Собрание песка и камней

Во времена государя-монаха Тобы государыне Тайкэймон-ин служила дама по имени Котайдзин. Пропало одно из высочайших одеяний, и эту даму несправедливо обвиняли. Она на семь дней удалилась в святилище Китано, и когда писала своё молитвенное послание — чтобы бог помог найти пропажу — нечаянно пролила благовонную воду. Служитель в святилище ей сказал:

— Вот это — потеря!

Она взмолилась:

— Неосторожность — обычное дело в нашем мире. Смиренно молю: позвольте мне провести здесь ещё несколько дней!

Так она просила, заливаясь слезами, и ей разрешили остаться. Тогда она на бумаге, окрашенной в красный цвет, написала и поднесла божеству такие стихи:

Омои-идзу я

Наки на-тацу ми-ва

Укарики-то

Арахито ками-ни

Нариси мукаси-о

Вспоминаю,

Как невиновный,

Оболганный

Человек в гневе — богом

Стал в старину.

В ту же ночь государю-монаху явился во сне величественный старец в придворном наряде и представился:

— Твой служилый ищет милости. Пошлите гонца, и он увидит нечто примечательное. Я — из Китано, от Правых конюшен.

Туда срочно был отправлен государев посланец. Он прочёл песню дамы и доложил о ней. И ровно в тот же день одна из служилых девушек во дворце, по имени Сикисима и в должности исполнительницы разных поручений, вдвоём с неким монахом поднялась в женские покои с потерянным одеянием, танцуя танец льва. Даму Котайдзин снова призвали на службу, но она, помня недавнюю обиду, затворилась в храме Ниннадзи и во дворец так и не вернулась. Должно быть, сердце у неё было гордое.

* * *

Одна молодая дама прозябала в нищете. Вместе с матерью она отправилась в паломничество к Хатиману, помолиться об избавлении от бедности. Придя в святилище, дочь, уставшая от ходьбы, сразу легла и уснула. Утром мать пеняла ей:

— Как же так? Если мы чего-то хотели испросить, надо было, как положено, молиться! А ты сомлела и проспала.

Дочь отозвалась:

Ми-но уса-ва

Нака-нака нани-то

Ивасимидзу

Омоу кокоро-ва

Кумитэ сирураму

Моё несчастье —

Я ничего не сказала

Чистой воде на камнях

Но помыслы мои

Она подхватит и всё узнает

На обратном пути они по дороге встретились с одним чиновником из дворца, бывшим в ту пору в силе, и он подсадил их к себе в возок…

* * *

Юная госпожа Косикибу, когда тяжко хворала и уже пала духом, прошептала, видя свою матушку:

Ика-ни сэму

Икубэки ката-мо

Обобоэдзу

Оя-ни саки дацу

Мити-о сиранэба

Что же мне делать?

Куда иду,

Не ведаю!

Прежде родительницы ухожу…

О, если бы знали…!

Её голос был — такой, на какие отзывается Небо, и болезнь отступила. Это была помощь богов!

* * *

Ооэ-но Такатика тяжко занемог, надежды не оставалось. То был гнев богов Сумиёси, и мать недужного, госпожа Акадзомэ-эмон, молилась: возьмите мою жизнь, пощадите его! На подношениях в святилище она написала:

Кавараму-то

Инору иноти-ва

Осикарадзу

Сатэ-мо вакарэму

Кото-дзо канасики

Замените его,

Молю, моею жизнью!

Я не ропщу,

Но расстаться —

Так горько!

Той ночью ей приснилось, как седой старец принял её подношения. И больной сын её поправился.

Примечания

Vб–1

Во вторую часть свитка V «Собрания песка и камней» вошли в основном истории о поэтах и о «благой силе песен», катоку. Многие из них встречаются не только у Мудзю Итиэна, но и в других японских источниках.

Рассказ о чуде в святилище Китано с несправедливо обвинённой дамой есть в «Тетрадях» («Фукуро дзо:си») поэта и знатока поэзии Фудзивара-но Киёсукэ (1104–1177) в разделе 4-м, в «Преданиях святилища Китано Тэммангу:» («Тэммангу: энги»), в «Сборнике наставлений в десяти разделах» («Дзиккинсё:») в разделе 10-м, в «Собрании примечательных рассказов из прежних и нынешних времён» («Кокон тё:мондзю:», 1254 г.) Татибана-но Нарисуэ в разделе 5-м и в других текстах.

Государь Тоба (1103–1156) находился на престоле в 1107–1123 гг., а затем правил как государь-монах в 1129–1156 гг. после смерти своего деда Сиракавы, предыдущего государя-монаха. Тайкэймон-ин (1101–1145) — супруга Тобы.

Как и в случае со многими другими женщинами эпохи Хэйан, героиня этого рассказа именуется попридворному чину своего отца — Котайдзин, дочь человека, имевшего чин тайдзин. Её песня, приводимая здесь, есть в «Продолжении собрания слов-цветов» («Сёку сикасю», 8).

Святилище Китано-Тэммангу находилось к северу от Столицы, в нём почитали обожествлённый дух Сугавара-но Митидзанэ (845–903). Митидзанэ служил при дворе, был воспитателем наследника (будущего государя Дайго), славился как знаток китайской книжности и стихотворец, но был оклеветан и вынужден отправиться в почётную ссылку на остров Кюсю, где вскоре умер. По преданиям, после смерти он являлся как «гневный дух», горё:, насылал болезни, вызывал грозы и пожары, пока не истребил всех своих обидчиков. В середине X в. для обрядов умиротворения этого духа было возведено святилище, а позже бог Китано стал почитаться как покровитель учёных и поэтов. См.: [Федянина 2008].

«Придворный наряд», здесь — сокутай, обычно бога Китано изображают в таком наряде. Бог указывает, что пребывает в Китано (на Северных полях), на земле Правых конюшен, Укон-но баба, — таково полное название места, где было построено святилище Тэммангу.

«Танец льва», сиси-маи, — один из обрядовых благопожелательных танцев, пришедших в Японию из Китая,. Если его танцуют вдвоём, то передний танцор надевает львиную голову-маску, второй, пригнувшись, становится у него за спиной, и сверху их обоих накрывают большим полотнищем — «шкурой» льва.

В храме Ниннадзи в ближних окрестностях Столицы принимали монашество многие из отрекшихся государей и придворных чиновников.

Рассказ о чуде с бедной дамой в святилище Ивасимидзу есть в «Сборнике наставлений в десяти разделах» в разделе 10-м.

Ивасимидзу Хатимангу — святилище неподалёку от Столицы, в нём чтили бога Хатимана, защитника государева рода и всей страны (см. рассказ I–2). И здесь, и в других святилищах и храмах, принят был обычай: паломники, придя в храм, проводили ночь в молитве. Название места Ивасимидзу можно перевести как «Чистая вода на камнях». Рассказ о юной даме и её стихи приводятся в «Наставлении глупым детям о Хатимане» («Хатиман гудо:кин», XIV в.), там сказано, что чиновник полюбил эту даму и они поженились. См.: [Дулина 2013, 269–270].

Рассказ о юной госпоже Косикибу также есть в 10-м разделе «Сборника наставлений в десяти разделах» и в 5-м разделе «Собрания примечательных рассказов». Встречается он и в других сборниках рассказов о стихах. Косикибу-но найси (999–1025) — знаменитая поэтесса, дочь другой прославленной поэтессы, Идзуми-Сикибу (976–?). См. о них обеих также рассказ Vб–9.

Ооэ-но Такатика (ум. 1046) служил при дворе, был известен как поэт. Его мать, придворная дама Акадзомэ-эмон (956–1041), славилась как одна из лучших поэтесс Японии.

В святилище Сумиёси-тайся близ гавани Нанива почитали морских богов, нередко объединяя их в одно «собирательное» божество Сумиёси; оно во многих японских источниках выступает как покровитель поэтов; см.: [Торопыгина 2013]. В рассказах о явлении бога Сумиёси он обычно предстаёт как седовласый старец.

Подношения в святилище, митэгура, могли включать в себя ткани, чистую бумагу, сакэ и съестные припасы.

Свиток V часть Б рассказ 2

Люди откликаются на родные песни

和歌ノ人ノ感アル事, Вака-но хито-но кан ару кото

[228–234]

Сын господина Иэтаки, наставник созерцания по имени Рюсон, странствовал по восточным землям. Однажды он сломил ветку с цветами вишни в саду перед домом поземельного начальника и собирался убежать, но хозяин его заметил и велел:

— Держите этого монаха! Он вор!

Раз уж господин так грозно бранился, слуги схватили монаха.

Наставник созерцания в такой беде не знал, как быть.

— Передайте господину, — попросил он.

Сиранами-но

На-оба тацу-то мо

Ёсино кава

Хана юэ сидзуму

Ми-оба урамидзи

Пусть и зовусь я

«Пеною на воде»,

Но река эта — Ёсино!

Как же тебе не жаль

Лепестка, что идёт ко дну?

Когда слуги рассказали поземельному начальнику — так, мол, и так, — он отозвался:

— А как ещё было его назвать? Развяжите его и приведите сюда.

И снабдил монаха всем надобным, и стал учиться у него – стихам и прочему.

Когда этот наставник созерцания впервые пустился странствовать, он покинул Столицу вместе с одним попутчиком, и путь их лежал через некую деревню в земле Ооми. Подходящего ночлега там вовсе не было, а солнце уже село, и странники — делать нечего — разместились в какой-то лачуге. Там они провели ночь, утром уже собрались уходить, но хозяин их окликнул, догнал и дал им припасов в дорогу. Когда странники развернули свёрток, внутри оказался рис, а на бумажной обёртке было что-то написано. Они прочли:

Кадзу нарадзу

Иясики куса-но

Ми нарэдомо

Корэ-ни дзо какуру

Цую-но иноти-о

Бесчисленные

Горькие травы —

Таков наш удел:

Ведь на них-то и висит

Наша жизнь-росинка…

Странники сложили в ответ:

Ваби хито-но

Иноти-о какуру

Куса-но ми-то

Кикэба намида-но

Цую дзо кобаруру

У бедных людей

Вся их жизнь висит

На той травинке:

Послушать — это слёзы

Росою капают с неё.

Этот же наставник созерцания однажды в пути через равнину Мусаси захотел пить, увидел домик и остановился около него. Услышав, что монах просит напиться, из окна подали щербатую чашку с водой. Держал её подросток лет тринадцати. Принимая чашку, монах сказал:

Мотинагара

Катаварэ цуки-ни

Миюру кана

Хотя и полна,

Ущербной луною

Кажется…

Подросток тотчас же подхватил:

Мада яма-но ха-о

Идэ-мо яранэба

Из-за горного леса

Она ещё не вся вышла!

Неожиданно и точно!

* * *

Был человек из края Цукуси по имени Дайсимбо. Его схватили за разбой, и восемь лет он просидел в тюрьме в Камакуре. И вот, на праздник Седьмой ночи он сложил:

Нукикаэру

Тамото накэрэба

Танабата-ни

Сиотарэ коромо

Кинагара дзо касу

Переодеться —

Сменного платья нет.

В Седьмую ночь

Одежду, мокрую от слёз

Я всё ещё ношу.

Об этой песне услышал монах в миру из семьи То, откликнулся и стал хлопотать, чтобы вызволить узника. Он устроил Дайсимбо на службу в край Осю, говорят, там этот человек живёт и до сих пор.

* * *

Сын одного архивного чиновника пятого ранга был отправлен учиться на гору Хиэй. Его поселили в келье у наставника, подвижника-созерцателя. Мальчик был хорош собою, и как-то раз, когда он шёл домой к родителям, его обманом заманил учитель Закона из храма Миидэра — и оставил у себя.

Когда монахи-горцы прослышали об этом, поднялся шум:

— Это наша гора должна брать мальчишек из других храмов! А тут монах из Миидэра забрал нашего. Обидно!

От всех трёх пагод огромной толпой собрались монахи и роптали. Для начала позвали наставника этого мальчика и перед главным храмовым залом для чтений стали расспрашивать, как же такое могло случиться. Наставник отвечал:

— Мальчик отправился домой, и конечно, там задержался. Обычное дело. Насчёт того, что он сейчас в Миидэра, я ничего не слышал. Я бы сначала попробовал написать им. Бумагу и тушь!

Ему подали писчий прибор, и наставник написал:

Яма-но ха-ни

Мацу-оба сирадэ

Цукикагэ-но

Макото-я Мии-но

Икэ-ни суму нари

В лесу на горе

Сосны ждут и не знают:

Отсвет луны

Вправду ли поселился

В воде Трёх колодцев?

Учитель Закона из Миидэра прочёл эти стихи и откликнулся: без особых препон вернул мальчика на гору.

* * *

Ученик одного монаха в Камакуре разозлился на учителя и ушёл к другому наставнику. Среди прочих своих вещей он забыл собрание стихов «Слова-цветы». Прежний учитель нашёл книгу и отослал ему с припиской:

Ика-ни ситэ

Котоба-но хана-но

Нокорикэму

Уцурои хатэси

Хито-но кокоро-ни

Как же это так?

Цветы слов

Оставлены тут,

А след их отпечатан

В человечьем сердце…

Тронутый этой песней, мальчик вернулся.

* * *

Некий вельможа стал наместником в земле Ивами. Отдыхая на побережье Ивами, он узнал: местные девушки-ныряльщицы славятся как замечательные певуньи. Он распорядился:

— Ежели так, доставьте их ко мне, я послушаю.

— Будет сделано! — слуги побежали и притащили нескольких девиц, хоть те и пытались разбежаться. Наместник угостил их выпивкой, и они стали петь. А те ныряльщицы, которые было убежали, толпились поодаль и слушали. Среди них была девица лет семнадцати, с виду не похожая на простолюдинку, бойкая. Она поманила к себе одного малого-слугу:

— Прошу, передай господину, пусть отпустит тех девушек-певиц. И прибавь вот что:

Моротомо-ни

Асариси моно-о

Хама тисима

Ика-дэ кумои-но

Татэ ноборураму

Все вместе мы

Промышляем на мелководье

Близ тысячи островов

Где уж нам до неба

Подняться…

Когда наместнику это прочли, он был растроган и послал девице багряное платье. А она в ответ:

Мурасаки-но

Кумо-но уваги-мо

Нани-ка сэму

Кадзуки-но ми суру

Ама-но ми нарэба

На багряных

Облаках в вышине —

Что мне там делать?

Я — ныряльщица,

Ныряю вниз головой.

И вернула подарок. Наместник же не любовную страсть к ней чувствовал, а восхищение, и велел сейчас же привести её.

— Хочу забрать тебя в Столицу, — так он сказал. А она опечалилась, что придётся расстаться с отцом и матерью. Так что он и родителей её увёз с собой. И ныряльщица стала его супругой и родила ему сыновей. Удивительно! Мягки, должно быть, человеческие сердца!

* * *

У одного знатного господина, близкого ко двору, возле покоев, где отдыхали свитские дамы, стрекотали кузнечики, и мальчишке-слуге шутки ради велели:

— Сложи песню под заглавием «Кузнечик-ткач»!

Паренёк в смущении вымолвил:

— В ивовой листве…

— Ну же! — смеялись дамы, подгоняя его.

Одна из дам, сжалившись, сказала:

— Что это вы? Хотите, чтобы он что-нибудь сказал? Сами велели сочинять, да сами же и насмешничаете! Нехорошо так потешаться!

А слугу подбодрила: продолжай!

Аояги-но

Мидори-но ито-о

Кури окитэ

Нацу-этэ аки-ва

Хатаори-но коэ

В ивовой листве

Зелёные нити

Тянет-стрекочет:

Из лета в осень —

Голос кузнечика…

Так он сложил, и веселившиеся дамы все погрустнели. Нехорошо попусту смеяться над человеком, — так и древние говорят.

* * *

Господин Фусими-но Тосицуна, когда осенней ночью луна не пряталась за облаками, вместе с друзьями сочинял стихи о луне над водоёмом. В усадьбе у него тогда жил слуга, парень из деревни. Тосицуна позвал его:

— Ну-ка, знаешь ли ты что-нибудь о такой вещи, как стихи? Сложи песню!

— Да как там складывают-то? Если объясните, авось сложу…

Господин любил такие забавы:

— Если справишься, я тебя отпущу домой на побывку. Сочиняй как угодно, заглавие — «Луна над прудом». Суть та, что над прудом луна, отражается в воде. Про неё и спой.

— Ага, сейчас соображу… Если господин меня отпустит домой…

— Пустяки! Не просто отпущу, но ещё и кое-чем награжу.

На некоторое время слуга задумался, а потом сказал:

— Готово! Подношу стихи!

Сора-я мидзу

Мидзу-я сора то мо

Обоэдзу

Каёитэ сумэру

Аки-но ё-но цуки

Небо или вода,

Вода или небо —

Не пойму!

Сияет высоко

Луна осенней ночью.

Тосицуна был весьма тронут, щедро одарил слугу и отпустил домой. Этот вельможа понимал, в чём суть!

* * *

Садамото, защитник земли Микава, похоронил супругу, которой был глубоко предан, и, скорбя, погрузился в размышления о непостоянстве вещей в здешнем мире. И вот однажды, в пору затяжных дождей в пятом месяце, к нему зашла недурная собою женщина — принесла на продажу зеркало. Он взял посмотреть, а на бумажной обёртке было написано:

Кэфу номи-то

Миру-ни намида-но

Масу кагами

Нарэниси кагэ-о

Хито-ни катару на

Нынче только

Слёзы я вижу,

В чистом зерцале.

О той, чей образ в нём отражён,

Не рассказывай людям!

Прочтя, Садамото не мог сдержать слёз. Зеркало он вернул, и, жалея эту женщину, всячески одарил её. Постепенно его сердце укрепилось на Пути, и всё из-за этого случая.

* * *

Монах Рёдзэн из Охара послал в дом господину Фусими такое прошение о подаянии:

Оохара-я

Мада сумигама-мо

Нараванэба

Вага ядо номи дзо

Кэбури таэкэру

В Охара

Я ещё не прижился,

Не успел привыкнуть —

Но теперь только дым

Вьётся над пепелищем

* * *

В Микава жил один простолюдин. Он брался за любую работу и между делом сочинял стихи. Однажды хозяин спросил его:

— Предки твои все слагали песни. А ты?

— Как мои старшие родичи, я не умею, но по-своему могу попробовать услужить.

И взявши заглавие «Гора Иимори» — по одной из тамошних гор — сложил:

Иимори-я

Ороси-но кадзэ-но

Самукэрэба

Авасэ-но косодэ

Кирубэкарикэри

С горы Иимори

Дует сильный ветер.

Холодно, а значит

Платье на подкладке

Надо было бы надеть.

Тронутый этой песней, хозяин пожаловал ему платье на подкладке.

* * *

Монах Кэнсё, когда мечтал получить должность в Общинном собрании, сложил:

Ураямаси

Ика нару хито-но

Ватарураму

Варэ-о митибикэ

Нори-но хаси мори

Печалюсь я:

Как человеку через этот мир

Переправиться?

Да ведёт меня

Мост Закона!

И получил величание «мост Закона».

Монаха Синко величали «оком Закона». Желая получить величание «печать Закона», он сложил:

Хикитацуру

Хито-мо нагиса-но

Сутэ фунэ-ва

Сасуга-ни нори-но

Осидэ-о дзо мацу

От берега

Без людей, одиноко

Отплывает ладья.

А я всё равно от Закона

Жду печать!

* * *

У господина Удзи, вступившего на Путь, была служанка по имени Урэсиса — Радость. Она понравилась господину Акисукэ, но оставалась холодна, и он послал ей песню:

Варэ-то иэба

Цураку мо ару кана

Урэсиса-ва

Хито-ни ситагау

На-ни косо арикэри

Для меня

Печально это имя —

Урэсиса-Радость!

А ведь люди таковы,

Каковы их имена…

Господин, вступивший на Путь, услышал эту песню и сказал, что она превосходно, ответить на неё нечем, — и велел служанке отправиться к Акисукэ.

* * *

Госпожа Идзуми-Сикибу в паломничестве к святилищу Инари попала под осенний дождь — это было к западу от святилища бога Танака. И — делать нечего — попросила соломенную накидку у крестьянского парня: тот как раз жал колосья в поле. Надела и пошла дальше. Дождь кончился, и госпожа на обратном пути вернула накидку крестьянину. Через два или три дня тот явился с письмом. Госпожа прочла:

Сигурэ суру

Инари-но яма-но

Момидзиба-ва

Аокариси ёри

Омои сомэтэки

Под осенним дождём

У святилища Инари

Листья клёнов.

Я видел их ещё зелёными,

И всё мечтал, и вот — они раскраснелись!

О красных листьях под осенним дождем у святилища Инари я мечтал еще с тех пор, как была зелена листва; вот они и окрасились от моей любви (второй смысл: с тех пор, как ты позаимствовала мою накидку)

* * *

В пору, когда государь-монах Госага совершал паломничество в Кумано, некий крестьянин из земли Исэ близ Главного святилища у реки Отонаси увидел сливы в цвету и сложил:

Отонаси-ни

Саки-хадзимэкэму

Умэ-но хана

Ниовадзарисэба

Ика дэ сирамаси

Близ Отонаси

Видно, расцвели уже

Цветы сливы

Они не пахнут,

Отчего так — не знаю.

Пожалуй, для крестьянина такая песня была замечательно искусной. Когда государь-монах двинулся в обратный путь, он случайно по дороге услышал эту песню и велел своим слугам доставить к нему сочинителя. Всадники искали тут и там:

— Где крестьянин, сложивший песню у Главного святилища?

— Да вот он, — сказали те, кто был рядом с ним.

— Приказ государя! Ты должен явиться!

Ответ был таков:

Хана нараба

Оритэ-дзо хито-но

Тоубэки-ни

Нари сагаритару

Ми косо цуракэрэ

Цветы ли это

Опадают? — люди

Могут так спросить.

«Кто падает,

Так это я», — ответь.

Цветам положено опадать - на эти слова спешившихся людей (всадников), ответ такой: падаю я (второй смысл: падают плоды)

Он спешился вместе с всадниками и последовал за ними последовал за всадниками, и вот, слуги спешились и предстали перед государем. Государь-монах выслушал подробности, был тронут и велел крестьянину:

— Говори, чего бы ты хотел.

— Чего я, ничтожный, могу желать? — ответил крестьянин.

— Должно быть, нет такой доли, чтобы ей не были соразмерны никакие желания, — заметил государь-монах.

— У меня жива мать-старуха, мой долг — кормить её. Вот и все мои желания.

Государь-монах пожаловал ему грамоту, где сказано было: этого крестьянина полностью освободить от податей за землю; навсегда, обжалованию не подлежит. Нежданная милость! Люди говорят: хотя этот человек и крестьянствовал, но был обучен в храме как служка и понимал путь песен.

Примечания

Vб–2

Монах Рюсон — сын Фудзивара-но Иэтаки (1158–1237), знаменитого поэта, чьи стихи вошли в «Новое собрание старых и новых песен» и в другие антологии. В этом рассказе Рюсон, немного переиначив, читает стихотворение поэта-странника Сайгё: (см. ниже, рассказ Vб–4). Слово сиранами, «пена на волнах», имеет также значение «вор», «разбойник».

Земля Ооми примыкает с востока к столичной земле Ямасиро. Мусаси — одна из восьми «Восточных земель», Канто, в отличие от большинства других краёв Японии, почти вся представляет собой равнину, а не долины между горами.

О человеке по имени Дайсимбо ничего не известно. Здесь сказано, что он был посажен в тюрьму за дела акуто, «злодейской шайки», в эпоху Камакура это слово обычно обозначает вооружённых конных разбойников. Цукуси — иное название для земель острова Кюсю.

Седьмая ночь седьмого месяца, Танабата — праздник начала осени, к нему бывала приурочена смена одежд: с легких на тёплые.

Монах в миру из семьи То — То-но Танэюки, он же Сосэн (1194–1237), один из знаменитых поэтов Восточных земель, его стихи есть в «Продолжении позднего собрания избранных песен». См. о нём рассказ Vб–7. Осю — иное название для провинции Муцу (северная оконечность острова Хонсю).

Архивный чиновник — куро:до, служащий Куро:до-докоро, ведомства, отвечавшего за подготовку и выпуск государевых указов. Сыновья таких чиновников, по примеру юношей из семей высших сановников, нередко делали монашескую карьеру в школе Тэндай. По правилам, которые разработал ещё Сайтё, ученики Тэндай не должны были отлучаться с горы Хиэй в течение двенадцати лет, но на деле это требование не соблюдалось.

«Все три пагоды» — три больших подразделения на горе Хиэй, см. рассказ I–7. О храме Миидэра и его вражде с храмами горы Хиэй см. рассказы I–3, I–7. Название Миидэра означает «храм Трёх колодцев». Образ «луны в воде» часто встречается в текстах школы Тэндай XIII в., с нею сравнивают природу будды, отражённую в человеческом сердце; см.: [Трубникова 2010].

«Собрание песен Ямато: слова-цветы» («Сика вакасю») составлено в 1150-е гг. для государя Сутоку.

Земля Ивами находится в западной части острова Хонсю. Девушки-ныряльщицы, ама, собирали у побережья съедобных моллюсков и прочие дары моря. Во многих японских источниках ныряльщицы ама появляются как обладательницы песенного дара, возлюбленные столичных кавалеров — служащих у моря или отбывающих ссылку на побережье.

Платье багряного цвета, мурасаки, подобало носить только придворным.

Рассказ о стихотворении про кузнечика-ткача есть в «Сборнике наставлений в десяти разделах» (раздел 4) и в «Собрании примечательных рассказов» (раздел 5). В этих сборниках вельможа, в чьём саду происходит действие рассказа, именуется «Великим сановником Ханадзоно». Кузнечик-ткач — хатаори.

Господин Фусими-но Тосицуна (1028–1094) был сыном канцлера Фудзивара-но Ёримити и приёмным сыном Татибана-но Тоситоо, прославился как один из основателей японского садового искусства, считается, что он составил «Записки об устройстве сада» ( «Сакутэйки») — одну из самых ранних книг о японских садах. В своей усадьбе Фусими близ Столицы он также обустроил знаменитый сад. Рассказ о Тосицуне и его слуге есть в «Тетрадях» Фудзивара-но Киёсукэ и в «Собрании примечательных рассказов» (раздел 5-й).

Об Ооэ-но Садамото см. выше рассказ III–4. Рассказ о нём и о женщине с зеркалом есть в «Собрании стародавних повестей» («Кондзяку моногатари-сю:», 24), в «Рассказах, собранных в Удзи» («Удзи сюи-моногатари» 4), в «Собрании драгоценностей» («Хо:буцу-сю:», 7), в «Сборнике наставлений в десяти разделах», «Собрании примечательных рассказов» и других сборниках.

О монахе по имени Рёдзэн ничего кроме этой истории не известно. Она есть в «Собрании драгоценностей», «Сборнике наставлений в десяти разделах», в собрании «Слова-цветы» и в других сборниках. Подаяния он просил, когда обитель в Охара пострадала от пожара: вероятно, рассказ был так широко известен, что Мудзю Итиэн не сообщает эту подробность (хотя она и важна для понимания стихотворения) и не пишет, что монах в ответ на стихи получил желаемую помощь.

Монахи Кэнсё и Синко происходили из рода Фудзивара, рассказы об их песнях-пожеланиях есть в «Сборнике наставлений в десяти разделах». «Мост Закона», хо:кё:, «око Закона», хо:гэн, и «печать Закона», хо:ин, — почётные монашеские звания. В обоих стихотворениях звучит расхожий образ Закона Будды как средства, могущего переправить людей через здешний текучий мир — «на тот берег», к спасению. Во втором стихотворении монах, возможно, представляет себя восходящим на большой корабль вроде тех, что ходили между Японией и Китаем: чтобы подняться на борт, ему нужна разрешительная грамота с печатью.

Господин Удзи — Фудзивара-но Мородзанэ (1042–1101), сын Фудзивара-но Ёримити, занимал высшие должности регента и канцлера при государях Сиракава и Хорикава. Фудзивара-но Акисукэ (1090–1155), родич Мородзанэ, доводился внуком кормилице государя Хорикава.

О поэтессе Идзуми-сикибу см. рассказ Vб–1. Святилище бога Инари, подателя урожая, находилось недалеко от Столицы в Фусими (ср. выше). Аокариси ёри может быть прочитано двумя способами: «с тех пор, как [листья] были зелены» и «с тех пор, как ты позаимствовала у меня накидку»; последняя строка стихотворения также имеет двойной смысл: «листья напитались краской от моих мечтаний» и «я мечтаю и весь напитался любовью».

Государь Госага находился на престоле в 1242–1246 гг., а затем до 1272 г. возглавлял государев род и правил как государь-монах. О святилищах Кумано см. рассказы I–8, I–9.

Свиток V часть Б рассказ 3

Слагают песни по образцу «Собрания десяти тысяч поколений»

萬葉カカリノ歌ヲ讀タル事, Манъё-какари-но ута-о ёмитару кото

[235–236]

В наши дни в земле Хитати жил горный отшельник по имени Кокамбо. Неподалёку жила простолюдинка по имени Тооцуи, отшельник ходил к ней в дом по любовному делу. И хотя они старались хранить свою связь в тайне, муж её обо всём узнал, разозлился, но рассуждал так: всё-таки известный человек, проводник паломников в горы Кумано, срамить его — нехорошо… И вот, как раз когда Кокамбо, ничего не подозревая, отбыл в Кумано, этот простолюдин счёл за лучшее вместе с женой потихоньку отправиться в край Осю, в место под названием Сэмбуку — повидаться с какой-то своей роднёй.

Кокамбо вернулся, зашёл к своей зазнобе — а в доме у неё пусто, никого нет. Стал расспрашивать соседей, но никто ничего не знает: эти люди с самого начала никому не говорили, куда отбывают. Не зная, что делать, отшельник зашёл к ним в дом, в спальню, осмотрелся — и увидел, что на столбе рукою хозяйки что-то написано.

Коисику-ва

То:тэмо васэё

Ко:камбо:

Сэмбуку ни ару дзо

То:сиро: но мото ни

Если любишь,

Приходи издалека,

О, Кокамбо!

Я буду в Сэмбуку

В гостях у Тосиро

Прочитав, отшельник растрогался, и решил непременно тут же на столбе написать ответ — хотя она его и не увидит.

Идэтэ юкэба

Каку томо ивадэ

Утатэяна

То:цуи-но нёбо-но

Сэмбуку-но

То:сиро: но мото-мо

Варэ сираба косо арамэ

Ты исчезла

Никому не сказалась,

О горе!

Женщина Тооцуи

В Сэмбуку

В гостях у Тосиро —

О, если бы я только это знал!

Необычный замысел! И построена песня поистине непросто. Но на самом деле в «Собрании десяти тысяч поколений» не все песни непременно состоят из тридцати одного слога. Но они выражают заветные думы, и потому их можно отнести к числу песен.

А ещё давным-давно в храме Тодайдзи воздвигли надпись на доске:

То:дайдзи

Сай дай ити-но

Тэра нарэ-я

Восточный храм —

Самый главный

Из наших западных храмов!

В ответной надписи говорилось:

Нанкё:-ни косо

Хоку-то татэтарэ

В Южной столице, на севере,

Он выстроен с треском.

А кто-то тоже написал на доске и поставил в храме:

Ута котоба-ни

Хоку-то иу кото

Кикинарэдзу

В языке песен

Этакого треска

Слышать не приходилось.

Между тем, в «Собрании десяти тысяч поколений» сказано:

Ямабуси-но

Коси-ни цукэтару

Хорагаи-но

Ивао-но уэ-ни

Хоку-то оти

Тё:-то варэ

Кудакэтэ моно-о

Омоу коро кана

Горный отшельник

Будто бы с пояса

Раковину-трубу

На камни уронил:

С треском упала,

С хрустом раскололась

Развалилась на части —

Таковы и думы мои!

Как же можно было такое написать?

Примечания

Vб–3

О монахе Кокамбо кроме этой истории ничего не известно. Хитати — земля на востоке острова Хонсю, Осю — иное название земли Муцу на его северной оконечности.

«Проводник паломников» — тот, кто набирал желающих совершить паломничество к святыне (здесь — в горы Кумано, см. рассказы I–8, I–9, Vб–2), помогал им снарядиться в путь и сопровождал их.

Японский жилой дом в XIII в. — это почти всегда лёгкая конструкция из столбов и балок с переборками между ними, опорные столбы внутри помещения ничем не закрыты.

«Собрание десяти тысяч поколений» («Манъё:сю:»), первая из японских поэтических антологий, была составлена в середине VIII в. См.: [Манъёсю 1971–1972]. В неё вошли стихотворения разных форм, в отличие от более поздних собраний, где преобладают «короткие песни», танка, в 31 слог. Мудзю Итиэн «песнями в духе “Собрания десяти тысяч поколений”» называет стихи, которые не вмещаются в размер «короткой песни» (в 31 слог, 5–7–5–7–7) — намеренно или по неумелости сочинителя, ср. ниже в рассказе VI–4.

О Тодайдзи, Великом Восточном храме в городе Нара, см. рассказы I–2, I–4, III–5, IV–6. Величание, написанное на первой доске, звучит забавно, его можно понять: «Восточный храм — главный храм на западе» (по созвучию слов сай, «самый», и сай, «запад»; в некотором смысле все буддийские храмы можно считать «западными», коль скоро учение Будды пришло из Индии). Игру со сторонами света продолжает вторая надпись: «Он выстроен в Южной столице, на севере». Храм действительно построен в северо-восточной части города Нара, но строки читаются так, будто сама Южная столица находится на севере. Кроме того, слово хоку, «север», созвучно слову хоку, «треск», «звук удара», на что и откликается третья надпись. Её автор упрекает своих предшественников: слово хоку не подходит для стихов. Мудзю возражает и приводит пример будто бы из «Собрания десяти тысяч поколений». На деле песня про раковину-трубу есть в «Тайном собрании пляшущих пылинок» («Рё:дзин хисё:», № 468) — сборнике песен в народном вкусе, составленном по распоряжению государя-монаха Госиракавы во второй пол. XII в.

Свиток V часть Б рассказ 4

Сайгё

西行ガ事, Сайгё:-га кото

[236–239]

В тех же краях жила жрица по имени госпожа Хэйго. Взяв себе учителями высокие помыслы, она сама сочиняла стихи. И всякий раз непременно выходила за пределы тридцати одного знака — но высказывала всё, что думала об увиденном или услышанном.

Ей попались картины с монахом Сайгё, и она тут же выразила в стихах их смысл. Глядя на картину, где Сайгё всем сердцем решился выйти из дому и прощается с отрекшимся государем Тоба-ин, она сложила:

Само косо-ва

Аварэ отоко-я

То миэси-ни

Ё-но ма-ни кавару

Кокоро-но ито:си я

А в самом деле:

Каким мужчиной

Он был когда-то!

За ночь сменил свой облик —

Как печально на сердце!

Поэт слагает стихи, глядя на цветущую старую вишню. К этой картине жрица сочинила:

Сакура хана

Ро:боку-ва хана-ва

Сакану ка-то косо

Омоиси-ни

Ро:боку-мо хана-ва

Сакиникэри

Вишневый цвет!

Цветы на старом дереве

Наверно, не расцветут, —

Так думал он,

Но и на старом дереве

Цветы расцвели.

Тэрацуцуки

Хана-но кокоро-о

Сираму тотэ

Хана-о хитофуса

Цуцукидаситарэ

Если бы дятел

Сердце цветов

Понимал —

Цветущую ветку

Он не долбил бы.

Там на картине действительно был нарисован дятел.

Глядя, как Сайгё возле своей хижины оставил припасы для путешествия в Столицу, а ночью их съел олень, Хэйго сложила:

Утатэя на

Ками нарану ми-ва

Кё:дзё:-но ро:рё:о

Сика куикэру-о

Сирану кото

Юми-о сивари

Я утихагэ

Хё:-то ибая-то

Омоэдомо

Сараба ё-о

Сомукадэ косо арамэ

Хитомэ хадзукаси

Омои каэсицу

Вот беда!

Я не бог, и у меня

Припасы для странствия в Столицу

Съел олень,

А я этого не знал.

Натяну лук,

Наложу стрелу,

Да и застрелю его!

Так я хотел,

Но вспомнил:

Я же отвернулся от мира!

Постыдился глаз людских

И передумал.

Стихи сложены с настоящим чувством! Наверное, у этой жрицы был тот же настрой сердца, что у поэтов, сложивших песни из «Собрания десяти тысяч поколений».

* * *

Поблизости от Исоноками-фуру в земле Ямато жил мужчина по имени Гэндзиро. Похоронив свою первую жену, он решил жениться снова, а между тем, хаживал к ещё одной женщине. Та с тоски повесилась. Скорбя о ней, Гэндзиро в дни, пока она пребывала во мраке, впервые выучил азбуку и на поминальной доске вывел:

Коно ё-ни ва

Ика-ни омоэдо

Канаумадзи

Райсэ-ни ва канарадзу

Маири ао: ё

В этом мире

Что ни задумай —

Не сбывается,

Но в будущем мире непременно

Мы встретимся!

Написал Гэндзиро

Замысел необычный! Похоже на песни той госпожи-жрицы, почему я и вспомнил эти стихи и записал сюда.

* * *

Женщина из простонародья сложила песню

Одна женщина из простых была себе на уме. Встретила молодого мирянина, всячески обхаживала его, однако он медлил, не мог ни на что решиться. Однажды он попросил мутной браги, но женщина нигде не смогла найти такую. И сложила:

Онодзукара

Окинори этэ-мо

Нигоридзакэ

Цураси-я кими-га

Кагэ-мо миэнэба

Просишь

Налить тебе

Мутной браги,

Сам ты — мутный!

Никакого света в тебе не вижу!

* * *

Некой даме принесли письмо:

Кими-о номи

Кои курасицуру

Тэсусами-ни

Сото моно ода-ни

Нэдзэри-о дзо цуму

Только о тебе

Я томлюсь любовью —

Чтобы отвлечься

В поле на тенистом склоне

Я рву омежник.

По виду дамы было заметно, что она не хочет сочинять ответные стихи. Бывшая при ней бойкая служаночка спросила:

— И каков же будет ответ?

— Не знаю, что тут нужно отвечать.

— Раз так, давай я ему напишу вместо тебя! В нашу родную песню любое слово годится. Так я ответ и сложу.

— Что же, складывай, как хочешь.

Вага сирами

Фунаакасикамэ

Асимомути

Ё:сэдо-но хатакэ-ни

Гогё:-о дзо хинэру

? О, вошь моя!

?Господин карась, черепаха!

?Ножкой играя,

В огороде на солнечном склоне

Мнёшь сушеницу.

Каждое слово поменяла на другое — а смысл всё равно слышится!

* * *

Некий наставник Закона, вступивший на Путь, в странствиях своих встретил молодую монахиню, пригожую и лицом и станом — она тоже странствовала через те места. Прикипев к ней сердцем, монах сложил:

Кодзуэ нару

Кури-но готоку-ни

Ми-о наситэ

Идза ама уэ-ни

Оти какаринаму

На верхушке дерева

Подобно каштану

Я качаюсь:

Как бы на монахиню,

Мне не упасть!

Монахиня ответила:

Осороси-я

Ига нагара мо дзо

Оти какару

Мукитару ката-э

Нигэтэ хасираму

Ужас как боюсь

Я твоей колючки!

Если будешь падать —

К той стороне, где ты гладкий,

Я лучше отскочу!

* * *

Как рассказывал один человек, он переправлялся через реку в долине к западу от заставы Фува и спросил в тамошнем домике: как зовётся эта река? Старуха-простолюдинка ему ответила:

— Разве ты не знаешь? Вот же:

Кими-га ё ва

Цукидзи-то дзо омоу

Мино нару-я

Сэки-но Фудзикава

Ёродзу ё мадэ-ни

Век твой, государь,

Пусть бы длился столько,

Сколько в Мино у заставы

В реке глициний

Десятков тысяч листьев!

— Это песня из «Собрания десяти тысяч поколений», как раз про нашу реку.

Путник был тронут, словно бы повидался с самою Оно-но Комати.

Чувства у людей не зависят от высоты положения! По словам древних, «и у знатных, и у простых в делах есть хорошее и дурное». Только того человека, кто ведёт себя умно и способен чувствовать, можно назвать знатным, а глупого и бесчувственного — низким, не нужно смотреть на происхождение в обычном мирском смысле, — вот о чём тут идёт речь. И ведь верно!

* * *

Сложив стихи, спас имение

В Сага была усадьба некой высокопоставленной дамы. По соседству с нею жил дворцовый чиновник, необычайно бедный. Эта дама по знатности своей весьма кичилась перед низшими, не считала их за людей, и постепенно сдвигала границу своего имения в сторону участка этого чиновника. Так продолжалось год за годом. Он подумывал, как бы доложить по начальству, но так и не нашёл способа. Считая, что в остальном госпожа великодушна, хотя и покушается на его землю, он послал соседке такие стихи:

Годзэ-но маэ

Ика-ни мо итасэ

Сэй-сумадзи

Коната-но сидзи-мо

Сидокэ накэрэба

О, твой садик-передок!

Как же мне

Сдержаться?

Если бы не мой

Корешок, что всюду лезет…

Прочитав такое, дама не ответила, устыдилась, бросила дом и усадьбу и переехала в Столицу. Никто не заявлял прав на её имение, и в итоге оно отошло к этому соседу. Надо думать, повезло! В старину у людей были и чувства, и стыд. В наше время такие люди редки!

Примечания

Vб–4

Жрица, каннаги, в этом рассказе названа титулом мё:бу, его носили служилые дамы четвёртого-пятого рангов и жёны чиновников пятого ранга и выше. Стихи жрицы Мудзю снова соотносит с «Собранием десяти тысяч поколений» — потому что в них не выдержан размер «короткой песни» танка, за исключением песни про дятла.

Жрица пишет стихотворные подписи к картинам из жизнеописания монаха Сайгё (1118–1190), знаменитого поэта-странника. От XIII в. сохранилось несколько подобных книг, в том числе «Повесть о Сайгё с картинками» («Сайгё: моногатари эмаки»); см.: [Кочетова 2010]. В миру Сайгё носил имя Сато Норикиё, он был воином и служил государю-монаху Тоба-ин. Цветение вишен — излюбленная тема стихов Сайгё.

«У меня, не у богов…» — во многих святилищах, например, в Касуга, оленей кормили и оберегали как вестников божества.

Исоноками-фуру — древнее святилище в земле Ямато.

«Пока она пребывала во мраке» — по буддийскому учению о перерождениях, 49 дней после смерти длится промежуточное состояние, после чего рождается новое живое существо (человек, животное, голодный дух и т.д.), кому предстоит избывать последствия деяний умершего. Широко распространены поверья, что в эти 49 дней умершего судят Эмма и другие судьи подземного мира (см. рассказы I–3, II–5). К седьмому, четырнадцатому дню после смерти и далее вплоть до сорок девятого дня приурочены поминальные обряды.

Поминальная доска — надпись в честь умершего на деревянной таблице, которую втыкают в землю. Называется она сотоба, так же, как храмовая башня: от санскр. ступа, названия для сооружения, внутри которого хранится пепел похоронного костра (ср. VI–3). Сходство стихотворения Гэндзиро и песен жрицы — в том, что в них не соблюдается стихотворный размер.

Подзаголовок «Женщина из простонародья…» есть не во всех рукописях. «Мутная брага», нигоридзакэ — непроцеженное сакэ беловатого цвета, ценится за особый аромат и мягкость. Видимо, женщина упрекает своего приятеля за то, что в нём не видно ответного чувства.

Стихи, сочинённые служанкой, построены на замене слов или частей слов. В первой строке она слово кими поменяла на вага («я» — «ты»), а слово номи — на сирами («блоха» — вошь»). Во второй строке вместо кои стало фуна («карп» — «карась»), а вместо цуру — камэ, («журавль» — «черепаха», примеры долголетия). В третьей строке тэ меняется на аси («рука — нога»), сусаму на мому («играть» — «топтать»). В четвёртой строке вместо сотомо стало ёдо («передняя дверь — задняя дверь»), а вместо ода — хатакэ («поле» — «огород»). В пятой строке нэдзэри меняется на гогё: («омежник» — «сушеница», названия трав, входящих в список «семи трав», из которых в первом месяце года готовят кушанье, полезное для долголетия), и наконец, цуму — на хинэру («рвать» — «мять»). Все эти слова («блоха», «карп» и прочие) слышатся в первом стихотворении, хотя речь совсем о другом, о любовных чувствах.

Песня про каштан звучит двусмысленно — если учитывать созвучие слов ама, «небо», и ама, «монахиня».

Стихов про Реку глициний, Фудзи-но кава, нет ни в «Собрании десяти тысяч поколений», ни в каком-либо другом поэтическом сборнике. Однако эта песня похожа на другую: Кими-га ё ва тиё-ни ятиё-ни садзарэиси-но ивао-то наритэ кокэ-но мусу мадэ — «Век твой, государь, пусть бы длился тысячу веков, восемь тысяч веков, пока камешек не стал скалой и не порос мохом!» (эта песня есть в «Собрании старых и новых песен», № 343, в XIX на её текст был написан гимн Японии).

Подзаголовок «Сложив стихи, спас имение» есть не во всех рукописях.

Свиток V часть Б рассказ 5

Песни в сновидениях

夢中ノ歌事, Мутю:-но ута-но кото

[240]

О перелётной сливе в храме Анракудзи некий воин совсем ничего не знал, сломил с неё ветку — и той же ночью во сне величавая дама в придворном платье прочла ему:

Насакэ наку

Ору хито цураси

Вага ядо-но

Арудзи васурэну

Умэ-но татиэ-но

Нет жалости

У того, кто ломает

Ветки сливы,

Не забывшей хозяина

Нашего дома.

* * *

Когда скончался мальчик-ученик из храма Кокава-дэра, сын моего знакомого, одна из служанок его матери увидела во сне: на берегу чистой реки спутанные осенние травы и всяческие цветы, всё печально и красиво, и среди зарослей, безутешных на вид, слышен только голос мальчика, и вот, он читает:

Вакарэ дэ-но

Нака-ни нагаруру

Намидагава

Содэ номи хидзитэ

Ау ёси мо наси

Через поля разлуки

Течёт посредине

Река слёз

Только рукава промокают

А встретиться уже нельзя.

Этот ученик понимал суть песен, был человечным и всячески одарённым, но нежданно рано умер, до чего же жаль его! — так говорили.

* * *

Глава Управления западных земель, господин Такато, после смерти явился одному человеку во сне:

Фурусато-э

Юку хито-мо гана

Цугэяраму

Сирану ямадзи-ни

Хитори маёу-то

На родину мою

Идущим путникам

Я бы велел: передайте,

Что я в неведомых горах

Заблудился один.

И в древности бывали похожие случаи.

Примечания

Vб–5

Анракудзи – храм на острове Кюсю, воздвигнутый в память об опальном сановнике Сугавара-но Митидзанэ (см. рассказ Vб–1). Прибыв в те западные края, Митидзанэ тосковал по Столице и сложил стихи о цветущей сливе (они вошли в «Собрание позабытых песен» и другие сборники). Ср. в переводе Е.М. Дьяконовой:

С восточным ветром

Привей мне свой аромат,

О, сливы цветок.

Пусть хозяина нет дома,

Но весну забывать негоже [Окагами 2000, 60].

По преданию, деревце сливы чудом перелетело из столичной усадьбы на остров Кюсю и осталось там расти. Стихи, приведённые в этом рассказе у Мудзю, есть в «Новом собрании старых и новых песен» (№ 1853), ср. в переводе И.А. Борониной:

Как бессердечен, верно, тот,

Кто эту ветвь сломил у сливы,

Но хозяина своего не забудет она

И свой аромат

Мне пришлёт [Синкокинсю 2001, 268].

Управление западных земель — Дадзайфу. Господин Такато — Фудзивара-но Такато (949–1013), славился как музыкант и поэт. Его «посмертные» стихи приводит в своих «Тетрадях» Фудзивара-но Киёсукэ.

Свиток V часть Б рассказ 6

Лишились жизни из-за песен

歌ユヘニ命ヲウシナウ事, Ута юэ-ни иноти-о усинау кото

[240–241]

Господину Нагато в год, когда третий месяц был укорочен, господин Кинто предложил: сложи-ка хорошую песню!

Кокоро уки

Тоси-ни мо ару кана

Хацука амари

Коконока-то иу но

Хару-но курэнуру

Понять бы,

Как в этом году:

На двадцать

Девятом дне

Весна померкла…

Кинто возразил: да ведь весною в месяце тридцать дней! Сердце Нагато пришло в смятение, он всё думал о случившемся, занемог и вскоре умер. Вот ведь как сильна бывает верность Пути!

* * *

На песенном состязании при дворе в годы Небесной Доблести двое ближних людей государя, Канэмори и Тадами, выступали за левую и правую стороны. Им задано было заглавие: «Начало любви». Все ждали: Тадами сложит замечательную песню, да и Канэмори, должно быть, сумеет не хуже.

Тадами прочёл вот как:

Кои сутэу

Вага на-ва мадаки

Татитэкэри

Хито сирэдзу косо

Омои сомэсика

Если бы не любовь,

Имя моё уже

Было бы прославлено,

Но люди не могут знать,

Чем окрашены мои думы.

Итак, песня прозвучала перед государем, и Канэмори вынес на суд свою:

Цуцумэдэмо

Иро-ни идэникэри

Вага кои-ва

Моно-я омоу-то

Хито-но тоу мадэ

Хоть я и скрывал —

Расцвела и явилась

Моя любовь.

Но о ком мои думы —

Пока люди не спросят…

Судьям трудно было решить, ведь обе песни были хороши; испросили высочайшего мнения, и государь два или три раза перечитал вслух песню Тадами. А что до песни Канэмори, то её государь повторил много раз: высочайшее решение склонилось к левой стороне, Канэмори победил. Тадами понял это, смутился, занедужил, так что не мог есть. Услышав нерадостные вести, Канэмори пришёл его проведать, но Тадами отвечал:

— Это не какая-то особенная болезнь. На государевом состязании я вообразил, будто сложил хорошую песню, однако ты воскликнул: «Но о ком мои думы — пока люди не спросят…» — и я понял, как глуп я был. В груди у меня всё смешалось, только об этом думаю.

Так он признал своё поражение и вскоре скончался. Нехороша столь сильная сердечная пристрастность, и всё же — жаль тех, кто настолько был верен Пути! Обе эти знаменитые песни входят в «Собрание позабытых песен».

Примечания

Vб–6

Фудзивара-но Нагато (949–1009?) причисляли к лучшим поэтам вака — как и его дальнего родича Фудзивара-но Кинто (966–1041), ещё более знаменитого поэта и каллиграфа, составителя «Собрания позабытых песен» и других антологий. Рассказ о смерти Нагато, огорчённого своей поэтической неудачей, есть в «Тетрадях» Фудзивара-но Киёсукэ, в «Сборнике наставлений в десяти разделах» и в других источниках.

«Укороченный месяц» — длиной в 29 дней, а не в 30, как обычно. По тому способу расчёта календарей, какой был принят в эпоху Хэйан, иногда приходилось сокращать месяцы. Нелестный отзыв Кинто объясняется, видимо, тем, что хорошая песня, наута, сочиняется на века, а не к случаю, и обсуждать сбои в календаре здесь неуместно.

Небесная Доблесть, Тэнтоку, — второй из девизов правления государя Мураками, приходится на 957–961 гг. Речь идёт о состязании поэтов в третий день третьего месяца четвёртого года Тэнтоку, то есть 960 г. При таких состязаниях поэты делились на две «команды», левую и правую, и слагали стихи на заданную тему, а судьи решали, которая команда сложила лучше; при состязании мог присутствовать и сам государь. См.: [Утаавасэ 1998; Диалоги 2002].

Тайра-но Канэмори (ум. 991), отца поэтессы Акадзомэ-эмон (см. рассказ Vб–1) причисляли к лучшим поэтам — как и его соперника на этом состязании, Мибу-но Тадами (ум. 960?). Песни, приводимые в этом рассказе Мудзю, есть в «Собрании позабытых песен» (№ 621–622).

Свиток V часть Б рассказ 7

Песенные цепочки

連歌事, Рэнга-но кото

[242–246]

Покойный монах в миру из семьи То, когда тяжело занедужил, созвал тех, с кем многие годы тешился песнями. Больной лежал в постели, луна не пряталась за облаками, и он решил: пусть это будет наша последняя встреча! — и как хозяин дома сложил начальные строки для песенной цепочки.

Аварэ гэни

Има ику таби ка

Цуки-о миму

Право же, горько!

Сколько раз ещё теперь

Я увижу луну?

Никто не нашёлся с ответом, и тут отозвался голос из женских покоев:

Татоэба нагаки

Иноти наритомо

И даже если длинной

Была бы наша жизнь…

Это было и ко времени, и неожиданно — замечательно, гости прониклись глубоким чувством. В тот раз монах в миру выздоровел. Как я слышал, ответ сложила его младшая сестра, госпожа Вакаса.

* * *

В Камакуре в храме Гокуракудзи одному монаху во сне явился Мондзю:

Идза каэринаму

Мото-но мияко-э

Так давай вернёмся

В исконную столицу!

Монахи продолжили так:

Омои тацу

Кокоро-но хока ни

Мити-мо наси

Мыслит и желает

Сердце — а вне его

Никакого пути нет.

Само сердце и есть Путь — точно сказано! Вне того, что видишь и слышишь, понимаешь и знаешь, нет Пути. Должно быть, отдельно от всего этого войти на Путь невозможно — вот в чём тут суть.

* * *

В земле Ямато в горном храме Момоноо жил человек по имени Бэн, наставник тайного учения. Он отправился в паломничество в храм Хасэдэра и возле горной обители Каманокути — Жерло Котла — увидел поистине замечательные красные клены. Монашек из его свиты коснулся морды коня наставника и сказал:

Каманокути

Когарэтэ миюру

Момидзи кана!

Жерло Котла:

Видно, как полыхают

Кленовые листья!

Лучше бы Бэн промолчал, но он счёл надобным ответить:

Набэтэ-но ё-ни ва

Арадзи-то дзо омоу

На кухне всего мира

Нет такого, я думаю!

А ещё раньше в горах Камадояма — Котловых — кто-то сложил:

Хару ва моэ

Аки-ва когаруру

Камадояма

Весна кипит,

Осень полыхает

В Котловых горах!

А кто-то продолжил:

Касуми-мо кири-мо

Кэмури-то дзо миру

Дымка и туманы тут

Выглядят, как дым.

Как я слышал, это завершение сочли хуже начала.

* * *

В былые годы я как-то зимой проходил по Восточной приморской дороге, и у подножия горы Фудзи, увидав, как клубятся облака, шедший со мной монашек сложил:

Фудзи-но яма

Кумо-но хакама-о

Китару кана

Гора Фудзи

В облачные штаны

Одета!

Прозвучало неожиданно, и я подумал: трудно оставить такое без ответа.

Юки-но катабира

Ути кадзукицуцу

И снежную накидку

Натянула на голову.

Так я продолжил. Ничего особенного, сюда я это записал просто уж к слову.

* * *

В местности Токи, Развязка, в земле Мино есть Вишнёвый зал, славный своими цветами. Однажды, когда цветы распустились, кто-то сочинил:

Токи-ни китарэдо

Мусубимэмо наси

Прибыл я к Развязке —

Но что же тут завязано?

Записал и привязал к ветке вишни. Никто не взялся продолжить, но, говорят, Камата Дзиродзаэмон-дзё Ёсиюки сложил:

Фуки мусубу

Кадзэ-ни мидаруру

Итодзакура

Сплетены,

Спутаны ветром

Плакучие вишни.

* * *

Когда камакурский Гото Мотомаса, защитник острова Ики, жил в Столице, он как-то съездил полюбоваться вишнями на Западные холмы и, отправляясь в обратный путь, заткнул цветущую ветку в свой колчан. По дороге его с помоста для обозрения заметила некая служилая дама и воскликнула:

Ясасику миюру

Хана уцубо кана

Мирным кажется

Колчан с цветами!

Мотомаса спешился и ответил:

Мононофу-но

Сакурагари ситэ

Каэру-ни ва

Это богатырь

С вишнёвой охоты

Возвращается.

* * *

В зале Бисямона на дороге в Идзумо люди сочиняли песенную цепочку.

Усукурэнаи-ни

Нарэру сора кана

Бледно-багряным

Становится небо!

К этим словам трудно было придумать продолжение: перепробовали уже строк тридцать, но без толку. И вот, услышали, как монах в миру То тихо промолвил:

Ама тобу я

Ина-о оосэтори-но

Кагэ миэтэ

Летит в вышине

Стая утренних птиц

Цвет зари — от вишнёвых цветов

Передают, что прозвучало это и ко времени, и неожиданно.

В том собрании был Дзюнэмбо, мастер песенных цепочек. Лишь только То произнёс: «Летят в вышине», — он воскликнул:

— Ага, молодец!

Надо думать, он быстро улавливал суть.

* * *

Где-то сочиняли песенную цепочку во славу будды Амиды.

Наноритэ идзуру

Хототогису кана

Назвавшись, улетает —

Это кукушка!

Трудные строки! Их продолжили так:

Мононофу-но

Татэ-о нарабуру

Тонамияма

Воинов щиты

Выстроены рядами —

У горы Сетей.

* * *

На Восточных холмах люди собирались и ночи напролёт сочиняли цепочки песен. Среди трудных строк были такие:

Дзэсо-но дзо:со-мо

Акамо-о дзо киру

Даже кухарка

Одета в красное.

Продолжили так:

Ооэби-но

Карамуки-о кэру

Нака-ни итэ

Крупные креветки

Очищает от панцирей,

Сидя среди них.

И надо сказать, люди прониклись чувством!

* * *

Усевшись под вишнями, мастера-сочинители составляли песенную цепочку:

Футатаби тиго-ни

Нариникэру кана

Будто бы мальчишкою

Сделался опять!

Трудные строки, и на них было много откликов, а один монах продолжил:

Ногоитэ ва

Мата какинаосу

Каоури-но

Краску обтерев,

Снова рисует лицо

Кукольный мастер.

Прекрасно!

А были ещё и такие трудные строки:

Фунэ-но нака-нитэ

Оиникэру кана

Внутри могилы-корабля

Старятся они!

Их продолжили:

Укикуса-но

Какэи-но мидзу-ни

Нагарэкитэ

Плавучие травы

Приплыли по жёлобу

С проточной водой.

* * *

Увидев восемь ос, один человек сложил:

Яцу арэба косо

Хати-то иурамэ

Их восемь, и потому

Их зовут осами?

Продолжили эти строки так:

Хатати иба

Хатаори-нитэ дзо

Арубэки ни

Было б их сорок —

Звались бы сороками,

Наверное.

* * *

В Южной столице в одном храме жило четверо монахов, они всегда держались вместе и отдыхали за сочинением песенных цепочек. Люди прозвали их Четырьмя небесными государями, и как-то раз один из них вставил в цепочку такие строки:

Варэра-оба

Ситэнно:-то дзо

Хито-ва иу

Нас с вами

Четырьмя небесными царями

Люди зовут

Другой подхватил:

Сикаси Бисямон

Наси-то косо мирэ

Однако же видно:

Предо мной — не Бисямон!

Все четверо были бедными монахами.

* * *

Сановник Такасукэ поддерживал свои семейные обычаи поэтического мастерства, был известен как великолепный, бессмертный поэт. Как-то среди песенных цепочек со смыслом и без смысла попались трудные строки:

Ко-о-ко-о-ко-о-то

Хара дзо нарикэру

Ко-о-ко-о-ко-о — так

Словно в животе бурчит…

Он отозвался:

Кавафунэ-но

Асасэ мотикаку

Нару мама-ни

…у речной ладьи

Так вода на перекате

Бурлит под днищем.

Неожиданно и точно!

Однажды под цветущими вишнями сложили:

Цукури-каэтару

Ядо-но нокиба-ни

Под стрехой дома,

Заново отстроенного…

Многие отвечали на эти строки, и господин Такасукэ тоже отозвался:

Маёураси

Кодзо-но судати-но

Цубакурамэ

…кружат, растерялись:

Прошлогоднее гнездо

Ласточки ищут.

Это было как раз ко времени, редкостно и ценно!

Когда этот господин отправился из Столицы в Восточные земли, по дороге в краю Ооми, в месте под названием Самэгаэ, умер некий человек, с кем господин прежде тешился песнями. На обратном пути господин Такасукэ вспомнил о нём и написал на камне у реки:

Хито нараба

Катаритэ содэ-ва

Нурэнамаси

Ива мору мидзу-но

Аварэ ё-но нака

Если расскажу

Людям, то их рукава

Промочит, верно,

Вода, точащая скалы —

О, горестный этот мир!

Я этот случай вспомнил вслед за предыдущими и записал сюда уж и его.

Примечания

Vб–7

Словом рэнга обычно называют «сцепление строф» — когда поэты по очереди сочиняли трёхстишия и двустишия, причём «обе части стихотворения должны были иметь независимый друг от друга смысл, а при их соединении создавать третий, отличный от смысла частей» [Горегляд 1997, 342]. Чем неожиданнее было это сочетание, тем выше ценились стихи. Под рэнга обычно понимают «песенные цепочки» длиной в несколько десятков, а порою и сотен строк. Мудзю здесь называет «сцепленными строфами» также и одну песню танка, если её половину (17 слогов) сложил один поэт, а другую половину (15 слогов) — другой. Как и при сочинении длинных цепочек, в этом случае часто сначала звучат 15 слогов, а затем их продолжают 17 слогов, так что в целом получается танка наоборот.

Вероятно, обычай складывать «песенные цепочки» связан с «усмирением цветов» — весенним обрядом, призванным отвратить болезни и несчастья [Горегляд 1997]. Рэнга, сложенные под цветущими вишнями, а часто и любые рэнга, наделялись чудесной силой — целительной, приносящей удачу и т.д. По сравнению с обычными стихами в них ещё отчётливее проявляется установка на «связывание», «соединение», мусуби, что лежит в основе обрядности синто. Вместе с тем, рэнга могли служить и буддийской молитвой, например, обращённой к будде Амиде (ср. ниже).

Монах в миру из семьи То — вероятно, То Танэюки, см. рассказ Vб–2.

«Неожиданно и точно» — варинаси, этим словом называется главное достоинство хороших «сцепленных строф».

Храм Гокуракудзи был построен у выхода из горного прохода, ведшего в город Камакура с запада.

О бодхисаттве Мондзю (санскр. Манджушри) см. рассказ II–4.

«Исконная столица», здесь — просветлённая природа, которой каждый человек обладает изначально, даже если не видит её за страданиями и ложными страстями; движение к ней мыслится как возвращение. См.: [Трубникова 2010].

Момоноо-дэра — храм в горах земли Ямато близ знаменитого водопада Момоноо. Хасэдэра — один из старейших горных храмов в Японии, как считается, основан ещё в VII в., в нём почитали бодхисаттву Каннон, паломничества к нему часто совершали и монахи, и миряне.

О наставнике по имени Бэн кроме этой истории ничего не известно. «Наставник тайного учения» — адзяри, санскр. ачарья.

Восточная приморская дорога, Токайдо, соединяла Столицу и Восточные земли, поздние свои годы Мудзю Итиэн провёл на этой дороге — в земле Овари, на станции Мия, возле которой находятся святилище Ацута и храм Тёбодзи. Ближе к Камакуре с дороги Токайдо хорошо видна Фудзи, одна из самых чтимых гор Японии. См.: [Мещеряков 2010].

Мино — провинция в средней части острова Хонсю, примыкает с севера к земле Овари, где жил Мудзю. Вишнёвые залы, Сакурадо:, были и есть во многих местностях Японии, при больших храмах и отдельно стоящие — там, куда люди собираются любоваться цветами.

Название местности Токи созвучно глаголу току — «развязать», «раскрыть», ему противоположен глагол мусубу — «связать», «свернуть». Плакучие («нитяные») вишни, итодзакура — деревья с тонкими висячими ветками. О человеке по имени Камата Дзиродзаэмон-но дзё Ёсиюки ничего не известно.

Гото: Мотомаса (1214–1267), знатный воин и поэт родом из Восточных земель, нёс службу «защитника», сюго, то есть представителя воинской Ставки, на острове Ики к северо-западу от Кюсю. Этот остров был важной стоянкой на пути в Японию с материка.

Западные холмы, Нисияма или Сэйдзан, были для столичных жителей одним из привычных мест любования цветами. Для знатных особ здесь устраивали помосты, чтобы можно было удобно расположиться и обозревать самые красивые виды. Воины по обычаю ездили любоваться цветами верхом, в полном парадном снаряжении и с оружием.

Воин с цветущей веткой, заткнутой в колчан со стрелами, — нередкий образ в японской словесности эпохи Камакура, а позже и в театре (например, вокруг него построена пьеса театра Но: «Колчан», «Эбира»). Мотомаса в этом рассказе Мудзю называет себя старинным словом мононофу — «воитель», «богатырь».

Небожитель Бисямон, санскр. Вайшравана, почитается как один из Четверых небесных государей, защитник буддийской общины. Идзумо — провинция в западной части острова Хонсю. О монахе в миру То см. выше, о монахе Дзюнэмбо ничего не известно.

Тонамияма, гора Птичьих Сетей — место знаменитого сражения времён междоусобной войны Тайра и Минамото в конце XII в. Одержав верх в битве при Тонамияма летом 1183 г., войска дома Минамото уже не уступали Тайра и уверенно шли к победе.

Видимо, строки о кукушке связаны с темой песенной цепочки так. Почитатели будды Амиды призывают его по имени, чтобы возродиться в Чистой земле (см. рассказ I–10), но коль скоро Амида пребывает в сердце каждого человека, можно сказать, что подвижники возглашают своё собственное имя — подобно кукушке, хототогису, которая кукует и тем самым «называется», «представляется», нанору, ведь её именем служит её песня (слово хототогису содержит в себе звукоподражание, как и русское «кукушка»). Вслед за глаголом нанору появляется образ битвы, перед которой знатные воины «называют свои имена», нанору, выбирают противников и вступают в поединки. В сказаниях о войне Тайра и Минамото (легших в основу «Повести о доме Тайра»), воины на поле битвы нередко призывают будду Амиду, готового спасти даже великих грешников, — так что картина битвы, в свою очередь, отсылает к основной теме.

Восточные холмы, Хигасияма или Тодзан, близ Столицы, как и Западные холмы, были местом гуляний. В стихотворении о креветках, вероятно, имеется в виду, что красноватые панцири лежат на полу вокруг служанки и выглядят, будто подолы красного платья вокруг знатной дамы.

«Внутри могилы-корабля…» — слово фунэ, «корабль», может значить также «могилу».

Восемь ос — у Мудзю здесь «пчёлы», хати, созвучно одному из чтений знака хати/яцу, «восемь». В ответных строках подразумевается созвучие слов хатати, «двадцать», и хатаори, «кузнечик-ткач».

О Четырёх небесных государях см. выше. Бисямон почитается ещё и как податель богатства.

Фудзивара-но Такасукэ (XIII в., точные даты неизвестны), сын Фудзивара-но Иэтака (см. рассказ Vб–2), причислялся к тридцати шести бессмертным поэтам эпохи Камакура.

Свиток V часть Б рассказ 8

Песни со смыслом

心アル和歌ノ事, Кокоро ару вака-но кото

[247]

Господин великий сановник из Камакуры сложил:

Наруко-оба

Оно-га ха кадзэ-ни

Макасэцуцу

Кокоро-то савагу

Мурасудзумэ кана

Трещотка гремит,

Ветру от своих же крыльев

Верят —

Сердцем своим пугаются

Сельские воробьи

У этой песни есть глубокий смысл. В «Сутре о Цветке Закона» сказано: «Все вещи изначально и навсегда отмечены знаком собственного успокоения и исчезновения». Древние говорили: «Все десять тысяч вещей изначально спокойны, люди сами тревожат себя», — сущность у всех вещей изначально чиста и спокойна, в ней нет тревог рождения и смерти, ухода и прихода; из единой мгновенной мысли в помрачённом сердца появляются ложные предметы, запылённые шестью видами пыли, впустую свершаются деяния, движимые ложными страстями, и из них-то и происходят страдания и беды, появляются дурные обиталища, возникают три зла и восемь трудностей. Мы мучим сами себя — подобно тому как воробьи сами себя пугают, раскручивая трещотку.

Песня общинного старейшины Докэя:

Сомуката-но

Маки-но татикарэ

Эда-о нами

Онорэ дзо сираки

Юки ва тамарадзу

В зарослях

У сухого дерева маки

Ветки — всего лишь

Сами по себе белы,

А не снегом покрыты.

У этой песни тоже есть смысл. Все вещи пусты, не имеют свойств, призрачные превращения тела и сердца в водовороте рождений и смертей на самом деле не имеют сущности. Только помрачение пристрастности вызывает различающую мысль: если считать нечто существующим, оно будто бы существует, предстаёт как существующее, если же считать нечто пустым, то и видишь пустую основу. Так смотришь на сухое дерево – не снег ли это на нём? — но это лишь его собственная белая кора. Должно быть, так же впустую мы судим о десяти тысячах вещей.

Примечания

Vб–8

Великий сановник из Камакуры — третий сёгун, Минамото-но Санэтомо (1192–1219), он был известен своей любовью к поэзии, но стихи о воробьях в других источниках ему не приписываются.

Из «Сутры о Цветке Закона», она же «Лотосовая сутра» цитируется глава II, «Уловки». Цитата приведена в переводе А.Н. Игнатовича [Лотосовая сутра 1998, 107], с небольшими изменениями, «все вещи» здесь — дхармы, составляющие изменчивый опыт познающего существа.

«Шесть видов пыли» — помрачения пяти чувств и ума.

«Три зла и восемь трудностей» — см. рассказ Vа–2.

До:кэй (XIII в., точные даты неизвестны) происходил из рода Фудзивара, доводился внуком канцлеру Кудзё: Канэдзанэ и братом другому канцлеру, Кудзё: Митииэ. Стихотворения Докэя есть в «Новом собрании старых и новых песен». Дерево маки — хвойное растение подокарп, вероятно, подокарп крупнолистный (Podocarpus macrophyllus).

Свиток V часть Б рассказ 9

Песни печали

哀傷歌ノ事, Айсё:ка-но кото

[248–252]

Наши песни называют «речами краснобая»: они-де стремятся к красивому, но не на благому, снова и снова тянутся к пустому; либо — исходят из сердца, напитанного страстями, и стремятся к немыслимому; либо — исходят из сердца, напитанного страстями, и рассуждают о немыслимом. Всё это и в самом деле должно быть грешно. Но, говоря о горькой печали разлуки, они высказывают думу, что внутри сердца, как она есть. И если от этого десятки тысяч мирских связей забываются и помыслы в сердце очищаются, успокаиваются — то песни могут стать уловками для вступления на Путь. Посмотрим на старинные стихи: когда песня выражает думы сочинителя, правду его сердца, то мы читаем и слышим её снова, переданную издалека, и наше сердце тоже очищается! Право же, если в нынешней нашей жизни мы тоже чувствуем — да, так и есть! — то такое чувство истинно.

Некий человек, похоронив свою мать, сложил:

Сибаси дани

Васурэба косо ва

Нагусамамэ

Омокагэ бакари

Укимоно ва наси

Если ненадолго

Я забуду — то как раз

И утешусь…

Кроме образа в мыслях

Нет ничего текучего

* * *

В старину младший военачальник Рё, когда похоронил государя Фукакусу, покинул мир, вступил на истинный Путь и шёл по нему, но службу государеву ему забыть было трудно. Весной он услышал, что люди меняют одежды и празднуют, и сложил:

Мина хито-ва

Хана-но тамото-ни

Нариникэри

Кокэ-но коромо-ё

Каваки дани сэё

У всех людей

Рукава в цветах

Нынче надеты —

О, мшистое платье,

Высохни, что ли…

И можно понять: поистине, так и есть!

* * *

Идзуми-Сикибу, похоронив юную госпожу Косикибу, погрузилась в горькие думы. Ей принесли одежды, пожалованные государыней Дзётомон-ин, она увидела записку — «для служительницы внутренних покоев Косикибу» — и сложила:

Моротомо-ни

Кокэ-но сита-ни ва

Кутидзуситэ

Удзумурэну на-о

Миру дзо канасики

Вместе с нею вы

Под могильным мхом

Истлеете…

Имя не похоронено —

Видеть его так горько!

* * *

В старину некий человек в столице Наре, прощаясь со своим ребёнком, тоже сложил:

Хито-но оя-но

Кокоро ва ями-ни

Аранэдомо

Ко-о омоу мити-ни

Маёинуру кана

Пусть у человека

Родительское сердце

Ещё не сошло во мрак —

Но на путях дум о детях

Оно всё равно блуждает.

* * *

Один человек, тяжело болея, на смертном одре сложил так:

Одзасавара

Кадзэ мацу цую-но

Киэярадэ

Ко-но хитофуси-о

Омоиоку кана

На листке бамбука

Росинка ждёт лишь ветра…

Я ещё не растаял,

Но лишь о молодом побеге —

Все мои думы.

* * *

Господин старший советник Тамэиэ, похоронив любимую дочь, составлял посвятительную надпись для поминального обряда и сложил:

Аварэ гэни

Онадзи кэмури-то

Татихатэдэ

Нокору омои-ни

Ми-о когасу кана

Поистине, горько!

Хотел бы я тоже с дымом

Подняться и растаять…

Думы, что остаются,

Мучительны для меня!

Когда изготовили вышивку из её волос — индийские письмена для подношения в храм — он приписал к посвятительной надписи:

Вага намида

Какарэ тотэ си мо

Надэдзариси

Ко-но куроками-о

Миру дзо канасики

Слёзы мои

Текут — и ничем их

Не унять.

Черные волосы дочери

Видеть так горько!

* * *

Служилые люди отрекшегося государя Готоба-ин часто вспоминали высочайшие странствия, и, горюя о господине, отправились в край Оки. Наставник Закона Сайон сложил:

Омои идзу я

Катано-но микари

Карикураси

Каэру Минасэ-но

Яма-но ха-но цуки

Вспоминаю я

Государя в Катано

Как охотились…

По дороге домой —

Луна над горным лесом в Минасэ…

Мирэба мадзу

Намида нагаруру

Минасэкава

Ицу-ёри цуки-но

Хитори сумараму

Погляжу —

Вот река Минасэ

Слезами струится…

С каких пор луна

Осталась одинока?

* * *

Наставник Закона Сайгё, когда странствовал по разным землям, прибыл к могиле отрекшегося государя Сануки-но-ин. Сайгё вспомнил старину: десятки тысяч добрых дел, чьё благоухание ещё не истаяло, десятки тысяч разных людей, повиновавшихся государю, и то, как он правил между четырёх морей, и то, как потом он воссел на помосте девятой ступени… Вот кто теперь погребён в отдалённом краю, подо мхом на насыпи с соснами! И хотя монах знал, что основа мира — непостоянство, круговращение, он, словно бы во сне, печалясь, сложил такую песню:

Ёсия кими

Мукаси-но тама-но

Юкатотэ мо

Какараму ато-ва

Нани-ни кавасэму

Прежде ты

На драгоценный престол

Восходил…

Ныне, после смерти,

Во что ты обратился?

И услышал из могилы ответ:

Хама тидори

Ато-ва мияко-ни

Каёэдомо

Ми-ва мацуяма-ни

Нэ-о номи дзо наку

Следы ржанок на песке,

Ведут в Столицу,

И из Столицы,

А я В Мацуяма

Плачу под корнями сосен…

Эти песни, как повелось в мире, люди передают из уст в уста — но когда их читаешь тихо, про себя, забываешь десять тысяч мирских связей, единое сердце само собою успокаивается!

Мудрец Роси говорит: «Небо, обретя единство, стало спокойным, Земля, обретя единство, стала мирной». Хотя уловки, вводящие в Закон Будды, разнообразны, обретаем мы ими лишь одно. В делах обретаем единство сердца, в основе постигаем единство природы. Поэтому в «Сутре цветочного убранства» говорится: «В трёх мирах — лишь одно сердце». В «Сутре о Цветке Закона» — «Есть только одна колесница Будды». «Трактат о пробуждении веры» обсуждает «все миры вещей в одном сердце», а Тэндай — «три тысячи миров в единой мысли». В хранилище уставов — «постоянно единое сердце», в сутрах о Чистой земле — «единое сердце не смятенно», в школе созерцания — «одно сердце не рождено», в тайном учении — «только один алмазный жезл». Итак, в водовороте рождений и смертей мы отвращаемся от единой основы и хватаемся за различные вещи; в покое-угасании, нирване, забываются десять тысяч связей и всё возвращается к ровно-равной единой основе.

Так вот: из первоначальных, несложных уловок, ведущих к обретению единства сердца, ничто не сравнится с нашими песнями. Когда размышляешь о них, избываешь мирские заботы, когда возглашаешь их, забываешь о славе и корысти. Таково созерцание, сосредоточенное на делах здешнего мира, подвижничество, следующее насущным событиям. За песнями легко следовать, их трудно забыть. Видишь, как облетают цветы, — понимаешь, как трудно противостоять ветру непостоянства; глядишь на ясную луну — можешь понять, как легко её застилают облака ложных страстей. Если внутри Закона Будды ты ещё не обрёл истинного озарения, не прошёл полного очищения — ты не перестаёшь мыслить, желать и беспокоиться. А раз так, начинаешь с уловок видимого мира, и лишь потом входишь в истинную основу невидимого. Таков главный смысл всех учений, общая колея всех школ. Во вратах созерцания задают примеры, в тайной школе созерцают знак А — с этой же целью.

После того как наставник Закона Сайгё стал отшельником, ему вручили главные истинные слова школы Тэндай. Когда наставник Дзитин, он же Ёсимидзу, попросил, чтобы Сайгё передал их ему, тот ответил: «Сначала прилежно изучи наши родные песни. Не понимая сердца песен, невозможно понять главное в истинных словах». И затем, когда наставник Дзитин освоил родные песни, Сайгё передал ему истинные слова — так рассказывают.

На самом деле истинный Закон Будды может пребывать только вне слов и рассуждений. Его нет ни в памятовании, ни в размышлении. Когда сердце спокойно и чисто, исконно присущий ему чудесный свет вдруг озаряет его, собственная его просветлённая природа, подобная морю, может наконец очиститься. А потому великий учитель с горы Коя говорит: «Главный смысл тайного учения передаёт сердцем сердце. Письменные знаки — это черепки и камешки, письменные знаки — это жмых и высевки». «Передать сердце» — не значит, что сердце другого человека может быть передано мне. Передаётся то, что уравнивает моё сердце и сердце учителя. Итак, «передать сердце» означает также и «передать сердцем». Прекратив мирские связи, обыденные помыслы, очнувшись от тяжкого сна и великой рассеянности, в спокойном ясном сознании, не ожидая наставлений от людей, — можно понять это. Именно это и называют «обретением мудрости без учителя», «собственным озарением», «естественным озарением». В памятовании и размышлении этого нет.

Кроме того: когда не устанавливается мыслящая природа, когда сердце не видит, не слышит, не постигает и не знает, отдельно от видения, слышания, постижения и знания — наше сердце очищается, успокаивается, и не нуждается в том, чтобы понимать само себя, и как раз тут-то учитель даёт наставления. Такова тайная передача Закона Будды. Таким может и должен быть способ передачи указаний по тайному учению. Знак А означает «исконно не рождённое». Передаётся не письменный знак. Только то, что сердце не рождено, — это знак А. Таков главный смысл тайного учения. По существу на этом уровне сознания сердце не окрашивается страстями, в нём нет различий, и можно понять знак А. Единое, мгновенное, не рожденное сердце — это и есть знак А.

Поэтому и было сказано: начни с неглубоких уловок, возьмись за наши песни! В самом деле, среди тех уловок, что помогают забыть тревоги и беды мира волнующихся пылинок, войти в чудесные пределы освобождения, — единый путь наших песен непревзойдён. Поэтому условно-превращенные тела будд, оставившие следы в нашей стране, издревле тешились песнями.

Примечания

Vб–9

О «речах краснобая» см. выше, рассказVа–11.

«Очищается», здесь — суму, отстаивается, муть оседает на дно.

Стихотворение неизвестного автора в память о матери есть в «Новом собрании позабытых песен», № 860.

Младший военачальник Рё, Рё-но Сёсё, — он же Ёсиминэ-но Мунэсада (816–890), в монашестве Хэндзё, причисляется к лучшим поэтам Японии. Он служил государю Нидзё (Фукакуса), и когда тот умер, по преданиям, от горя сошёл с ума, долго скитался в горах, однако затем вступил на путь монашества, прошёл обучение в школе Тэндай, хотя был уже зрелым мужем, и стал одним из знаменитых её наставников. Рассказы о монахе Хэндзё есть в «Повестях из Ямато» ( «Ямато-моногатари», X в.), там же в рассказе 168-м помещено стихотворение, которое приводит Мудзю Итиэн (оно есть и в «Собрании старых и новых песен», № 16). Ср. в переводе Л.М. Ермаковой [Ямато-моногатари 1982, 182]:

Все люди

В праздничные одежды

Облачились.

О, рукав монашеского одеяния,

Ты хоть бы высох!

Мудзю немного переиначивает стихи, меняя местами слова тамото и коромо («рукава» и «платье»).

Об Идзуми-Сикибу и её дочери Косикибу см. рассказ Vб–1. Стихотворение на смерть Косикибу есть в сборнике стихотворений Идзуми-Сикибу, а также в «Собрании драгоценностей» («Хо:буцу-сю:», 1179 г.) и в «Собрании золотых листьев» за № 660. Ср. в пер. Т. Соколовой-Делюсиной:

Твоя бренная плоть

Давно подо мхом истлела.

Непогребенным

Осталось лишь имя, печально

Теперь смотреть на него [Идзуми-Сикибу 2004, 121].

Стихи отца из Нары, скорбящего о ребёнке, есть в «Позднем собрании избранных песен», № 1103.

Стихи о листке бамбука сложил Фудзивара-но Сюндзэй (1114–1204), знаменитый поэт и знаток поэзии, составитель «Собрания песен Ямато за тысячу лет».. Сюндзэй, ожидая скорой смерти, просит позаботиться о своём сыне (Фудзивара-но Тэйка), просьба обращена к Фудзивара-но Норимицу. Эти стихи есть в «Новом собрании старых и новых песен», № 1822. Ср. в переводе И.А. Борониной

Я — лишь росинка на листьях бамбука,

Ветер подул — и её уже нет.

Вот и прошу тебя,

Уж позаботься

О маленьком бамбуковом коленце [Синкокинсю 2001, 261].

Фудзивара-но Тамэиэ (1198–1275) — сын Фудзивара-но Тэйка, поэт и знаток японской словесности.

При поминовении умерших, как и при других обрядах, ещё с древности принято было составлять посвятительную надпись, гаммон, как правило на китайском языке, где бы говорилось о дарах, поднесённых в храм, о цели обряда и о тех буддах, бодхисаттвах и богах, к кому он обращён. Тамэиэ добавляет к такой надписи японское стихотворение, которое само по себе может служить подношением.

В семьях столичной знати женщины отращивали очень длинные волосы, по возможности — длиннее роста. Волосы умершей или постригшейся в монахини дамы порой подносили в храм, иногда — вышив ими надпись или изображение.

Стихи служилого человека государя Готобы есть в «Продолжении собрания песен за тысячу лет», № 1963.

О поэте Сайгё см. рассказ Vб–4. Сануки-но ин — государь Сутоку (1119–1164), правил в 1123–1141 гг., после смуты годов Хо:гэн в 1156 г. был сослан в землю Сануки на острове Сикоку. Предание о том, как монах Сайгё побывал у могилы бывшего государя Сутоку пересказывается во многих источниках, в том числе и «Повести о смуте годов Хо:гэн». Ср. в переводе В. Онищенко [Сказания 2012, 352]:

Пусть восседал

В старину ты

На яшмовом троне,

После смерти своей

Кем ты станешь теперь?

В рассказе Мудзю монах слышит в ответ песню, которую бывший государь сложил в ссылке, тоскуя о Столице. Ср. в переводе В. Онищенко [Там же, 347]:

На взморье

Следы куликов

К столице ведут и назад,

Но сами они

Печально кричат в Мацуяма.

Роси — древнекитайский мыслитель Лао-цзы, см. рассказ I–1. Цитируется «Книга о Пути и благой силе», 39. Ср. перевод Е.А. Торчинова: «Небо стало причастно Одному — и очистилось, Земля стала причастна Одному — и упокоилась» [Торчинов 1999, 255]; перевод Г.А. Ткаченко: «Небо, обретя единое, стало чистым-прозрачным; земля, обретя единое, стала твёрдой-покойной» [Ткаченко 2001, 469].

В «Сутре цветочного убранства» нет слов «три мира — одно лишь сердце», но учение о единстве всех миров в сердце познающего в этой сутре есть. В «Лотосовой сутре» об «одной колеснице Будды» говорится в главе II, «Уловки». «Трактат о пробуждении веры» не содержит выражения «три мира вещей в одном сердце», но в нём много говорится о единстве сознания и создаваемых им миров. Школа Тэндай ведёт речь о «трёх тысячах миров в единой мысли», когда описывает упражнения по сосредоточению, при которых все миры созерцаются в единстве. Две следующие цитаты — из «хранилища уставов» и сутр о Чистой земле — также не имеют точных соответствий в указанных источниках, скорее, Мудзю Итиэн ведёт речь о принятом в Японии толковании этих текстов. О сердце как едином и изначальном, не рождённом, наставники школ дзэн говорят как о цели подвижничества. «Тайное учение» школ Сингон и Тэндай всеобщим единством обосновывает возможность соединения подвижника с почитаемым существом в ходе обряда, образ единства здесь — жезл, санскр. вадзра, ср. рассказ I–1.

«Во вратах созерцания задают примеры»: «примеры» здесь — ко:ан, кит. гун-ань, описания случаев, когда кто-то достиг просветления, обычно — при потрясении: от неожиданного оклика, удара палкой, парадоксального вопроса и др. Над этими примерами ученику следует сосредоточенно размышлять.

О знаке А см. рассказ II–8.

Поэт Сайгё, как обычно считается, был знатоком учений Тэндай и Сингон, в том числе «таинств» этих двух школ, хотя и не принадлежал ни к одной из них. Дзитин, он же Ёсимидзу — Дзиэн (1155–1225), брат канцлера Кудзё-но Канэдзанэ, несколько раз назначался главой школы Тэндай и был знаменит как поэт, его стихи есть в «Новом собрании старых и новых песен»; кроме того, Дзиэн составил «Записки глупца» («Гукансё:»), трактат, где история Японии рассматривается исходя из буддийских представлений об исторических закономерностях.

«Прилежно изучил», кё:ко, отсылка к учению Конфуция о «подражании древним», здесь — образ учёбы, преобразующей ученика.

Великий учитель с горы Коя — Кукай, основатель школы Сингон, см. рассказы I–4, I–8. Цитируется его последнее письмо к Сайтё, основателю школы Тэндай. Сайтё и Кукай несколько лет состояли в переписке, Сайтё, хотя сам побывал в Китае и привёз оттуда много книг, считал свою подготовку недостаточной, и часто просил у Кукая «тайные» тексты, которые привёз тот. Кукай указывал, что эти книги бессмысленно изучать без устного наставления, но до поры всё-таки посылал их в ответ на просьбы Сайтё, однако в 816 г. отказал и обосновал свой отказ длинным письмом, где, среди прочего, говорится о недостаточности «письменных знаков». Это послание есть в «Собрании самородных чудес» («Сё:рё:сю:») — сборнике стихотворений, писем и других малых сочинений Кукая. См. это письмо в переводе А. Г. Фесюна: [Тантрический буддизм 2004 III, 309–316].

Свиток V часть Б рассказ 10

Условно-превращённые тела тешатся нашими песнями

権化ノ和歌ヲ翫給事, Гонкэ-но вака-о мотэасоби-тамау кото

[252–256]

По преданиям храма Тодайдзи, общинного старейшину Робэна в детстве вскармливал орёл на верхушке дерева. Там мальчик дал обет: построить великую обитель для монахов, но без поддержки силами государя это было бы трудно исполнить. Думая об этом, Робэн молился:

— Мир и процветание мудрому правлению, долгому, как Небо, вечному, как Земля!

Голос его дошёл до слуха государя Сёму, и тот направил своего посланца — найти, откуда раздаются эти звуки. На месте, где сейчас Тодайдзи, в старину были глухие горные леса. На большом дереве сидел мальчик и молился. Предание называет его «бессмертным с Восточных гор». В ответ на вопрос посланца мальчик рассказал о сути своего обета. Посланец вернулся и доложил обо всём, что узнал. Тогда государь откликнулся и избрал подвижника Гёки быть мудрым побудителем ко благому делу, созвал людей со всех земель, и они вместе выстроили храм — а государь стал главным жертвователем.

Наставником на обряде освящения храма призвали выступить того же подвижника Гёки, но он воспротивился. День освящения приближался, и Гёки, взяв с собою сто монахов, отправился к заливу Нанива и стал ждать, глядя на море. И вот, на корабле из Индии прибыл общинный старейшина Барамон. Гёки стоял среди толпы в сотню монахов на берегу, но индиец пробрался через толпу, взял Гёки за руку и заплакал. В великой радости Гёки пропел:

Рё:дзан-но

Сяка-но мимото-ни

Тигиритэси

Маготоку ти сэдзу

Аи мицуру кана

На святой горе

У ног Сякамуни

Мы поклялись

Точно вот так

Повстречаться однажды!

Ответ гласил:

Кабираэ-ни

Томо-ни тигириси

Каиаритэ

Мондзю-но микао

Аимицуру кана

В замке Кабира

Мы с тобою поклялись

Друг другу —

Святой лик Мондзю

Снова вижу и узнаю!

И после этого общинный старейшина Барамон провёл обряд освящения храма. Говорят, что Тодайдзи — это храм четверых святых мудрецов, единых сердцем. Общинный старейшина Барамон — это Фугэн, подвижник Гёки — Мондзю, государь Сёму — Каннон, а общинный старейшина Робэн — Мироку. И индийский бодхисаттва, и великий святой нашей страны тешились нашими песнями. Ибо таков наш здешний обычай! Ибо песни — опора Пути!

* * *

Царевич Сётоку, сын государя Ёмэя, сидел среди других детей, скрывая свой облик, но когда монах Нитира прибыл из страны Корай, то поклонился и обратился к дитяти со словами:

— Почтительно приветствую спасителя мира, Внимающего Звукам Мира, государя одной из стран, подобных рассыпанным зёрнам, передавшего светильник Закона на Восток!

И все люди узнали, что царевич – превращённое тело Каннон, Внимающего Звукам, не сокрытое в мире.

Однажды на пути через горы Катаока конь царевича отказался скакать дальше. Удивившись, царевич осмотрелся и увидал невзрачного монаха-отшельника: тот лежал, обессилев от голода. Царевич спешился, поговорил с ним, снял своё багряное верхнее платье и укрыл монаха, а потом сложил песню:

Синатэру я

Катаока яма-ни

Ии-ни уэтэ

Фусэру табихито

Аварэ-о я наси

Здесь

В горах Катаока

Измучен голодом

Странник лежит

О, как жаль его!

Ответ гласил:

Икаруга-я

Томи-но окава-но

Таэба косо

Вага оокими-но

Мина ва васурэмэ

Лишь тогда, когда

Речка Томи

Пересохнет —

Тогда моего господина

Имя забудут!

Этот нищий был великий учитель Дарума. Так сказано в преданиях о царевиче, хранимых в роду Тайра.

В прежнем рождении царевич жил в великой стране То на горе Кодзан. Великий учитель Дарума, побуждая царевича, сказал:

— Те люди за морем на Востоке не знают о причинах и последствиях, не слышали о Законе Будды, убивают живых и поедают их мясо, убивают живых и одеваются в их шкуры. Ты связан с той страной. Возродись в том краю, распространи там Закон Будды, и да принесёшь ты пользу всем живым!

Так Дарума напутствовал его, и потому царевич возродился в нашей стране. И так у нас распространился Закон Будды, и нам стали слышны святые имена Трёх Сокровищ, понятны путеводные основы причин и последствий, и всё это — благодеяния царевича. А если изучать их истоки — то начались они с побуждения великого учителя Дарумы. Эти уловки поистине благодетельны!

Что же до великого учителя Дарумы, то в школе созерцания, дзэн, его зовут Внимающим Звукам. В преданиях о царевиче Сётоку Дарума предстаёт как Мондзю. А коль скоро и Мондзю, и Каннон, Внимающий Звукам, — это уловки мудрости Великого Солнечного будды, то пребывают они повсюду, неся благо. Способ явления Мондзю возникает из истинной мудрости, из необусловленного великого милосердия, а потому из уловок Мондзю во вратах мудрости как раз и исходит польза-выгода великого милосердия Внимающего Звукам!

Также в сутре сказано: «Первое пробуждение сердца у всех будд, пришедших своим путём, — это сила учения-обращения Мондзю». Польза-выгода Внимающего Звукам ждёт этого побуждения! Кроме того, из пятидесяти трёх мудрых друзей в «Сутре цветочного убранства» Мондзю — самый первый, и среди двенадцати подвижников в «Сутре совершенного пробуждения» Мондзю — главный. Что до шести величаний во вступлении к «Сутре о Цветке Закона», то там Мондзю объясняет, почему тело Будды излучает свет, и рассеивает сомнения собравшихся. В «Победоносной сутре» Мондзю различает двадцать пять совершенных способностей, разделяет, какие из них побеждают, а какие уступают. Также в храмах Великой колесницы Мондзю почитается как мудрец-монах. Он — старший над всеми буддийскими школами, у него — главный ключ ко вратам Закона. Люди всех школ не обойдены пользой-выгодой этого почитаемого. А раз так, значит, в нашей стране Закон Будды пошёл от благих усилий Мондзю, он же великий учитель Дарума, и это не осталось скрытым от мира. Но лишь недавно — когда пришла пора! — правила и обычаи школы созерцания процвели в мире, что вводит в сомнения учёных всех школ. В самом деле, трудно понять! А потому древние пели:

Рати-но хока

Дарума-о хасуру

Хито-о косо

Нори сирадзу-то ва

Иубэкарикэрэ

Неслыханно!

Принижают Даруму —

О таких людях

Надо сказать, что они

Не знают Закона.

Различие между созерцанием и учением находится на уровне уловок. В пору истинного свидетельства они, как видно, не должны различаться. Поэтому древние добродетельные люди говорили: «Учение — слово Будды, созерцание — сердце Будды, у всех будд сердце и уста согласны между собой». И ещё: «Ты познаёшь, действуя. Я действую, познавая». Учения, расставляя письменные знаки, опровергают письменные знаки, при помощи мыслей устраняют мысли. Поддерживая наши способности и стремление к Закону, разбирая прирождённое и привычное, продвигаясь от мелкого к глубокому, от того, что имеет свойства, они ведут к тому, что не имеет свойств, — таковы уловки для исправления тех из нас, чьи коренные свойства средние или низкие.

С тех пор как Касё принял сокровищницу ока истинного Закона, врата созерцания — это школа прямой передачи, тайной печати, без опоры на письменные знаки; она с самого начала не расставляет письменных знаков, не задаёт основ и правил. Её обычай превосходит уловки всех учений. Все школы о своей предельной цели говорят: «Где нет больше рассуждений и указаний», «Где пресекаются пути речей и слов», и всё же, установив этот уровень впереди, выстраивают ступени, ведущие к нему. Эти школы можно уподобить той чудесной черепахе, которая выдаёт место яйцекладки следом от хвоста. Ибо письменные знаки трудно забыть, а просветлённое видение пробудить легко. Поэтому Дарума, прибыв с Запада, распространил школу прямого указания, передал одну только печать сердца. Сердце передаётся сердцем. Не воздвигаются врата и двери, не прокладываются колеи, только прививаются наивысшие способности. Древние добродетельные люди говорили: «Врата без ворот — вот врата освобождения, безмыслие — вот мысль человека, идущего по пути». Раз так, то если говорить об уловках созерцания и учения, они не могут быть во всём одинаковы.

Если рассуждать о школе Сингон, то она не может отличаться в худшую сторону. Это учёные люди нашего века отклоняются от обычаев своих провожатых из старинных времён: люди школы созерцания принижают врата учения, а толпа знатоков учения сомневается, говоря о Даруме. И те, и другие не понимают сути. Хотя уловки, которыми подтягиваются способности, различны, истинное свидетельство, постижение Пути, должно быть полностью одно и то же. В старину люди следовали и учению, и созерцанию, ничему из этого они не придавали меньшего значения. В последнем веке — пусть только учёная братия не забывает о своей пристрастности! Ложные страсти и просветление совпадают между собой. Что уж и говорить про врата созерцания и врата учения — почему бы они должны быть неодинаковы? Древние говорили: «Хотя и говорят, что страсти и помрачения влекут за собой расплату по осени, но на деле между ложными страстями и просветлением нет преград и застав». Нужно только усвоить мысль наших старинных провожатых — и не надо учиться пристрастности у наших нынешних учёных.

Примечания

Vб–10

Условно-превращённые тела, гонкэ, — бодхисаттвы и будды, явившиеся в образах людей.

О храме То:дайдзи в городе Нара см. рассказы I–4, III–5, IV–6.

Ро:бэн (689–773) — знаменитый буддийский наставник, один из сподвижников государя Сё:му (см. рассказ III–5), создателей всеяпонской сети поземельных храмов с центром в храме То:дайдзи. Предание о том, как в детстве Робэна похитил орёл и вскармливал у себя в гнезде, есть в «Жизнеописаниях достойных монахов Южной столицы» («Нанто ко:со:дэн») и в других источниках.

Должность Робэна, «общинный старейшина» — со:дзё:, одна из трёх высших монашеских должностей (наряду с «общинным главой» и «учителем устава»), обладатели этих должностей входили в «Общинное собрание» в Нара.

«Обитель для монахов», здесь — гаран, запись санскритского слова сангхарама.

«На месте, где сейчас Тодайдзи, в старину были глухие горные леса» — на деле храм возводился поблизости от города Нара, и окрестные леса уже были вырублены для строительства.

«Бессмертный с Восточных гор» — Тодзан-сэннин, словом сэннин чаще именуются даосские отшельники, ищущие бессмертия.

Подвижник Гёки (или Гёги, 668–749) — один из самых знаменитых монахов во всей истории японской общины, ещё при жизни его стали почитать как бодхисаттву, босацу. Предания о нём есть почти во всех сборниках назидательных рассказов сэцува начиная с «Японских легенд о чудесах». Чаще всего Гё:ки в этих историях проповедует учение Буды простым людям и побуждает их вместе делать общеполезные дела: строить мосты, дороги и т.п.

«Побудитель ко благому делу» — кандзин, тот, кто возглавлял сбор пожертвований на строительство храма, отливку статуи и другие благие дела.

О том, что Тодайдзи строился общими усилиями жителей всей Японии, говорится не только в преданиях этого храма, но и в «Японских легендах о чудесах» и в других источниках. Согласно «Продолжению анналов Японии» («Сёку нихонги»), пожертвования на храм внесли 51590 человек, а на статую Большого будды для него — 372075 человек. События времён основания Тодайдзи были хорошо известны в эпоху Камакура по недавним временам, когда этот храм, сгоревший в 1180 г., отстраивали заново, и государь-монах Госиракава-ин в своих заявлениях сравнивал себя с Сёму, а монаха Тёгэна (см. рассказ IV–6), собиравшего пожертвования на храм, — с подвижником Гёки.

Освящение храма — куё:, собственно, «поднесение» его буддийской общине.

Нанива — ближайшая к городу Нара морская гавань.

Барамон — запись санскритского брахман, обозначение индийского жреца или любого индийца. При освящении статуи Большого будды храма Тодайдзи в 752 г. присутствовал монах по имени Бодай (704–764), он же Бодхисена, как считается, родом из Индии. См. подробнее здесь. Главную часть обряда освящения составляло «открытие глаз» Большого будды — Бодай взял кисть и нарисовал ею зрачки в глазах статуи, а присутствовавшие на обряде монахи во главе с Робэном и миряне во главе с государем Сёму, уже отрекшимся, держались за шнуры, привязанные к этой кисти.

Песни Барамона и Гёки есть в «Собрании прежде забытых песен», № 1348–1349. Речь в них идёт о том, что оба монаха прежде были учениками Будды Сякамуни, поклялись подвижничать вместе в будущих жизнях, и вот, теперь встретились. Кабира — Капилавасту в Индии, родной город Будды.

О бодхисаттве Мондзю (Манджушри), хранителе мудрости Будды, см. рассказ II–4. Остальные люди, причастные к строительству Тодайдзи, отождествляются с тремя другими бодхисаттвами: это Фугэн, он же Самантабхадра, помощник всех тех, кто изучает Закон Будды (см. рассказ I–3), милосердный Каннон, он же Авалокитешвара, Внимающий Звукам мира (см. рассказы I–4, ) и будущий будда Мироку, он же Майтрейя (см. рассказы I–1, II–8).

О царевиче Сё:току см. рассказ II–1. Здесь, как и во многих других источниках эпохи Камакура, он отождествляется с бодхисаттвой Каннон (иначе Кандзэон), Внимающим Звукам. Нитира, кор. Илла, упоминается в «Анналах Японии» под 583 г.: японец по происхождению, он много лет жил в корейской стране Пэкче и славился как мудрый человек, сведущий в делах управления. Здесь говорится, что он прибыл просто из Кореи (Корай). Рассказ о Нитире и царевиче восходит к «Жизнеописанию царевича Сётоку» («Сё:току-тайси дэнряку», 917 г.), которое составил знаменитый поэт и знаток японской старины Фудзивара-но Канэсукэ (877–933). В эпоху Камакура эта биография Сётоку стала одним из главных источников «веры в Царевича», Тайси-синко:; см.: [Ли 2007]. Почти те же самые слова, что приводит здесь Мудзю Итиэн, Нитире приписывает Синран в «Величальных песнях царевичу Сётоку» (Ко:тайси Сё:току хо:дзан): «Почтим обрядами Спасителя, Внемлющего Звукам! Государя островов, подобных рассыпанным зёрнам, того, кто передал светильник Закона на Восток!» См. подробнее здесь.

«Страна, подобная рассыпанным зёрнам», дзокусан-коку, — одно из обозначений Японии, частое в текстах эпохи Камакура. См.: [Мещеряков 2012] и рассзказ I–3.

Рассказ о царевиче Сётоку и нищем есть в «Анналах Японии» в свитке XXII, и в «Японских легендах о чудесах» (свиток I, рассказ 4); см.: [Нихон сёки 1997, 105–106; Нихон рёики 1995, 40–42]. Мудзю приводит песню царевича в другом изводе, чем «Анналы»: здесь она сокращена и приведена к размеру танка, но содержание её то же самое. Ответной песни в «Анналах» нет, но она есть в «Легендах», а также в «Собрании позабытых песен» (№ 1351).

Между песнями царевича и нищего в рукописях «Собрания песка и камней» есть строка, по-видимому, относящаяся к началу этого рассказа: «Побуждал ко благому делу тогда подвижник Гёки, храм Тодайдзи основан в пору правления государя Сёму, в седьмой год Заботы о Старших» (в годы Ёро, 717—724, на самом деле правил не Сёму, а его предшественница, государыня Гэнсё).

Отождествление нищего странника, встретившегося царевичу Сётоку, с Дарумой, он же Бодхидхарма, основателем традиции дзэн (см. рассказ III–1), появляется в «Жизнеописании царевича из Верхнего дворца» («Дзё:гу: тайси-дэн», 771 г.) под сомнением: уж не Дарума ли то был? Более поздние биографии отвечают на этот вопрос утвердительно [Ли 2007, 55–56]. В рассказе о царевиче Сётоку и нищем говорится, что тело умершего странника собирались похоронить, но оно исчезло, а осталось лишь одеяние, подаренное царевичем. В китайских жизнеописаниях монахов нередко встречается мотив исчезновения тела праведника с места похоронного обряда — есть такой рассказ и о Бодхидхарме.

Предания о царевиче, хранимые в роду Тайра, Хэйси Тайси-дэнряку — одно из жизнеописаний царевича Сётоку, какое именно, не ясно.

Царевич Сётоку отождествляется также с китайским наставником Нань-юэ Хуэй-сы (см. рассказ Vа–1), младшим современником Бодхидхармы, эта версия восходит к «Жизнеописанию царевича Сётоку» (ср. выше). Сётоку-тайси родился ещё при жизни Нань-юэ, так что считать японского царевича новым воплощением китайского праведника невозможно; видимо, подразумевается, что Нань-юэ применил чудесную уловку и перенёсся из Китая в Японию ещё при жизни.

Кодзан, кит. Хэншань — гора в Китае, на ней в храме Наньюэсы жил Нань-юэ Хуэй-сы.

«Первое пробуждение сердца у всех будд…» — цитата из «Сутры о созерцании ступеней сердца» (см. рассказ I–6), ТСД 3, 305с.

В «Сутре цветочного убранства» юноша по имени Наделённый Благом (Судхана) странствует в поисках учителя. Напутствует его в дорогу бодхисаттва Мондзю, а среди пятидесяти двух собеседников юноши есть и миряне, и монахи, и мужчины, и женщины, и божества, и др. Двенадцать подвижников в «Сутре совершенного пробуждения» — двенадцать бодхисаттв, которые по очереди задают Будде вопросы. См.: [ИСКБ 1999]. В «Лотосовой сутре» в главе I Мондзю объясняет собравшимся слушателям Будды, что проповедь сегодня будет небывалой — ведь и тело Просветлённого излучает необычный свет. Также Мондзю выступает одним из главных действующих лиц в «Победоносной сутре» (см. рассказ II–4).

Источники песни о Даруме, цитат «Учение — слово Будды…» и «Ты познаёшь, действуя…» неизвестны.

О Касё, он же Кашьяпа, см. рассказ IV–1; там же говорится о «сокровищнице ока истинного Закона».

Свиток V часть Б рассказ 11

Песни о подвижнике Гёки

行基菩薩御歌事, Гё:ки-босацу миута-но кото

[256–259]

Подвижник Гёки, готовясь родиться в земле Идзуми, пребывал во чреве простой женщины по имени Якуси. Она родила нечто вроде студня из водорослей, не знала, что с ним делать, сложила в горшок и поставила за воротами, в развилке ветвей дерева эноки. Нищий-монах, пришедший за подаянием к её дому, услышал: в горшке чей-то голос читает «Великое заклятие головы будды». Внутри там что-то чудесное! — сказал он женщине и велел хорошенько беречь это нечто. Прошло много дней, и из горшка появился пригожий ребёнок. Когда вырос, он стал святым мудрецом — это он собирал пожертвования на строительство зала Большого будды в храме Тодайдзи. На месте его рождения ещё с древности проводятся чтения сутр и другие обряды, слагаются и поются величальные песни, и первые их слова таковы:

Якуси годзэн-ни

Го тандзё:

Кокоробуто ни дзо

Нитарикэри

Сурикобати-ни

Сасиирэтэ

Эноки-но мата-ни дзо

Окиникэри

Госпожа Якуси

Родила его,

На студень

Он был похож,

В глиняный горшок

Его положили

И на ветвях эноки

Оставили…

Так мне рассказывал один человек. Хотя это и вправду дела непостижимые, но слова величания совсем нехороши. Даже верящее сердце придёт в замешательство! Как изваяния чудесных будд, изуродованные ветхостью, прячут за занавесями, так и это величание лучше бы хранили в ларце!

В былые годы я видел последний наказ Гёки, написанный его собственной кистью. Он удивителен — и сказано в нём так: «Если бы не было Чистой земли, не было бы места, подходящего для нашего сердца, если бы не было множества святых мудрецов, не было бы друзей, за кем бы мы охотно следовали. Если влечёшься за своим веком, ты подобен тому, кто думает о мирском. Если отвращаешься от мирского, ты подобен безумцу. Где же середина? Где спрятаться? Тигры-уста губят тело, меч-язык отсекает жизнь. Если уподобишь уста носу, после смерти вины не будет. Блюди уста, упражняй ум, не порти тело. Кто так делает, тот сумеет переправиться через здешний мир».

А в песне подвижника говорится:

Карисомэ-но

Ядокару варэ-о

Има сара-ни

Моно-на омои-со

Хотокэ-то онадзи

Зная, что живёшь

Во временном приюте,

Уже сейчас,

Не жалея о вещах,

Ты равен будде.

Это песня великого святого мудреца, должно быть, смысл её глубок. Поистине, понять трудно! На первый взгляд, свойства глупца и мудреца различаются, однако в обусловленном мире и тело, и доля наша – временны. Во временном приюте обитает помрачённое сердце-сознание, а приют этот — призрачное тело. Тело временно составлено из четырёх великих начал: земли, воды, огня и ветра. Плотные кости и мясо — это земля, жидкие соки — вода, теплота — огонь, подвижность — ветер. Вне этого нет ничего, что звалось бы «телом». А значит, когда дыхание прекращается, дух уходит, всё возвращается к исходным четырём началам. А помрачённое сознание — это гнев, алчность и глупость, и ничего кроме этого. Подобно плывущему облаку, блеску молнии, кажется, будто существует, но на самом деле не существует. Обусловленное познаваемыми предметами, воспроизводится, движется, следуя за вещами. Нет ничего, что можно было бы назвать: это я сам. «Меня самого» уподобляют колеблющимся пылинкам. Поистине, нет никакого «меня самого» вне великой самости — отсутствия самости. Истинный «я сам» пребываю вечно и не имею свойств, не рождаюсь и не умираю, не ухожу и не прихожу. Раз так, то все помрачённые мысли не существуют, сами по себе они, должно быть, — не что иное как будда, он же наша собственная природа.

Великий учитель с горы Коя говорит:

Больше пяти восьмилетий —

в долгой ночи мысли совершенно слитны.

Плывущие облака появляются отовсюду,

основа — чистая пустота.

Желаешь понять суть единого сердца —

она ясна при всех трёх сияниях.

Тэнтюсон говорит: «Если думаешь обо всех вещах, не помнишь о мудрости, если думаешь о мудрости, не помнишь о вещах». Древние говорили: «Только лишь отдалишься от связей с помрачённым — сразу станешь таким, как Будда». Итак, все они учат: не думай о вещах — и станешь буддой. Если глупые говорят, что отдалились от мыслей-желаний, это называют «безосновательным», того, кто наследует помрачённые мысли, называют глупцом, чья единая мысль не рождена, того называют буддой. Не только наставления Будды таковы, боги тоже учат этому.

* * *

Когда муж сделался ей невыносим, Идзуми-Сикибу удалилась в святилище Кибунэ, и глядя на полёт светлячков, сложила:

Моно омоэба

Сава-но хотару-мо

Вагами ёри

Акугарэ идзуру

Тама-ка то дзо миру

Как задумаешься, увидишь:

Светлячки на болоте —

Это душа моя

Мерцает

Покинув тело

Так она печалилась, и из священной палаты некто скрытый там подал голос:

Окуяма-ни

Тагиритэ оцуру

Такицусэ-но

Тама тиру бакари

Моно-на омоу дзо

В глухих горах

Бурлит и падает

Водопад

Разбиваясь на капли —

Пусть не будут такими думы твои!

* * *

В годы Прочного Умиротворения в краю Кии слышали вещание великого бодхисаттвы Хатимана:

— Если в этом мире думаешь обо мне, а имеешь в виду жену и детей, желаешь вещей — грешно; только отрекшийся от мира побеждает.

Люди спросили: какая из школ в нашем веке особенно полезна и выгодна?

— Особенно достойно похвалы сидячее созерцание. Час или полчаса не думать о вещах — это замечательно! Думать: стану-ка я буддой! — это всё ещё помрачённая мысль. За нею тянутся и остальные дела, это следует понимать. Я же всегда пребываю на той ступени сознания, что соразмерна сидячему созерцанию. Кроме того, моя исконная ступень — это Амида. Стремиться к моему изначальному обету, всем сердцем памятовать о будде — такое подвижничество легко, и это главное. Вообще же, будь то хоть памятование о будде, хоть истинные слова, если обращаешься к ним всем сердцем, непременно выйдешь из круговорота рождений и смертей, — так он изволил ответить. И у всех богов сердца тоже таковы!

* * *

Некий человек весь свой век вскармливал трёх обезьян: Ивадзару, «Не говорю», Мидзару, «Не смотрю», Кикадзару, «Не слушаю». Человеку, идущему по Пути, нужно растить четырёх обезьян, и среди них особенно — ту, которую зовут Омовадзару, «Не желаю», — так говорят.

Ивадзару-то

Мидзару-то кикадзару

Ё-ни ва ари

Омовадзару-оба

Имада мину кана

«Не говорю»,

«Не смотрю», «Не слушаю»

В мире водятся,

А вот «Не желаю»

Никто пока не видел.

Если не беречь обезьяну «Не желаю», трех обезьян просто так не сбережёшь.

Вообще круговращение трёх миров, превращения четырёх рождений всецело исходят из единственной мысли в помрачённом сердце, исходят из того, что оно держится за призрачные предметы, за шесть видов пыли. С тех пор как сочтёшь за истинный этот мир, где всё пусто, временно, подобно мороку и сну — и различение, и ощущение, и восприятие, и схватывание, и осмысление уже никогда не отдыхают. Оглядываешься на прошлое, думаешь о будущем, настоящее покрыто мраком, тело, что исчезает с каждым мгновением мысли, считаешь весомым, бережёшь свою жизнь, что сокращается с каждым шагом. Люди в суете не понимают, что приближаются к тёмной дороге, заботятся лишь о временном, о том, что перед глазами, легкомысленно не думают о том, какие припасы они себе соберут для истинного пути, куда вступят. Расставшись с этим телом, — о, как же это горько! Богатые и знатные не видят причин беспокоиться, бедные и ничтожные не находят времени спокойно поразмыслить — таков обычай в мире. Поистине, как мыслят люди, не помня себя, даже не задумавшись об основе всего этого и не поняв её — нет у них осознания Пути. После того как человек полностью принял образ отрешённого, стал не таким, как другие люди, — он в покое на досуге проводит дни и месяцы со спокойным сердцем, и тогда он не жалеет о прошлом, а настоящее считает докучным, и в таких мыслях пребывает.

Ё-но нака-ва

Омои мидарэтэ

Нацухику-но

Итовану ходо дзо

Курисикарикэру

В этом мире,

Где помыслы спутаны

Как нити шелкопряда —

Будешь страдать,

Пока не разлюбишь его.

Непрестанные рождения и смерти не окрашивают сердца стремлением к изменчивым вещам, и покой, нирвана, может проявиться сам собою там, где нет желаний. Поэтому в «Трактате» говорится: «Есть мысли — это и есть рождения и смерти; нет мыслей — это и есть печать Закона». Истинно так!

Примечания

Vб–11

О подвижнике Гёки см. выше, рассказ Vб–10. О его чудесном рождении говорится в «Жизнеописании подвижника Гёки» («Гё:ки босацу-дэн»). Имя его матери дано в честь будды-целителя Якуси.

Эноки — железное дерево китайское, Celtis Japonica.

«Великое заклятие Головы будды», «Дайбуцутё:-дарани» (учение о нём изложено в одноимённом тексте, ТСД 19, № 944a–b), в «таинствах» считается одним из самых сильных заклятий для предотвращения бедствий.

«Уподобишь уста носу» — не будешь ничего говорить.

Песня подвижника Гёки есть в «Продолжении позднего собрания избранных песен», № 575, в «Беседах о делах старины» («Кодзидан»), «Собрании примечательных рассказов» и в других сборниках.

«Дух уходит»: «дух» здесь — кон.

Буддийское учение отрицает устойчивое, вечное «я», отличное от потока изменчивых образов в сознании. Вместе с тем, некоторые буддийские мыслители признают высшее «я», тождественное исконно просветлённой природе в человеке.

Великий учитель с горы Коя — Кукай; цитируется его «Введение к песне о чувствах наставника на середине жизни», «Ко:сё: тю:дзю канкё: си бё:дзё из «Собрания самородных чудес» (III–15). «Три сияния — солнечное, лунное и звёздное.

Тэнтюсон не ясно, о ком идёт речь.

О поэтессе Идзуми-Сикибу см. выше рассказы Vб–1, Vб–9. Кибунэ-дзиндзя святилище неподалёку от Столицы, божества Кибунэ мыслятся как защитники города и его обитателей. Стихи Идзуми-Сикибу и ответ божества есть в «Позднем собрании позабытых песен», № 1164–1165, в «Тетрадях», «Сборнике наставлений в десяти разделах», «Собрании примечательных рассказов» и других сборниках..

Устроение-умиротворение, Кэндзи — первый из двух девизов правления государя Гоуды, относится к 1275–1277 гг. О боге Хатимане, чтимом как бодхисаттва, см. рассказ I–2.

«Три обезьяны»: японские слова «не говорю, не смотрю, не слушаю» – ивадзару, мидзару, кикадзару — созвучны слову сару, «обезьяна».

«Есть мысли — это и есть рождения и смерти…» — цитата из «Трактата о великой мудрости-переправе», ТСД 25, 118а.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание