть. Из тела самого льва выползают черви и пожирают его». Учёные монахи в пору уничтожения Закона в последнем веке не действуют сообразно Закону, стремятся к славе и выгоде. Эти наши помощники на переправе через текучий мир — используют учение Святого Мудреца в меру своих злых и слепых страстей. Сияние знания и видения Будды они меряют на свой предвзятый глаз. Или же считают, что препятствий нет, отвергают и причины, и последствия, отрицают их. Или сосредоточены всеми мыслями лишь на том, чтобы обрести свидетельство просветления, не усматривают разницы между глупостью и мудростью. Вредят себе и другим, как демоны, день за днём постепенно уничтожают Закон Будды, сами тонут на мелководье и захлёбываются. Жаль! Печально это!

Примечания

III–5

Уставы здесь — рицу, санскр. виная, правила поведения для монахов. В Японии их изучала «Школа Уставов», Рицу.

Гандзин — монах Цзянь-чжэнь (688–763), знаток уставов, прибыл в Японию в 754 г. Рюкодзи — Лунсинсы, храм в Китае. Государь Сёму правил в 724–749 гг., но и после отречения (в пользу дочери, государыни Кокэн) продолжал руководить многими делами в стране, в том числе обустройством общегосударственной сети храмов с центром в храме Тодайдзи в городе Нара. Эти храмы должны были совершать единообразные обряды ради «защиты страны», монахи при этом мыслились как государственные служащие, и при этом от них требовалось пройти правильное посвящение и строго соблюдать устав. До середины VIII в. в Японии не было единой системы монашеских посвящений, и Цзянь-чжэнь должен был обустроить её, в частности, основать «помосты для принятия заповедей», кайдан (Мудзю перечисляет, какие помосты были учреждены).

«Великие и малые заповеди» — заповеди, принятые у двух больших направлений буддизма, «Малой колесницы», хинаяны, и «Великой колесницы», махаяны. Заповеди хинаяны в Японии изучали в школах города Нара, обычно в том изводе, где их насчитывается 250 для монахов и 348 для монахинь (согласно «Четырёхчастному уставу» («Сибун-рицу», ТСД 22, № 1428). Эти заповеди подробно описывают поведение монаха: разрешённую пишу, утварь, уход за телом и т.д. Заповеди махаяны известны были и в школах города Нара, но особенное внимание на них обращала школа Тэндай. Они рассчитаны как на монахов, так и на мирян, их всего 58, причём десять считаются «трудными», а остальные «лёгкими» (по «Сутре о сетях Бона», см. рассказ I–1). Эти заповеди большее внимание уделяют отношениям подвижника с другими людьми.

О монахе Гэдацубо Дзёкэе см. рассказы I–2, I–5, I–6, I–10.

«Заповеди слушателей голоса Будды» — хинаянские; «заповеди бодхисаттвы» — махаянские. Учёный ответ монаха бессмыслен: убийство живого существа (в том числе и рыбы) запретно по любым заповедям.

«Внешние пути» — небуддийские учения. Цитата о мёртвом льве взята из «Сутры о сетях Бона» (ТСД 24, 1009 b).

«Используют учение Святого Мудреца в меру своих злых и слепых страстей» — таков подход школы Сингон и всех приверженцев «таинств»: осознав своё тождество с буддой и осуществив его в ходе обряда, подвижник может не заботиться о последствиях своих поступков, прошлых и будущих, для него, как и для будды, в мире нет препятствий.

«Или же считают, что препятствий нет» — таков подход тех же «таинств» и некоторых наставников Дзэн. Когда подвижнику удаётся «увидеть свою природу», все различия оказываются мнимыми, в том числе и разница между глупцом и мудрецом, праведником и нарушителем заповедей.

Свиток III рассказ 6

Верные слова детей

小児ノ忠言事, Сё:ни-но тю:гон-но кото

[155–158]

В Южной столице один монах из школы Уставов вернулся в мир и завёл много детей. Как-то раз, когда самому любимому дитяти шёл пятый год, к этому монаху пришли двое или трое его знакомых досточтимых и завели беседу. Дитя забралось на колени к отцу. Тот сказал:

— Вот неразумное существо! До сих пор у меня — никак не засыпает, спит только при маме.

Ребёнок тут же вскочил, побежал вглубь дома и оттуда ответил:

— Батюшка говорит, это я сплю при матушке. А сам-то до сих пор спит у неё же!

Поистине, с разумением у него всё было не так уж плохо, и очень к месту он высказался. Похоже было, что дитя преподало урок отцу, застыдив его.

В Китае жил человек по имени Гэнкэй. Когда ему шёл одиннадцатый год, его отец послушался слов жены и решил унести в горы своего престарелого родителя. Гэнкэй отважился перечить, но не преуспел. Вдвоём с отцом они соорудили ручные носилки, отнесли старика далеко в горы и там оставили. Гэнкэй сказал:

— Носилки заберём с собой.

— Теперь-то уж на что они нужны? Бросим их тут, — отозвался отец.

— Затем, чтобы когда ты, батюшка, состаришься, отнести тебя сюда же и оставить, — сказал Гэнкэй.

Тогда отец одумался:

— Да я… Избавиться от отца — дурное дело! Я понял это, не надо меня бросать! Ведь это тоже будет нехорошо, пожалуй…

Уложил старика обратно в носилки, отнёс домой и заботился о нём. Этот случай стал известен в поднебесной, и заботливого отрока, который увещевал отца и спас деда, прозвали «почтительным внуком». В незрелом своём сердце он был по-настоящему мудрым человеком, судил о вещах глубоко — и вразумил отца.

Людской обычай таков: хорошее усваиваешь с трудом, а от дурного, если уж сердце к нему привыкло, отстать поистине трудно. Тот ребёнок тоже сумел устыдить отца, отец одумался — но, надо понимать, не настолько, как отец Гэнкэя.

Вообще человеку надо быть мудрым. Кто знает стыд, исполняет свой долг, чьё милосердие глубоко, у кого есть мудрость — тот при любых условиях не совершит ничего такого, что противно Пути. Он воздаёт милостью за злобу, не щадит себя, его сердце готово помогать людям — таков мудрец в миру. Внутри Закона Будды таким должно быть подвижничество бодхисаттвы. Трудно сразу стать бодхисаттвой, если не обрёл мудрости.

Среди четверых самых достойных учеников мудреца Ко:си был Бин Сикэн. Его мачеха ненавидела его. Двух своих детей она одевала в платье, подбитое ватой, а Бина — в дерюгу. Он об этом не печалился и от отца скрывал, но тот однажды сам заметил, сильно разгневался и собрался гнать жену из дому. Бин, увещевая отца, сказал:

— Когда мать в доме, неподбитое платье носит один из детей, а если матери не будет — тогда все трое будут одеты в неподбитое.

И в самом деле, без матери всем троим детям пришлось бы туго. А если бы отец взял новую жену, то уже трое детей оказались бы пасынками. Бин сказал так, и отец, вняв доводам, оставил жену в семье. После этого сердце мачехи переменилось, и она полюбила пасынка даже больше, чем родных детей. Поэтому Бина стали звать мудрецом, и позже он смог оказаться среди лучших учеников.

В земле Ро жили в бедности мать и двое сыновей, терпели нужду. Однажды братья куда-то ушли, а сосед надругался над их матерью. Сыновья вернулись, узнали об этом, и чтобы смыть материн позор, убили соседа. Братья оставили ворота открытыми, не запирали их. Перед судейскими братья признали свою вину. Старший сказал:

— Мать и младший брат не виноваты. Пусть покарают меня.

А младший молвил:

— Мать и старший брат невиновны. Пусть меня покарают.

Когда допросили мать, она сказала:

— На обоих моих сыновьях нет вины. Я опозорена по собственной глупости. Я это признаю. Я не воспитала детей, как должно, и оттого вся вина — на мне. Пощадите моих сыновей!

Судейские постановили:

— Хотя все вы говорите одно и то же, мать нужно пощадить, а одного из сыновей наказать. Пусть же мать сама выберет, которого.

— Берите младшего, — сказала мать, — а старшего пощадите.

Государь на это отозвался:

— Обычай родительской любви у людей таков, что чаще любят младшего. Почему же ты отдала на казнь младшего сына?

Мать на это отвечала так:

— Младший — мой родной сын. Старший – пасынок. Когда отец его умирал, то сказал мне, чтобы я заботилась о старшем сыне, как о своём родном. Мне трудно забыть те слова, вот я и хочу спасти старшего сына. Младший — родной мне, поэтому я выбираю младшего.

Государь был растроган:

— Трое мудрых за одними воротами! Трое из одной каморки понимают, что такое долг!

Он взял обоих братьев к себе на службу, и мать их стала жить в достатке.

Так, не щадя самих себя, мы действуем к своему благу. Если милосердие глубоко, если долг соблюдается, то имя мудреца будет прославлено в поднебесной. Отсюда пошло выражение «Трое мудрых из земли Ро». А кто вредит другим людям, вредит и самому себе. Кто помогает людям — тот помогает и себе. Те люди, кто не знает этих путеводных основ, забывает о милосердии и долге, — это, должно быть, звери в человечьей шкуре! У кого есть сердце, пусть учится на примерах прежних мудрецов, пусть возьмёт их себе как правила на будущее.

Примечания

III–6

Южная столица — город Нара. Школа Уставов — Рицу, см. рассказ III–5.

Гэнкэй — Юань Ци. Рассказ о нём входит во многие сборники под названием «Жизнеописания почтительных детей» («Ко:дзи-дэн», кит. «Сяоцзы-чжуань»); какой именно из этих сборников использовал Мудзю, не ясно.

Коси — Кун-цзы, он же Конфуций (ок. 551–479 до н.э.), основатель «учения книжников», дзюкё:, то есть конфуцианства. Четверыми его учениками, достигшими высшей добродетели, считаются Янь Юань, Минь Цзы-цянь (яп. Бин Сикэн), Жань Бо-ню и Чжун Гун. Рассказ о Минь Цзы-цяне входит в знаменитую серию «Двадцать четыре примера сыновней почтительности». Её японский извод см.: [Гэндзи-обезьяна 1994, 227–228].

Рассказ о матери и двух сыновьях тоже взят из «Жизнеописаний почтительных детей», не ясно, из какого именно сборника.

Свиток III рассказ 7

Рассказ о мудреце Коси

孔子ノ物語事, Ко:си-но моногатари-но кото

[158–161]

Мудрец Кокю был земным телом бодхисаттвы по имени Ученик Книжников. Явился он во времена Сю, ради уловок Закона Будды развернул наставления о пути древних государей, указал правила обрядов для управления страной, проповедовал учение о человечности и долге, был мудрецом, учил людей, как им выправить свои сердца.

Однажды в земле Ро князь Ай сказал при нём о ком-то:

— Вот кто забывчивее всех на свете: сам переехал, а жену забыл на старом месте!

— Среди тех, кто забывает о своих подданных, — отвечал Ко:кю:, — встречаются ещё более забывчивые, чем этот человек. Вот правители Кэцу и Тё: забыли даже самих себя!

Государь Кэцу во времена Ка и государь Тё во времена Ин правили без человечности и мудрости, ввергали страну в несчастья и угнетали народ. Второй из них так любил свою государыню-супругу, что повелел для потехи её сердца устроить родник из браги, а из отстоя насыпать гору и соорудить лес из мяса. Он заставлял людей пить допьяна, мучил их и убивал, а ещё приказал раскалить медный столб и требовал, чтобы люди взбирались на него, так что они гибли от жара. Любимая жена смеялась, и ему это нравилось, а людей он едва ли жалел. Государь Тё был призван к ответу Небом и вместе с государыней вскоре умер. Это был человек, забывший самого себя. Жена всё-таки вне самого человека, наверное, её можно забыть. А забыть самого себя — это можно назвать образцом глупости!

Князь Ай устыдился при этих словах мудреца, стал точно следовать правилам управления и прослыл мудрым государем.

Если задуматься, то редки такие люди, кто помнит сам себя. Прежде всего, для этого надо следовать пяти постоянным: человечности, справедливости, благопристойности, мудрости и искренности, хранить семью и умиротворять страну. Вот такие люди не забывают сами себя.

«Человечность» означает: широко благотворить людям и любить их. Почитать стариков, как собственных родителей, жалеть малолетних, как собственных детей. Человек без человечности подобен демону или зверю. Если в сердце жалость глубока, а сострадание горячо, то такого человека, если круг его благодеяний узок, называют человечным и мудрым, а если широк — милосердным. Суть при этом одна и та же, и всё-таки заслуга в одном случае больше, чем в другом. Здесь так же, как с огнём: суть его одинакова, но светит он ярче или слабее смотря по тому, много ли топлива сгорает.

«Справедливость» означает: быть праведным и прямым, понимать путеводные основы, разделять «да» и «нет» без пристрастия и без злобы. Среди пяти заповедей Будды человечность соразмерна заповеди не убивать живого, а долг — заповеди «не красть».

«Благопристойность» означает: уважать людей, уступать им, не бунтовать, быть бдительным, осторожным и не чваниться. Такова заповедь «не распутничай». Распутство же — это предел презрения к людям.

«Мудрость» означает: достичь сияющей ясности в сердце, различать «да» и «нет», милость и злобу, отбросить глупые дела; таково сердце, приверженное Пути мудрецов. Из заповедей это та, что не велит опьянять себя. Ибо выпивка наводит помешательство на человеческое сердце, она — причина и условие для глупости, для безумия.

«Искренность» означает: и сердце, и слова истинны, чужды лжи. Нужно остерегаться, как бы тигры — твои собственные уста — не повредили твоему телу, как бы мечи — твои речи — не погубили твою жизнь. Нельзя произносить мятежных слов, нужно говорить лишь после того, как трижды обдумаешь. Из заповедей это та, что велит не лгать.

Человек, соблюдающий все пять постоянных, сам избегает бед, долгие годы хранит свою жизнь, не разрушает тело, полученное от родителей, даже волосы и кожу. Он возвышает своё имя, осуществляет добродетель, беря за основу почтительную заботу о старших.

В «Книге сыновней почтительности» сказано: «Находясь наверху, не чванься, находясь внизу, не бунтуй, и где бы ни был — будь уступчив». Это и называют почтительной заботой, а обратное считают непочтительностью. «Если чванишься, будучи наверху, то погибнешь, если бунтуешь, будучи внизу, будешь наказан, если, где бы ни был, устраиваешь ссоры — наживёшь врагов», — так сказано. Отсюда происходят и беды, и трудности, и погибель. Таковы люди, забывшие самих себя.

Также сказано: если истощать жизненные силы, потакая плотским желаниям, портить себе нутро, вволю услаждаясь брагой и мясом, украшать свой дом, не думая о страданиях народа, — если поступать так, то причинишь урон самому себе, погубишь свою жизнь, не сохранишь её надолго. Но людской обычай в наши дни отступает от заветов древних. В богатых семьях люди следуют прихотям своего сердца, излишествуют в выпивке и плотских утехах, с непомерной роскошью отделывают жилища, а о горестях народа и не знают. Истощать свои жизненные силы — значит отвернуться от питания жизни, а ведь сосуд наш телесный хрупок, болезни и немощи грозят нам. Доходы велики, семья богата — а тело всё равно слабеет, срок жизни сокращается. Поэтому, если человек не следует человечности и долгу, не хранит своей судьбы, доставшейся от Неба, то он забывает сам себя, своё тело, полученное в этом рождении. Он к тому же забывает и о том, что расплата не ограничится нынешней жизнью. Вот где предел забывчивости!

Вероятность получить человеческое тело так же мала, как мало земли умещается под ногтем. Встреча с Законом Будды случается так же редко, как цветение дерева удон. По случаю встретиться с Законом Будды, едва-едва понять путеводные основы причин и последствий, сблизиться с добрыми друзьями, и наконец, услышать о чудесном Пути бодхисаттвы… И при этом, ещё не усвоив ни одного из учений, не освоив никакого подвижничества, полностью обладать вечно пребывающей в каждом из нас природой будды, нести в себе неисчерпаемые чудесные силы — и всё-таки по глупости совершать помрачённые дела в круговороте рождений и смертей, вовсе не создать себе благих причин для освобождения, для выхода прочь из здешнего мира, растратить все десятки тысяч своих достоинств, без толку промотать свои сокровища, забыть постоянно пребывающее в каждом из нас пятичастное тело Закона! Поистине прискорбно!

Кто не бережёт тело, полученное от отца и матери, тот — человек, забывший себя в одной жизни. А что сказать о том, кто не имеет решимости подвижничать на пути Будды, не пытается выйти прочь из мира рождений и смертей? Попусту собирает он горестные плоды кругооборота, снова и снова создаёт своими деяниями причины для новых перерождений, скитается на перекрёстках шести дорог, мучается в обликах четырёх видов существ, без передышки терпит воздаяние, рождаясь и умирая. А ведь все эти люди, тонущие в пучине страданий и деяний нескончаемо долгие века, имеют ту же сущность, что и у будд в телах Закона! Почитаемый Сякамуни прямо указывает: «Сейчас все эти три мира — мои, и живые существа в них — мои дети». И вот эти-то люди забывают дорогие свои тела, забывают, что они — дети самого почитаемого Сякамуни, забывают себя во многих жизнях. И не просто забывают: ещё досаднее то, что они погрязают в ложных страстях, в деяниях и страданиях! Пусть же люди, у кого есть сердце, кто может понять, — как следует успокоят свои сердца, позаботятся сохранить себя в нынешней жизни и в будущей жизни, не забудут себя! На самом дне сердца у мудреца Ко:си — эти слова, и да будут они уловкой для постижения истины!

Примечания

III–7

Речь снова идёт о Конфуции (ср. рассказ III–6). Кокю — Кун Цю, полное имя Конфуция. С бодхисаттвой Манавой, он же Ученик Книжников, он уже отождествлялся выше в рассказе I–1.

«Во времена Сю» — т.е. при династии Чжоу (XI в. – 256 до н.э.). Ниже упоминаются ещё более древние китайские династии: Ся (яп. Ка, трад. XXI–XVII вв. до н.э.) и Шан-Инь (яп. Сё:-Ин, трад. XVII–XI вв. до н.э.).

Князь Ай — Ай-гун, правил на родине Конфуция, в княжестве Лу (яп. Ро) в 494–468 гг. до н.э. Рассказ взят из гл. XIII «Бесед школы Конфуция» («Кун-цзы цзя-юй», яп. «Ко:си каго», III в. н.э.).

Государь Кэцу — Цзе-ван, последний правитель династии Ся. Государь Тё — Чжоу-ван, он же Чжоу Синь, последний правитель династии Инь. Оба они, по преданиям, отличались жестокостью и самодурством, дурно заботились о народе, потому и лишились власти. Безобразный разгул при дворе Чжоу Синя и его супруги (озеро из рисовой браги и т.д.), а также жестокие пытки тех времён описывает Сыма Цянь в «Исторических записках» (глава III, «Основные записи о деяниях дома Инь»), см.: [Сыма Цянь 2001, 175–176].

Ниже Мудзю рассуждает о «пяти постоянных», го дзё:, кит. у чан, тех главных качествах человека, которые выделял Конфуций. Это «человечность», нин, кит. жэнь; «справедливость», она же «долг», ги, кит. и; «благопристойность», рэй, кит. ли; «мудрость», ти, кит. чжи; «искренность», син, кит. синь. Переводы этих понятий условны, каждое из них охватывает широкий круг значений; так, ли возможно перевести и как «почтительность», «церемонность», «правила обряда», «правила должного поведения» (в семье, в общине, при государевом дворе и т.д.). Соотносить «пять постоянных» с пятью главными буддийскими заповедями китайские буддисты начали достаточно рано. В Японии такое соотнесение проводит уже Ку:кай в «Драгоценном ключе к тайному хранилищу» («Хидзо: хо:яку», 830 г.): «“Человечностью” называется: не причинять вреда живому. Это значит — давать другим те вещи, в которых сам нуждаешься. “Долгом” называется: не воровать. Это значит — собирать и быть в состоянии отдать. Когда говорят “обряд”, то это значит: не допускать разврата. <…> “Мудрость”: не бесчинствовать. Спокойно рассуждать и решать. “Искренность” означает: не лгать; сказанное непременно исполнять <…> Когда страна следует им, то поднебесная вскоре приходит к миру. Когда им следует семья, то никто не подбирает оброненные куски <…> Вовне это обозначается как пять постоянств, внутри — как пять заповедей. Имена различны, однако смысл, применение и соблюдение — тождественны, польза — одинакова» [Трубникова 2000, 219].

Мудзю подчёркивает значимость «пяти постоянных» не для страны и народа, а для самого человека, хотя и указывает, что главное здесь – это «почтительная забота», ко:ё:, о старших родичах. Такие два прочтения конфуцианских нравственных правил — исходя из нужд государства или из частных нужд — можно найти и в китайских текстах начиная с древних. Мудзю и к первому прочтению отсылает тоже, когда цитирует «Книгу сыновней почтительности» (кит. «Сяо-цзин», яп. «Ко:-кё:»). И всё же большее внимание он уделяет роли правил в судьбе отдельного человека.

Правда, жить полностью «отдельно» никто из людей не может: каждый получает своё нынешнее тело от отца и матери, а имя своё, славное или опозоренное, оставляет будущим поколениям. И всё же худшее, что может сделать человек, — это попусту растратить своё здоровье, унаследованное от родителей, и умереть раньше срока, отмерянного Небом. Такой взгляд, прочно связывающий нравственные правила с судьбой тела, с «питанием жизни» (ё:дзё:), важен для японской традиции в целом; см.: [Мещеряков 2012]. Кроме того, человек связан и с теми, кем ему предстоит переродиться по закону воздаяния, и здесь худшее — не воспользоваться своей удачей, человеческим рождением, и не продвинуться по пути к освобождению, не осуществить на деле заложенную в человеке «природу будды».

«Пятичастное тело Закона», гобун хоссин, обсуждается в «Сутре о нирване» (ТСД 12, 580а). Оно включает в себя: 1) тело заповедей, кай-син; 2) тело сосредоточения, тэй-син; 2) тело мудрости, э-син; 2) тело освобождения, гэдацу-син; 2) тело знания об освобождении, гэдацу-тикэн-син. Первые четыре тела соответствуют четырём частям буддийского пути — соблюдению заповедей, сосредоточению, обретению мудрости и освобождению, а пятая часть — «знанию и видению» как свойствам будды. Каждое живое существо в мирах непостоянства имеет в своей природе эти пять частей, коль скоро мир как целое совпадает с буддой во вселенском «теле Закона».

Шесть дорог — шесть путей перерождения, см. рассказ I–6. Четыре способа рождения — из утробы, из яйца, из слизи и путём превращения.

Слова Будды: «Сейчас все эти три мира — мои…» — взяты из «Лотосовой сутры» (глава III, «Сравнение», ТСД 98, 14с), см.: [Лотосовая сутра 1998, 130], перевод А.Н. Игнатовича.

Свиток 3, рассказ 8

Рассказ о досточтимом из Тоганоо

栂尾上人物語事, Тоганоо-сё:нин моногатари кото

Чтобы завязать связь с досточтимым Мёэ, несколько досточтимых отшельников с горы Коя пришли в обитель Тоганоо на горе Такао и попросились войти. Сначала им сказали, что наставник сейчас простужен и повидаться с ним нельзя. Но тут Мёэ сам спустился к ним — сразу следом за своим служкой. Странники толпою вошли. Досточтимый поклонился им:

— Вот какой важной особой я, Мёэбо, заделался: хожу, а свита впереди меня! Каждый из вас проделал долгий путь с горы Коя, чтобы повидать старого наставника Закона. А я, мол, болею, принять не могу — по обычаю мирян… Дело ваше важное, и даже если бы я лежал пластом, надо было бы с вами встретиться, поговорить о Законе Будды. А я-то не так уж тяжко болен и мне оправдания нет. Видно, я сам позабыл своё собственное — «то, чему следует быть»!

И продолжал, говоря так: если буквами записать то, что я высмотрел в святом учении Единого века за долгие годы, то получится наставление всего в шесть знаков: «чему следует быть» (а-ру-бэ-ки-ё-у). Учением установлено, чему следует быть для мирян, живущих дома, чему следует быть для монахов, вышедших из дома, чему следует быть для отшельников. Для каждого из этих путей Закон указывает, чему следует быть. Но в последнем веке смешалось, кому что следует.

Государю страны и высшим сановникам следует с верою чтить, хранить и защищать Закон Будды, как мудрым друзьям, защищающим извне, — и не забывать о приверженности к почитаемому Будде Сякамуни. Вот чему следует быть для государя и сановников. Остальным мирянам не следует отворачиваться от замысла государя.

Община монахов в храмах на горах делится на школы, наставления их различны. Но если жив меж ними обычай учеников Сякамуни, то все они для начала, как положено по его заветам, бреют головы и надевают одежды, окрашенные в тёмное. И тут им следует отбросить желания, отрешиться от страстей, понять, как устроен наш опыт на уровне пяти совокупностей, следовать на деле трём наставлениям. Но они, обривая головы, не сбривают желаний, окрашивая одежды, не окрашивают сердец. Кто заводит жён и детей, кто носит оружие и доспехи… Как попало, травятся тремя ядами, поддаются пяти желаниям, совсем не соблюдают пяти заповедей и десяти добрых заветов. Такова теперь община, такими монахами полнится страна. Они не понимают, чему следует быть для ушедших из дома.

Что же до отшельничества, то здесь следует отбросить чванство и предвзятость, отрешиться от мирских пристрастий и ложных мыслей, отдалиться от мирян, и телом, и сердцем обратиться к тому, чему следует быть по Закону Будды. А сказать себе: буду-ка я лучше вести себя, как все люди! — значит полностью отвернуться от учения Будды.

Так Мёэ говорил и плакал — о самом важном в учении Единого века, о том, чему следует быть для людей, вышедших из дому и вступивших на путь освобождения, о главном смысле Закона Будды. И досточтимые гости вместе с ним лишь отжимали от слёз свои рукава. Мёэ беседовал со странниками — с вечера, всю ночь до утра и весь следующий день. И лишь когда услышал удар колокола, спросил:

— Это который звон?

— Вечерний, — ответили ему.

— Ох, как я страшно заболтался! — и ушёл к себе.

Но тем, кто слушал его, эти сутки показалось краткими, будто прошёл лишь час.

— Шестьдесят нескончаемых веков Будда проповедовал Закон, но тогдашним слушателям они показались лишь половиной дня, — вспомнили гости. — Мы будто побывали в том времени, когда Будда пребывал в здешнем мире! Словно бы услышали, как Будда проповедует Закон!

Думая так, они в слезах пустились в обратный путь.

Другой досточтимый, постник и отшельник, отправился как-то в землю Кавати — совершить обряд по заказу мирянина. Путь был длиной в семь ри, зимним днём, монаха просили прибыть к обеденному часу. Добирался он верхом, небыстрым шагом. Было пасмурно, теней не видно, и ему показалось, что солнце уже высоко.

— Полдень минул? — спросил он.

Мирянин, принимавший его, ответил:

— Сейчас как раз час Лошади.

И стал угощать монаха разными вкусными кушаньями.

Досточтимый исконно был лакомкой, а потому с удовольствием откушал. После еды ещё были сладости, наелся он досыта. И когда уже чистил зубы зубочисткой, раздался колокольный звон. Монах спросил:

— Это что за колокол?

— Вечерний, — ответили ему.

Похоже на тот случай с вечерним звоном, только здесь монах увлёкся трапезой, а там досточтимый всё позабыл за разговором; понятно, что тут причина не так уважительна.

Если взглянем на нынешний век в зерцало старины — то увидим, как всё измельчало. Прежние отшельники напитывали сердца Законом Будды, забывали десять тысяч мирских дел, нынешние же не упустят мирской славы и выгоды, а если что и отбросят, то Закон Будды. Вот так и остаётся лишь имя — «отшельники» — но истинных отшельников больше нет. Входят во врата отшельничества и там имеют свою долю славы и выгоды, а остались бы в миру — и того бы не снискали. Год от года мы встречаем всё больше таких людей, кто отшельничает лишь затем, чтобы одолеть путь по земному миру, а стремления пройти путь Будды, может, в сердце своём вовсе и не имеет. Вот и думаю я: не пора ли в слове «отринувший мир», тонсэй, заменить знак тон на другой, тоже тон, чтобы было — «жадный до мирского»?

Тонсэй-но

Тон-ва токиё-ни

Какикаэму

Мукаси-ва ногарэ

Има-ва мусабору

Не пора ли по-новому,

Сообразно нашему веку,

Писать слово «отшельник»?

Раньше в нём был знак «отринуть»,

Теперь пусть будет — «жаждать».

Хотя и доводится слышать о достойных людях наших дней, но это всё суетные речи. От обычаев отшельничества не осталось и половины, хотя и говорят, что и ныне попадается ещё у людей решимость пройти Путь. Может, никто не знает, чему следует быть для отшельников? Понять наставления трудно, а ведь то, что нам достались наши нынешние тела, — это уже немыслимая удача! Верно: всякое существо может почувствовать в себе чудесное знание, просветлённую ясность. Эта его природа — то же самое, что природа будды. Забывших в себе эту природу будды как раз и называют непросветлёнными глупцами, ввергнутыми в круговорот рождений и смертей. Кто отвернулся от исконно-просветлённого своего истинного сердца и обратился к запылённым призрачно-ложным предметам, того зовут погрязшим в неведении, помраченным.

А раз так, то именно те, кто не забывает истинной своей самости, она же — будда в теле Закона, могут действовать так, как следует действовать людям, идущим по пути. Наставник созерцания Кэйхо говорит: «В покое и пустоте не принимай плотского тела — ради собственного тела. В чудесном знании не принимай ложную мысль — ради собственного сердца. Когда совершаешь осмысленные дела, сердце просветлённо-ясно, а когда совершаешь дела бессмысленные — сердце безумно, пребывает в смятении. Безумные и смятенные люди зависят от своих пристрастий и помыслов, и при приближении смерти все их деяния опрокидываются. Ясно-просветлённые не следуют за своими пристрастиями и при приближении смерти могут совершать всяческие деяния». Смысл этой записи таков: избирательность в помрачённом сердце означает безумие и смятение, забвение истинного сердца. Не рождённый, извечный единый помысел — ясен и просветлён, через него проявляется исконное сердце. Все деяния, зависимые от пристрастных помыслов, бессмысленны, их плоды непостоянны. Подвижничество в безмыслии осмысленно, соразмерно вечно-пребывающей основе. Поэтому в предсмертный час такие люди не предаются ложным деяниям, стремятся обрести свободную чудесную радость, не склоняются к ложным мыслям ни на ходу, ни стоя, ни сидя, ни лёжа, и так проясняют своё исконное сердце.

Токусан говорит: «Если сердце бездеятельно, если в нём есть недеяние, оно пусто и чудесно, свободно и блаженно. Если мысли хоть немного затемнены — в них причина деяний, уводящих на три дурные дороги; если пристрастия хоть чуть-чуть пробуждаются — в них ключ к перерождениям в течение десяти тысяч кальп». Итак, деятельное сердце подвижника — это черепашье зеркало для упражнений в созерцании. Здесь как раз бессознательный и бездеятельный являет образ истинного тела, а тот, кто при спутанных мыслях позволяет пробуждаться пристрастиям, забывает своё исконное сердце.

Вот почему рассуждения мудреца Коси повсюду учили людей в поднебесной — и были уловками, подводящими к Закону Будды. Истины учений наставников великой китайской державы То, речи досточтимых нашей страны таковы, что если не забывать их, если понимать, чему следует быть для людей, идущих по Пути, — то обретешь человеческое тело, а это и есть немыслимая удача.

Слова древней добродетели, указания прежних мудрецов пусть искуриваются в сознании, напитывают душу, запечатлеваются в костях, повисают на поясе. Ибо в старину люди говорили: «Одушевлённая киноварь обращается девять раз, принимает новый отпечаток и становится золотом; единое слово доходит до основы, преобразует глупца, и он становится мудрецом». Слова прежних мудрецов надо хорошо продумать!

Мне довелось — чего я очень хотел — слышать порою, как наставник Сёити, основатель храма Тофукудзи, в собрании монахов беседовал о Законе. Принять от него главную нить учений о явном, тайном и о созерцании — поистине, редкое счастье! Хотя суть учения он мне не вручил, и всё же я немного понял его, напитал его наставлениями своё сердце и нутро, общий смысл усвоил. Жалею я вот о чём: встретил я его, когда он уже был на склоне лет, и мне не удалось долго посидеть подле него. И всё же главный смысл Закона Будды он мало-помалу своими уроками мне преподал.

Когда мы направлялись в Восточные земли, на одном из постоялых дворов при Восточной приморской дороге я готовил для него еду. По мирскому обычаю её назвали бы отменной, но когда я её подал, учитель сказал:

— Что это ещё такое? Ты это подаёшь? Такому не следует быть… Ведь сказано: бодхисаттва, чьё сердце только начало совершенствоваться, если обращается к мирским делам и хлопочет о них, уничтожает ростки Пути.

И больше ничего не сказал.

Я его словами напитал своё сердце и нутро, отложил их на дне своего уха. Это было святое речение Тэндая из второго свитка «Сокровенных значений»: подвижники созерцания, чьё сердце только начало совершенствоваться, всецело отдаваясь созерцанию сердца, не должны отвлекаться даже на шесть переправ. И тем более они не должны обращаться сердцем к мирским делам, утруждать тело: пусть отдыхают от десяти тысяч дел и только созерцают. Если отвлекутся, уничтожат ростки созерцания в сердце, — это имел в виду мой учитель. И его разъяснение отсылало к указаниям учения, согласовывалось с предписаниями Закона.

Суть Закона такова, что в ней уже нет ни заблуждения, ни озарения, ни страстей, ни мудрости; перед нею останавливаются слова и речи, споры между учениями смолкают, доходя до основы покоя-угасания, нерождённой и бессмертной. Такова суть Закона. Если она установлена, то и основа беспрепятственно проявляется в делах, и дела без препятствий проникают в основу. И тогда, действуя среди десятков тысяч вещей, не нужно предаваться какому-то особому подвижничеству.

Редки такие люди, чьё озарение внезапно, чьё подвижничество внезапно. Дочь царя драконов пробудила в себе просветлённое сердце и тут же стала буддой, возвестила, что без помех прошла весь путь. Эти люди подобны ей. Но больше таких людей, кто способен ко внезапному озарению после постепенного подвижничества. Поэтому в сутре говорится: «Основу постигаешь внезапно, но пристрастия и склонности одолеть трудно. Дела не внезапны, их причины исчерпываются постепенно…» — и так далее.

Итак, озарения порой достигают и внезапно, но пристрастия и склонности исчерпать трудно. Хотя ветер и утихает, волны ещё вздымаются. Но хотя солнце ещё не вышло, иней уже постепенно тает. Когда постигаешь свою привязанность к внешним предметам, но не имеешь силы преобразовать десять тысяч вещей, то упражняешься, соблюдаешь уставы, сидишь в созерцании, перебарываешь страсти… Это всё и называют «средствами». В сути Закона ничего такого нет, лишь на уровне склонностей и пристрастий мы постепенно избавляемся от этих выдуманных образов.

Иные люди не делают различий, мыслят суть Закона, озарённую знанием и видением Будды, по меркам своих пристрастий и склонностей: думают, что она не рождена, извечна, пробуждаются к беспрепятственному видению, понимают объемлющую пустоту, сердцем принимают, что нет ни благого, ни дурного, ни глупости, ни мудрости, а есть лишь путь-основа. Такие люди по своему хотению совершают ложные деяния, не подвижничают, не упражняются, не творят благих дел. И даже склоняются к дурному, когда по мерке своих пристрастий выбирают, что принять, а что отвергнуть. Как же они поймут ровно-равное единое сердце, как сообразуются с чудесной сутью, не имеющей свойств? Такова избирательность в склонностях среди вещей.

В деле выбора на уровне понимания и на уровне деяний, безошибочно разъяснённого в Законе Будды, должна быть сила истинных мудрых друзей. То, что нужно освоить при подвижничестве, следуя за Единой колесницей, правильно применяя смысл учения, — относится к нынешней жизни. Эти наставления мой учитель хотел сохранить на дне сердца, поэтому записал их. Что согласуется с записями учения, то и есть — верный Закон.

Примечания

III–8

О Мёэ и его храме в Тоганоо см. рассказ I–5.

«Завязать связь», кэтиэн, — установить связь по закону воздаяния, чтобы передавать друг другу благие последствия своих деяний. Вообще такую связь между людьми завязывает любая встреча, но особенно действенны совместные обряды, беседы об учении Будды и все подобные благочестивые дела.

На горе Коя находились храмы школы Сингон, где разрабатывалось «тайное учение»; см. рассказ I–3. «Отшельники с горы Коя:», Ко:я-хидзири, странствовали по всей Японии, совершая для мирян самые простые из «тайных» обрядов и собирая подношения на свои храмы.

О «Едином веке», итидай, японские буддисты говорят, когда подчёркивают, что живут в ту же эпоху, когда в мире проповедовал Будда, хотя и много лет спустя.

Выражение «то, чему следует быть», арубэки-ё:, для Мё:э было ключевым. См.: [Мё:э 2012].

«Пять совокупностей» (санскр. панча скандха) — пять групп, в которые объединяются дхармы, образующие поток познавательного опыта: «плоть», «восприятие», «различение», «творящие силы» и «сознание».

«Три наставления» — наставления Будды по должному поведению, сосредоточению и обретению мудрости.

По уставу монахи должны соблюдать целомудрие и избегать убийства. В Японии эпохи Камакура не были редки и женатые монахи, и монахи-воины.

«Три яда» — алчность, гнев и глупость. «Пять желаний» — тяга к еде, сну, плотским наслаждениям, богатству и славе.

«Пять заповедей» — см. рассказ III–7. «Десять добрых заветов» — те же пять запретов, а также требования избегать злословия, пустословия, алчности, гнева и дурных воззрений.

«Постник» здесь — монах, соблюдающий правило устава: принимать пищу только один раз в день, до полудня.

Кавати — провинция в срединной части острова Хонсю. Ри — около 4 км. «Час Лошади» — от 11.00 до 13.00, полдень приходится на середину этого часа.

Мудзю предлагает в слове «отшельник», тонсэй, заменить знак тон/ногарэ, “уход” (от мира), на знак тон/мусабору, “жадно тянуться”(к миру), благо оба знака имеют одинаковое чтение тон.

Кэйхо — Гуй-фэн Цзун-ми (780–841), китайский буддийский наставник, принадлежал к школам Хуаянь и Чань. В Японии его учение до начала эпохи Камакура было почти не известно, и одним из первых на его сочинения стал ссылаться Мёэ. Мудзю цитирует «Записки о передаче светильника годов Цзиндэ» («Кэйтоку дэнто:-року», ТСД 51, № 2076, 308 а–b).

«Чувства», они же «пристрастия», дзё:, обычно противопоставляются «природе», сё:. Согласно широко известному определению Сюнь-цзы (III в. до н.э.), «к природе относится то, что я не способен сотворить, но могу изменить. К чувственности относится то, чем я не обладаю изначально, но то, что я могу сотворить» (пер. А.И. Кобзева).

Под «избирательностью», или «различениями», бумбэцу, понимается свойство склоняться к одной из крайностей без учёта того, что сама по себе она пуста, не мыслима иначе как относительно её противоположности.

«Единым помыслом», итинэн, может называться мысль, сосредоточенная на одном лишь достижении просветления, или же мысль, свободная от избирательности, всегда рассматривающая обе стороны любого противопоставления.

Токусан — Дэ-шань Сюань-цзянь (772–865), китайский наставник школы Чань.

«Черепашье зерцало» — панцирь черепахи, с помощью которого гадали, в переносном смысле — средство для установления истины.

О том, что учение Конфуция было в Китае предтечей буддийского, Мудзю в «Собрании песка и камней» говорит снова и снова.

«Одушевлённая киноварь» (кит. шэньдань, яп. синтан) — чудесное вещество в даосской алхимии. Цитата из записок «Зерцало школ» («Сю:кё:-року», ТСД 48, № 2016, 419с, X в.).

Сёити, он же Энни Бэннэн (1202–1280) — учитель Мудзю, один из знаменитых наставников традиции дзэн в эпоху Камакура. Он не считал «созерцание» единственным достаточным подвижничеством, а соединял его с «явными» и «тайными» учениями, о чём Мудзю говорит ниже. Правда, Мудзю пишет, что наставник не вручил ему «суть учения», то есть не считал его своим учеником в полной мере, не включил его в ту цепочку передачи дзэнских наставлений, к которой принадлежал сам. См. рассказ IX–13.

Восточная приморская дорога — Токайдо, дорога из Столицы в Камакуру и дальше в восточные земли.

Вообще в обиходе школ Чань и Дзэн роль храмового повара — одна из почётных. Неясно, стряпал ли Мудзю сам или просто устраивал трапезу в пути, раздобыв еду где-то на станции.

Не ясно, какое место из сочинения Тянь-тая Чжи-и имеет в виду Мудзю.

«Шесть переправ» (санскр. шад парамита) — шесть уровней совершенствования, и первый из них называется «подаянием» (санскр. дана). Вообще кормить монахов и снабжать их всем необходимым — весьма благое дело, но, по Чжи-и (и по Энни) ученику не следует отвлекаться на это.

Энни, кроме того, цитирует и Мёэ, его слова арубэки-ё:.

Дочь царя драконов — действующее лицо «Лотосовой сутры»; она достигает просветления «внезапно», хотя прежде считалось, что дитя, да к тому же женского пола и не-человеческого племени не может обрести просветление, а должно сначала переродиться человеком, мужчиной, и достичь зрелого возраста.

Цитируется «Победоносная сутра» («Сюрё:гон-кё:». ТСД 19, № 945, 155а), одна из сутр, особенно чтимых в традиции дзэн.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание