«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

СВИТОК IV

IV–1 Досточтимые молчальники

IV–2 У досточтимых бывают дети

IV–3 Как ухаживали за больным досточтимым

IV–4 Досточтимый советовал другим жениться

IV–5 Жена мешала в смертный час

IV–6 Жена пыталась убить досточтимого

IV–7 В смертный час нужно остерегаться, как бы сердце не поддалось страстям

IV–8 Досточтимый утопился

IV–9 Человеку нужно отбросить сердечные пристрастия, чтобы сердце встало на Путь

Свиток IV рассказ 1

Досточтимые молчальники

無言上人事, Мугон сё:нин-но кото

[167–184]

В одном горном храме жило четверо досточтимых монахов. Они созерцали истинную сущность, не доступную словам, и хотели научиться затворять уста по примеру Юимы — Чистого имени. Дали клятву, спокойно и величаво убрали храм, отсекли десятитысячные мирские связи, смирили три вида своих деяний, взошли в зал — на место Пути — вчетвером расселись по порядку и начали семидневное молчание. Входить к ним был допущен только один служка. И вот, поздней ночью, видя, что светильник вот-вот погаснет, монах, сидевший ниже всех, окликнул:

— Служка! Поправь огонь!

С места повыше другой монах отозвался:

— Где подвижничают молчальники, там разговаривать нельзя!

Третий вскипел: что эти двое обсуждают? И в сердцах крикнул:

— Вы рехнулись?

Старший монах на самом высоком сиденье считал постыдным и глупым, когда монахи болтают, кто во что горазд. Он покачал головой и молвил:

— Лишь я, наставник Закона, ничего не говорю!

Должно быть, этот, самый важный, выглядел особенно смешно.

А ведь если задуматься, любому из нас трудно бывает отделаться от своей пристрастности. Достаточно послушать, что в миру говорится меж людьми: каждый почём зря хулит других за то, что сам охотно делает, вовсе забывая о собственных промахах. Разве что признает: да, как-то я оплошал! — или вроде того. Я порою тоже, не помня своих грехов, хулю людей за то, что люблю делать сам, — я не просветлён! В одной книге сказано: порицая других, думай о своих проступках, угрожая другим, помни о своих слабостях.

Ракутэн признавался: «У каждого есть какое-нибудь пристрастие, у меня вот — книги да стихи». Даже когда отбросишь десять тысяч мирских привязанностей и вступишь на путь Будды, трудно отстать от привычной любви к книгам и стихам — вот о чём он говорит. У любого человека и внутри, в сердце, и в телесных делах есть что-то такое, что он любит, что ему трудно бросить и трудно забыть. Это и называют привычкой. Закон Будды говорит об «усвоенных причинах» и «усвоенных плодах». О том, что предшествует, говорят как об «усвоенной причине», а о том, что за нею следует, — как об «усвоенном плоде». Это то, к чему мы привыкли с безначальных времён: «усвоенным» называют то, что делаешь и думаешь сам, не по указке других людей. Если человек хочет вступить на путь Будды, ему нужно понимать это: отбросить то усвоенное, что вовлекает в круговорот перерождений, и усвоить то, что ведёт ко вратам освобождения. Но каждый охотно делает то, что любит, не помня о порочности своих дел, а то, чего не принимает, — хулит, выискивая в этом деле все недостатки.

Стало быть, учитывая, что пристрастия мои не свободны от пороков и что за них меня будут хулить, мне не нужно крепко за них держаться. А неприятное для меня тоже имеет свои достоинства, и если учитывать это, значит, и хулить его незачем. Таков, должно быть, настрой сердца у выдающихся людей. Конечно, есть лёгкое и трудное, мелкое и глубокое, но нет ничего, что не имело бы своих достоинств и недостатков. Богиня Благих заслуг и богиня Чёрного мрака никогда не расстаются. Такова основа мироустройства. Говорят: морские воды легко несут на себе корабль — и они же топят его. Государь может позаботится о народе — и сам же может причинить ему страдания. Вода, огонь и прочие мировые первоначала полезны для человека, и они же губительны. Таких примеров много, но суть понятна и из этих.

С чудесами Закона Будды тоже так: если в них веришь, польза от них велика, а если хулишь, вред огромен. Только с мирскими делами они не сравнимы — ни по достоинствам, ни по недостаткам. В миру пороков много, а достойного мало. Что до Закона Будды, то здесь недостатков немного, а достоинства велики. Нужно отбросить множество мирских пороков, завязать связь с Законом Будды — преодолев хулу! — и тогда вступишь на путь, что ведёт ко многим выгодам. Но мирские дела привычны с безначальных времён, и многие люди их любят и ценят, а с Законом Будды мы ныне встретились впервые, и редки те, кто изучил и полюбил его. Жаль!

Некий монах в миру любил облавные шашки, мог играть всю зимнюю ночь напролёт. Руки у него замерзали до онемения, и он грел шашки на глиняной лампе. А когда масло кончалось, жёг тростник. Пепел летел, монах стряхивал его соломенной шляпой… Мне рассказывали, это было в наши дни. Будь он столь предан не игре, а подвижничеству, сидячему созерцанию — должно быть, нетрудно ему было бы пройти путь и достичь просветления.

Другой наставник Закона из рядовых храмовых монахов, любил выпить. Однажды, не имея денег, он пропил одно из своих одеяний. Если бы он так беззаветно подносил дары Трём Сокровищам, заботился об отце и матери, трудился на поле милосердия — отклик на дела его не был бы ничтожен! Когда кто-то говорит, что не находит себе дела по силам и не совершает добрых поступков, — это не значит, что дела для него нет, а значит, что ему самому не хватает решимости.

Ещё один монах в миру любил рисовые колобки моти. Он был лекарем, и как-то раз его позвали к больному. Он попросил родичей недужного приготовить колобки. Но когда монах услышал стук, с каким отбивают тесто, поначалу тихий, — то вскрикнул тонким голосом, а потом, когда застучали сильнее, вцепился в край циновки и взвыл:

— Стряпайте где-нибудь подальше! Чтобы мне, вступившему на Путь, было не слышно! Не выношу этого стука!

Вот ведь как мучился… Этот случай мне рассказали те самые родичи больного.

Человек, в чьём сердце есть тяга к Закону Будды, радуется при звуках Закона и несомненно обретает плоды. Такие люди редки, но вообще каждый что-нибудь да любит. Даже тот, кому ничто не мило, любит хотя бы утром поспать подольше. Или любит бездельничать.

В одном из храмов Южной столицы некий монах не ел утренней каши, спал до тех пор, пока солнце не поднимется высоко. Когда его спросили, почему он не завтракает, он объяснил:

— По сравнению с кашей сон гораздо вкуснее!

Если так полюбить благодетельную пищу — радость Закона, счастье созерцания — то дорога до Пути Будды окажется недлинной.

Вот так люди, питая пристрастие к стихам, к песням, музыке или к азартным играм, увлекаясь охотой, любя гулянки и пьянки, — забывают, что всё это разоряет их, сокращает жизнь, вызывает недуги и влечёт ко грехам. Так и со всеми прочими мирскими пристрастиями. И таковы же условия и причины для вступления на путь Будды: врата Закона, что ведут к вере и пониманию, различны для разных людей смотря по тому, кто чему радуется, кто к чему склонен. Для этого Будда и применяет неисчерпаемые, десятитысячные уловки, проповедует восемьдесят четыре тысячи учений. Когда человек любит Закон Будды и радуется ему, как выпивке, увлечён им, как шашками, — то такому подвижнику легко постичь Путь.

Мирские дела нам привычны с безначальных времён, наши собственные пристрастия всё время нас погоняют, помыкают нами, и покоя от них нет. А Закон Будды мы изучаем впервые, и потому трудно бывает уверовать в него и начать накапливать заслуги. Даже те немногие, кто изучают его, имея в сердце склонность к нему, всё равно деяниями своими обретают лишь скудные заслуги. Это оттого, что свойство привязанности к собственному «я» укоренилось глубоко и пристрастное сердце мешает. Непременно нужно избавиться от склонности к спорам, сосредоточиться на подвижничестве. Повторюсь: держаться за свои привычки и хулить привычки чужие — свойство глупого сердца.

Известный в наши дни досточтимый, знаток учения Санрон, сказал какому-то монаху:

— Каждая из школ заявляет, что её учение лучше всех. Они пристрастны. И только наша школа, Санрон, чужда такой пристрастности.

В высшей степени пристрастные слова! Все прочие школы пристрастны и уступают нам, беспристрастным? Это и есть настоящая пристрастность! Похоже на то, как молчальник в храмовом зале сказал: «Нельзя разговаривать». Впрочем, почти все школы о сути своих учений говорят то же самое. Ниже я приведу кое-какие примеры.

Наставники Санрон рассуждают: «Школа Хоссо признаёт три колесницы, школа Тэндай — одну, а наша школа не признаёт ни трёх, ни одной». Это похоже на пристрастность. Даже мудрецы не замечают её у себя в сердце — и не избегают греха, споря о том, что есть, а чего нет. Люди, кое-как наслышанные об учении одной из школ, тем охотнее хулят и принижают другие школы, толком не зная их суждений. Трудно избежать греха — хулы на Закон!

Чтобы верно мыслить и верно действовать, самое главное — это вникнуть в учение о постижении собственного сердца, напрочь забыть обо всех различиях, соразмериться с тем уровнем сознания, где всё ровно-равно. Когда досточтимый молчальник говорил «я молчу», он не молчал, а говорил. Так же и здесь: сердцевина учения о подвижничестве — это единство мысли в каждом из мгновений, и оно не рождается, а существует изначально, выходит за пределы прошлого и будущего. Но когда сознание пробуждается, оно рождается, хотя и знает при этом, что не рождено. Когда мы говорим о единстве мысли в безмыслии, мысли у нас всё же возникают; думая о безмыслии, мы опять-таки мыслим. Этому наставлению могут и должны вдумчиво следовать подвижники, когда готовятся созерцать своё сердце.

В «Сутре совершенного пробуждения» записано разъяснение насчёт того, как нужно готовиться к постижению сердца. На примере четверых досточтимых молчальников можно уяснить суть сказанного в ней.

«Никогда не надо допускать, чтобы возникали ложные мысли», — так на месте Пути у молчальников не должны звучать никакие речи, с этого начинается подготовка.

«Возникают ложные мысли» — так один из монахов произносит: «Поправь огонь».

«Но, — говорится в сутре, — не надо также останавливать и уничтожать ложное сознание». Ведь изначально это ложное сознание пусто. Его сущностная природа — покой и ничто, поэтому в нём нет ничего такого, что надо было бы уничтожать. И никакого озарения, чуда для этого тоже искать не надо. Мысли, которые надобно уничтожить, — это и есть ложные различения. Поэтому говорят: когда они, различаясь, возникают, это болезнь, а когда не возникают, они — лекарство. Ещё говорят: если мысль возникает, пойми её, если поймёшь её, она уничтожится. Мысли движутся впереди глупца, мысли следуют за просветлённым буддой, — так тоже говорят. И ещё: ложные мысли возникают снова и снова, а зеркало истинного сердца становится всё яснее. То есть, когда исконная наша доля не затемнена и ложные мысли не застят взор, само собою проясняется исконное сердце. Так кабан разрывает золотые копи, так от топлива разгорается огонь. Допускать возникновение мыслей, желая их уничтожить, — значит поступать так же, как тот молчальник, кто сказал: «Нельзя разговаривать».

В сутре дальше сказано: «Пребывая в мире ложных образов, не стремись к различающему знанию». Если обращаешься к десяткам тысяч предметов, меряя их ясной мерой, и не различаешь их, то это как раз и соразмерно Пути. «Шесть видов пыли сами по себе не дурны; напротив, при правильном понимании они все одинаковы». А значит, когда пробуждаешь знание и видение, умозаключаешь, различаешь и измеряешь, то не можешь забыть о деятеле и делаемом, об утверждении и отрицании. Как тот монах, кто воскликнул: «Вы рехнулись?»

И дальше в сутре сказано: «Не имея различающего знания, не стремись к пониманию истинно-действительного». Когда нет различий, ничто не остаётся на месте, а когда ничего не остаётся, это и есть место для истинно-действительного. Это называют сердцевинной сутью — когда ничего не осталось. Когда оставляешь что-то — тем самым отворачиваешься от исконной доли. Нет ни мудрости, ни обретения — вот что соразмерно единой мысли, вот что должно предшествовать выявлению чудесной мудрости. Если достигаешь того места, где нет различий, и думаешь — вот он, образ истинно-действительного! — то такое достижение снова ложно. Так монах, сидевший выше всех, думал: я, молчальник, останусь не виноват, раз я молчу. И сказал: «Лишь я, наставник Закона, храню молчание».

Вот это — главное для подвижничества и учения, черепашье зеркало для просветлённых. Так и следует готовиться к созерцанию.

Вообще спор между школами Хоссо и Санрон начался ещё в Индии. Монахи Гохо и Сёбэн жестоко не поладили в том, есть ли «одно лишь сознание» — или же есть «одни только познаваемые предметы». Их приверженцы образовали две школы.

Основатель школы Тэндай говорит о них: «Тэндзин и Рю:дзю: внутренне оставались самими собой и были зеркально-чисты, а вовне, смотря по времени и по склонностям учеников, излагали каждый своё учение». Тэндзин, основатель Хоссо:, и Рюдзю, основатель Санрон, во внутреннем своём свидетельстве оба следовали той основе истинной сущности, которая едина. Когда же они действовали вовне, то применяли уловки, чтобы привлечь людей, склонных к одному из учений: о том, что существует только сознание, но не познаваемые предметы, или что существуют только предметы, но не познающее сознание. Так они, каждый в свой черёд, устанавливали в своих учениях, что существует, а что пусто. Для позднейших учеников истоки и дно Закона Будды стали уже темны, и толкования этих наставников послужили причиной для греха — для пристрастных споров. Главная же нить Закона Будды такова: «Сущность Закона неделима, но врата его, учения, различны». Чудесная сущность, единая сердцевина не-двойственна, она одна и та же во всех учениях, но различия между учениями есть, и они условно делят общину на школы.

Так и Хоссо в случае определимой истины устанавливает учения и различает среди них глубокие и мелкие. А в случае неопределимой истины и тех речей, что указывают на неё, основы учений одни и те же, различий нет. Наставники Санрон тоже говорят: нет двойственности на ясном пути сутр Великой колесницы. Тэндай, когда толкует «внутреннюю зеркально-чистую природу», понимает её в таком смысле. Наставник школы Кэгон тоже говорит: «Из того, что плоть — это и есть пустота, следует учение Сёбэна, а из того, что пустота — это и есть плоть, исходит школа Гохо». Они совместимы между собой, им не за что отвергать друг друга.

Когда сама школа Кэгон различает учения, она устанавливает их пять и считает Хоссо и Санрон начальным и конечным учениями, а Тэндай — четвёртым; Хоссо берётся при этом как обособляющее учение. Сама школа Хоссо говорит, что Единая колесница — это уловка, а три колесницы истинны. Наставник школы Санрон относил школу Хоссо к трём колесницам, а Тэндай — к единой. «Я же говорю: нет ни трёх, ни одной», — так он превозносился над другими школами.

Каждая из уловок привлекают тех, кто имеет склонность к тому, а не другому учению, и вводит их на Путь. Уловки неотделимы от свидетельства об истине. У каждой из школ есть рассуждения, где показано, в чём другие школы уступают ей: другим школам ставят в укор то, в чём эта школа их превосходит, и так школы хулят друг друга. Так борцы используют свои сильные стороны и разят противника в слабое место. И всё это лишь затем, чтобы углубить веру в сердцах у тех, кто склоняется к учению этой школы, кто завязал связь с нею. Цели клеветать на Закон при этом нет. Как говорит переводчик Гунахацума: «Хотя будды и учат по-разному, основа подвижничества у них одна и та же. Есть пристрастия и споры, но кто к чему склонен — о том спорить невозможно». Поистине, пристрастные споры несоразмерны замыслу будд и прежних наставников. Так мы сами себе закрываем дорогу, что ведёт десятки тысяч учеников с разными склонностями — к одной цели.

Если говорить об учениях Хоссо и Санрон, то поскольку вне сознания познающего нет познаваемых предметов, постольку говорят об «одном лишь сознании», поскольку же отдельно от познаваемых предметов нет сознания, постольку говорят об «одних лишь предметах». Поэтому в «Сутре цветочного убранства» сказано: «Сущность знания не подтверждается вне сущности, знание сущности не возникает вне знания». «Сущность» здесь — это познаваемый предмет, «знание» — сознание, и так Санрон говорит об «одних лишь предметах», а Хоссо: об «одном лишь сознании». Вместе они могут быть соразмерны замыслу Будды. Пятьсот монахов проповедовали о причинах, приведших их к рождению в их телах, и хотя все учили по-разному, Будда всё-таки признал эти толкования как правильные. Если обсуждать природу вещей четырьмя способами, как следует по учению Великой колесницы, то разве уклонишься от замысла Будды? Придя к истинному пределу, изначально единому, нет нужды разделять то, что обычно различается ради уловки. Основатели школ все, должно быть, мыслили так.

Две монахини-отшельницы, странствуя через Ооцу, увидели у дороги двухколёсный возок без колеса. Одна монахиня сказала:

— Эта повозка — поношение Единой колесницы: ведь у неё есть только одно колесо!

Тут же другая ответила:

— Нет, Единую колесницу она не хулит: одного колеса у неё как раз нет!

А ещё в Столице был гадатель по чертам лица, звали его Бэнна. Одна нога у него была короче другой, так что он хромал. Однажды при встрече он спросил у своего ученика:

— Правда ли, что в свете люди смеются надо мной? Дескать, у Бэнны одна нога коротка?

— Не вижу, с чего бы, — отозвался тот. — Напротив, насчёт твоих ног, учитель, люди говорят, будто одна из них длинна.

Так и с мирскими правилами: хотя слова различаются, но путеводные основы одни и те же. Можно говорить «есть», а можно «нет», но на одном колесе повозка не поедет. «Нога коротка» или «нога длинна» — это две разные хулы, но тело Бэнны остаётся тем же самым. Учения различаются — «о существующем» и «о пустом», «об одном лишь сознании» и «об одних лишь предметах» — но суть на самом деле одинакова. Потому-то прихожане Гохо и Сёбэна и могли спорить между собой. По словам Сёбэна, «вы не говорите об “одном лишь сознании”, а говорите только об “одних лишь предметах”. Но на самом деле нет ни одного лишь сознания, ни одних лишь предметов. Когда Мироку станет буддой, он унаследует это как ясное свидетельство, но пока он ещё бодхисаттва, и это применять невозможно». Говорят, что Сёбэн, сказав это, вошёл внутрь скалы, затворил её за собою и там остался в толще камня.

Природа вещей, будучи единой, имеет благое свойство: спокойно сиять. «Покой» — это сущность, предмет познания. «Сияние» — это знание и познающее сердце. Точно так же у ясного зеркала есть свойства: «быть медным», «быть ясным», у одной и той же воды — свойства «быть чистой», «быть влажной». Если отделить «ясность» от зеркала, получится нечто наподобие «одного лишь сознания без предмета», а если отделить «медность», получится «один лишь предмет без сознания». Так здесь соотносятся два толкования. Пристрастности быть не должно. Пожалуй, как раз об этом ясно свидетельствует запись из «Сутры цветочного убранства». «Нет знания вне сущности» — это учение школы Санрон, «нет сущности вне знания» — учение школы Хоссо.

Хоссо также учит, что «в истинную природу входят через врата пустоты»: она говорит и о «пустом», и о «существующем», но всё это врата уловок. Поистине же «единое сердце и миры вещей не существуют и не пусты». Если всё принимать как существующее, то такое знание называется «пустым», а если всё отвергать как пустое, то такое знание называется «существующим». Не нужно называть чудесную основу единого сердца «существующей», нет такой видимости, которую нужно было бы считать «пустой». Пути познания и речи здесь обрываются. Какой же могла бы быть основа учения? Различия между школами нужно понимать сообразно этому. Наставлений у Будды три: о заповедях, сосредоточении и мудрости, но истинно-действительная сущность у них едина, не двойственна.

В китайском столичном храме Кодзэндзи жил наставник созерцания Икан, ученик Басо. Как-то раз стихотворец Хаку Кёи спросил у него:

— Вот тебя величают наставником созерцания. А какому Закону ты учишь?

Смысл вопроса был тот, что школа Дзэн не опирается на письменные знаки. Знание в сердце есть, а слов нет. Имелось в виду, что Закон — это то, что учитель рассказывает словами. Наставник отвечал:

— То, что помогает нам самим стать наивысшими бодхисаттвами, называют «заповедями». То, что мы проповедуем изустно, называют «Законом». Подвижничество сердца называют «созерцанием». Сообразных применений тут три, но суть у них одна, она не двойственна. Сравним: для Разлива, Реки, Стремнины, Потока установлены разные имена, но суть воды одна и та же. Так же и здесь. Заповеди — это и есть Закон, Закон — это и есть созерцание, они неразделимы. Откуда же взяться различиям?

Наставник созерцания Кэйхо Сюмицу тоже говорит: «Созерцание — мысль Будды, учение — слово Будды, у всех будд сердце и уста согласованы между собой». О согласии трёх школ, трёх учений говорится во второй части тридцать четвёртого свитка «Зерцала школ» и в «Разъяснениях истоков дзэнских истин» у того же Кэйхо: в конце первого свитка. Людям, идущим по Пути, непременно нужно заглянуть в эти записи!

Три наставления — о заповедях, сосредоточении и мудрости — различаются на уровне уловок, но если рассуждать об их истинно-действительной сущности, то она полностью едина. Заповеди различают три разряда грешных людей, устанавливают меры запретного и не-запретного: таковы мирские заповеди. Кто соблюдает их, пожинает плоды воздаяния в мире непостоянства. Однако они — лишь уловки для побуждения к сосредоточению. Сущность их — низшие дела в мире желаний. Поэтому учитель устава Нандзан толкует так: «Если держишься за них, они-то и мешают на Пути. Таков закон мирского блага. Но если отклоняешься от них, это тоже препятствует на Пути — не избежишь трёх дурных дорог». Если соблюдаешь заповеди, это мешает следовать по Пути. Потому что при этом держишься за внешние свойства заповедей. Но если нарушаешь заповеди, это уводит с Пути ещё дальше, ибо ведёт к трём дурным дорогам. Таковы мирские заповеди. Поэтому в «Сутре строк Закона» говорится: «По своим свойствам заповеди словно бы пусты, помрачение и падение ждут того, кто держится за них». В «Большой сутре» сказано: «Исполняй правила чистых заповедей, не держась за них как за исчерпывающие. Ибо иначе не сможешь понять свойства того, что запретно и что не запретно». В «Сутре о сетях Бона» говорится: «Сущность чистоты и свободы — драгоценные алмазные заповеди». Смысл этого основатель школы Тэндай толкует так: «Считать за сущность видимость сущности, следуя заповедям, которые относятся к доле существующего, — такова временная видимость, не созданная, природная». Таков смысл «красок и запахов на Срединном Пути», такова основа «Закона, существующего на уровне изменчивых вещей». В этом смысле говорят о заповедях, выводящих прочь из мира. А то, что порождает различия, считают заповедями-зароками. Поэтому смысл «Сутры вопросов Мондзю» — это заповеди, выводящие из дому. Это заповеди для тех, кто стоит на верхней ступени совершенства, и поэтому от различий здесь надо избавляться так же, как от грехов. По своему уровню заповеди глубоки, но сдерживают они мелкое. Эти мужи и жёны устанавливают различия — докуда слышен звон колец на их посохах — и это называют третьим тяжким грехом. Поистине же чудесная сущность, не имеющая свойств, — это заповеди сира, соразмерные нашей собственной природе. Учение Сингон тоже называет просветление, не имеющее свойств, «заповедью недеяния».

Что до сосредоточения, то оно останавливает мировое волнение, как уловка оно позволяет устранить рассеяние мыслей, собирает помыслы воедино, порождает мудрость. На ветру светильник не светит, в рассеянном сердце мудрость не сияет так, чтобы осветить его основу. Кроме того, говорят, что если кто сосредоточился, но не достиг мудрости, всё равно он возродится на небесах, в мирах, где есть краски и где нет красок. Если же истратит все плоды воздаяния, то снова упадёт оттуда в низшие миры. Истинно-действительное сосредоточение называют победоносным сосредоточением сюрёгон, царственным сосредоточением саммай, созерцанием собственной природы. При совершенном пробуждении называют его словом дзэнна. Это имя для взаимного соответствия между сосредоточением и мудростью. Остановить движение, вернуться к покою и постепенно двигаться в самом покое — вот что это значит. Поэтому в великом сосредоточении ни от чего не уходишь и ни к чему не приходишь, здесь нет сущностной основы и внешних действий. Движение и покой здесь совпадают, вместе они составляют природу всех миров. Таково чудесное сосредоточение на срединном пути.

Мудрость на уровне уловок — отбирает и измеряет, размышляет и постигает. Такова мирская мудрость. Она не имеет силы прекратить страсти, это не истинная мудрость. Истинная мудрость никогда ничего не мыслит, не различает. Поэтому говорят: великая мудрость не различает, мудрость хання не мудрствует. Ибо несвязанной мудростью связывают предметы, не имеющие свойств. Мудрость хання созерцает и озаряет, это истинная мудрость.

Таково учение о трёх понятиях, три наставления о том, что по сути едино. Раз единое сердце неподвижно и раз единая мысль не рождается — то они должны и могут полностью вместить в себя учение о трёх наставлениях и шести переправах. Поэтому в «Сутре о созерцании Цветка Закона» сказано: «Сердце пусто, не движется, полностью вмещает в себя шесть переправ». Поистине, в чистом месте без свойств нет зримых следов алчности, беспутства, гнева, лености, рассеянности и глупости. Где нет этих шести помех, там утверждаются имена трёх наставлений и шести переправ. Раз так, то, постигнув путеводную основу того, что у заповедей, стойкости в созерцании и мудрости источник один, нельзя всерьёз спорить о различиях между уловочными учениями. Ведь именно так познаётся суть, главная нить Закона Будды. Таков смысл ответа учителя созерцания: он касается сути учений всех школ!

В древности наши провожатые от этого не отступали. В последнем веке в мире прославились учения, спорящие между собою: явное и тайное учения спорят с учением о созерцании, путь мудрецов — с учением о Чистой земле. Как сказано в «Сутре, разрешающей сомнения в век Подобия Закона»: «В пору Подобия Закона меня назовут учителем устава, учителем созерцания, учителем Закона, все три наставления претерпят хулу, и хулители полетят в подземные темницы подобно стрелам, пущенным из лука». После вступления в пору Конца Закона всё это усугубляется. Не ложны золотые слова Будды, Пришедшего своим путём! И печально, что они верны!

В «Сутре ста притч» есть такой рассказ: некий учитель велел двум своим ученикам по очереди растирать ему ноги. Ученики ненавидели друг друга, и каждый в свой черёд бил наставника по той ноге, которая была поручена другому. Так в век Конца Закона ученые мужи Великой колесницы ненавидят Малую колесницу, а учёные Малой колесницы ненавидят Великую колесницу, и при этом те и другие неизбежно теряют учение, Закон Великого Святого. Вот к чему эта притча. Нынешние учёные влекутся за веком, их пристрастность к самим себе и к свойствам вещей глубока, и они не думают, что уничтожают истинный Закон. Прискорбно! Прискорбно!

Итак, заповеди и уставы — это правила для детей Будды Сякамуни; Закон Будды жив до тех пор, пока жив устав бини. Колеи, по которым движется вперёд истинный Закон, все исходят из хранилища уставов. Когда все школы обретают чудесное знание и после этого устанавливают чудесные деяния — они непременно исходят из правил устава. Если следовать смыслу «Сутры о царице Сёман» и «Трактата о мудрости», то устав отностися к Великой колеснице. Кроме того, согласно «Сутре о нирване», устав проясняет постоянство природы будды в человеке, а в «Сутре о Цветке Закона» в главе о спокойных и радостных деяниях говорится, что через врата уставов и заповедей люди приходят к подвижничеству Великой колесницы. Смысл тот, что заповеди раскрывают уловки и подводят к истинному учению; это рассуждение передаёт наследие и проясняет его. С точки зрения подвижничества школы Тэндай, прекращения неведения и постижения сути, правила устава считаются уловочными. Однако толкуя это, Кэйкэй говорит: «В заповедях нет ничего от Великой или Малой колесниц, всё зависит от настроя сердца того, кто их принимает».

А наш наставник-основатель, состоявший при хранилище Закона на Западе, широко и подробно изучил все три наставления. Когда на Священной горе подвижник Касё увидел цветок в руке Будды и молча улыбнулся, — уже тогда он принял Сокровищницу ока истинного Закона, чудесное сердце нирваны. Если от сутр и уставов нет пользы, то только потому, что их не удаётся связать воедино. Связать воедино учения трёх хранилищ, передать их будущим поколениям — вот что делал наш первый наставник, исконный учитель Касё:.

— Когда Будда ушёл в нирвану, сожжённое его тело было роздано как залог счастья людям в середине мироздания и богам на небесах. Мы же, собирая воедино Закон, учения трёх хранилищ, можем и должны воздать Будде благодарностью за милость! — так решили мудрецы, и ударили в медные колокольчики, и тысяча святых мудрецов, высоких в добродетели, собрались со всего материка Эмбудай на совет в город Хицухаракуцу. Там они стали собирать учение: Убари возглашал уставы, сутры возглашал Анан, а связывал их воедино, конечно, председатель собрания, Касё. Так сказано в первом свитке «Трактата о мудрости».

А нынешние люди во вратах созерцания обычно мало ценят учение. Они отвернулись от замысла наставников-основателей! Главное, чему учили будды и прежние наставники, содержится только в сердцевине письменных знаков. Благие свойства учения, помогающего в созерцании, теперь забыты. Люди видят палец и не замечают луны, глядят на письмена и отвергают их скрытую основу. Кто видит луну, когда ему на неё укажут, тот не отвергает и путь учения, приведший его к пониманию. И раз так, то учение не плохо. Сравнение лишь предостерегает учёных: можно пройти мимо сути!

Эти учёные, изучая наставления по созерцанию, принижают устав как принадлежащий к Малой колеснице, говорят, что учителя устава глупы и безумны, разумением подобны зверям и птицам. А сами учителя устава, не различая причин и плодов подвижничества у учёных Великой колесницы, говорят, что те не соблюдают уставов и мыслят подобно людям, стоящим вне Пути. И так они хулят и принижают друг друга, что ведёт к уничтожению Закона Будды. Ведь хула на людей — это хула на Закон. Закон не проявляется сам по себе, но только благодаря тому, что его распространяют люди. Ибо у людей и Закона сущность одна, а польза и выгода поистине велики. Если искать недостатки, они найдутся у каждого учёного. Если же учитывать достоинства, то опять-таки любой подвижник старается не впустую, обретает какую-то пользу. Великий учитель Нандзан не постиг пути учёных Великой колесницы, не обрёл её смысла, изучил только слова, и потому, приводя слова из сутр, предостерегал насчёт «шайки учёных болтунов».

Преобразующие указания Единого века — разные у Великой и Малой колесниц. Однако деление общины на семь частей у всех подчиняется правилам Малой колесницы. Законы, по которым бреют голову, носят тёмную одежду, строят храмы и святилища, подвижничают, вершат дело Будды, в большинстве своём выстроены по её уставам. А Великая колесница берёт за основу постижение собственного сердца. Облику и одеянию она не придаёт большого значения. Так и в «Сутре цветочного убранства» среди мудрых друзей есть и демоны яся, и женщины.

Когда входишь в число детей Будды Сякамуни, принимаешь образ нищего монаха бику, то за основу нужно брать заповеди. Свершая дело Будды, чтобы обрести пользу и выгоду, люди заявляют: «Я — ученик Будды, я должен это исполнять», — и соблюдают заповеди. А когда нарушают их, то оправдываются: «Я — сторонник Великой колесницы, не следую за Малой колесницей». «Сутра о сокровищнице Будды» таких монахов называет летучими мышами. Когда они не хотят, чтобы их причисляли к птицам, то говорят: «Мы живём в земле», — и прячутся в пещеры. А когда хотят отстраниться от земных жителей, говорят: «Мы живём в небе», – и вылетают наружу. На самом деле они и не птицы, и не звери. Тела их зловонны, предпочитают они темноту. Так и монахи, нарушители заповедей, когда хотят избежать государевой службы, говорят: «Мы — ученики Будды, нищие странники». А когда не соблюдают заповедей, говорят: «Мы — приверженцы Великой колесницы», — и в дни покаяний, признаний в грехах, не примыкают к тем монахам, кто живёт по Закону. Их тела нечисты, они склоняются к темноте грехов. Таково сравнение. В последнем веке трудно монахам избежать этого греха. Постыдное дело!

Если следовать этому увещеванию — несказанно глупо получается, когда человек сам признаёт за истину учение и подвижничество Великой колесницы, но сам при этом скор в рассуждениях, а заповедям следовать не спешит — и не разобравшись, что к чему, клевещет на других, не понимая, сколь широка и велика польза от веры и понимания Великой колесницы. Даже великий мудрец Нандзан принижал учёных мужей Великой колесницы, называя их «шайкой учёных болтунов». И в наше время учителя устава говорят, что соблюдение устава, сообразное Закону, вышло из употребления у тех, кто называет себя «знатоками устава».

Не нужно отрицать учёные рассуждения других школ. Нужно думать о том, чтобы в твоей собственной школе учёные следовали Закону. Далее: если во вратах созерцания учёные мужи и осваивают учение, изучают уставы, то о них думают, будто они всецело предались чванству и что так не годится. Монахи школы Рицу, изучающие уставы, внешне похожи на приверженцев Малой колесницы, но главный смысл их действий тот, что они помогают подвижничать во вратах Великой колесницы, к какой бы школе ни относились их ученики. Вообще знатоков устава считают учёными Малой колесницы, и это опять-таки создаёт путаницу. В самом деле, бывают таки подвижники, чья верность правилам мешает им двигаться по Пути. Коренная природа может быть благой или дурной, способности и коренные свойства бывают глубоки или мелки, и в этом все школы согласны между собой. Нельзя начисто отвергать учёных какой-либо школы. Сказано: не меряй других людей взором быка и барана. Пусть учёные разных школ не спорят между собой! Ведь, как сказано в «Трактате о великой мудрости», «Любя свой Закон и радуясь ему, порицать Закон других людей — значит упасть на три дурных пути, даже если сам хулитель соблюдал чистые заповеди».

Вообще главная нить Закона Будды такова: «Не делать никакого зла, совершать всевозможные благие дела, хранить в чистоте свои помыслы — таково учение всех будд». Учёные мужи Великой колесницы не должны отворачиваться от этого завета, ведь он — общая заповедь всех семи будд. Кто осмелится задать другие правила? Избегать всякого зла учат заповеди, совершать всевозможные благие дела учит сосредоточение, а хранить свои помыслы в чистоте учит мудрость. Раз так, то заповеди ловят разбойников, сосредоточение связывает их, а мудрость их казнит. Хотя три наставления нужно исполнять одинаково, но когда век клонится к упадку, когда способности и коренные свойства людей слабеют, нужно беречь те зёрна, что остались в нашем обиталище, следовать радости в помыслах, или хранить заповеди и правила, или хранить основу сознающего сердца — и не хулить друг друга! Если хочешь изучить свойства деяний по заповедям и уставам, если хочешь подвижничеством освоить основу сердца, полностью усвоить смысл во вратах созерцания, и, жалея о темноте во вратах общины, сетуешь на последний век, — пенять нужно на слабые способности. Человеку нужно быть осмотрительным: что у него за сердце, чтобы хулить колесо истинного Закона Будды, Пришедшего своим путём? Не попадёт ли он за такое деяние в ад Беспросветный? В разговоре досточтимых молчальников, строго говоря, греха не было. Но великий грех — хулить Закон в нынешнем веке!

А ещё в нашем веке множатся споры между путём мудрецов и путём Чистой земли. Подвижники памятования о будде Амиде хулят «истинные слова», «прекращение и постижение» и прочее, говоря, что это — смешанное подвижничество. А те, кто распространяет учения «истинных слов» и «Цветка Дхармы», считают памятование ничтожным. Так и те, и другие теряют уловки Будды, Пришедшего своим путём, отворачиваются от истин учений прежних наставников. Во вратах Чистой земли люди не должны хулить другие способы подвижничества, ведь Изначальный обет будды Амиды гласит: «…исключая лишь тех, кто виновен в пяти злодействах и в хуле на истинный Закон». Наставник Дзэндо: во введении к «Величальной песне о будде, явленном воочию» толкует так: «Сякамуни нам — отец и мать. Ради нас он проповедовал учения о всевозможных уловках. Если подвижничать, следуя учению, сможешь увидеть будд во всех вратах, возродиться в Чистой земле. Если увидишь человека, который стремится действовать хорошо, то помоги ему, а если увидишь того, кто прозрел, — радуйся! Каковы бы ни были помыслы, всё равно учитель для всех нас — Будда, а Закон мы почитаем как мать. По рождению и воспитанию — одинаковы, в чувствах — не чужие друг другу. Если хулишь подвижничество других связанных с Буддой и восхваляешь только тот Закон, с которым связан ты сам, вредишь Оку Закона всех будд. И если так губишь Око Закона, то нет пользы от твоих шагов на пути просветления. Как же тогда сможешь ты войти во врата Чистой земли? Когда бежишь, полагаясь на свои деяния, будучи слепым от рождения, падаешь в глубокую пещеру. Когда даёшь волю огню алчности и гнева, вредишь себе, вредишь и другим, вечно тонешь в море неведения, и нет причин, чтобы тебе попалось плавучее дерево». Кто отвернулся от увещеваний прежних наставников, кто хулит другие виды подвижничества, другие школы, — тому поистине трудно усвоить суть.

Среди людей, распространяющих «Цветок Закона», тоже есть хулители памятования о будде Амиде. Они отворачиваются от священного замысла великого учителя Тэндая. Подвижничество по «Цветку Закона» не выходит за пределы четырёх видов сосредоточения, прекращающего неведение и постигающего суть. Один из видов, сосредоточение при постоянном хождении таков: нужно девяносто дней устами возглашать имя Амида, мысленно созерцая тело Амиды и его сердце. Либо сначала возглашают, а затем созерцают, либо возглашают и созерцают одновременно. Толкуют это так: в каждом шаге, в каждом звуке голоса и в каждой мысли — во всём пребывает Амида. Или же толкуют так: заслуга здесь поистине равна той, какую обретаешь, призывая всех будд на десяти сторонах. То есть призывание будды Амиды равняется призыванию всех будд с десяти сторон. Кэйкэй же толкует так: «Тот, кого восхваляют все учения, — это, конечно, Амида». Среди учений Единого века много таких, что восхваляют Амиду.

Что уж говорить о чудесной сущности «Цветка Закона»! Её мерила — три истины: пустая, временная и срединная. Всё рождённое по закону воздаяния не имеет собственной природы, а потому зависит от условий. Условия тоже не имеют собственной природы, а потому «пусты». Хотя они и «пусты», причины и условия согласуются между собой, в десяти мирах условия внутренние и внешние ясны, таковы, как есть, проникают друг в друга, наполняют друг друга, — и всё это «временно». Между «пустым» и «временным» поистине пролегает «срединный путь» истинного свойства единого сердца. Хотя медное зеркало и имеет свойство «быть ясным», но это свойство не ухватишь: оно «пустое». Отражения в зеркале верны, точны, но зыбки, сменяются одно другим: таково «временное». И ясность, и способность отражать — это свойства зеркала, вне зеркала их нет. Точно так же и «пустое», и «временное» — это свойства «срединного пути». Такова основа трёх истин применительно к каждому мгновению мысли в сердце живого существа. Истинная сущность того, кто привязан к изменчивому миру, также называется основой, вместилищем Будды, Пришедшего своим путём. Он пребывает в нас, подобно лотосу в воде. Будда уже обрёл плод прозрения, о нём говорят: «тело Закона», «просветление», «нирвана». Подобно луне, выходящей из-за облаков, он может проявиться в нас. И есть будда Амида, постигший три истины, оснастившийся тремя благими свойствами. Имя «А-ми-да» — индийское, китайскими знаками пишется как Му-рё:-дзю, «Неизмеримое Долголетие». «А» значит «не», обозначает «пустое», это благое свойство мудрости. «Ми» значит «мера», обозначает «временное», это благое свойство освобождения. «Да» значит «долголетие», обозначает «срединный путь», это вечная жизнь тела Закона. Кроме того, это три тела — Закона, Воздаяния и Соответствия; Три Сокровища — Будда, Закон и Община; три знака «А-ми-да» вмещают в себя благие свойства, многочисленные, как песчинки в реке Вечной. Когда эти три истины и три тела пребывают в каждой нашей мысли, это называется буддой Амидой в нашей исконной природе, называется чистым лотосом нашей собственной природы. Таково значение трёх истин основы, вместилища будды, пришедшего своим путём. «Так» — пустое, «вместилище» — временное, «основа» — срединное. В заключительной части третьего раздела «Махаянского прекращения и постижения» есть рассуждение о Трёх Сокровищах, проникающих всюду. Это три составляющих, которые есть у каждой из десятков тысяч вещей, — ровно-равные, единые по сути, не двойственные. Вот они: СХЕМА

Имя Амида познаётся как путеводная основа для наших благих коренных свойств, широких и великих. Кто мог бы думать о нём с пренебрежением?

Ё:кэцу говорит: «Близкое легко понять, понятное легко исполнить. Такова Чистая земля в западной стороне. Только постигая единое сердце и памятуя о нём, собирая воедино рассеянное сознание, полагаясь на силу обета Амиды, прямо направляешься к земле Спокойного Взращивания». Изваять образ Амиды в один дзё: и шесть сяку, следовать за ним в своём подвижничестве, созерцать и памятовать, в предсмертный час почувствовать пришествие будды — и умереть, сидя прямо. В стихах об уходе из мира говорится:

Не нужно жалеть о жизни,

Не нужно отвергать смерть.

Среди великой пустоты —

Си, ко, ся, я.

Наваждение сменяется наваждением

В земле Высшей Радости в западной стороне.

Здесь сказано: си, ко, ся, я — всё это вспомогательные слова, сами по себе они ничего не значат. Они подобны наваждениям. Наваждения — это заблуждения живого существа, по установлении и понимании знания, видения — это всевозможные помрачения, долгий сон рождений и смертей. Исходя из этого монах-нищий по имени Вместилище Закона дал свой обет, устроил Чистую землю. В Чистой земле нет помрачённых живых существ, и помрачений там, конечно, не существует. Собственное свидетельство гласит: «Нет ни будды, ни природы. Истинная пустота — таинственна и спокойна. Однако у живых существ возникают помрачения от безумия, и страдания длятся долго. Наваждения у всех будд возникают из милосердия и не переставая переправляют нас на тот берег. В этих наваждениях нет непонятного, хорошо различаются свойства всех вещей». Посредством призрачного лекарства вылечивают призрачную болезнь — вот чему это можно уподобить. Наваждения у живых существ мучительны, наваждения у будд ценны. Таково различение во вратах деяний будд. На ступени истинной предельной основы их не обсуждают. Это учение засвидетельствовано, ибо в смертный час Тэндая его ученикам велено было возглашать заглавия «Сутры о созерцании» и «Цветка Закона», а сам Тэндай возглашал: «Сорок восемь обетов, величественная Чистая земля, драгоценный дворец над лотосовым водоёмом, смена обиталища, но не людей». И так сказал ученикам: «За мной милостиво пришёл Внимающий Звукам, я ухожу в Чистую землю».

В наши дни прославился общинный глава Кэнсин из Охара. Он был знатоком явного и тайного учений, и с тех пор как постиг их смысл, говорил, что занимается «большим памятованием о будде», а сам, войдя в храмовый зал, читал вслух «Сутру о Цветке Закона». Или сообщал, что проводит малые чтения «Сутры о Цветке Закона», а сам произносил молитву, памятование о будде. Так про него рассказывают. В точности так же учил старинный мудрец Тэндай, по смыслу различий здесь нет.

У школы Сингон есть краткое устное предание об обычае Амиды. Величание в шесть знаков — На-му-А-ми-да-буцу, «Слава будде Амиде», — разучивают как зёрна-слоги для пяти будд. Так рассуждает тайное учение, где всех будд, пришедших своим путём, соотносят с пятью буддами. Толкование Тэндая насчёт возглашения имён будд на десяти сторонах имеет ровно такой же смысл.

Среди учителей созерцания наставник Тикаку сам молился, памятуя о будде Амиде, и людям советовал так молиться. Те учёные мужи, у кого основа сердца ещё не обрела ясности, — могут, памятуя о будде, возродиться в Чистой земле и там ясно понять и свершить великое дело Будды, — так он говорил.

Итак, у десятков тысяч деяний — одни врата. Если усвоить их суть и подвижничать, сообразуешься с замыслом будды, — так говорят. При этом «Цветок Закона» и памятование о будде — одно учение, содержание у них одинаковое, и ни в чём они не должны расходиться между собой. Можно лишь сожалеть о том, как в наши дни они спорят друг с дружкой и возводят хулу на Закон.

В «Устном предании о древних добродетелях» сказано: «Произнесённое в старину на Священной горе зовётся “Цветком Закона”; ныне в западной стороне есть будда Неизмеримое Долголетие; Внимающий Звукам Мира просвещает и ведёт за собой мир Сяба, и все они едины в великом милосердии и приносят пользу живым существам». Смысл этой записи совпадает со смыслом толкования к «Цветку Закона» великого учителя с горы Коя. Он приводит отрывки из «Сутры об алмазной вершине» и объясняет: «“Сутра о Цветке Лотоса Чудесного Закона” — это тайное имя для государя Созерцающего и Свободного. Этого будду называют Неизмеримым Долголетием, в своей чистой, чудесной стране он являет тело ставшего буддой, а в смутном и грязном мире зовётся Созерцающим и Свободным». Из этого толкования ясно, что «Цветок Закона», Амида и Каннон, Внимающий Звукам, по сути едины. Весьма важно обрести веру в это. Один из приверженцев памятования о будде говорит:

Каннон Дзидзо

нандо иэба

хана-га усояйтэ

окасики дзо!

Каннон, Дзидзо,

Сколько раз ни повтори,

Нос чешется —

Смешно!

Дзидзо вовсе не надо мыслить отдельно. Если по глупости пренебрегаешь бодхисаттвой Внимающим Звукам, то как после пришествия будды Амиды сможешь воссесть на лотос? Толкуется это так: во всяком месте посредством истинных слов, не имеющих облика, создаётся четырёхслойная мандала всех будд и бодхисаттв. Все тела в десяти мирах — разве хоть одно из них поистине не есть отпечаток следа тела Закона, Великого Солнечного будды, пришедшего своим путём? У живых существ сущность тоже поистине одна. Ибо у всех них одна и та же сущность миров Закона, шесть великих первоначал. Разве на самом деле они отличаются от будд и бодхисаттв? В самом деле, у Дзидзо — та же сущность, что у Амиды и Внимающего Звукам. По обычаю Сингон мандала «Мир-Чрево» — это единое тело Великого солнечного будды. Её называют мандалой долей-опор. Каждая из долей-опор занята буддой или бодхисаттвой, и он становится кому-то из людей единственным мудрым другом, завязывает с ним связь и даёт ему средства, чтобы привести его на путь бодхисаттв. Раз так, то Амида — правое плечо Великого Солнечного будды, Каннон — правая рука, а Дзидзо — пальцы. Так в молельнях, где пребывает Каннон, его призывают как Дзидзо. А в молельнях Дзидзо восседают девять почитаемых. Такова одна сторона. С другой стороны, в одном из устных преданий сказано: «Шесть Каннон — шесть Дзидзо».

Великий наставник Кэйсо из храма Миидэра был знатоком явного и тайного учений. На столбе зала Дзидзо в жилом здании в западном Сакамото он написал: «В старину — образ нищего Ходзо, ныне — образ странника Дзидзо, нужно поразмыслить над знаком дзо». Каннин, ответственный за подношения, увидев это, велел соскоблить надпись. — так говорят. Должно быть, этот человек понимал, что у Амиды и Дзидзо сущность одна.

Пристрастность всюду создаёт чванство, малая мудрость доводит до глупости. У тех, чьи познания обширны, кто всюду расспрашивал об учениях разных школ, нет расхождений в сердцах. Изучив сердце мудреца, не сравнишься сердцем с глупцом, избавив сердце от споров и пристрастности, сможешь решиться подвижничать соразмерно учению. Когда я пишу это, похоже, что сам я хулю людей своего века, что я пристрастен. Трудно стать мудрецом! Но кто в сердце своём считает: я не хулю других, я беспристрастен, — разве не становится ли он таким же, как тот досточтимый, который один хранил молчание?

Примечания

IV–1

Первый рассказ свитка IV — самый большой в «Собрании песка и камней», по объёму его можно было бы считать, скорее, трактатом.

Обет молчания буддийские подвижники принимали вслед за самим Буддой, чьё прозвище Сякамуни (санскр. Шакьямуни) как раз и значит «молчальник из народа шакьев». Чистое имя (Дзё:мё:) — он же Юима, санскр. Вималакирти, заглавный герой одной из самых чтимых в Японии сутр («Сутра о Вималакирти», «Юима-гё:»,ТСД 14, № 474–475). Умудрённый мирянин Вималакирти в этой сутре некоторое время хранит молчание — и оно оказывается убедительнее любых рассуждений об учении Будды.

Три вида деяний — деяния тела, речи и мысли.

«Место Пути», до:дзё:, — место, где проповедуют учение или предаются подвижничеству.

Источник цитаты неизвестен.

Ракутэн — китайский поэт Бо Лэтянь, он же Бо Цзюй-и, см. ниже.

«Усвоенные причины и усвоенные плоды», сю:ин сю:ка, — своего рода самовоспроизводящиеся деяния: например, живое существо желает и добивается чего-то, получает это, полученный «плод» побуждает опять добиваться того же, и так до бесконечности. Об этом говорит Чжи-и в «Махаянском прекращении неведения и постижении сути» (ТСД 46, 53b) — см. рассказ I–3.

Богиня Благих заслуг, Кудоку-тэн — она же Подательница счастья, Китидзё:-тэн, индийская богиня Лакшми, почитаемая в буддизме. Богиня Черного мрака, Кокуан-тэн, она же Дакини-тэн, считается её сестрой. Обе они происходят от Матери демонов, Кисимодзин, санскр. Харити. Почитая богинь-сестёр, буддисты верят, что счастье и несчастье относительны, одно немыслимо без другого. См. притчу о двух богинях в рассказе VII–25.

Мудзю, как и другие японские буддийские наставники, подчёркивает: мы живём в эпоху, когда людям известен Закон Будды, — и это редкая удача, потому что в безначальной череде перерождений всем нам в большинстве случаев доводилось жить в те времена, когда учение Сякамуни ещё не было возвещено, а наставления прежних будд уже забылись.

Облавные шашки — игра го, в Японию пришла из Китая, вероятно, ещё в VII в.. Для монахов она запретна, как и другие азартные игры. Игроки по очереди выставляют на доску шашки, каждый из своего запаса, и зимой брать в руку подогретые шашки, видимо, приятнее, чем холодные.

Видимо, по суждению Мудзю, склонности этого монаха позволяли бы ему преуспеть в «сидячем созерцании», дзадзэн, принятом в школах дзэн, ведь для него, как и для игры в го, требуется долго сидеть неподвижно. О себе Мудзю пишет, что не преуспел в дзэнских упражнениях как раз потому, что из-за болезни бери-бери не мог долго сидеть со скрещёнными ногами.

Колобки моти готовят из очень плотного и вязкого рисового теста, при готовке его отбивают особой колотушкой.

Санрон, «Школа трёх трактатов», продолжала традицию китайской школы Саньлунь и индийской мадхьямаки, одной из ветвей махаяны. Главными храмами Санрон считаются Гангодзи и Хорюдзи, старейшие храмы города Нара, но учение Санрон изучали и в других храмах Южной столицы. Название школа получила по трём индийским трактатам, на которые она опирается: это «Трактат о середине» («Тю:рон», ТСД 30, № 1564), «Трактат о двенадцати вратах» («Дзюнимон-рон», ТСД 30, № 1568) и «Трактат в сотне стихов» («Хякурон», ТСД 30, № 1569). Первые два трактата принадлежат Нагарджуне, а третий Арьядеве. Мыслители Санрон разрабатывали учение о двух истинах, «мирской», обыденной, и истине как таковой, «в первом значении», а также о «срединном пути» между ними, ведущем к предельному знанию, не выразимому словами. Они настаивали на «пустоте», относительности любых словесных определений, так что придавать особенную ценность своему учению для приверженца Санрон и в самом деле было бы странно.

Под «тремя колесницами» здесь понимаются три разряда последователей Будды: его ученики, подвижники, идущие к просветлению самостоятельно, и милосердные бодхисаттвы, ищущие просветления не для себя, а для всех. По учению «Лотосовой сутры» и школы Тэндай, различия между этими колесницами условны, а на самом деле есть лишь одна колесница — колесница Будды.

«Постижение сердца», кансин, сосредоточенное созерцание собственного сознания. Коль скоро, по учению махаяны, на самом глубоком своём уровне сердце человека тождественно просветлённому сердцу будды, то созерцать сердце — это и значит быть буддой. Так учили в XIII в. наставники японской школы Тэндай, они считали «созерцание сердца» источником даже более совершенной истины, чем «Лотосовая сутра».

Осознать своё сердце как изначально просветлённое, вечное, «не рождённое» — значит всё-таки прийти к какой-то новой мысли, новому состоянию сердца, и оно-то не вечно, «рождено».

«Безмыслие», мунэн, — то состояние сознающего сердца, в котором ничто ничему не противопоставляется, всё пребывает в единстве. Что же касается всякой определённой мысли — даже о самом безмыслии — то она неизбежно отличается от каких-то других мыслей, иначе бы она не была определённой.

О «Сутре совершенного пробуждения» см. рассказ I–9. Цитируемое место — ТСД 17, 917b. В переводе К.Ю. Солонина: «Бодхисаттвы и живые существа всех будущих времен не должны порождать в себе ложных мыслей. Не должно также останавливать и уничтожать ложное сознание. Пребывая в мире ложных представлений, не следует стремиться к различающей мудрости. Не имея различающей мудрости, не стоит стремиться к пониманию истинной реальности» [ИСКБ 1999, 410].

«Кабан разрывает золотые копи…» — цитата из «Махаянского прекращения неведения и постижения сути» Тянь-тая Чжи-и (см. рассказ I–3), цитируемое место — ТСД 46, 49а. Найти: в чём смысл сравнения с кабаном.

«Шесть видов пыли…» — образы, доступные пяти чувствами и сознанию. Цитата взята из «Чистых бесед учителей созерцания» («Сингэ дзё:рё: дзэндзи гороку», МСД 71, № 1426, 784b).

«Умозаключение», здесь — один из трёх видов знания: 1) основанное на ощущениях, санскр. праякша; 2) выводное, полученное путём умозаключений, санскр. анумана; 3) основанное на авторитете предания: на книгах, суждениях мудрецов и т.д., санскр. агама.

«Ничего не остаётся» — Мудзю:, так же пишется имя Мудзю Итиэна.

«Черепашье зерцало — панцырь черепахи, применявшийся в древности для гаданий, здесь — источник истинного, несомненного знания.

Разногласия между школами Хоссо и Санрон восходят к спорам индийских мыслителей, принадлежавших к двум главным направлениям махаяны: йогачаре и мадхьямаке. Гохо — Дхармапала (вторая пол. VI в.), крупнейший наставник йогачары. Сёбэн — Бхававивека (ок. 490–570), знаменитый наставник мадхьямаки. Полемика между Дхармапалой и Бхавивекой (скорее всего, заочная) получила название «спора о пустом и существующем», куу: со:рон.

Слова Тянь-тая Чжи-и, основателя школы Тэндай, взяты из «Махаянского прекращения неведения и постижения сути» (ТСД 46, 5а). Тэндзин и Рю:дзю: — Васубандху и Нагарджуна, основатели йогачары и мадхьямаки.

«Сущность Закона неделима…» — слова того же Чжи-и.

«Определимая» истина, анрю:, — выраженная словами, условная, в отличие от предельной истины, которую словами выразить невозможно. Эти две истины обсуждаются в одном из основополагающих трактатов школы Хоссо — «Трактате о достижении одного лишь сознания» («Дзё: юисики-рон», ТСД 31, № 1585, 49с).

«Наставник школы Кэгон» — Сянь-шоу Фа-цзан. Согласно «Сутре-сердцу праджня-парамиты», одному из основополагающих текстов всей махаяны в целом, «плоть есть пустота, пустота есть плоть», сики соку дзэ ку: ку: соку дзэ сики. «Плоть» здесь — санскр. рупа, тж. «форма», «тело», то, что воспринимается чувствами. По Фа-цзану, признавать существование одного лишь сознания, но не познаваемых предметов, значит считать, что «плоть есть пустота» (так поступает йогачара). А признавать только предметы, но не сознание, — значит считать, что «пустота есть плоть» (такова мадхьямака), ода эти подхода односторонни.

Мудзю сопоставляет здесь подходы разных школ к классификации учений, ханкё: или бэнкё:. По учению Кэгон (в изложении Фа-цзана), учения делятся на пять разрядов: 1) Малая колесница; 2) первоначальные учения Великой колесницы (Хоссо: и Санрон), 3) итоговые учения Великой колесницы (учения о природе будды в каждом живом существе); 4) учения о внезапном озарении (сюда могут относиться школы Тэндай и Дзэн); 5) совершенное учение Великой колесницы (школа Кэгон). Цзун-ми классифицирует иначе: 1) учения людей и богов (конфуцианство и даосизм); 2) Малая колесница; 3) учения Великой колесницы о свойствах вещей (Хоссо:); 4) учение Великой колесницы, отвергающие свойства (Санрон); 5) учения о выявлении природы (Кэгон, Дзэн). Неясно, какую классификацию имеет в виду Мудзю.

Обособляющее учение, бэккё:, здесь — такое, в котором различные уловочные учения, приспособленные к потребностям разных учеников, рассматриваются порознь и отличаются от целостного истинного учения Будды, оно же Единая колесница.

По учению Хоссо, на том уровне, на каком существуют словесно выразимые наставления, разница между приверженцами «трёх колесниц» (ср. выше) действительно есть. Кроме них она выделяет также разряд учеников с неопределёнными склонностями и «отверженныз», вообще не способных обрести просветление. О единстве Закона Будды, с этой точки зрения, можно говорить лишь условно, чтобы побудить общину жить в мире и дружбе.

Гунахацума — Гунаварман (367–431), монах родом из Кашмира, работал в Китае, перевёл на китайский язык несколько текстов, в том числе «Четырёхчастный устав», ставший позднее уставом японской монашеской общины. Слова Гунавармана цитируются по «Махаянскому прекращению неведения и постижению сути», ТСД 46, 74а.

«Сущность знания не подтверждается вне сущности, знание сущности не возникает вне знания».

Четыре способа обсуждения — они же тетралемма: утверждение, отрицание, утверждение и отрицание, отрицание как утверждения, так и отрицания (А, не-А, А и не-А, не А и не не-А).

Ооцу — местность неподалёку от города Хэйан, первая станция на дороге из Столицы в Камакуру.

То же рассказывают и о других подвижниках, кто оставался в здешнем мире, чтобы дождаться прихода будущего будды Мироку. Из японских монахов таким считается Ку:кай, основатель школы Сингон.

Храм Кодзэндзи, кит. Синшаньцзы, был одним из самых влиятельных в китайской столице Чанъани в VI–IX вв. Икан — Вэй Куань. О наставнике Басо, он же Ма-цзу Дао-и, см. рассказ III–4.

Хаку Кёи — поэт Бо Цзюй-и, Мудзю также упоминает его под прозвищем Ракутэн, кит. Лэтянь; см. рассказ I–9.

«Разлив, Река, Стремнина, Поток» — Го:, Ка, Вай, Кан — реки в Китае: Янцзы-цзян, Хуанхэ, Хуай и Хань. Все эти четыре иероглифа содержат знак «вода».

Кэйхо Сюмицу — Гуй-фэн Цзун-ми (см. рассказ III–8).

О «Зерцалае школ» («Сю:кё:-року», ТСД 48, № 2016) см. рассказ II–2.

Речь идёт о «Предисловии к собранию истоков дзэнских истин» («Дзэнгэн сёсё:-сю бу дзё», ТСД 48, № 2015), сочинении Гуй-фэна Цзун-ми; см.: [Цзун-ми 1992–1993].

Санскр. шила, самадхи, праджня, три большие составные части буддийского пути. Четвёртым за ними следует освобождение, санскр. вимукти.

Три разряда грешных людей — вероятно, те, кто согласно правилам устава подлежит изгнанию из общины, кому назначается покаяние на определённый срок и кого просто порицают на собрании общины. Устав подробно разъясняет, при каких условиях то или иное нарушение заповедей подлежит одному из этих наказаний.

Нандзан — Нань-шань Дао-сюань (596–667), крупнейший китайский наставник школы Уставов, Люй, чью традицию продолжает японская школа Рицу. Неясно, какое его сочинение имеется в виду.

Дурные миры — миры ада, голодных духов и животных.

О «Сутре строк Закона» см. рассказ II–1. На самом деле здесь цитируется какой-то другой текст.

«Большая сутра о запредельной премудрости» («Дайхин хання-кё:», ТСД 8, № 223–224) принадлежит к группе махаянских сутр о «запредельной премудрости», санскр. праджня-парамита.

О «Сутре о сетях Бона» см. рассказ I–1.

Отсылка к «Махаянскому прекращению неведения и постижению сути», где Тянь-тай Чжи-и говорит о Срединном пути: неверно, что на этом пути, свободном от ложных крайностей, уже нет никаких «красок и запахов», то есть образов, воспринимаемых чувствами и отличающими один предмет от другого.

Отсылка к «Лотосовой сутре» (гл. II, «Уловка») и её толкованиям у Тянь-тая Чжи-и. В сутре говорится: «Эта Дхарма существует, обладая качествами, которые присущи дхармам» — то есть составным частям опыта в мире непостоянства.

«Сутра вопросов Мондзю» («Мондзю мон-кё:», ТСД 12, № 356).

Сира здесь — санскр. шила, должное поведение.

Миры, расположенные выше земного мира желаний, населённые божествами; санскр. рупа-дхату и арупа-дхату. Созерцательное подвижничество позволяет возродиться божеством — или же обрести свободу в пределах мира непостоянства и по своей воле перемещаться по его уровням вплоть до высших, где обитают божества, наименее подверженные страданиям. Такой взгляд на сосредоточение восходит к индийской мысли времён Будды, его поддерживали не только буддисты, но и другие общины шраман, «первых философов Индии».

Сюрёгон, санскр. шурамгама — «победоносное», преодолевающее все виды помрачений. О нём говорится в «Сутре о победоносном сосредоточении».

Саммай — санскр. самадхи.

Дзэнна, санскр. дхьяна, успешно достигнутое созерцание (в отличие от созерцания как процесса, включающего в себя и путь к искомому состоянию, и само это состояние). От иероглифической записи слова дхьяна происходит название традиции «созерцания» — кит. чань, яп. дзэн.

Три понятия — заповеди, сосредоточение и мудрость.

О «шести переправах» см. рассказ I–3. Это уровни совершенствования: щедрость подаяния, следование заповедям, терпение, продвижение к сути, спокойное размышление, мудрость и разумение.

Цитируемое место из «Сутры о созерцании Цветка Закона» («Хоккэ саммай-кё:») — ТСД 9, № 269, 287с.

Шесть пороков противопоставляются шести переправам, см. выше.

«Сутра, разрешающая сомнения в век Подобия Закона» («Дзо:бо: кэцуги-кё:», ТСД 85, № 2870), вероятно, составлена в Китае или уже в Японии.

Из «Сутры ста притч» (см. рассказ III–2) Мудзю пересказывает притчу 53. См.: [Сутра ста притч 1986, 83–84].

Бини, санскр. виная, правила жизни буддийской общины.

Тогда как в японской буддийской общине широко распространена была точка зрения на устав как принадлежащий к Малой колеснице, служащий только для собственного освобождения человека, а не для милосердной заботы о других. Именно исходя из этого Сайтё:, основатель школы Тэндай, сделал основой для монашеских посвящений у себя в школе не уставные заповеди, а заповеди бодхисаттвы из «Сутры о сетях Бона».

Кэйкэй — Мяо-лэ Чжань-жань, наставник школы Тяньтай, см. рассказ I–3.

«Наш наставник-основатель» здесь – Касё, он же Кашьяпа, считается основателем традиции дзэн. «Запад» здесь — Индия. Ниже Мудзю пересказывает историю Кашьяпы, понявшего безмолвное наставление Будды.

«Сокровищница ока истинного Закона» сё:бо:гэндзо:, так наставники школ чань и дзэн называют суть буддийского учения, невыразимую словами. Впервые это выражение встречается в «Сутре помоста Шестого патриарха» («Рокусо дан-кё:», ТСД 48, № 2008, 358а), одном из основополагающих текстов чань/дзэн. В Японии старший современник Мудзю, монах До:гэн, основатель дзэнской школы Со:то:, взял словосочетание «Сё:бо:гэндзо:» как название для свода своих трактатов.

«Три хранилища» — три большие части буддийского канона: сутры, уставы и толкования.

Медные колокольчики — канти, санскр. гханта. Хицухаракуцу — город Раджагриха в Индии, пишется также, О:сядзё:. По преданию, в нём собрался первый буддийский собор, на котором ученики Будды вспомнили наставления учителя и составили тексты канона. При этом устав рассказывал Упали (яп. Убари), сутры — Ананда (яп. Анан), а толкования — Кашьяпа. Мудзю подчёркивает, что Кашьяпа, хотя и понимал наставления Будды без слов, но стремился сохранить учение, выраженное словами, и в этом ему напрасно не подражают некоторые из позднейших наставников дзэн.

«Трактат о мудрости-переправе», см. рассказ II–1.

Наставники дзэн часто приводят сравнение: дураку показали на небе луну, и он решил, что указательный палец — это и есть луна; так и многие глупцы принимают за истину учение Будды, тогда как на самом деле истина — не в книгах, а в сердце каждого подвижника, на что и указывают книги. Мудзю подходит к этому сравнению с другой стороны: отвергать учение — значит отвергать и истину, на которую оно наводит.

Семь частей буддийской общины — монахи, монахини, монахини на испытательном сроке, послушники, послушницы, миряне и мирянки.

«Храмы и святилища» — дзися, принятое в Японии собирательное название для буддийских храмов, которые с VIII в. почти всегда были также и святилищами богов ками. В буддийских уставах говорится о тех сооружениях, где общинники могут проводить сезон дождей (прообраз всех более поздних храмов), но о зданиях для почитания каких бы то ни было богов в уставах речи нет.

В «Сутре цветочного убранства» мальчик Дзэндзай, санскр. Судхана, странствует в поисках учителя; среди пятидесяти двух встречных, которые дают ему наставления, есть и мужчины, и женщины, и монахи, и миряне, и божества, и демоны-людоеды якши (яп. яся), и другие существа. Все они привержены Закону и все говорят с мальчиком об учении Будды, и потому их называют «мудрыми друзьями», дзэнтисики, ср. рассказ I–10.

Цитируемое место из «Сутры о сокровищнице Будды» («Буцудзо:-кё:») — ТСД 15, № 653, 788а–789с.

«Покаяния», фусацу, санскр. упосатха, — собрания общины, на которых монахи исповедуются друг другу в грехах.

Цитируемое место из «Большого трактата о запределной премудрости» — ТСД 25, 63с

«Главная нить Закона Будды» — по «Сутре строк Закона» (ТСД 4, 567с), см. об этой сутре рассказ II–1.

Семь будд — Будда Сякамуни и семеро его предшественников, будд прошлых эпох.

Дзэндо — Шань-дао, см. об этом его сочинении в рассказе II–8.

Возможно, здесь Мудзю, не называя имён, указывает на общину Нитирэна. Проповедуя исключительное почитание «Лотосовой сутры», Нитирэн призывал «гнуть и ломать» все прочие учения, вплоть до истребления их приверженцев. Он обращался к властям воинской Ставки, чтобы те запретили амидаизм, дзэн, школы Сингон и Рицу.

Исключительные почитатели «Лотосовой сутры», считая своё подвижничество несовместимым с почитанием будды Амиды и Чистой земли, идут вразрез с наставлениями Тянь-тая Чжи-и, главного толкователя «Лотосовой сутры». Для него моления к будде Амиде — одна из разновидностей сосредоточения, «прекращения неведения и постижения сути».

По Чжи-и, есть четыре способа сосредоточения: при постоянном сидении, при постоянном хождении, при чередовании сидения и хождения, без хождения и без сидения. Ниже Мудзю объясняет, как при постоянном хождении сосредоточиваются на образе будды Амиды.

Кэйкэй — Мяо-лэ Чжань-жань, цитируется его сочинение «Широкое наследие передачи помощных деяний прекращения и постижения» («Сикан хогё:дэн-кукэцу», ТСД 46, № 1912, 182с)

Три истины — «пустая», «временная» и «срединная» истины, различаемые в учении Тэндай.

Ёкэцу — Ян Цзе (XI–XII вв., точные даты жизни неизвестны), книжник-мирянин эпохи Северная Сун, выступал за единство различных буддийских учений и конфуцианства, писал о том, что нет Чистой земли вне сердца человека. Неясно, какое его сочинение цитирует Мудзю.

Земля Спокойного Взращивания, Аннё, — одно из названий Чистой земли будды Амиды.

Около 5 м, обычный размер статуи будды.

Си, ко, ся, я, кит. чжи, ху, чжэ, е — служебные слова в классическом китайском языке. Сочетание этих четырёх знаков употребляется в значении «книжный язык» и примерно в том пренебрежительном смысле, как в русском — «ахинея» и «ерунда». Ниже Мудзю объясняет смысл этого стихотворения.

То есть переход из мира страданий в Чистую землю так же призрачен, как и существование в этом мире.

Вместилище Закона, Ходзо, санскр. Дхармакара — имя будды Амиды до того, как он стал буддой. Достигнув в своём совершенствовании той высшей ступени, когда он мог бы уже обрести просветление, Ходзо дал обет из сорока восьми статей, где говорил: я не стану буддой, если моя Чистая земля не будет обладать такими-то свойствами. Он стал буддой, и его Чистая земля действительно такова, какой он её задумал.

Кэнсин (ум. 1192) происходил из семьи Фудзивара, был главой школы Тэндай. В отличие от многих своих современников из числа высокопоставленных монахов, с большим уважением относился к Хо:нэну и его учению о Чистой земле, хотя сам был сторонником не-исключительного амидаизма. Ср. рассказ IV–9.

В «тайном учении» Сингон почитание будды Амиды соотносится с почитанием пяти будд — вселенского будды Дайнити и четверых будд, распределённых по сторонам света. Об этом писал в начале XII в. Какубан в «Тайном толковании мантр пяти кругов и девяти знаков» («Горин кудзи-мё: химицу-сяку»).

Тикаку — Чжи-хуэй, он же Юн-мин Янь-шоу (904–975), китайский наставник традиции чань, составитель «Зерцала школ», работал в государстве У-Юэ, писал о единстве подвижничества чань, амидаизма и школы Тяньтай. См.: [ Уэлтер 2001].

«Устное предание о древних добродетелях», «Котоку кудэн», — неизвестно, что это за источник.

Внимающий Звукам Мира — бодхисаттва Каннон, санскр. Авалокитешвара. Здесь говорится, что он с буддой Амидой и Буддой Сякамуни (проповедавшим «Лотосовую сутру») делают одно общее дело.

Великий учитель с горы Коя — Кукай, основатель школы Сингон.

Созерцающий и Свободный — Кандзидзай-о:, вариант перевода имени Акалокитешвара, ср. выше.

Слова величания бодхисаттв Каннон и Дзидзо читаются как песня в жанре имаё (чередующиеся строки по 7 и 5 слогов). Каннон, Внимающий Звукам, почитается как спутник и помощник будды Амиды, так что подвижники Чистой земли не должны отвегать его. Ср. рассказ I–10. И Каннон, и Дзидзо почитаются в шести обличиях — по числу миров (миры ада, голодных духов, животных, демонов асур, людей и богов).

Кэйсо (955–1019) был настоятелем храма Миидэра, его биография вошла в «Жизнеописания достойных монахов нашей страны».

Сакамото — гавань и городок на озере Бива, недалеко от горы Хиэй. Две противоборствующие части школы Тэндай, монахи горы Хиэй («горцы») и храма Миидэра («храмовники») соперничали в том числе и за права на эту гавань.

Кэйсо сопоставляет имена Ходзо (он же будущий Амида) и Дзидзо. В оба эти имени входит знак дзо:, «вместилище», «сокровищница», «чрево».

Каннин — монах с горы Хиэй, занимал должность ответственного за подношения, кубу. Его биография также есть в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны», известно, что перед смертью он возносил молитву к будде Амиде.

Свиток IV рассказ 2

У досточтимых бывают дети

上人子持タル事, Сё:нин ко мотитару кото

[184–186]

В одном горном храме в земле Синано жил досточтимый. У него было трое детей, все от разных матерей. С первым ребёнком получилось так: монах изредка, украдкой встречался с некой женщиной, и когда она пришла и сказала — вот, мол, это твоё дитя, — досточтимый ей не очень-то поверил. Этого младенца он назвал Омоиёрадзу, «Неужели». Мать второго ребёнка часто тайком гостила у досточтимого в его собственной келье, сомнения если и были, то небольшие. Поэтому младенца назвали Самоарураму, «Возможно». А третья женщина постоянно жила вместе с монахом, сомневаться было не в чем. Её дитя досточтимый назвал Сисай-наси, «Наверняка». Это всё было в наши дни. Когда досточтимый кому-нибудь представлялся, он говорил:

— У меня, отшельника, трое детей, и зовут их так-то и так-то… А вот и матушка моего Наверняка!

И жена его тоже выходила поздороваться. И Неужели тоже там был, скромный такой мальчик. Мне это рассказал человек, который сам их видел.

Многодетный монах — не то чтобы беспримерный случай. Некогда индиец Кумараэн вёз в Китай образ Будды, изваянный царём Удэном, — ту самую статую, которую повторяет наше изваяние Сякамуни в Сага. По дороге государь страны Кидзи сказал, что хочет породниться с мудрецом, и отдал Кумараэну в жёны свою дочь. От этого брака родился переводчик Радзю. Когда сам Радзю перебрался в Китай, он, в свой черёд, сблизился с тамошней государыней, и у него родилось четверо сыновей. Их звали Сё, Дзё, Ю, Эй — «Живу» (на Пути), «Учреждаю» (общину), «Соединяю» (Путём), «Свечу» (общине). Они выучились у отца и вчетвером помогали ему, когда он переводил «Сутру о Цветке Закона».

Хотя такое и случалось в старину, но мудрецы прежних времён были добродетельными и мудрыми подвижниками. У их детей мудрость тоже была глубока, они так же достойно подвижничали — и с немалою пользой. Ныне, когда досточтимые родители стали глупы — откуда же у них возьмутся умные дети? Не бывает такого, чтобы из них вышел толк. Бесполезное получается продолжение рода.

Вообще век наш клонится к упадку, люди портятся, и с годами всё реже приходится слышать о мудрых досточтимых, чьё подвижничество достойно. В древности много было и беспорочных монахов, и мудрецов. Если задуматься, то причина вот в чём. Хотя у мирян, остающихся дома, и монахов, выходящих из дому, пути различны, но действовать из гордости было свойственно и тем, и другим. В старину, бывало, воин притязал даже на государев престол. Так, Масакадо объявил себя «царевичем из рода Тайра». Случалось, воин стремился занять место главнокомандующего. Рассказывают, как Хатакэяма-но Сигэтада не позволял зажигать огонь в своей усадьбе — вот до чего хотел стать главнокомандующим, защитником северных земель. У этого воина один из ближайших родичей вышел из дому, вступил на путь, и был мудрым, способным; сердце его пробудилось, и он усердно подвижничал. В наши дни обычаи мирян полностью переменились: нет той гордости, способности слабы, плоды воздаяния скудны, нет недовольства собою — но нет и высокомерия. Люди лишь влекутся за своим веком, приспосабливаются, к славе не стремятся и стыда не знают. Лишь по видимости блюдут тело и долю свою, и если заботятся о жене и детях, то считают, будто этого и довольно.

Но среди детей таких мирян встречаются весьма старательные, они выбирают мирскую жизнь, блюдут свою семью. А в монахи отдают тех, кто ни на что другое не годен. Говорят: «Попрошайкам место внизу». Те бреют головы, носят тёмные одежды — и только. Так они и живут. Редко у кого возникает решимость освоить Закон, пройти путь Будды, и если люди всё-таки постепенно приходят к желанию подвижничать, это, надо думать, редкостно и ценно!

В сутре Будда говорит: «После моего ухода люди будут с голоду уходить в монахи, соблюдать заповеди и подвижничать. Я назову их теми, из-за кого терпит урон решимость монахов. Они поступают так не ради освобождения. И всё же это благо для людей и богов в помрачённом мире». Кто нарушает заповеди и не раскаивается, тех Будда ещё зовёт «лысыми домохозяевами», «ворами в монашеских плащах». Нужно стыдиться этого! Должно быть, поистине редки и ценны люди, кто всерьёз хочет вступить на путь Будды, кто в нынешнем мире всё же пробуждается сердцем к просветлению — хотя и наступила пора истощения Закона.

Примечания

IV–2

Синано — земля в восточной части острова Хонсю:.

Кумараэн — Кумараяна, индийский монах-проповедник. Его сыном был знаменитый Кумараджива (яп. Радзю, 344–413), монах, работавший в Китае и переведший на китайский язык множество буддийских текстов, в том числе «Лотосовую сутру» (она же «Сутра о Цветке Закона»), «Сутру о Вималакирти», «Алмазную сутру» и другие.

Удэн — Удаяна, царь страны Каушамби, современник Будды Сякамуни. По преданию, царь Удэн изготовил первую статую Просветлённого, точно передавшую черты его облика. Считается, что позже это изваяние перевезли в Китай, а в 985 г. с него была сделана копия для японского храма Сэйрёдзи в местности Сага близ Столицы. См.: [Хендерсон, Гурвиц 1956].

Страна Кидзи — государство Куча к западу от Китая на Великом шёлковом пути, где родился Кумараджива. Правители этого государства деятельно поддерживали буддийскую общину.

Основные сведения о жизни Кумарадживы содержатся в китайских «Жизнеописаниях достойных монахов» (кит. «Гао сэн чжуань», яп. «Ко:со:дэн», ок. 519 г., составитель — Хуэй-цзяо). См.: [Хуэй-цзяо 1991, 131–144]. О женитьбе отца Кумарадживы на кучанской царевне здесь говорится. Но что до самого Кумарадживы, то рассказ Мудзю с этим жизнеописанием расходится. Неясно: то ли Мудзю пользовался каким-то другим источником, то ли, говоря о любовном союзе между Кумарадживой и китайской «государыней» (О:-но кисаки), он совместил два эпизода из «Жизнеописаний достойных монахов»:

1) У Кумарадживы была двоюродная сестра Акшаямати, дочь кучанского царя. «Она перечитала множество буддийских сочинений и особенно усердно предавалась самосозерцанию», часто просила Кумарадживу проповедовать, и много сделала для буддийской общины. Кумараджива к этому времени прошёл обучение у нескольких наставников и принял монашеские обеты. Когда китайское войско покорило царство Куча, воевода Люй Гуан «захватил Кумарадживу в плен, но не изведал его мудрости. Он увидел, что тот еще молод, и стал на обычный манер издеваться над ним, принуждать жениться на дочери правителя Куча. Кумараджива был против и отказывался, что было сил. Люй Гуан сказал: “Праведный муж следует правилу: не превосходи отца свого. Как же ты смеешь отказываться?!” И тогда Кумарадживу напоили крепким вином, вместе с дочерью правителя заперли в покоях. Так, по принуждению, Кумараджива потерял невинность. В другой раз Люй Гуан заставлял Кумарадживу садиться верхом то на буйвола, то на необъезженную лошадь, чтобы тот свалился. Кумараджива в душе переживал свой позор, внешне же оставался спокоен. Люй Гуан устыдился и прекратил издевательства». Воевода Люй Гуан служит самопровозглашённому правителю западного Китая, и когда войско вместе с пленными возвращается домой, то застаёт там войну и смуту. В итоге воевода сам оказывается основателем недолговечной правящей династии. Кумараджива даёт советы ему и его преемникам, исцеляет больных китайцев, всячески воздаёт добром за зло и добивается немалого влияния — правда, как целитель и советник, а не как монах.

2) Годы спустя это западно-китайское владение признаёт власть императора, и Кумараджива перебирается в столицу Китая, город Чан-ань. Там он начинает работу над переводом буддийских книг на китайский язык, император верит в Закон Будды и поощряет переводчиков. За несколько лет Кумарадживе удаётся подготовить учеников-помощников, перевести важнейшие сутры и трактаты, создать целую школу переводов, составить на китайском языке несколько толкований к текстам буддийского канона. Как сказано в жизнеописании, Кумараджива при всём этом сокрушался, что не может стать настоящим учителем: «“Китайские земли бедны на проникновенные умы, и если переломится стержень крыла Закона, то о чем тогда говорить?” Так иногда скорбел Кумараджива, но скорбь его сразу проходила» — как только он брался за новый комментарий. «Император Яо Син как-то сказал Кумарадживе: “Великий наставник, в Поднебесной нет равного тебе по уму и познаниям. Если однажды ты оставишь мир, то кто же взрастит твой посев?!” И должен был Кумараджива по настоянию императора взять себе десять певичек. С этого времени Кумараджива оставил монастырский квартал, и император особым указом обязал казенные дома и постоялые дворы встречать его щедрыми подношениями. Каждого, кто приходил за наставлениями, Кумараджива встречал такими словами: “Слово мое подобно лотосу, что растет в вонючей грязи. Срывайте лотос, а грязь не берите!”». Были ли дети у Кумарадживы от царевны или от женщин, которых ему выделил император, в жизнеописании не говорится.

Сё, Дзё, Ю, Эй — имена четверых главных учеников Кумарадживы: это Дао-шэн (яп. Досё, 355–434), Сэн-чжао (яп. Содзё 384–414), Дао-юн (яп. Дою IV–V вв.) и Сэн-жуй (Соэй 371–444). Откуда Мудзю берёт версию, будто эти ученики были сыновьями Кумарадживы, тоже неясно: их жизнеописания известны, все они были уроженцами разных земель Китая.

Знатный воин Тайра-но Масакадо (ум. 940) оказался во главе мятежа в восточных землях Японии в конце 930-х гг. О его судьбе говорится в «Записках о Масакадо» («Сё:монки», середина X в.). См.: [Сё:монки 2007; Сё:монки 2009]. По преданию, бог Хатиман возвестил, что Масакадо должен стать государем. Хотя род Тайра и был ответвлением государева рода, но по правилам наследования, принятым в Японии, воин из рода Тайра никак не мог притязать на престол.

Воин Хатакэяма-но Сигэтада (1164–1205) в пору междоусобной войны между родами Тайра и Минамото в 1180-х гг. сначала воевал на стороне Тайра, но затем перешёл в стан Минамото и был сподвижником Минамото-но Ёритомо в пору основания камакурского сёгуната. После смерти Ёритомо дом Ходзё, закреплявший за собой должность заместителя сёгуна, ополчился на семью Хатакэяма — как и на другие семьи, близко связанные с Ёритомо (включая семью Кадзивара, к которой принадлежал Мудзю Итиэн). В 1200-е гг. после того, как Ходзё ложно обвинили и убили сына Сигэтады, Сигэтада поднял против них восстание, но был в итоге убит. Хотя правоту Сигэтады признавали в Столице и даже назначили его «главнокомандующим» (сё:гун), главою Ведомства по замирению северных земель, Тиндзюфу, хотя он, по словам Нитирэна, был в то время «лучшим полководцем в Японии» (в письме к Нитинё от 6 месяца 1278 г., см.: [Нитирэн web, 911–918]), — Ходзё сумели собрать большое войско и победили числом.

В первые годы XIII в. ещё не укрепился тот порядок, чтобы сёгун был один. Ведь вообще-то «главнокомандующих» по старым правилам могли назначать столько, сколько нужно, смотря по обстановке в стране. Хо:дзё: как раз добивались, чтоб сёгун был один, родовитый и послушный, — и добились, но уже после смерти последнего сёгуна из рода Минамото.

Предсказание будды взято из «Сутры о нирване» (см. рассказ II–8), цитируемое место — ТСД 12, 384а.

Свиток IV рассказ 3

Как ухаживали за больным досточтимым

上人ノ看病シタル事, Сё:нин-но камбё:-ситару кото

[186–187]

Распорядитель одного из горных храмов в Восточных землях стал учёным, досточтимым, у него было много учеников и прихожан. Но в старости его хватил удар, досточтимый слёг, тело больше не слушалось его. И так он, едва живой, лежал — месяц за месяцем, год за годом. Ученики устали ухаживать за больным и в конце концов собрались покинуть его. И тут откуда ни возьмись явилась женщина и попросила: «А можно я буду ходить за недужным?» Ученики разрешили: пусть будет так. Ни слова не говоря, она стала бережно заботиться о старике. Хотя её и спрашивали, кто она такая, женщина отвечала: «Я — неразумное существо, не из тех, о ком надобно знать людям». Имени своего она так и не назвала.

На редкость заботливо она нянчилась с больным. Так проходили дни и месяцы, и как-то раз досточтимый спросил:

— Меня покинули даже те, кто учился у меня много лет, у кого был передо мною долг по мирскому закону и по Закону Будды. А ты так преданно ухаживаешь за мной, словно бы дала мне клятву в прежнем рождении. Знала бы ты, как я благодарен тебе! Но ты всё скрытничаешь, и это тревожит меня. Так кто же ты?

— Хорошо. Пожалуй, сейчас я расскажу. Я связана с тобой такими узами, о каких ты сам не знаешь. Я — дочь такой-то женщины: ты когда-то имел с нею дело. Тебе она не говорила обо мне, но мне матушка рассказала, что да как. Я понимала, что и телом, и сердцем я — твоё дитя, тосковала о тебе, хотела, чтобы и другие считали меня твоей дочерью. Много лет я думала об этом, но я — вот такая, как есть, у меня было тысяча причин стесняться перед тобой, впустую я проводила годы и месяцы… А потом услышала, что ты заболел и что твои сиделки устали ухаживать за тобой, что ты беспомощен… И я решилась, и рада буду заботиться о тебе до самой смерти.

Так она говорила и плакала, и больной старик потрясён был её верностью, не мог унять слёз:

— О, подивитесь же, какова клятва между детьми и родителями!

Эти двое с тех пор жили в ладу между собой, и в самом деле, дочь ухаживала за стариком до последнего дня, и монах спокойно встретил смертный час. Пожалуй, такая верность, такая глубокая почтительность к родителю — редкость! У людских детей сердца таковы, что дочери обычно больше преданны и почтительны, чем сыновья, лучше ухаживают за родителями в старости. Так говорят — и это правда.

Примечания

IV–3

«Восточные земли» здесь — Бандо. Мудзю под «землями к востоку от Заставы», Канто, обычно понимает восемь провинций — Ава, Кадзуса, Симоса, Мусаси, Сагами, Кодзукэ, Симоцукэ, Хитати, — а к Бандо относит также и другие земли в восточной части острова Хонсю.

«Хватил удар» — Мудзю говорит о тю:фу:, «параличе». Видимо, этим словом он называет все недуги, при которых человек остаётся лежачим больным.

«Клятва между детьми и родителями» — по учению о воздаянии, как его понимают японские буддисты, два живых существа должны быть связаны общей судьбой в прежних жизнях, чтобы одно из них стало родителем для другого. Часто эта общая судьба предполагает и добровольный выбор, клятву заботиться друг о друге в следующем рождении. Сила этой клятвы велика, и благодаря ей два существа, родитель и ребенок, пока не умрут, не могут расстаться насовсем, несмотря ни на какие житейские обстоятельства.

Свиток IV рассказ 4

Досточтимый советовал другим жениться

上人ノ妻セヨト人ニ勧タル事, Сё:нин-но цума сэё-то хито-ни сусумэтару кото

[187–188]

В краю Ямато в горном храме Мацуо жил монах по имени Тюрэмбо. Его хватил удар, и после этого он поселился в маленькой хижине у большой дороги возле Такита. Когда по дороге проходил монах из какого-нибудь горного храма, этот досточтимый окликал его:

— Ты, монах, одинок?

И если тот отвечал: да, живу один, — то Тю:рэмбо: увещевал его так:

— Женись! Я вот, как и хотел, стал учёным, смолоду жил одиноко, но у меня много было учеников и прихожан. Но вот, теперь я беспомощный калека, и никто из них не вспоминает обо мне, не ухаживает за мной. Пришлось мне сделаться нищим, нелюдью! Но и такую жизнь я не отверг: вот, живу тут у большой дороги. А были бы у меня жена и дети — понятное дело, такой беды не случилось бы. Пока ты ещё молод, сойдись с кем-нибудь! С годами любовь между мужем и женой делается всё глубже… И не думай, будто недуг может свалить кого угодно, только не тебя!

Странная это была проповедь, но досточтимый судил по собственному опыту. И должно быть, по-своему он был прав.

Примечания

IV–4

Храм Мацуо-дэра был основан по велению государя Тэмму в 672 г. — в благодарность за прекращение той смуты, которая, собственно, и привела Тэмму к власти. Этот храм нередко упоминается в собраниях рассказов сэцува, обычно в связи с почитанием будды Амида или бодхисаттвы Каннон.

О монахе Тюрэмбо ничего кроме этой истории не известно. Место под названием Такита находится на дороге из земли Ямато в землю Кавати.

«Одинокий» здесь — хидзири, тж. «святой», «мудрец», «отшельник», «странник». Мудзю задействует одно из обиходных значений этого слова: «одинокий», «неженатый». «Нелюдью», хинин, считался человек, чьё тело непоправимо осквернено болезнью или увечьем; ср. рассказ I–4.

Свиток IV рассказ 5

Жена мешала в смертный час

妻人ノ臨終ノ障タル事, Цума хито-но риндзю:-но саваритару кото

[188–189]

В одном горном храме наставник Закона предался мирским делам, сошёлся с некою женщиной. Были они глубоко привязаны друг к другу и стали жить вместе. Монах этот занедужил и долго болел, жена преданно заботилась о нём, и он был спокоен. Ученики же нечасто заходили проведать его.

Хорошо мы с нею ладим! — думал он о жене и хотел лишь одного: спокойно встретить смертный час. И вот, много дней спустя, ему стало хуже. А сердцем он давно уже встал на путь. По многу раз повторял он молитву, памятование о будде Амиде, и теперь, ожидая близкой кончины, сел прямо, лицом к Западу, соединил ладони и стал молиться. Тут жена его закричала:

— Покидаешь меня? Куда же ты уходишь?! О, как горько!

И повисла у него на шее, и опрокинула его обратно на постель.

— Да что же за напасть! Оставь меня в покое перед смертью! — монах снова сел и продолжил молитву. Но жена опять уложила его. Хотя он и молился, возвышая голос, и всё равно умер — лёжа навзничь на постели, отбиваясь от жены. В самом деле, небывалый обряд для смертного часа! Как раз тот случай, когда человека одолевают демонские козни.

Хотя такое и случается редко, но когда жена и дети рядом с тобой, когда видишь их горе и слёзы — как тут освободиться от помех, особенно если способности низки! Поистине, если уж человек, став монахом, решился уйти из дому, расстаться с близкими, — то пусть он в смертный час, подымаясь на гору прозрения, отбросит все узы! Взойдя на корабль, чтобы переплыть через море страстей и страданий, — пусть обрубит канат!

Примечания

IV–5

Согласно сутрам о Чистой земле (см. рассказ I–10), будда Амида дал обет, что в краю Высшей Радости в западной стороне сможет возродиться каждый, кто пожелает. Но это желание должно быть чётким и осознанным — поэтому многие амидаисты придают особенное значение сосредоточенной молитве в смертный час.

Под «демонскими кознями», масё:, понимаются всевозможные помехи для сосредоточения. Поводом отвлечься может быть что угодно: страшные, отвратительные видения, образы, вызывающие жалость и скорбь — или наоборот, радость. Не обязательно эти картины создают демоны-мары на пустом месте, так что их видит только сам подвижник; это могут быть и действия других людей, демоны же только убеждают человека отвлечься на них.

Свиток IV рассказ 6

Жена пыталась убить досточтимого

上人ノ妻ニコロサレムトシタル事, Сё:нин-но цума-ни коросарэму-то ситару кото

[189–190]

В одной горной деревне в восточных землях жил досточтимый отшельник. Прежде он был наставником Закона в городе Наре. Он рассказывал, как в юности видел восстановление зала Большого Будды при досточтимом Сюндзё:бо:.

До самой старости наш монах жил одиноко, но в семьдесят лет сошёлся с молодой монахиней и поселил её у себя в хижине. Видимо, рассчитывал, что жена будет заботиться о нём. Этой монахине было всего под тридцать, родом она была из Столицы, и к любому случаю у неё было по десять тысяч колких слов. Ничего не стесняясь, она рассказывала людям о повадках своего старика:

— Хозяин нашей кельи зовёт меня, монахиню, велит: вот, ложные страсти разгорелись, грей-ка воду, готовь баню! Я спешно грею, зову его: баня, говорю, готова! А он мне: да ну тебя! Ложные страсти, мол, потухли! И так каждый раз: то у него нутро вскипит, то сила пропадёт, и никогда он ничем не доволен…

И вправду любопытно: как это нутро закипает вместе с водою и как может сила пропадать подобно ложным страстям…

Вот так она и присматривала за старым монахом: не то чтобы прилежно. Тайком слюбилась с одним молодым подвижником. Хижина у старика была неплохо обустроена, с припасами на всякое время года. И вот, монахиня задумала убить старика и вместе с новым дружком поселиться в этом доме. Однажды повалила мужа на пол — а сама она была здоровая, крепкая баба — и стала ему со всей силы выкручивать мужские части. Досточтимый думал уже, что помрёт, и во весь голос вопил:

— Больно! Убивают!

Голос его услыхали в хижине на другом склоне горы. Тамошний отшельник испугался и прибежал взглянуть, что случилось. Старик-монах уже не дышал, лицо его помертвело. Видя это, сосед что есть мочи пнул монахиню ногой, а потом оттащил от досточтимого.

В итоге старый монах выжил. Скрыть такое происшествие было нельзя: доложили поземельному начальнику, тот устроил суд. Монахине нечем было оправдаться, она и не стала ничего объяснять. Вина тяжела: за такое преступление полагалось бы приговорить к отсечению рук, или ног, или даже головы. Но коль скоро она была отшельницей, а поземельный начальник — человеком милосердным, он её просто осудил на изгнание.

И старика этого, и монахиню я часто встречал. Правда, при самом смертоубийстве я не присутствовал, но слышал о нём все подробности. Если задуматься над этим случаем — трудно, должно быть, той другой женщине было ухаживать за беспомощным отцом! Ничего бы не вышло, если бы они не поладили друг с другом.

Примечания

IV–6

Сюндзёбо Тёгэн (1121–1206) учился в школе Сингон, был одним из самых знаменитых странствующих проповедников-амидаистов. См. о нём ниже, в рассказе IV–9. Несколько раз он побывал в Китае, где изучал зодческое искусство. После сожжения храмов города Нара войсками рода Тайра в 1180 г. Тё:гэн по поручению отрекшегося государя Госиракавы начал сбор средств на восстановление храма То:дайдзи. Статуя Большого Будды, воздвигнутая в этом храме в VIII в., самая большая в Японии, сильно пострадала при пожаре, и её тоже следовало воссоздать. Тё:гэн со своими товарищами собирал пожертвования по всей стране: как крупные, от столичной знати и высокопоставленных воинов, так и мелкие, от простолюдинов. Его прозвали «монахом с тачкой». См.: [Трубникова, Бачурин 2009, 402–404].

Поземельный начальник, дзито:, представитель Воинской ставки, обладал правом расследовать преступления и выносить приговоры по уголовным делам на подведомственной ему земле. Вообще по законам VIII в., ещё не отменённым к эпохе Камакура, за покушение на убийство и нанесение увечий монахиню полагалось бы вернуть в мир и судить уже по мирским законам, и тогда карой могла бы быть смертная казнь или отсечение конечностей.

Свиток IV рассказ 7

В смертный час нужно остерегаться, как бы сердце не поддалось страстям

臨終ニ執心ヲソルベキ事, Риндзю:-ни сю:син осорубэки кото

[190–192]

В Охара жил досточтимый монах. Хотя он и не был мудрым, но сердце его встало на путь. Он думал: незачем дольше плавать по здешнему зыбкому миру! — и решил дать обет молчания на тридцать семь дней, а потом встретить смертный час, повеситься. Он обсудил это дело с несколькими монахами из того же храма и затворился в храмовом зале, на Месте Пути. Поползли слухи: вот, дескать, сколь печально и почтенно! Общинный глава в Охара, чтобы завязать связь с этим досточтимым, распорядился провести чтения сутр ради возрождения в Чистой земле и прочие обряды.

Если общинному главе нужно было что-то передать другим, он писал. Дабы пробудить в сердцах стремление к возрождению, он разослал письма к нескольким знаменитым монахам из Столицы: дескать, я знаю, что в вас крепка решимость слушать моления к будде Амиде… Пригласил их в Охару и начал особые семидневные моления. Когда в Столице слухи дошли и до монахов, и до мирян, мужчин и женщин, толпы людей стали стекаться, чтобы тоже завязать связь с досточтимым. Они просили дозволения поклониться подвижнику, и пришлось ему выходить и принимать их поклоны. Товарищи-монахи, с кем он договорился, считали, что так нельзя, что по Закону подобало бы действовать иначе.

Минули дни, подошёл назначенный срок. Монахи приготовили воду и всё надобное для последнего омовения. Как положено по Закону, один из них сказал:

— Теперь ты можешь ни о чём не тревожиться. Но человеческое сердце нестойко, и если тобою ещё владеют какие-то помрачения, или если есть у тебя какие-то желания, скажи о них. Когда в твоём сердце ничего этого не останется — тогда пусть придёт твой смертный час. Нынче нет причин молчать!

Досточтимый согласился: поистине, так и надо. И отвечал:

— Когда я только обдумывал своё решение, в сердце у меня не было страха. В тот день я услышал, что в бане случился пожар и тамошний монах-смотритель погиб в огне. Я подумал: лучше же я поспешу навстречу смерти, чтобы больше не слышать о горестных делах текучего мира, пусть придёт мой смертный срок! Однако сейчас я уже не думаю, как бы поскорее умереть. Решимость моя ослабела.

Среди давних учеников досточтимого был один столичный житель, монах в миру, человек, известный своим острым умом. По нынешнему случаю он тоже прибыл в Охару. Он не входил в храмовый зал, а стоял снаружи возле раздвижных дверей, и казалось, завидовал учителю. Услыхав, что говорит досточтимый, он подал голос:

— Пока дело не решено, имеет смысл обсуждать его. Но когда оно так широко объявлено, когда назначены и день, и час, никак не возможно бросить всё, даже по веским причинам. Поторопись! Это демоны тебя морочат. Да и омовение для тебя уже готово, поторопись!

Так он выбранил досточтимого, и тот с горечью, нехотя, совершил омовение. На виду у товарищей по храму он закинул верёвку на балку, повесился и умер. Люди сочли его кончину достойной восхищения, и каждый взял что-нибудь из его вещей себе на память.

А потом примерно через полгода занемог общинный глава. Похоже было, что с ним происходит что-то необыкновенное. Всё тело его покрыли защитными заклятиями, но без толку. В бреду он бормотал много разного. И устами его вещал дух того монаха-самоубийцы:

— Эх, вы! Надо было меня остановить! Я уже не хотел умирать, и нечего было вам вмешиваться. Напрасно вы так!

Поистине, трудно забыть, трудно отбросить ложные мысли, когда они овладевают сердцем. Досточтимый низошёл на путь демонов — понятное дело, не этого он хотел! Нужно всячески остерегаться помрачений, что могут овладеть нашими мыслями. Этот случай мне рассказали очевидцы, досточтимые из Охары. Это было на самом деле.

Примечания

IV–7

Охара — местность недалеко от города Хэйан. Ещё с XII в. там действовала община почитателей будды Амиды, проповедовали Хо:нэн и другие знаменитые амидаисты.

Самоубийство вообще в буддийском учении осуждается, верным признаётся срединный путь между двумя крайностями: цепляться за свою земную жизнь или отвергать её. Как известно из преданий о Будде, сам Сякамуни, ещё когда шёл к просветлению, едва не довёл себя до смерти суровыми аскетическими упражнениями, но вовремя остановился. Монахам самоубийство запрещалось как уставом, так и мирскими законами, по японскому «Уложению о монахах и монахинях» VIII в. пособники самоубийцы должны были отвечать как соучастники убийства. Однако и в XIII в., и раньше в Японии немало было случаев, когда монахи и благочестивые миряне совершали самоубийство: могли уморить себя голодом в храме, отплыть на лодке в море без припасов и вёсел, утопиться, броситься в пропасть в горах и т.д. Вероятно, эти обычаи восходят к древним, ещё добуддийским обрядам; схожие обыкновения отмечаются и у некоторых других народов Азии, в частности, в сибирском шаманизме. Впрочем, остаётся неясным, как толковать в подобных случаях поведение шамана — как осознанное самоубийство или как попытку выйти за пределы человеческих возможностей, совершить некое чудо. См.: [Торчинов 2005, 123–143]

В то же время буддисты в Японии, как и в других странах, одобряют самоубийственное поведение, если это — самопожертвование ради других. Пример царевича Сатты (Будды в одном из прежних рождений), отдавшего себя на съедение голодной тигрице, вдохновлял многих, в том числе Мё:э в его молодые годы (см. выше, I–5, III–8) — он оставался ночевать в лесу, но звери его так и не растерзали.

В этом рассказе замысел самоубийцы встречает одобрение, видимо, как выражающий решимость отбросить все прочие цели ради одной — возродиться в Чистой земле. Как если бы монах действовал ради других, стремясь укрепить их веру, им восхищаются и хотят «завязать с ним связь», кэтиэн, приобщиться к благим последствиям его поступка. Для этого глава общины устраивает чтения сутр. Вероятно, это были сутры о Чистой земле (см. рассказ I–10), или «Лотосовая сутра», которую часто читали ради благого посмертия, в том числе и заранее, ещё до кончины. С этой же целью после самоубийства монаха люди разбирают себе его имущество.

Свиток IV рассказ 8

Досточтимый утопился

入水シタル上人事, Дзюсуй-ситару сё:нин-но кото

[192–193]

Где-то в горах жил досточтимый. В сердце своём он был глубоко предан пути Будды и не хотел оставаться в здешнем зыбком мире, а хотел поскорее отправиться в страну Высшей Радости. Поэтому он решил утопиться и договорился с теми, с кем шёл по пути. Вместе они снарядили лодку и вышли в море. Досточтимый сказал:

— Главное — как встречаешь смертный час. Есть такое заблуждение: мол, какая разница, как умрёшь. Неразумные так и умирают. Прежде я никогда не возрождался в Чистой земле, и предписаний Закона для предсмертного часа ни разу ещё не исполнял. А потому горько мне думать, что я могу повести себя не так, как подобает. Если, бросившись в воду, я сердцем поддамся ложным мыслям, пожалею о жизни или вроде того, то неизвестно, смогу ли я возродиться в Чистой земле. Поэтому, если уже в воде я захочу выплыть, я дёрну за верёвку, а вы тогда меня вытаскивайте.

Он обвязался верёвкой и прыгнул в воду, возглашая молитву. И пожалел о сделанном, и дёрнул верёвку, и его вытащили. Весь мокрый, он забрался в лодку. Товарищи не понимали его, но спасли, как обещали.

— В воде мне стало совсем худо, пробудились ложные мысли. С таким сердцем у меня ничего не вышло! Я это понял и вернулся.

Несколько дней спустя он решил, что уж теперь-то уйдёт, снова вместе с товарищами сел в лодку и вышел в море. И опять прыгнул — а потом потянул за верёвку, и его вытащили. Так он пробовал ещё раза два или три. И вот, уже не надеясь преуспеть, он опять прыгнул в воду — но за верёвку на этот раз не дёрнул. И тут же в небе раздалась музыка, а над морем потянулись багряные облака. Чудо! — товарищи досточтимого заплакали, благодарные слёзы капали в воду, словно вода с вёсел.

Поистине, не может возродиться тот, кто ищет для себя славы. Когда же в сердце есть истинная вера — то да исполнится желание! Этот досточтимый не похож на того, который вешался. Он был мудр и в самом деле старался — и возродился!

Примечания

IV–8

«Багряные», мурасаки, облака, здесь — знамение чуда.

Свиток IV рассказ 9

Человеку нужно отбросить сердечные пристрастия, чтобы сердце встало на Путь

道心タラム人執心ノゾキベキ事, До:син тараму хито сю:син нодзокубэки кото

[193–199]

Общинный глава Кэнсин из Охара сорок восемь дней вёл прения по «Собранию сведений о возрождении». На них собрались досточтимые Хонэмбо, Сюндзёбо и другие. Они сидели рядом с досточтимыми из Охара. Это были прения ради прозрения, соразмерные Закону. И вот, прошли все сорок восемь дней, люди постепенно разошлись, остались только Хонэмбо и Сюндзёбо. Они подсели ближе друг к другу, и Хонэмбо спросил:

— А какой вывод из этих споров? В чём суть?

Сюндзёбо ответил:

— Если в сердце остались пристрастия, хоть бы даже к кувшинчику с приправой, нужно отбросить их. Вот в чём суть, по-моему.

Общинный глава услыхал их голоса из-за бамбуковой занавески и окликнул:

— Досточтимые, что вы там обсуждаете?

— Сюндзёбо, скажи-ка ему вот так! — попросил Хонэмбо, а сам закрылся рукавом и залился слезами. — Когда ещё на прениях услышишь такие чудесные слова!

Так он был тронут и благодарен.

Поистине, безначальный круговорот возникает из одной мысли, владеющей сердцем, — и трудно вырваться из темницы рождений и смертей. Сколь ни широки врата уловок разных учений в Едином веке, но нет у них другого итога кроме того, что вводит в основу, в то, что «я» нет, устраняет пристрастия живого существа. Ибо «Сутра о Цветке Закона» учит: «Живые существа привязаны к тому и этому, и я, ведя их за собой, освобождаю их всех». Не избавив людей от привязанностей, невозможно вручить им истинный Закон. Мудрость хання во всех своих частях учит лишь об одной «пустоте в первом значении», чтобы устранить привязанности всех живых существ. «Собственная природа» и «чистота», «успокоение» и «истинная пустота» — «это и то» порождают различение деятеля и делаемого, заставляют привязываться к себе, познающему, и к познаваемым свойствам, вызывают неизмеримые ложные страсти, порождают неисчислимые деяния и страдания. В огне мудрости сгорает топливо ложных привязанностей, и так мы избавляемся от мучений и страданий, пробуждаемся к просветлению. Всё множество грехов — это только сердечные привязанности. Десятки тысяч вещей, к которым мы привязаны, когда возникают, зовутся по-разному, но внутри привязанного сердца ложная мысль — неведение — всего одна.

И у всех учений основа опять-таки одна: ровно-равная «пустота в первом значении». «Трактат о великой мудрости» так толкует восемнадцать видов пустоты из сутр о мудрости: хотя пустота всего одна, но у живого существа есть восемнадцать видов привязанностей, а значит, временно различают и восемнадцать пустот. Сравним: хотя у огня, сжигающего топливо, сущность одна, но говорят о сосновом огне, бамбуковом огне и так далее, смотря по виду топлива. Так же и здесь. Пустота называется внутренней, ибо она упраздняет внутреннюю привязанность — к собственному «я», и она же называется внешней, ибо упраздняет привязанность к внешним предметам. Если как следует поймёшь и вырвешь с корнем «себя самого» и «свойства вещей», то тем самым полностью умиротворишься и успокоишься. Подвижники Закона Будды, не устранив коренных привязанностей, «собственным свойством» привязываются к «свойствам вещей», руководятся помрачённой различающей мыслью и в познании, и в действии, и тогда едва ли избегнут той угрозы, когда «можешь потерять имущество и дом, если вырастил грабителя из собственного сына». Учение Великой колесницы о пустоте нужно понять как исконный исток Закона Будды — и избегать всяческих деяний. Избавившись от привязанностей, уничтожив «себя» и «свойства вещей», но не стремясь широко проповедовать, мы должны, когда нам указывают на грех привязанности к ложной мысли, понять и отбросить его.

Поэтому досточтимый из Тоганоо говорит: «Обычай глупца таков: он полон помрачённых мыслей и ложных страстей, и оттого препятствия для него тяжелы. Нужно обратить на них взор и сначала успокоить их. Если привязан к обычному сердцу и не успокоен, трудно отстать от него. Когда чистят одежду, обычная грязь отстаёт легко. Если есть пятна, их оттирают мылом, замачивают в воде, а иначе, если как следует не выстирать, они не выведутся. Так же и здесь». Раз так, что зная, что делать, стремясь к ясному пониманию, нужно всячески избавляться от груза пяти желаний и трёх ядов в собственном теле. Святое учение главным считает избавление от грехов, а не чтение книг. Нандзан говорит: «Главный смысл святого учения — только в подвижнических деяниях, просто читать книги — не главное».

Покойного Мёдзэна, получившего печать Закона, однажды в собрании, где шли прения о прекращении неведения и постижении сути, стал расспрашивать некий отшельник, монах в миру. Говоря об учении, Мё:дзэн привёл слова Ракутэна: «В самом деле, что останется после меня? В текучем мире не за что держаться». Вот в чём дело! Суть сказанного такова: человеку не за что держаться, всё вырывается из рук, движется, течёт. Тот уровень, на котором хотелось бы утвердиться, тоже не держит тебя, в этом мире не на чем закрепиться. Если отбросить себя самого и мыслить так, то нет ничего такого, чего бы стоило желать, нет страстей и жалеть не о чем, на сердце легко. Вот о чём тут говорится. Выслушав ответ, тот монах в миру молвил, уходя: «Ты вручил мне учение о прекращении и постижении». Наставник, получивший печать Закона, сказал об этом человеке: «По одной из частей прекращения и постижения он понял всю суть».

Поистине, хотя дело это невеликое и суть усвоить легко, но если забыть чувства, страсти исчезают, — так говорят; когда ты один, легко найти и пропитание, и пристанище. Живя среди людей, люди гордятся богатством и знатностью, стремятся к успеху. Глядя на них, можно сказать: страдание они считают радостью, страсти считают процветанием. Чем выше поднялся ты сам, тем это сильнее. Чем больше страстей, тем больше и страх. Как у дракона голова большая — и болит сильнее. Только, зная людские дела, принимая людские страсти, люди служат вышестоящим и заботятся о нижестоящих, следуют за веком своим и держатся заодно с друзьями, беспокойство считают процветанием, суету считают успехом. Когда же телу легко и сердцу спокойно — такой радости они не знают. Как говорит Ракутэн: «Богатый страдает, и его страдание — от сердечных забот; бедный радуется, и радость его — от довольства собственной долей». И правда, когда на сердце тяжело, беспокойно — ничто не радует. А когда идёшь путём нищего монаха из-под рощи и поёшь во весь голос о ветре и луне, вкушаешь пищу Закона, и так проводишь всю жизнь, надеясь на освобождение, всё в мире считаешь за наваждение, знаешь, что и тело, и сердце подобны сновидениям, — тогда-то и телу легко, и будущей жизни радуешься. Как сказал Гэндзю, «Основа истинной радости — потерять и не знать, что что-то имел. Основа ложного горя — обрести и не знать, что ничего не обрёл».

Говорят, в государевом дворце кистью государыни Ко:мё: на ширме написаны такие слова: «Чистый и бедный всегда рад, помраченный и богатый всегда печален». И правда: человек, идущий по мирским дорогам с глубокими привязанностями в сердце, хотя и обладает имуществом, но всегда думает, что ему недостаточно: и пока добывает, мучается, и когда получает, мучается. Боится воров, сомневается в самом себе. Когда же сам теряет то, что имел, то его сердце словно бы пронзает стрела. Сравним же: тому, кто умер, в промежутке между смертью и новым рождением остаётся одна надежда, не имеет он ни денег, ни припасов, и нет на тёмной дороге доброго друга, и всё достояние понапрасну отходит к другим. Лишь подчиняться движению Неба, не питая надежд в сердце, сознавать прежние деяния, не оплакивать свою бедность, сердцем обратиться к Пути Будды, направить помыслы на просветление — только с такими помыслами можно обрести человеческое тело. В «Сутре завещанного учения» сказано: «Человек, знающий достаточно, богат, даже если беден. Человек, знающий недостаточно, беден, даже если богат». Когда расцвет и увядание минуют, они подобны снам и наваждениям. Когда помыслы о горе и счастье забываются, то можно и должно усвоить учение о пустоте. Человек, поистине вступивший на Путь, даже в мелочах избегает привязываться сердцем к чему-то.

В храме Мацуо у досточтимого Сёгацубо как-то раз трапезничали монахи из школы Рицу, из Южной столицы. Досточтимый сидел на месте председателя. И вдруг посреди трапезы он отложил палочки, горько заплакал и прочёл нараспев:

— «Не радуйтесь тому, что находитесь в горящем доме — в трёх мирах! Не гонитесь за грубыми и дурными образами, голосами, запахами, вкусами и прикосновениями. Если погонитесь за ними и привяжетесь к ним, в вас родится любовь к ним, и вы будете сожжены».

У монахов Рицу пропала охота есть, устыдившись, они ушли, не доевши.

Среди пяти видов помрачений не было бы рождения и смерти, если бы не рождалась любовная жажда. Нынешние учёные мужи знают и учение, и основы его, и толкования, беседуют о высоком, рассуждают широко, но когда встречаются с предметами приятными и неприятными, трудно им смирить в сердце любовь и ненависть! Сказано: «Понимая толкования, не избавляешься от страданий». Даже усвоив сердцевину учения, не сможешь избежать страданий, если рассредоточен. Точно так же трудно избежать деяний, если сам себя не сдерживаешь. Древние достойные люди говорили: «Глупец жаждет достатка и плотских утех, умный стремится к славе». Глупец хочет богатства, тянется к плотским утехам, или обращается к Закону Будды, желая при его посредстве обрести богатство и наслаждения. Умный человек желает прежде всего славы, и ради славы заботится о достойном поведении и о мудрости, что служит его причиной. Или считает, что постиг Закон, достиг веры и понимания, и насмехается над всеми прочими людьми. Эти четыре разновидности глупых и мудрых — не те, кто входит на Путь Будды. Они, должно быть, сродни небесным демонам и приверженцам внешних путей. Так сказано в сутрах, так учат прежние наставники. Люди, ищущие Пути, должны понимать это.

Наставник созерцания Дайэ говорил: «Если силы, которые тратятся на порицание других людей, направишь на порицание себя самого, то никакое из деяний на Пути не будет для тебя непосильным». В самом деле, у каждого человека бывает так, что он забывает о собственных грехах, разбирает грехи других людей и хулит их. Если бы он однажды обратился к собственным грехам и исправил их, то взошёл бы на Путь. Это называется: прятать гнойник у себя на ноге и смеяться над волдырём на ноге у другого человека. Хотя каждый в чём-то грешен, но о своих грехах мы забываем — а чужие видим! Так на своём теле мы не видим изъянов, а только на других. Взглянув в зеркало, можно разглядеть свои изъяны. Мирские книги и проповеди Будды — это всё такие зеркала. В них то благое свойство, что освещает сердце.

И ещё: если, допустим, люди даже не видели нашего святого учения, всё равно они могут следовать за мудрыми друзьями, сблизиться с хорошими товарищами, учиться и упражняться на их примерах. А ещё говорят: «Первого в мудрости нечему учить, низшего глупца невозможно изменить». Человек, хороший от рождения, даже не приняв учения от других людей, сам по себе действует хорошо. Если же кто предельно глуп, то сколько бы его ни учили, он не может следовать наставлениям. Средние люди, смотря по обстоятельствам, становятся хорошими или дурными. Такие люди нуждаются в помощи добрых товарищей, им нужно завязать добрые связи. В одной сутре сказано: «Когда действуешь вместе с хорошими людьми — напитываешься от них, как если бы шёл по росе или под дождём». А в мирской книге говорится: «Общество добрых людей подобно покоям, где благоухают орхидеи. Постепенно, сам того не замечая, пропитываешься их ароматом. Общество дурных людей подобно рыбной лавке. Сам того не замечая, набираешься от них зловония». Так что нехорошо связываться с нехорошими людьми.

Поэтому Ракутэн, взяв себе в друзья бамбук и воду, всегда исполнял замысел довести своё сердце до совершенства. В его стихах сказано: «Когда вода говорит о своей природе, она становится мне другом. Когда бамбук постигает пустоту у себя в сердцевине, он становится моим учителем. Разве мне нужно общество людей?» Тратя силы, надрывая сердца, люди добиваются признания от людей. В час радости люди в миру сближаются, а в час горя завидуют другим. Когда ты богат, люди следуют за тобой, а когда беден — отдаляются. Даже друг, чья верность глубока, не разделит с тобой странствия между смертью и новым рождением. На самом деле сближаться нужно только с таким другом, кто станет тебе опорой при вступлении на истинный путь.

Сказано: «Любовь — движущая сила». Страдания рождения и смерти не прекращаются, печали от встреч и разлук не кончаются по одной-единственной причине: по причине любви и желания. О том же говорит и мудрец Роси — «Нет большей вины, чем желание, нет большей беды, чем неутолённое желание». «Желание» — движущая сила, что влечёт к плотским наслаждениям. «Неутолённое» — когда сердцу никаких мирских благ не достаточно. Пусть жадность до богатства глубока, часто человек тратится на жену и детей, с кем связан по закону воздаяния, и эта забота тоже имеет истоком плотское желание. В одной сутре сказано: «Если поддаёшься желанию, не можешь не совершать многочисленных грехов, а когда обретаешь их плоды, не можешь не страдать». Они не только в нынешней жизни беспокоят сердце и мучают тело. В смертный час трудно отрешиться от ложных мыслей, нет сил забыть о любви и пристрастиях. И это мешает выйти прочь из круговорота, и мы обретаем страдания, попадаем на дурные пути.

Когда есть жена и дети, заботиться о них ещё тяжелее, чем о себе самом: их мы любим, у нас перед ними долг, но мы, предаваясь удовольствиям, не исполняем его, не воздаём благодарностью за милость отцу и матери, учителям и старшим, не подносим дары Трём Сокровищам, хотя и чтим их как самые чудесные, не благотворим младшим, кого должны бы жалеть. Из этого возникают убийство, воровство, распутство, ложь, алчность, ревность, глупость, легкомыслие и всевозможные грехи. И вот так, уравнивая прошлое и будущее, страдая в разлуке с близкими, мы тонем в пучине безумия и любви, сгораем в огне любви и пристрастий, и страдания в круговороте не прекращаются. Это нечисто, это непостоянно, это призрачно, это мучительно. Таков жар гнева, такова порода ядовитых змей. Благие задатки разрушаются, путь терпит ущерб, радостей мало, бедствий много. Нужно бояться, нужно избегать этого! Как говорит великий учитель Нандзан: «Четыреста четыре вида недугов имеют корень и исток в жилище и еде, страдания трёх путей и восьми тягот имеют корень и исток в женщинах». От плотских удовольствий рождается чванство, от богатства рождается спесь.

Примечания

IV–9

О монахе Кэнсине см. рассказ IV–1, о Хонэмбо Гэнку, он же Хонэн, — I–10, о Сюндзёбо Тё:гэне — IV–6. «Собрание сведений о возрождении» («О:дзё:ё:сю:», 985 г.) — сочинение Гэнсина, крупнейшего японского амидаистского мыслителя. См. о Гэнсине рассказы I–4, II–5. В конце XII в., когда проповедовали Хонэн и Тёгэн, по «Собранию сведений о возрождении» устраивали прения, открытые для всех желающих, монахов и мирян. Целью таких прений обычно было обсудить набирающее популярность амидаистское учение и собрать средства на восстановление разрушенных храмов и на другие благие дела, тем самым «завязав связь» между слушателями, участниками прений, почитаемым наставником Гэнсином и буддой Амидой..

Цитируемое место из «Сутры Цветка Закона» (глава II, «Уловки») — ТСД 9, 6а, см.: [Лотосовая сутра 1998, 99]. Здесь и ниже отрывки из этой сутры даны в переводе А.Н. Игнатовича.

«Трактат о мудрости» — он же «Трактат о великой мудрости-переправе», см. рассказ II–1. Восемнадцать видов привязанностей — по числу шести «корней» (зрение, слух, обоняние, осязание, ощущение вкуса и ум), шести предметов, соразмерных им (цвет, звук, запах, прикосновение, вкус и «дхармы», носители признаков, распознаваемых умом), а также шести сознаний (зрительного, слухового, обонятельного, осязательного, вкусового и мыслящего).

Досточтимый из Тоганоо — Мё:э, см. о нём рассказы I–5 и III–8. По какому источнику Мудзю цитирует его слова, точно не известно, похожие рассуждения есть в «Последнем наказе досточтимого Мё:э из Тоганоо». Пять желаний — тяга к краскам, звукам, запахам, касаниям и вкусам. Три яда — алчность, гнев и глупость.

О Нандзане, он же китайский наставник Дао-сюань, см. рассказ IV–1.

Мёдзэн (1184–1225) был монахом школы Тэндай. «Печать Закона», здесь — одно из высших монашеских званий. Ракутэн — китайский поэт Бо Цзюй-и, см. рассказ IV–1.

Гэндзю — Сянь-шоу Фа-цзан (643–712), китайский наставник школы Хуаянь, чью традицию в Японии продолжает школа Кэгон. По какому источнику цитируются слова Фа-цзана, не известно.

Комё (701–760) — супруга государя Сё:му, была деятельной покровительницей многих храмов в городе Нара. Некоторые образцы её каллиграфии сохранились до наших дней.

О храме Мацуо см. рассказ IV–4. «Монахи из школы Рицу» — видимо, последователи Эйдзона, которые пытались возродить буддийскую общину в Японии, какой она должна быть. Эти монахи странствовали по разным храмам, давали наставления по общинному уставу и проводили посвящения для монахов и мирян. См. рассказ VI–16. «Не радуйтесь тому, что находитесь в горящем доме…» — цитата из «Лотосовой сутры» (глава III, «Сравнение»), см.: [Лотосовая сутра 1998, 124].

«Понимая толкования, не избавляешься от страданий» — источник цитаты неизвестен.

Дайэ — Да-хуэй, он же И-син (683–727) китайский наставник «тайного учения», толкователь «Сутры о Великом солнечном будде», см. рассказ II–7.

«Учиться и упражняться», нараи-манабу — отсылка к изречению Конфуция, которым открываются «Беседы и суждения» (I, 1): «Учиться и своевременно претворять в жизнь — разве не в этом радость?» [Переломов 1998, 290]. «Первого в мудрости нечему учить…» — отсылка к конфуцианской книге «Домашние наставления рода Янь», (кит. «Яньши цзясюнь») и к «Беседам и суждениям» (XVII, 3): «Не меняются никогда лишь высшая мудрость и низшая глупость» [Там же, 425].

«Когда действуешь вместе с хорошими людьми» — источник цитаты неизвестен. Цитата о покоях с орхидеями и рыбной лавке взята из «Бесед школы Конфуция» (см. рассказ III–6), глава IV, раздел 6.

Слова мудреца Ро:си, он же Лао-цзы, цитируются по книге «Лао-цзы и», яп. «Ро:си-ики», свиток 3).

«Если приближаешься к желанию» — источник цитаты неизвестен, похожие рассуждения есть во многих сутрах.

«Уравнивать прошлое и будущее», здесь — создавать новыми поступками причины для будущих страданий, подобных тем, какие человек терпит сейчас, избывая последствия прежних деяний.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание