Собрание песка и камней

В Восточных землях в доме одного знатного человека его вдова, монахиня-созерцательница, свершая дело Будды, пригласила провести обряд старика-монаха, своего давнего наставника по молениям. Дары следовало поднести Дайнити, Великому Солнечному будде. Подробно обсуждая, какому учению следует дарительница, монах говорил:

— Во вратах учения Сингон говорят о «силе принятия дара». Тело будды и тело живого существа откликаются друг другу, сливаются воедино — подобно тому как небесная луна отражается в водах, но не разделяется, или как уголь соприкасается с благовонием и сам становится благовонным. Так и здесь: лишь только подвижница с верящим сердцем коснётся тела будды, она сама станет буддой, и это называют силою принятия дара. Замечательное учение! Итак, верящее сердце монахини, стойкой в созерцании, озаряется светом Великого Солнечного будды, он милостиво сопутствует ей, с любовью памятует о ней. Когда лоб будды Дайнити сомкнётся воедино со лбом госпожи-монахини — да окрасит будда её лоб в золотой цвет! Когда грудь будды Дайнити сомкнётся воедино с грудью госпожи-монахини — да окрасит будда её грудь в золотой цвет! Когда живот будды Дайнити сомкнётся воедино с животом госпожи-монахини — да окрасит будда её живот в золотой цвет! Когда пуп будды Дайнити…

Не успел он договорить, как некий монах в миру, наблюдавший за обрядом и слушавший с крыльца, вскричал:

— Что он несёт? Противно смотреть, слушать тошно! Велите ему спуститься с помоста!

Монахиня в миру отозвалась:

— Как можно велеть такое наставнику Закона, если он ещё не закончил?

И обратилась к проповеднику:

— Прошу, поскорее завершай!

Когда она так сказала, старик-проповедник воздел очи к небу:

— О, что же мне делать? Господин-монах велит: спускайся. Госпожа-монахиня велит поторопиться… В такую беду я ещё не попадал!

И в самом деле, поучительно! Внуки этих людей живы в наши дни, и имён я не называю — случай неловкий. Это было на самом деле. Если подробно обсуждаешь дарителя, легко попасть в такую вот беду, лучше уж ограничиться общими словами. Когда слишком стараешься угодить дарителю, то всегда получаются незадачи. Надо это иметь в виду!

В земле Синано в наши дни был похожий случай. Поземельный начальник в уделе Сарасина ушёл в иные миры, и три его дочери устроили поминальный обряд. Старик-монах, много лет бывший их наставником, проповедовал и обстоятельно обсуждал этих трёх женщин, поскольку хорошо их знал. Старшая дочь была замужем за поземельным начальником в Имако. Последний долг родителю она отдавала, не жалея сил, и коль скоро жили они недалеко от реки Саигава, где всегда есть рыба, эта женщина всякий раз, как отец просил, варила рыбную похлёбку и носила ему, благо путь недальний. А вторая дочь, жена поземельного начальника в Хасуэ, когда услыхала, что отец при смерти, примчалась, проехала ночью через перевал Хасуэ, как никто не ездит, — лишь бы повидаться с родителем в последний раз. Зная все эти подробности, монах вещал:

— О, горек удел непостоянных рождений и смертей! Кому не доводилось хоронить ближних, ушедших прежде? Но хотя в каждом людском лице мы видим заботу о родителях, я не знаю ничего подобного тому, что вы сейчас услышите. Пока покойный был жив — кто не уважал его? Ушёл он смертным путём — все горюют о нём. О, госпожа Имако — кто теперь обрадуется её стряпне?! А госпожа Хасуэ — к кому она поспешит одна в ночи, кто будет её ждать?! А госпожа Кумаи…

Сидевший тут же поземельный начальник из Кумаи, муж третьей дочери, перебил:

— О делах младшей сироты, госпожи Кумаи, попрошу далее не распространяться!

Раз проповедника вот так оборвали, он больше и не сказал ничего. Да его уже никто толком и не слушал, а троих зятьёв даже пот прошиб.

В земле Каи жил некий человек по имени, кажется, Ума-но Сиро. Хоть он и был младшим сыном в семье, но так уж вышло, что остался её главою. И вот, на поминальном обряде по его отцу, восхваляя Сиро как щедрого дарителя, проповедник сказал:

— Почтительный сын с верою в сердце, превыше всех любя покойного, взял верх над остальными детьми, унаследовал дом — и вот, отсюда, с помоста, я, наставник его по обрядам, ныне смотрю на него. С малых лет, сидя на коленях родителя, как он был любим — я не сумею выразить! Каждая мелочь из тех, что входят в глаза, выходят через нос, входят в нос, выходят через рот, входят через рот, выходят через зад — всё это было родителю его дорого, как ничто другое…

Все слушатели обратились в бегство. Сиро тоже хотел было убежать, но сосед-мирянин, сидевший рядом, удержал его:

— Если и ты, молодой господин, не станешь слушать, то кто же останется?

Сиро не знал, куда деваться, и стал знаками показывать, что пора бы уж завершать. И монах сам остыл к своей проповеди. Нескладный получился обряд!

В земле Муцу одна монахиня в миру похоронила сына — его звали Саэмон-но дзё. На поминальном обряде проповедник говорил о ней как о дарительнице и о причинах тесной связи между родителями и детьми:

— Удивительна связь между матерью и сыном! Когда сходятся отец и мать, сын вызывает к жизни материнскую любовь, а дочь — любовь отеческую. Сознающий дух входит внутрь двух начал, красного и белого, и зачинается дитя. Если в это время отец ощущает удовольствие, восторг, то дитя обликом будет похоже на отца, а если мать ощущает восторг — то на мать. Коль скоро же Саэмон-но дзё был в точности похож на госпожу-монахиню, значит, в тот раз госпожа-монахиня испытала наслаждение…

Слишком подробно обсуждать дарителя — неловко!

Примечания

VI–1

Шестой свиток «Собрания песка и камней» отведён рассказам о проповедниках — монахах, которые «толкуют сутры», сэккё:, или просто «проповедуют Закон», «толкуют учение», сэппо:. Такие проповеди составляют часть обряда: миряне подносят дары монаху (и всей общине), а тот в ответ совершает им «подношение Законом». Заказчик обряда, «даритель», здесь называется словами сэсю, или же данна (санскр. данапати). Проповедь может читаться в храме или же в доме дарителя, но в любом случае для проповедника устраивают особый помост — небольшое деревянное возвышение.

«Знатный человек», здесь — даймё:, в более поздних источниках так обозначаются японские владетельные князья.

«Монахиня-созерцательница» — дзэнни, монахиня в миру, то есть женщина, принявшая постриг, но живущая не в храме, а со своей семьёй. В Японии XIII в. большинство монахинь жило именно так.

«Наставник по молениям», кито:си, — монах, обычно проводивший обряды для такой-то семьи и дававший советы, какой обряд лучше подходит для того или иного случая: к кому из будд обратиться, какие тексты читать, какие подношения сделать и т.д.

Великий Солнечный будда, Дайнити, санскр. Махавайрочана, — вселенский будда, чтимый в «таинствах». Здесь не только сознающее сердце человека мыслится как тождественное сердцу будды, но и человеческое тело считается тождественным телу будды. См. тж. рассказ I–1.

Выражение «принятие дара», кадзи (ср. рассказ II–5) в «тайном учении» Сингон толкуется так: «Отражение солнца-будды проявляется в воде-сердце живых существ — это называют “даром”; вода-сердце людей, идущих по пути, принимает в себя солнце-будду — это называют “принятием”. Если же люди, идущие по пути, видят путеводные основы и помнят о них, тогда они достигают усвоения облика трех сокровенных действий будды [телесных, словесных и мысленных]» (Кукай, трактат «Значение слов “стать буддой в этом теле”», «Сокусин дзё:буцу-ги», 817 г., ТСД 77, № 2428).

В рассказе у Мудзю слушателя смущает рассуждение о «принятии дара», при том что монах, вероятно, не имел в виду ничего непристойного. Однако от эпохи Камакура дошли свидетельства, что в некоторых направлениях японских «таинств» этого времени единение человека с буддой в самом деле мыслилось как любовный союз, и обряд предполагал телесную близость между учителем и учениками; ср. рассказ VI–16.

О «поземельных начальниках», дзито:, представителях воинской Ставки на местах, см. рассказы I–9, I–10, III–2, IV–6, Vб–2. Местность Сарасина в земле Синано стала знаменита в истории японской словесности благодаря нескольким стихотворениям, а также «Дневнику Сарасина» («Сарасина-никки», вторая пол. XI в.) — где географическое название Сарасина служит отсылкой к образу «Горы покинутых старух», Обасутэ-яма, и к обычаю относить дряхлых стариков в горы и оставлять там на смерть.

«Сознающий дух входит внутрь двух начал…» — «два начала», нитай, здесь обозначены как «красное и белое», они же мужское и женское. Их соединением образуется тело, и с ним связывается «сознание», сики, того существа, которому предстоит жить в этом теле по закону воздаяния. Похожими словами зачатие человека описывает Нитирэн в «Письме с острова Садо» («Садо госё», 1272 г.): «Однажды соединили красное и белое начала, и внутри них поселили сознание-божество»; см. здесь.

Свиток VI рассказ 2

Некая монахиня в миру восхваляла проповедника

或禅尼説教師讃タル事, Ару дзэнни сэккё:си хомэтару кото

[263]

В земле Синано жила одна госпожа-монахиня. Как-то раз она устраивала обряд в Камакуре. Там в храме Дзюфукудзи был монах, которого она знала с детских лет, и она пригласила его проповедовать Закон. И до чего же его проповедь пришлась по сердцу дарительнице! Когда госпожа монахиня вернулась домой, то расхваливала монаха своим знакомым дамам:

— С тех самых пор, когда этот монах был ещё маленьким мальчиком, с корешком наружу, я присматривала за ним и думала: что-то из него вырастет? А он — поднялся до монаха! Я не ждала ничего особенного, но он оказался хорош — вы бы видели, до чего хорош! Я этак думаю, а он напирает, напирает — и до самого конца! Я, монахиня, уж думала, что сил лишусь, даже дух захватило!

Надо думать, подбор слов — поистине невыносимый для слуха! Её слова стали пересказывать в Камакуре. Имена госпожи-монахини и монаха я забыл.

Примечания

VI–2

Храм Дзюфукудзи в Камакуре основала вдова первого сёгуна Минамото-но Ёритомо, госпожа Масако, в память о муже. Дарительницами этого храма были многие женщины из воинских семей, близких к Ставке, в том числе, вероятно, и родственницы Мудзю Итиэна (см. во вступительной статье).

Свиток VI рассказ 3

Проповедник неудачно выразился

説教師ノ言ノ賤事, Сэккё:си-но кото-но иясики кото

[263–264]

В земле Муцу некий монах проповедовал при установке поминальной доски — сотоба. Хотя он в таких делах совсем ничего не смыслил, но — делать нечего, на острове, где не гнездятся птицы, сгодится и летучая мышь. Решили обойтись им.

— Про сотоба, — сказал он, — надобно сказать, почему она так называется и в чём её благое свойство. Если толковать название, то сото значит «снаружи», потому что доску эту ставят снаружи храма. А ба — потому что она падает с таким стуком. Что до благих свойств, то верхушку у неё обтёсывают… М-да… Нужно её хорошенько обтесать…

Монах оглядывал доску так и сяк:

— И это затем, чтоб ею проткнуть днище адского котла!

Так он сказал.

В земле Хитати тоже жил такой проповедник. Тамошние крестьяне объединились в артель «чтецов» и сообща строили мост. Один из них скоропостижно умер, и остальные решили поставить в память о нём доску с надписью. Мост построили, доску поставили, и когда освящали то и другое сразу, проповедник сказал:

— Заслуга от строительства этого моста и заслуга от установки надписи объединяются. И если теперь покойный не возродится в Чистой земле — то пусть голова моя, единственная в жизни у меня, наставника Закона, будет разрублена семью ударами!

Это уж чересчур, даже для клятвы!

Примечания

VI–3

Сотоба, санскр. ступа, — общее название для надгробных памятников, воздвигаемых по буддийскому обряду. Сотоба может представлять собой башенку из пяти камней, обтёсанных в виде куба, шара, пирамиды, полушария и конуса на полушарии. Эти геометрические тела соответствуют пяти первоначалам (земле, воде, огню, ветру и пространству), а также пяти свойствам вселенского будды (не рождённый, неописуемый, незапятнанный, необусловленный, «пустой»), так что в целом сотоба представляет собой новое «тело» для умершего, тождественное телу будды. Также сотоба часто имеет вид каменной стелы с изображением этих пяти фигур или пяти букв санскритского письма, которые соответствуют пяти первоначалам; или же на стеле могут быть написаны слова величания будды Амиды, «Лотосовой сутры» и др. Наконец, стелу может заменять деревянная доска с одной из таких надписей. Сотоба ставится над местом захоронения пепла погребального костра или просто возле храма на кладбищенском участке.

«На острове, где не гнездятся птицы…» — выражение, аналогичное поговорке «на безрыбье и рак — рыба», отсылает к известному стихотворению, его приписывают поэтессе Идзуми-сикибу (стихотворение есть в «Сборнике стихов страны Солнечного древа», «Фубоку вакасю:», XIII в., № 27):

Хито-мо наку

Тори-мо накараму

Сима нитэ-ва

Коно кавахори-мо

Кими-о тадзунэн

Если ни людей,

Ни птиц не будет

На этом острове —

У летучих мышей

Расспрошу о тебе.

Не понимая значения слова «сотоба», проповедник толкует его по своему разумению, как сото («снаружи») и ба (звук удара).

«Чтецы», здесь — руйко:, так могли называться сообщества небогатых мирян, которые вскладчину устраивали обряды (в том числе чтения сутр) и совершали благие дела, такие как строительство моста.

Возможно, проповедник имеет в виду слова о врагах Закона Будды, часто звучащие в буддийских текстах: «их головы расколются на семь частей», дзу ха ситибун.

Свиток VI рассказ 4

Проповедника неудачно одарили

説経師ノ布施ノ賤事, Сэккё:си-но фусэ-но иясики кото

[264–265]

В земле Ямато был проповедник. Он ходил даже в самые бедные дома, вещал и вёл за собой общину, был прост и доступен, так что его приглашали в тысячи мест. Однажды его позвали на обряд к каким-то горцам-лесорубам в Охару, что в земле Ямасиро. После проповеди, ещё сидя на помосте, он услышал какое-то шуршание. Неужто одеяние в дар монаху? В бедном домишке — поразительно! И вот, он взглянул, что положили перед ним, и оказалось: одарили его коробом сушёных стеблей батата. Монах вытаращил глаза, рот разинул от удивления, но хоть это и были дзуйки, стебли, но не то чтобы монах встретил тут благодарную радость, дзуйки.

Однажды он проповедовал в земле Ямато. В старом деревенском храмовом зале не нашлось даже сиденья для наставника, пришлось обойтись старым большим барабаном: положить его на помост и читать проповедь с него. Во время обряда кожа на барабане лопнула, и монах провалился внутрь, со страшным шумом — всё-таки это был большой барабан! Я знавал сына этого проповедника, тот тоже стал монахом. Это подлинный случай.

Примечания

VI–4

Батат, имо, часто выращивали в японских горных деревнях.

Большой барабан, тайко, для храмовых музыкальных представлений имеет вид невысокого цилиндра диаметром до 1,5 м. При игре его устанавливают «на ребро» на особой подставке, лицевая его сторона, обычно богато украшенная, повёрнута к зрителям.

«Сиденье для наставника» — райбан, обычно представляет собой низкую широкую скамью на четырёх ножках или такой же формы ящик. Боковые стороны его украшают резьбой, росписью или обтягивают узорной тканью. Сиденье ставят на помост для проповедей, перед ним размещают столик для свитков сутр, а по бокам — подставки для курильницы с благовониями (слева от наставника) и для гонга (справа)

«Благодарная радость», дзуйки, санскр. анумодана (созвучно слову дзуйки, «стебли батата») — радость наблюдать или восхвалять благие деяния других существ; подобающее отношение слушателей к проповеднику. Ср. заглавие главы XVIII в «Лотосовой сутре»: «Достоинства, [обретаемые] за следование с радостью [сказанному в этой Сутре]», «Дзуйки кудоку-хин». Согласно «Большому трактату о запредельной премудрости», радоваться деяниям других лучше, чем только своим собственным (ТСД 25, 269c – 270b). У Чжи-и «следование с радостью» — одна из пяти составных частей покаяния («Махаянское прекращение неведения и постижение сути», ТСД 46, 98b) [Маллер net]. Также этим словом может называться сама проповедь, подходящая к настрою слушателей, или проповедь вообще. То же слово дзуйки может пониматься как «тот, за кем следуют с радостью», и служить величанием учителя, проповедника.

Свиток VI рассказ 5

Долгая проповедь

長説法事, Тё:сэппо:-но кото

[265–266]

В земле Хитати жил наставник тайного учения школы Сингон по имени Кантибо, искусный проповедник. Вот только проповедовал он очень длинно и не понимал, что его за это хулят. Его пригласили провести обряд освящения храма. Устраивали ещё представление с музыкой и плясками, с детскими танцами, и на такое редкостное зрелище собралось особенно много зрителей, мужчин и женщин. Все ждали, когда кончится проповедь, но она была чрезвычайно длинна, уже и солнце склонилось к закату, и люди стали возмущаться.

— Ну, что, проповедь кончится когда-нибудь? — спросил кто-то.

— Нет, пока это бедствие сидит на помосте, — ответили ему.

Меж тем, стемнело.

— Давайте же танцы! — и представление началось…

«Мудрец не имеет сердца. Его сердцем становятся сердца десятитысячного народа» — так сказано. Нужно беречь сердца десятков тысяч людей, сообразовываться со временем и следовать их склонностям. Основа Закона Будды тоже такова: проповедовать учтиво, в спокойном месте, учитывая способности тех, кто готов выслушать тебя. Обряд освящения, да с музыкой и пляской — нужно было это понимать! В «Сутре о цветке Закона» мы видим: «Даже для тех, кто любит Закон, не следует проповедовать больше надобного».　Даже от самой ценной вещи нет пользы, если она стала в тягость сердцу человека. Нужно лишь следовать сердцу!

Не только при толковании сутр нужно это учитывать — но и будучи в гостях. Древние говорили: придя в гости, не надо задерживаться надолго, даже если хозяин просит остаться. Лучше как-нибудь поскорее откланяться.

В Южной столице жил некий человек. Застигнутый дождём, он пробыл в гостях два или три дня. Выйдя по нужде, он из отхожего места услыхал, как возле пруда хозяйские слуги моют корни лопуха. Из-за забора соседский слуга спросил:

— Что это вы делаете?

– Да вот, лопух моем, на закуску этому бедствию, что у нас так надолго поселилось.

Услышав такие слова, гость под дождём спешно отбыл к себе. Хотя хозяину он и не наскучил, но слуги считали его за бедствие. Имея сердце, нужно беречь сердца людей! Не понимать сердца десяти тысяч людей свойственно тем, кто принадлежит к породе скотов. Главный же смысл проповеди Закона — понять прежние и будущие рождения, узнать настрой человеческого сердца и ввести его во врата Закона Будды, пробудить в нём стремление к просветлению. Не входя в человеческие сердца, не сообразуясь с их склонностями, этого сделать невозможно. Нужно это хорошенько усвоить!

Примечания

VI–5

О монахе Кантибо кроме этой истории ничего не известно. «Наставник тайного учения» — адзяри, санскр. ачарья.

«Представление с музыкой и пляской», бугаку, — действо с участием нескольких обученных танцоров в масках и в роскошных нарядах. Репертуар танцев бугаку в XIII в. был весьма разнообразен, в частности, включал в себя несколько плясок для танцоров-детей. См.: [Анарина 2008].

«Мудрец не имеет сердца» — см. выше, рассказы I–3, III–2, Vа–12.

«Даже для тех, кто любит Закон…» — цитата из «Лотосовой сутры» (глава XIV, «Спокойные и радостные деяния», ТСД 9, 38b). Ср. в переводе А.Н. Игнатовича: «Всем живым существам [бодхисаттва, хранитель этой сутры в пору конца Закона-Дхармы] без различий будет проповедовать Дхарму. Следуя Дхарме, он не станет делать этого больше или меньше, чем нужно, и даже для тех, кто глубоко любит Дхарму, не станет проповедовать больше, чем следует» [Лотосовая сутра 1998, 219].

Отхожее место в японских домах, в том числе и в городских усадьбах, часто устраивали над ручьём или над канавой с проточной водой; в эту же канаву могли при надобности отводить воду из усадебного пруда. См.: [Мещеряков 2003].

Корень лопуха — основа многих блюд японской кухни.

Свиток VI рассказ 6

Следовать склонностям дарителя

随機施主分事, Дзуйки сэсюбун-но кото

[266–267]

Рыбаки в краю Ооцу часто устраивали вскладчину обряды и приглашали многих наставников толковать сутры, но обычно оставались недовольны. Один толкователь понял, в чём суть, и, желая угодить им, сказал так:

— Ловить рыбу на озере в краю Ооми — замечательная заслуга! Ибо это озеро — око Великого учителя Тэндая. А вытирать пыль с очей будд — такое дело должно давать великую заслугу!

Когда его награждали за проповедь, то оделили богатыми дарами.

А в северных краях на морском побережье рыбаки сообща построили храмовый зал и всё не могли найти подходящего наставника, чтобы провести обряд освящения. Один монах понял, чего они хотят, и сказал на обряде:

— Все вы, миряне-дарители, непременно сможете возродиться в Чистой земле. Ибо верное и сильное средство для возрождения — это молитва, памятование о будде. Кто молится непрестанно, тот определённо возродится, сомнений быть не может. Вы же, дарители, молитесь непрестанно: с утра до вечера вы тянете сети, ами, и приговариваете: ами, ами… А волны отзываются: дабу, дабу… Это и есть постоянное памятование: Наму Амидабуцу — «Слава будде Амиде!». Редкостно и ценно!

Рыбаки обрадовались и щедро одарили его.

Если проповедуешь ради подношений — это ложная проповедь. Если же сердце своё укрепишь в подвижничестве, соразмерном деяниям бодхисаттвы, если заранее подготовишься и применишь уловки, вводящие на путь уничтожения грехов и порождения заслуг, то не будет греха даже в таких перевёртышах, как тут.

Примечания

VI–6

Рыболовный промысел по буддийскому учению считается грешным – как и всякое убийство живых существ. Однако в этом рассказе проповедники приписывают рыбной ловле прямо противоположный, благой смысл.

Ооцу — местность к востоку от Столицы, на берегу озера Бива в земле Ооми. Неподалёку от этого озера находятся главные храмы школы Тэндай на горе Хиэй, поэтому озеро здесь названо «оком Великого учителя Тэндая» — то есть китайского наставника Тянь-тая Чжи-и, основоположника учения этой школы.

Слово ами означает «сеть», «невод».

Свиток VI рассказ 7

Изрядно высказался наставник-чтец

講師名句事, Ко:си наку-но кото

[267]

В храме Киёмидзу шли восьмеричные чтения. Наставником-чтецом был престарелый монах, лет восьмидесяти с лишним. Посредине проповеди в первый день он спустился с помоста, потом вернулся и продолжил толковать Закон. На следующий день он опять проповедовал — и посредине своей речи поднял взор к небу:

— О, что же мне делать?!

А что случилось? — спросили слушатели.

— Вчера, — ответил монах, — я исторг ветры, движимые испражнениями, а ныне исторг испражнения, движимые ветрами.

— Какая гадость! — люди встали и разошлись.

Помост вымыли, но продолжать проповедь не стали. Выразился наставник изрядно, но понять такое — трудно в высшей степени. Имея дело со стариками, надо остерегаться!

Примечания

VI–7

О храме Киёмидзу на восточной окраине Столицы см. рассказы II–4, Vа–12.

Восьмеричные чтения «Лотосовой сутры», хоккэ хакко:, занимали четыре дня. За восемь заседаний (по утрам и по вечерам) участники прочитывали и обсуждали все восемь свитков сутры. См.: [Трубникова, Бачурин 2009].

Свиток VI рассказ 8

Проповедник восхвалил пущенные ветры

説経師下風讃タル事, Сэккё:си гэфу: хомэтару кото

[267–269]

Когда Шестиугольный зал сгорел дотла, для сбора средств на его восстановление устроили ежедневные проповеди. В день, когда Закон толковал Сёкаку, собралось особенно много слушателей. Молодая служилая дама, сидевшая недалеко от помоста наставника, задремала и испустила ветры — так что слышно было на весь зал, и запах к тому же был таков, что все отвлеклись. Наставник, слыша это, сказал:

— Дудки, флейты, гусли большие и малые, лютни, гонги и медные тарелки издают прекрасные звуки, но не имеют запаха. Благовония тамарабацу и тагара благоухают, но не звучат. Ныне же испущенные ветры обладают и звуком, и запахом, их можно и слышать, и обонять.

Восхвалённая так чрезмерно, дама сняла одно из своих одеяний:

— Тогда уж скажи, что я принадлежу к роду Татибана!

Монах так польстил ей, что и вправду можно было назвать её дочерью Татибана. И всё-таки дар её был некстати. Что за бестолковый обряд!

В земле Ямато в одной деревне устроили действо «Встреча будды Амиды». И вот, когда Внимающий Звукам, Каннон, двинулся в путь, нисходя в мир Сяба, лотосовый помост уже был плохо виден, Каннон упал ладонями вперёд — и с треском испустил ветры, но звук этот смешался со звуками молитвы и был едва слышен. Но тут Обретший Силы, Сэйси, не выдержал, расхохотался. Каннон развернулся к нему и огрызнулся:

— А чего этот парень, Сэйси, смеётся?!

И всё собрание отвлеклось, перестало петь молитву, все принялись смеяться и ругаться.

В годы Вольной Радости в земле Кадзуса жил один горец-лесоруб. Видя, что в соседней деревне крестьяне работают в поле, он позавидовал:

— В такой голод у них есть и силы, и пропитание, ростки риса почём зря растыкали по полю. Как им это удаётся?

Ему ответили: едят крестьяне сейчас ягоды дикой маслины, потому и набрались сил высадить рис. А эти маслины во множестве растут в горах, и лесоруб их наелся на пустой желудок, сделался запор, и никак он не мог опорожниться. Хотя жена каким-то крючком пробовала пособить ему, ничего не помогало. Живот раздулся, и горец был уже при смерти. Шли дни, казалось, жизнь его вот-вот оборвётся, соседи пришли проведать его.

— Как это так: всё пропало? Глупость какая! Нечего о таком и думать! Лучше молись!

— Вот ведь как: я думал спастись от голода, жизнь не была мне постыла. Теперь брюхо распирает, давит на грудь, трудно терпеть, о молитве я и думать не могу. Хочу только одного: хоть бы раз пёрнуть перед смертью.

Он произнёс эти последние слова и скончался. Если бы в голодный год он умер, думая только о еде, он, должно быть, возродился бы в мире голодных духов. А тут, если он крепко держался за своё последнее желание, — то, наверное, и получил соразмерно: низошёл в мир животных, стал жуком-пердуном. А может, он просто сменил тело и в мире людей стал той дамой из Шестиугольного зала? Или это он был Внимающим Звукам в действе про встречу Амиды? Любопытно…

Примечания

VI–8

Шестиугольный зал, Роккакудо:, в Столице, по преданию, основали царевич Сё:току или монахи основанного им храма Ситэнно:дзи в пору, когда самого города Хэйан ещё не было; на деле это здание построено, вероятно, в конце X в. или в начале XI в.

Монах Сёкаку (или Сёгаку, 1167–1235) принадлежал к роду Фудзивара, доводился внуком Фудзивара-но Митинори (Синдзэю, см. рассказ II–1) и двоюродным братом монаху Дзёкэю (см. рассказыI–2, I–5, I–6, I–10, III–5). Сёкаку учился в школе Тэндай на горе Хиэй, позже примкнул к общине Хонэна и обратился к «исключительному» амидаизму; несмотря на это, он достиг высокого монашеского чина «временного великого общинного главы», гон-дайсодзу. Стихи Сёкаку вошли в «Продолжение собрания песен за тысячу лет»; он славился как проповедник учения о Чистой земле, его упоминает в своём «Дневнике ясной луны» Фудзивара-но Тэйка. См. о Сёкаку также рассказ VI–15.

Дудки фуэ, флейты фуэ, гусли большие, кото, и малые, куго: (кит. кунхоу), лютни бива, гонги нё:, медные тарелки бацу — музыкальные инструменты, обычно перечисляемые в буддийских текстах. С этими инструментами изображают бодхисаттв, сопровождающих будду Амиду при сошествии на землю; см.: [Есипова 2013].

Благовоние тамарабацу, санскр. тамала, получают из растений xanthochymus pictorius, lauras cassia и других, а благовоние такара, санскр. такарака, — из растений aplotaxis auriculata или tabernaemontana coronaria.

Татибана — один из древних знатных родов Японии, прозвание ему дано по растению, цитрусу татибана (Citrus tachibana), обладающему приятным ароматом.

«Встреча будды Амиды» (ср. рассказ Xа–9) — танцевальное действо, изображающее, как будда Амида спускается в земной мир (мир Сяба) и спасает грешника. Такие действа исполнялись под музыку и сопровождались чтением молитвы «Слава будде Амиде!», танцевать могли приглашённые обученные лицедеи или же любители из числа общинников. Каннон и Сэйси здесь — исполнители ролей двух спутников Амиды, бодхисаттв Внимающего Звукам и Обретшего Великие Силы. «Лотосовый помост» — помост, откуда они спускаются перед выходом на площадку для танцев. Такие представления в храмах обычно давали вечером и ночью.

Вольная Радость, Канки, — последний из девизов правления государя Гохорикавы, относится к 1229–1232 гг. В эти годы в восточных землях Японии был голод.

Дикая маслина, навасирогуми, — кустарник лох колючий, Elaeagnus pungens, цветёт осенью, а плоды созревают к концу весны.

Свиток VI рассказ 9

Польза и выгода от бранной речи при толковании заповедей

説戒ノ悪口ノ利益ノ事, Сэккай-но варукути-но рияку-но кото

[269–270]

Основатель храма Тёракудзи в имении Нитта в местности Сэрада, что в земле Кодзукэ, досточтимый Эйтё, был учителем устава, из тех монахов, чьё подвижничество непрерывно. Милосердие его также было глубоко, он равно овладел и явным, и тайным учениями, странствовал по всем Восточным землям. Приверженцы всех учений и всех уставов поистине почитали его, из ближних краёв монахи и миряне толпами, как на рынок, сходились послушать его.

Однажды в собрании, где он толковал заповеди, слушателей было особенно много. И он сказал так:

— Наша страна — окраинная земля. Закон Будды давно позабыт и брошен, нет общины, сообразной Закону — сколь же это мелко и глупо! Монахами зовут тех, кто усвоит троякое обучение: заповедям, сосредоточению и мудрости. Детьми Будды зовут тех, кто бреет волосы, носит тёмную одежду, кто взошёл на один из пяти уровней: монаха, монахини, послушника, послушницы, послушницы с шестью зароками, — это всё уровни для вышедших из дому. Кто остался дома, принадлежит к двум разрядам: мирянам и мирянкам. Все эти семь разрядов — дети Будды. Соразмерно одному из этих уровней, нужно соблюдать заповеди. Если вышел из дому — довольствуйся тремя одеяниями и одной чашкой, а сверх того — совершенствуйся в стойком созерцании, в мудром разумении, учись и упражняйся, вдумчиво и радостно следуя подвижничеству Великой и Малой колесниц, явному, тайному учениям и учению о созерцании. Не меняй обычаи и правила Трёх стран. Для того в нашей стране в старину наставник Гандзин и воздвиг помост для принятия заповедей в Южной столице, а Великий учитель Дзикаку построил помост для заповедей в школе Тэндай. Они защищали заповеди и подвижничество сообразно Закону, и в храмах есть ещё люди, блюдущие зароки — но всё это постепенно забывается, монахи лишь бреют головы, надевают тёмные одежды, но не знают даже, что такое заповеди, и от трёх одеяний и одной чаши не получают заслуг. Якобы принимают заповеди, но не знают правил и не соблюдают их. Запросто зовут себя учителями Закона, принимают подношения, проводят обряды — эти немыслимые и неописуемые учителя Закона разного рода и разного обличия наполняют страну, пятнают имя «учеников Будды», не блюдут ни одной заповеди. Одни держат при себе жён и детей, другие ходят с боевыми посохами, охотятся и рыбачат, ничуть не чуждаются даже войны и смертоубийства. В такой вот горестный для сердца последний век на самом деле есть люди, даже не знающие даже слова «покаяние»! И в этом собрании я вижу такого. Выглядит как мужчина, будто бы одет в монашеский плащ… Он не носит взрослой шапки, но он и не ребёнок, и не учитель Закона, не пердёж и не дерьмо, а нечто вроде поноса!

И указал на бывшего там горного странника. Когда наставник так сказал, монахи подумали: «Обидно же учитель обозвал меня его! Странник — крепкий малый, свирепый и глупый…». Но учитель в сердце своём держался не за брань, а за путеводную основу Закона Будды, пребывал в милосердии и говорил исходя из него. Потому люди и откликались на его слова.

Этот странник поднялся к помосту и сказал:

— Принимаю твои упрёки и признаю: таков я и есть. Я не понимал Закона Будды. Что же мне теперь делать?

Он был всерьёз опечален, говорил со слезами на глазах. Наставник ответил:

— Вот и хорошо! Раз так — может быть, останешься служкой в этом храме?

— Согласен!

И с тех пор горный монах стал отшельником, и заслуги его были велики. Должно быть, таковы были его привычки, усвоенные в прошлых рождениях.

Примечания

VI–9

Монах Сякуэмбо Эйтё (ум. 1247) — ученик Эйсая, принадлежал к движению по возрождению уставов и заповедей. Главной задачей этого движения было восстановить буддийскую общину, какой она должна быть по учению Будды. В частности, в японской общине должны были быть представлены все семь разрядов учеников Будды: монахи, монахини, послушники, послушницы, послушницы с шестью зароками, миряне и мирянки (соотв. яп. бику, бикуни, сями, сямини, сикисямани, убасоку, убаи; санскр. бхикшу, бхикшуни, шраманера, шраманерика, шикшамана, упасака, упасика) — чтобы человек, принадлежа к одному из этих разрядов, выполнял все предписанные для него заповеди.

«Наша страна — окраинная земля» — см. рассказ I–3.

Заповеди, сосредоточение и мудрость — кай–тэй—ти, санскр. шила–самадхи—праджня, три большие части буддийского Пути.

Три одеяния и одна чашка — имущество, дозволенное монаху.

Три страны — Индия, Китай и Япония.

О наставнике Гандзине (Цзянь-чжэне) см. рассказ III–5.

Великий учитель Дзикаку — он же Эннин, см. рассказ II–1. Права проводить собственные монашеские посвящения в школе Тэндай добивался её основатель Сайтё, монахи города Нара этому противодействовали, но вскоре после смерти Сайтё государь Сага разрешил устроить на горе Хиэй помост для принятия заповедей. Эннин, ученик Сайтё, ещё не был в ту пору главой школы Тэндай и участвовал в создании помоста наряду с другими учениками Сайтё.

«Покаяние», здесь — фусацу, санскр. упосатха, собрания общины, проводимые в полнолуние и новолуние каждого месяца: на них монахи читают заповеди, а потом каждый признаётся собратьям, какие из заповедей он нарушал за прошедшие полмесяца.

Горный странник — ямабуси, приверженец «Пути упражнений и испытаний», сюгэндо:, см. рассказ I–3. Такие странники живут в горах и предаются суровому подвижничеству, например, стоят зимой под ледяной водой водопадов, — но по большей части не соблюдают буддийский общинный устав и при этом совершают обряды по заказам мирян: изгоняют зловредных духов, исцеляют больных и др. Обряды горных странников восходят к буддийским «таинствам», почитанию японских горных богов и даосскому искусству обретения долголетия. Облик ямабуси тоже соединяет в себе черты, взятые из разных традиций: голова может быть обрита по-монашески, но при этом накидка сделана из оленьей шкуры и т.д.

«Отшельник», тонсэй, здесь — монах, посвятивший свою жизнь обретению спасения для себя и для других, в отличие от исполнителя обрядов ради «пользы и выгоды в здешнем мире» и от служилого монаха, делающего храмовую карьеру.

«Привычки, усвоенные в прошлых рождениях», сюкудзю: — прежние действия, которыми определяются нынешние способности человека, в том числе способность стать отшельником.

Свиток VI рассказ 10

Проповедник попался грабителям

説経師盗賊ニ値タル事, Сэккё:ся то:дзоку-ни атаитару кото

[271–277]

В Столице жил знаменитый монах. Звали его «наставником Закона из храма Киёмидзу». Его пригласили куда-то провести обряд и щедро одарили, но на обратном пути он попался шайке грабителей, поджидавших добычу. Они окружили носилки монаха с четырёх сторон и не давали проехать. Главарь их со стрелою на тетиве встал перед носилками. Сидя внутри, монах решил попробовать отвлечь нападавших.

Даритель с верою в сердце, — думал он, — вручил мне дары, совершая подношение Трём Сокровищам. Я хотел воспользоваться этим подаянием для дел Будды, для пользы и выгоды всем живым, и если его заберут грабители, грех их будет особенно тяжек, станет препятствием на их Пути. На переправе через наш текучий мир совершаешь много разного. Надо стараться действовать так, чтобы не допускать греха на этом отрезке пути. Сердца глупцов не различают причин и последствий, не боятся будущих страданий. Ради однодневной корысти совершаются великие грехи — и это горько!

Так он думал, забыв о собственной беде, только жалел этих людей за их будущие страдания. С такими высокими помыслами в сердце он подал голос:

— О, зачем ради нынешнего тела, недолговечного, как вспышка молнии, как утренняя роса, создавать причины для долгих мук, что растянутся на нескончаемые века?!

Глядя ввысь, он повторил это нараспев два или три раза. Смысла грабители не поняли, но задумались: а может, это что-то важное? У них даже волосы на теле встали дыбом, а главарь снял стрелу с тетивы и сказал:

— Угодив в такую переделку — о чём это ты вещаешь столь важно?

Монах давно уже освоил искусство проповеди, и теперь стал говорить, исходя из путеводных основ непостоянства рождений и смертей:

— Вся наша жизнь подобна сновидению, подобна вспышке молнии, подобна утренней росе. Прожить сто лет — всё равно что проспать одну ночь. Всего лишь затем, чтобы одолеть переправу через этот мир, — присвоить имущество, поднесённое Трём Сокровищам, и угодить в жаркое пламя на многие сотни и тысячи нескончаемых веков, потонуть в пучине ада, откуда трудно выплыть! Вы не знаете всего этого, но вам достались человечьи тела, которые трудно достаются, вы встретились с Законом Будды, с которым трудно встретиться. На переправе через здешний мир творить можно разное, вы же презрели этот дар, саму вашу жизнь — никчёмно, глупо! Нельзя так, я думаю!

Он говорил и плакал, и разбойники тоже отжимали рукава от слёз, а с рассветом убрались восвояси. И тем же вечером они пришли к келье этого наставника, уже с обритыми головами:

— Дозволь сказать! Ещё ночью мы были разбойниками, а нынче встали на Путь. Твоя ночная проповедь пробудила наши сердца, и всей нашей злодейской шайке мы пересказали твои слова, и у всех сердца пробудились, все встали на Путь!

Их было человек пять или шесть, а принесли они с собой пучки волос, срезанных с двух или трёх десятков голов. Шайка, мол, слишком велика, чтобы явиться всем вместе… Монах же сказал: приходите все. В его сердце было сострадание, оттого и вышла такая польза и выгода.

Слова его проповеди взяты вот откуда. Когда переводчик Гэндзё направлялся в Индию, имея решимость распространить Закон Будды в землях Китая, он проходил через страну, где почитали дурных богов. Люди той страны хотели преподнести Гэндзё этим богам. У них был обычай приносить в жертву самых красивых людей, и поскольку выглядел переводчик величественно, жители той страны обрадовались и схватили его. Хотя он и решился проповедовать Закон, но здесь это было бесполезно — ведь они не верили в учение Будды. Ученики-монахи предлагали заменить наставника собою, но по обличью они не могли сравниться с Гэндзё, и им этого не позволили.

Он лежал уже на доске для разделки жертвы, его собирались зарезать для приношения богам. Переводчик сказал:

— Погодите немного. Мне надо сосредоточиться.

И вошёл в сосредоточение, и в созерцании поднялся во внутреннюю молельню на небе Тосоцу и обратил свою молитву к будущему будде Мироку. Тут внезапно хлынул великий дождь, разразился великий ураган, ударил гром, засверкали молнии, содрогнулась земля, и люди страшно перепугались: боги не принимают жертвы! Они дрожали от страха, а переводчик был сосредоточен и не знал обо всём этом. Очнувшись от созерцания, он сказал:

— А теперь поспешайте!

Но люди, потрясённые, покаялись в своей вине. Тогда переводчик проповедал им Закон, говоря:

— Зачем же ради недолговечного тела, подобного вспышке молнии, подобного утренней росе, создавать причины для долгих страданий на нескончаемые века? Вся жизнь наша подобна сну. Нужно пожалеть о вековечных страданиях: не верить в Закон Будды, не знать причин и последствий, верить в дурных богов и сойти на дурные пути – вот что достойно жалости!

Переводчик был знаменит в мире и мудростью, и просветлённостью, уловками милосердия он проповедал путеводные основы Закона Будды и люди той страны все пробудились сердцем и вступили на Путь. Они приняли пять заповедей, стали учениками Будды, а почитание дурных богов прекратили. И раз сила этих слов такова, то и наши грабители пробудились сердцем. Хорошая проповедь немедля преобразует деяния. Поучительно! У всех людей есть природа будды. Но если не создадутся условия, она остаётся бесполезно погребённой, человек не понимает основ и правил.

В старину в Китае человек по имени Тайэн, пират, вместе со своей злодейской шайкой напал на ладью, на которой плыл верховный сановник, и захватил её. Пристали к берегу, и по тому, как Тайэн распоряжался, по его дарованиям, он казался выдающимся среди других людей. Сановник сказал:

— Поглядите-ка! Имея превосходные дарования, человек ведёт себя непотребно!

И сердце Тайэна переменилось, он последовал за верховным сановником, был представлен государю и стал полководцем. Когда при стечении надобных условий сердце изменяется — это в самом деле редкостно и ценно!

У каждого человека есть сердце. Это сердце только и думает, как бы обеспечить собственному телу покой и довольство. И всё же действует так, что ни в нынешней жизни покоя нет, ни в будущем веке нет радости.

Сначала — о спокойствии нынешней жизни. Полностью соблюдая человечность и долг, верность и честность, не тревожа себя, научившись разумно довольствоваться малыми желаниями, сердце может и должно быть спокойно. На пути подвижничества, на Пути Будды — таких уловок много. Но те же самые подвижники Малой колесницы и внешних путей, исполняя двенадцать правил, мучают тело и сердце, следуя правилам внешних путей, бросаются в реки, жгут себя огнём. Стало быть, тут есть также и страдания. Подвижники Великой колесницы не таковы: только бы сердце не окрашивалось страстями, только бы тело не было связано, чтобы помыслы о славе и выгоде были слабы, чтобы алчные желания прекратилась — на таком уровне в сердце помрачённых мыслей, нет ложных страстей, и нынешняя жизнь сама собою становится спокойной и радостной. Если нет причин — деяний — нет и желаний в следующем рождении. Движение всей жизни зависит от прежних деяний, и когда грехов нет, когда страстей мало — при этих условиях человек и в мирских делах мудр, и способен усвоить учение, Закон Будды.

Итак, заботясь о покое и радости для своего тела, люди в нынешней жизни мучают сами себя, стремятся к славе и корысти и непрестанно тревожатся, и не понимают, что дни и месяцы проходят, всё хлопочут и не сознают, что вредят своему телу и сокращают жизнь. Человеческое тело, обретаемое один раз за десятки тысяч нескончаемых веков, люди не берегут, Закон Будды, который редко удаётся встретить на протяжении многих рождений, не уважают, а что до деяний — причин, вовлекающих нас в водоворот рождений и смертей — то хотя и совершаются, они не дают удовлетворения.

Что же до уловок, выводящих прочь из этого мира, освобождающих, то хотя их нам и преподают, наша мысль не вмещает их, дни тратятся на бессмысленные споры, время уходит на бесполезные привязанности, и мы возвращаемся в глухую деревню трёх путей, к обрыву восьми трудностей — вот что глупо!

Великий учитель Тэндай, когда объясняет уловки подвижничества, прекращения неведения и постижения сути, так обосновывает то, что нужно прекратить мирские связи: «сказанное относится и к этому делу тоже», — то есть и к самому ученью. Что уж и говорить о прочих мирских делах!

Великий учитель Касё указывает: нельзя, считая главной учёбу у монахов, с кем ты следуешь одному Закону, пренебрегать подвижничеством. «Жизнь в сто лет — не долговечнее утренней росы, нужно пройти Путь, нужно поспешить в том, в чём медлишь, и помедлить в том, в чём спешишь, а без этого вся жизнь сама по себе — ошибка». Смысл этих слов таков: учимся мы ради подвижничества. Нужно помедлить с ученьем. Подвижничество – вот что главное для выхода прочь из мира. С ним нужно поспешить. Вот на что указывает Касё.

Великий учитель Нангаку тоже толкует так: «Главный смысл учения Будды — только в том, чтобы всё делалось ради подвижничества. Если читаешь только записи, главный смысл — не в них». Ни одной из школ не следует отступать от этого главного смысла.

Великий учитель с горы Коя толкует так же: «Главный смысл тайного учения передаётся сердцем в сердце, а письменные знаки — это черепки и камешки, письменные знаки – это жмых и шелуха». Это запись из «Собрания самородных чудес».

Нечего и говорить о вратах созерцания. Эта школа не полагается на письменные знаки, её обычай в мире всем известен.

Школа памятования о будде тоже хулит другие учения за то, что они-де считают учёбу основным делом. Тем самым она впадает в грех клеветы на Закон, и сама не считает, что знаток учения о Чистой земле непременно хорошо встретит свой смертный час. Памятуя лишь о будде, отбросив ученье, глубоко предавшись вере — не нужно клеветать на Закон других. Так сказано и во введении к «Величальной песне о будде, явленном воочию»: «Что до прочих — только почитая будду и веря ему, обратив свои думы к выходу из грязных земель, углубив свою решимость достигнуть Чистой земли, памятуя о будде на ходу, стоя, сидя и лёжа, не бросая молитву ни на миг — только так человек может соразмериться с Изначальным обетом», — так сказано.

Нынешние люди из школы памятования о будде хулят и высмеивают все прочие пути подвижничества, многие другие благие дела, называя всё это «смешанными деяниями». Эти люди не боятся трёх ядов и десяти зол в мирской славе, корысти и почёте. Это большая глупость, безумие. Отклоняясь от главного смысла учения Будды в целом, они, в частности, не следуют главному смыслу слов наставников-основателей своей школы.

Главный смысл учения Будды — «Не делать никакого зла, совершать всяческое благо». Зло нужно по мере сил пресекать, а благо, когда есть к тому условия, нужно совершать. Все будды указывают на это. По замыслу Дзэндо, не нужно хулить другие учения, это тоже есть во вступлении к «Величальной песне о будде, явленном воочию». Это полностью соответствует сказанному выше.

Главный смысл побуждает к единому делу, но глупцам, рассеянным и смятенным, трудно совершить даже одно дело. Если действовать то так, то этак, разбрасываться — трудно исполнить должное деяние. Нужно держаться за Изначальный обет — то единое дело, с которым у нас уже сейчас завязана связь, прикрепиться сердцем к возрождению в Чистой земле, не смешивая это с другими деяниями, всем сердцем памятовать о будде. Поэтому в «Величальной песне о возрождении» говорится: «Приходят ли гнев, алчность и прочее — не смешивай их с молитвой». Это побуждает сосредоточиться на главном; главный смысл того, чтобы отбросить прочие дела, все благие смешанные деяния — в том, что делается это ради единства сердца. Это не ради хулы на Закон. И здесь нет такого, что якобы нельзя возродиться благодаря другим деяниям. Ибо толкуется это так: десятки тысяч дел, все, какие ни возьми, могут вести к возрождению. Все шестнадцать созерцаний — это деяния, ведущие к возрождению, но если, когда созерцаешь землю, примешаешь к этому созерцание воды, это будет называться дурным созерцанием; хотя по сути такое деяние не дурно, сердце подвижника действует как рассредоточенное, и потому дурное здесь — от самого подвижника.

Так и при обучении Истинным словам входят в созерцание одного почитаемого и стараются достичь совершенства, сицудзи, и если сюда примешивается созерцание другого почитаемого, этот другой почитаемый оказывается не кем иным как демоном марой. И здесь то же самое: другой почитаемый по сути своей — не демон. Если действие сердца подвижника отклоняется от цели, это становится помехой для совершенствования, и здесь всё зависит от самого подвижника. В учении о Чистой земле суть понимается так же, но сердце обращается к Изначальному обету одного только Амиды, и можно сказать, что все помыслы сосредоточиваются на великолепии Чистой земли.

Для начала нужно ослабить волнение здешнего мира. Великий учитель Нангаку толкует так: «В будущем снова будет моё тело, зачем же им пренебрегать?» Смысл сказанного таков: если не прекратить круговращение рождений и смертей, приходится блуждать на перекрёстках шести путей, сообразно благим или дурным деяниям. Почему же надо ценить нынешнее тело? Ведь деяния всей жизни мучительны для тела, тревожны для сердца, и мы, напитываясь ими, пренебрегаем благими делами, нацеленными на наше будущее просветление, ленимся — и быть может, так и не совершим их. А ведь будущее — тоже наше собственное. Можно сказать: нынешняя жизнь подобна вспышке молнии, утренней росе, вся жизнь, хоть и длинна, подобна сну, и постепенно этот сон должен пройти. Нужно страшиться, как бы не создать себе причин для страданий на долгие века, нужно создавать причины для радости. Глубокая мудрость! Угнаться за сердцем трудно. Это основное положение — «вся жизнь подобна сну» — разве не понятно людям, у кого хоть сколько-то есть сердце!

Древние говорили: «Вчерашняя явь, сегодняшний сон — не различны. Ибо в делах наяву по прошествии времени и радость, и печаль не оставляют следа, всё подобно сновидению. А дела во сне кажутся всамделишными, пока сон длится. Раз так, говорят, что явь не отличается от сна. Кто мог бы крепко удержать эти дела во сне, не остановив водоворот, где мы понапрасну терпим страдания рождения и смерти? Люди, у кого есть сердце, пусть обратятся к словам переводчика, поспешат пройти Путь.

Рюдзю указывает: «Полностью овладей шестью коренными свойствами. Пусть твоя мудрость и расцветает — если ты не идёшь по пути Будды, если ищешь покоя и радости для своего тела только в нынешней жизни, ты не отличаешься от звериной породы. Звери тоже стремятся к радостям, к утолению пяти желаний, если ими движут только голод и похоть — они не преобразуются в людей. Чтобы стать человеком, нужно подвижничать по Закону Будды. У кого нет никакой решимости усвоить Закон Будды, тот, должно быть — зверь в человечьей шкуре». Люди, у кого в сердце есть стыд, должны задуматься над предостережениями наставников-основателей. Даже злодеи, грабители, услышав это учение, пробудились сердцем, признали свою вину. А люди, у кого есть жалость, — неужто их сердца не пробудятся?

Примечания

VI–10

«Наставник Закона из храма Киёмидзу» — в некоторых рукописях «Собрания песка и камней» к этому прозвищу есть примечание: «По одному из толкований, это был Сёкаку». О монахе Сёкаку см. рассказы VI–8, VI–15.

Три Сокровища — Будда, Учение и Община. Как и положено по уставу, монах в этом рассказе считает полученные дары достоянием всей общины.

«С обритыми головами» — у Мудзю «бледными, подобно луне». «Пучки волос» — причёска взрослого мужчины в Японии делалась из длинных волос, связанных в пучок.

Гэндзё — Сюань-цзан (602–664), знаменитый переводчик буддийских текстов на китайский язык; ср. в рассказе III–1. Сюань-цзан совершил паломничество в Индию за священными книгами и оставил записки об этом путешествии; см.: [Сюань-цзан 2012]. Позже паломничество Сюань-цзана стало темой множества сочинений, в частности, «Жизнеописания учителя Закона, переводчика из храма Дачжиэньсы, что в великой стране Тан» («Дато: Дайдзиондзи Сандзо: хо:си-дэн») монаха Хуэй-ли (VII в.). Здесь сообщается, что во время плавания по реке Ганг Сюань-цзана захватили речные пираты и чуть было не принесли в жертву грозной богине Дурге. См.: [Хуэй Ли 1911, 86–87].

Небо Тосоцу, санскр. Тушита — место, где пребывает будущий будда Мироку, санскр. Майтрейя.

Тайэн — Тай Юань, знаменитый пират; рассказ о нём есть в сборнике «Новые речи, в свете ходящие» («Сэсэцу синго», V в.). «Верховный сановник» здесь — дайдзин, тж. «Великий министр», одна из высших чиновничьих должностей.

«Подвижничество Малой колесницы и внешних путей» — буддисты, принадлежащие к Великой колеснице, махаяне, часто ставят в один ряд приверженцев Малой колесницы, хинаяны, и «внешних путей», то есть небуддийских индийских движений. Те и другие предаются суровым упражнениям, чтобы освободиться из круговорота перерождений и/или обрести чудесные способности, но стараются лишь для себя, а не ради всех живых существ. «Двенадцать правил» — речь идёт о правилах строгого подвижничества, дзуда, санскр. дхута.

Три дурных пути — перерождения в мирах ада, голодных духов и животных. О «восьми трудностях» см. рассказ Vа–2.

Великий учитель Тэндай — Тянь-тай Чжи-и, см. рассказы I–3, I–10, III–4, отсылка к его трактату «Махаянское прекращение неведения и постижение сути».

Великий учитель Касё — Цзя-сянь, он же Цзи-цзан (549–623), основатель школы Саньлунь в Китае (её традицию в Японии продолжает школа Санрон). Источник цитаты «Жизнь в сто лет…» неизвестен.

Великий учитель Нангаку — Нань-юэ Хуэй-сы, см. рассказ Vа–1. Источник цитаты «Главный смысл учения Будды…» неизвестен.

Великий учитель с горы Коя — Кукай, см. рассказ Vб–9.

Школа созерцания, дзэн, «не полагается на письменные знаки» — см. рассказ IV–1.

Школа памятования о будде Амиде, нэмбуцу, — см. рассказ I–10.

«Величальная песня о будде, явленном воочию» — сочинение Шань-дао (яп. Дзэндо), китайского наставника учения о Чистой земле. См. рассказ II–8. «Величальная песня о возрождении» («О:дзё: райсан-гэ») также принадлежит Шань-дао.

Шестнадцать созерцаний описаны в «Сутре о созерцании будды по имени Неизмеримое Долголетие» (см. рассказ I–10), это последовательные созерцания разных черт прекрасного облика будды Амиды и его Чистой земли.

Совершенство сицудзи, санскр. сиддхи, — чудесные силы и другие блага, достигаемые путём подвижничества.

Источник цитаты «В будущем снова будет моё тело…» неизвестен.

Рюдзю — Нагарджуна, основатель махаяны. Цитируется приписываемый ему «Трактат о великой мудрости-переправе» (ТСД 25, 217 а–b).

Свиток VI рассказ 11

Разбойник расспрашивал об учении

強盗ノ法門問タル事, Го:до: хо:мон тоитару кото

[277]

В Камакуре в недавние дни жил наставник школы Сингон, известный, кажется, как учитель таинств Мимбу, — монах, исполнявший обряды в святилище Вакамия. Ночью, когда он возвращался домой после проповеди, неся с собою множество даров, он вдруг попался поджидавшей в засаде шайке в пять-шесть разбойников. Они схватили наставника, отобрали у него подношения и навьючили на лошадей. Один из разбойников сам был монахом, он обратился к наставнику Мимбу и стал задавать вопросы об учении Сингон. Тот по порядку отвечал. Но когда разбойный монах в своих расспросах дошёл до главного, до указаний к действию, Мимбу сказал:

— Это главное, об этом я говорить не буду.

— Раз так, должен тебе сказать, что зарежу тебя, о монах! — разбойник обнажил меч и приставил к груди наставника. Но тот, ничуть не испугавшись, ответил:

— Что мог рассказать, то я рассказал. Что сверх этого — то указания к действию. Хоть и жаль мне моей жизни, но этого я сказать не могу.

Тут разбойный монах, с радостью следуя его словам, воскликнул:

— О монах, ты — человек Закона Будды!

Взял из того, что собирался навьючить на своего коня, десять кан денег:

— Подношу тебе в дар! — и оставил их Мимбу.

В сердце у грабителя неожиданно такое восхищение Законом! По настрою своего ума наставник был прекрасным сосудом для Закона Будды. Это случилось совсем недавно.

Примечания

VI–11

О наставнике Мимбу кроме этой истории ничего не известно. Вакамия, Новые палаты, — часть храма-святилища Цуругаока Хатимангу, главной святыни города Камакура. Обряды в Цуругаока проводили монахи, принадлежавшие к традиции храма Миидэра (школа Тэндай) или школы Сингон; см.: [Рон 2003]. В обрядах Цуругаока участвовали сам сёгун, сиккэн и высшие чины Ставки. Кроме таких обрядов монахи из Цуругаока проводили моления по заказам в усадьбах камакурских жителей.

Наставник отказывается передать монаху-разбойнику «тайные» указания по ведению обрядов, потому что тот не прошёл надлежащего обучения и посвящения по правилам школы Сингон.

«С радостью следуя его словам» — дзуйки, ср. рассказ VI–4.

Кан, здесь — то же, что каммон, равняется ста медным монетам мон или десяти их «связкам», хики.

Свиток VI рассказ 12

Монашек освящал храмовый зал

下法師堂供養事, Симо хо:си до:куё:-но кото

[277–278]

В земле Симоса жил человек, известный как господин Наканума, защитник Авадзи. Он построил храмовый зал в память о своём отце, пора было освящать, но господин всё никак не мог никого пригласить провести обряд. Хотя люди и спрашивали:

— Ты как, договорился уже, какой наставник проведёт освящение?

— Я распоряжусь, — говорил господин, а сам до последнего дня так никого и не позвал, всё не мог никого выбрать. Думал поручить это своим людям, но нрава он был крутого, они робели и никто не вызвался. Меж тем время близилось, и господин велел младшему монашку на хозяйстве, гревшему воду в течение тысячи дней:

— Ударь в гонг и проведи освящение.

Тот вытаращил глаза, разинул рот, ничего не сумел ответить. Но шагнул вперёд, пошёл, поднялся в зал…

— Скажешь только: «Ради покойного господина Наканумы возведён этот зал. О будда, услышь!» И ударишь в гонг, — так господин объяснял ему.

Монашек, трепеща, всё это повторил. И получил даров больше, чем за всю свою жизнь.

— Если сравнивать с тем, что наговорил бы тут какой-нибудь знаменитый монах… Ежели будда знает моё сердце, он принял то, что сказал этот монашек, и пусть таким будет поминовение. Наставник Закона тысячу дней служил здесь, вот я и пригласил его провести обряд, — говорил господин.

В самом деле, знаменитые монахи, когда стараются прийтись по сердцу дарителю, непомерно восхваляют его, настроившись на корысть. В сравнении с ними, должно быть, слова этого монашка были лучше слышны Будде. А зал этот стоит и теперь.

В старину освящение зала будды Амиды в храме Бёдоин у господина Удзи проводил некий учитель таинств, наставник Закона с горы Хиэй. На обряде он сказал о дарителе:

— Построивший этот зал попадёт в подземные темницы! О, как это мелко и глупо!

После проповеди господин спросил: но раз так, то что же делать? Наставник отвечал:

— Пока строился этот зал, ты немилосердно мучил людей. Если ты уделишь им долю от твоих доходов в возмещение их усилий, это будет замечательно.

И действительно, господин возместил строителям храма их труды, уделив им долю своего дохода.

В старину бывало так: у дарителя вера в сердце была глубока, и монах, ведший обряд, не льстил ему. Надо думать, это дорогого стоит! В нынешнем веке люди не понимают, что надо бы постыдиться. Сердца людские замутнены, свершая дело Будды, они тратят своё достояние, ради славы стараются превзойти других. С такими помыслами от их благих дел греха много, а счастья мало — да и как иначе!

Примечания

VI–12

Господин Наканума, защитник Авадзи — Наканума-но Авадзи-но ками.

Храмовый зал, до:, — здание на земле большого храма или отдельно стоящее, с изваяниями будд внутри.

Монашек на хозяйстве — ина, санскр. кармадана, монах, отвечавший за храмовое имущество.

«Греть воду в течение тысячи дней» нужно было для очищений, которые проводились при строительстве храмов, как и при любых строительных работах, при которых люди «тревожат землю».

Храм Бёдоин середины XI в. считается одним из шедевров японского зодчества. Это здание над прудом и прилегающий сад должны были служить зримым подобием Чистой земли будды Амиды.

Господин Удзи — канцлер Фудзивара-но Ёримити (992–1074), на время его жизни пришлась принятая в Японии дата начала «последнего века», эпохи «конца Закона» — 1052 г. Считается, что по такому случаю Ёримити велел переделать в храм (Бёдоин) свой загородный дворец на реке Удзи.

Свиток VI рассказ 13

Не проповедовал, а дары принял

説法セズシテ布施取タル事, Сэппо: сэдзуситэ фусэ торитару кото

[279–280]

В Камакуре одна монахиня в миру устроила по себе поминальные чтения при жизни. Решила: пусть их ведёт такой-то монах. Хоть он и не проповедник, да авось от даров не откажется… И стала его уговаривать:

— Может, проведёшь у нас обряд?

Даров монаху хотелось, и он сам, без подсказки, составил себе на листочках роспись, что и как делать. Дарительница была приятно удивлена. И вот, монах поднялся на возвышение, провёл обряд, ударил в гонг. А дальше надо было проповедовать. Монах стал шарить у себя за пазухой — а листочков-то и нет! Думал: наверное, они куда-то завалились, искал-искал, а их нет как нет. И всё это — сидя на месте наставника. От головы у него даже пар пошёл, как от горячего батата. Со лба тёк пот, и госпожа-монахиня из-за занавеса сказала ему:

— О монах, лучше бы ты утёрся!

Он задрожал, пар от головы повалил ещё пуще. Прошло уже много времени, ему сказали:

— Ладно, монах, спускайся!

Он сошёл с наставничьего сиденья, и когда спускался с помоста, из складок его штанов листочки бумажки и разлетелись по ветру. Монах их все собрал и вернулся на место.

Когда ему вручали подношения, он подношения брал, не упирался. Велел заранее кому-то написать слова и читал по написанному, так что дело двигалось не быстро. Без бумажки он и вправду ничего не мог сказать, однако дары взял, не ушёл. От стыда же люди не умирают… Мне это рассказал человек, бывший на том обряде.

У другого проповедника бумажки с записями точно так же унесло ветром и закинуло не ветки мандарина — что поделаешь! Достать их он не смог и сказал:

— Подробности — на ветвях мандаринового дерева!

И сошёл с помоста. И хотя так оплошал, всё-таки принял дары, не прочтя ни строчки: надо думать, сердце у таких людей — не человечье!

А ещё в одном горном храме некий монах-наставник был совсем ни на что не годен. Другие монахи из этого храма — что поделать! — жалели этого старика за его бедность. Когда его пригласили провести обряд, старик отказался по неумению.

— Это мы все знаем. Мы тебе напишем на бумажке, а ты только прочти, — предложил даритель.

Но наставник отвечал:

— Этого я тоже не смогу.

— Тогда сядь возле помоста, и когда начнут возглашать «Сутру об Амиде», ты в это время читай проповедь.

Так он прочёл бы незаметно, пока звучала сутра. С места ниже помоста его никто не слышал, и дары он получил.

В земле Синано в доме одного человека получил пристанище монах, он жил при домашней молельне. Хозяйка, госпожа-монахиня, велела ему провести освящение новой статуи будды-хранителя. Монах сознался, что ни корня, ни верхушки не понимает в проповедях. Но ему было сказано:

— Уж как-нибудь освяти, открой глаза будде.

— Если никто не будет слушать, тогда, пожалуй, прочту проповедь и освящу.

Делать нечего: он поднялся на место наставника, и только собирался начать освящение, как спохватился: что это там? А это ближние дамы госпожи собрались послушать, что он скажет с Места Пути. Монах обернулся к ним:

— Нет, я так не смогу, если меня будут слушать, — и спустился с возвышения.

— Раз так… — дамы ушли.

Монах опять поднялся к сиденью, но дамы, крадучись, снова вышли послушать.

— Вы подслушиваете! Я так не могу! — и спустился, и так повторялось несколько раз. В итоге он так и не освятил статую! Мне это рассказал человек, который сам это видел. Но монах не принял даров, это было хорошо с его стороны.

Примечания

VI–13

Поминальные чтения при жизни, гякусю, устраивались в тех случаях, когда человек опасался, что после смерти его не смогут помянуть должным образом. Этот обычай известен с IX в., так поминали путешественников перед опасным странствием, бездетных стариков и других. В X–XI вв. высшие придворные сановники с большой пышностью проводили такие прижизненные поминальные обряды по себе самим, отмечая ими свои юбилеи.

«За один раз» — без перерывов, так что монах должен был всё время находиться на помосте на виду у слушателей.

«Листочки», здесь — оригами, сложенные листки бумаги (этим же словом называется в наши дни искусство изготовления бумажных фигурок).

«Дальше надо было обряд истолковать» — произнести «ясное изложение», хё:бяку, где было бы сказано о цели обряда. Такие изложения, как и «пожелания» гаммон (ср. рассказ Vб–9) обычно писали заранее, изысканным слогом, несколько образцов этого жанра есть в «Собрании самородных чудес» Кукая.

«Сутра об Амиде» — одна из трёх сутр о Чистой земле, сравнительно короткий текст, во время обряда её можно прочесть полностью. Существует несколько способов чтения её хором нараспев.

Будда-хранитель — один из будд, почитаемый как хранитель дома в домашней молельне.

Обряд освящения статуи предполагал «открывание глаз» — когда в глазах изваяния рисовали зрачки.

Свиток VI рассказ 14

Проповедь в Сага

嵯峨説法事, Сага сэппо:-но кото

[281–282]

Когда зал Сякадо в Сага сгорел, для сбора средств на его восстановление пятьдесят дней подряд читали проповеди, побуждая людей ко благому делу. Когда прошло уже больше сорока дней, общинный старейшина Дзёхэн в своей проповеди сказал:

— Сякамуни — господин учения единого века, он проповедал восемьдесят четыре тысячи учений; нас, отбросивших тело и долю свою в трёх тысячах миров, отказавшихся от Чистых земель на десяти сторонах, он, являясь в каждом из миров, избавляет от всякого зла, учит и преобразует. «Сейчас все эти три мира — мои, и живые существа в них — мои дети. Сейчас у них много горестей и бед, и только я смогу спасти и защитить их» — так он проповедует. О живущих в этом мире Сяба он думает как о своих детях. Среди всех будд он один — исконный учитель, с помощью всевозможных уловок он переправляет нас на тот берег. Мирским своим родителям мы платим долг благодарности за одну жизнь, они помогают нам только в одном рождении. А великому учителю Сякамуни мы обязаны за избавление от многих рождений, он научил нас, как выйти прочь из этого мира, указал нам путь к освобождению, он — истинный наш отец и мать. Долг перед ним превосходит долг перед мирскими родителями в сто, тысячу, десять тысяч раз и в десять тысяч раз по десять тысяч раз, их невозможно сравнивать. Итак, если бы у мирских родителей сгорел дом, все дети, если только у них есть сердце, отстроили бы его заново. Что уж и говорить о том, когда сгорело жилище истинного нашего отца и матери! Тут каждый человек по мере сил должен его восстановить. Но, конечно, пусть каждый по доле своей не отдаёт всего имущества, не помогает, истощая все силы.

Это была замечательная, отличная проповедь, он говорил — и слова утверждались крепко. Люди только отжимали рукава от слёз. В завершение от сказал:

— Итак, в самом деле таковы путеводные основы, и должно быть, каждый из нас укрепится в решимости внести свой дар. Однако у глупцов сердца нестойки, они возвращаются по домам и думают: завтра последую благому начинанию, послезавтра внесу свой дар, и так далее, а там и забудут, что говорили про себя, как забывают и государственные, и личные свои обязательства, и часто всё кончается ничем. Те люди, кто хочет последовать благому делу, пусть свершат его сразу, прямо здесь, у помоста!

Так он укорил слушателей, и люди стали подносить, у кого что было: снимали одежду, платья косодэ, куртки хитатарэ и накидки катабира, жертвовали длинные и короткие мечи, и так за один день собрали больше, чем за предыдущие двадцать или тридцать дней, и зал легко удалось отстроить. Как передают, проповедь была исключительно сообразна случаю.

Примечания

VI–14

Сага — местность в черте Столицы, города Хэйан. Сякадо — зал, посвящённый Будде Сякамуни. Сгорел этот зал при пожаре 1217 г.

Монах Дзёхэн (1166–1224) из столичного храма Ниннадзи принадлежал к школе Сингон, также учился у Хонэна и славился как проповедник учения о Чистой земле.

«Господином учения единого века» Будду называют, имея в виду, что говорящие живут всё ещё в ту же эпоху, что и он, пусть и много лет спустя.

«Сейчас все эти три мира — мои» — цитата из «Лотосовой сутры» (глава III, «Сравнение»), перевод А.Н. Игнатовича [Лотосовая сутра 1998, 130]. В этой главе мир сравнивается с горящим домом, так что отсылка к ней как нельзя более уместна в проповеди после пожара.

Сяба — «мир, носящий всех нас», см. рассказ II–4.

Косодэ — платье с узкими рукавами, обычная одежда небогатых людей; хитатарэ — короткая куртка, часть воинского наряда; катабира — летнее верхнее платье без подкладки, часто его носили, не надевая в рукава, как накидку.

Свиток VI рассказ 15

Сёкаку и его дарители

聖覚ノ施主分事, Сё:каку-но сэсюбун-но кото

[282–284]

Сыну покойного государя Закона из молельни Дзимёин и наставнику Омуро с горы Коя пришло послание с острова Оки, написанное собственной государевой рукой индийскими знаками:

«Хочу, чтобы по мне провели поминовение при жизни. Пусть обряды продлятся сорок восемь дней».

Так государь побуждал Омуро. Обряды состоялись на горе Коя, и наставник по имени Сёкаку, величаемый «Печатью закона», будучи в ту пору в паломничестве на Коя, как раз и провёл больше двадцати из этих обрядов. Среди них была проповедь Закона, занявшая три заседания: она удивила глаза и уши собравшихся.

Когда старшие монахи обсуждали суть услышанного на первом из этих заседаний, Сёкаку сказал о господине-дарителе:

— В нашем государстве человек, обретший самые замечательные плоды воздаяния, — это тот, кто пребывает ныне на острове Оки. А человек, чьи плоды воздаяния хуже всех, обитает в молельне Дзимёин.

Люди были поражены, слыша такое.

— У того, кто пребывает на Оки, — продолжал наставник, — плоды воздаяния таковы: будучи мудрым государем, светлым государем последнего века, он всячески побуждал людей следовать по Пути, восседал на престоле в замечательную пору процветания, и если бы кроме этого о нём нечего было бы сказать, — то в этой жизни ему не оставалось бы желать ничего большего, вся она была бы расцветом; но если бы тогда пришёл его последний час, радоваться его будущему рождению не было бы причин. Однако он отсёк всё недолжное, уготовал себе замечательные плоды воздаяния в будущем рождении. В мире всё смешалось, его сослали в отдалённый край, он терпит временные лишения — но беду свою он сделал себе мудрым другом, пожинает плоды своей вины, прежних своих деяний, кается, размышляет над будущими страданиями и страшится их, и ради грядущего века заранее устраивает по себе поминовение, памятует о будде — и потому, надо думать, есть надежда, что он исполнит своё желание возродиться в Чистой земле. И в этой жизни, и в будущей жизни плоды воздаяния у него замечательны. А тот, кто обитает в молельне Дзимёин, никогда в жизни не полагался на сердце, впустую растратил годы, даже не сознавая того. А значит, при таком условии, если и есть у него дела для будущего века и возможно надеяться на хорошее новое рождение, всё же в нынешнем своём положении он предаётся временным радостям и не заботится о грядущем веке; и в нынешнем веке, и в будущем плоды воздаяния у него, должно быть, плохи. В нынешнем веке — временное процветание, но нет заботы о будущем веке. На что же тут можно надеяться?

Когда он так объяснял причину, десятки тысяч людей отжимали рукава от слёз.

В самом деле, истинные деяния занимают думами всё сердце, и если деяния определены чётко, то и когда человек встречает трудности, и когда скорбит — эти дела пробуждают в сердце предельное осознание. «Кто держится за Тысячерукого, встречается с семью бедствиями» — так говорят. Это исконно верная проповедь, и если задуматься о её путеводных основах, должно быть, так и есть. Спокойное пристанище в нынешней жизни и хорошее место будущего рождения очень желанны, однако ум человека часто привязывается к радостям нынешней жизни и потому забывает заботиться о просветлении в будущем веке. И по роду своей жизни, когда человек встречает трудности и сетует, его мирские привязанности узки, он страшится путеводных основ причин и последствий; когда тело в опасности, сердце испугано, нужно всем сердцем обратиться на Путь, всеми помыслами сосредоточиться на просветлении. Должно быть, трудности и есть — уловки, ведущие к этому. Беды горестны в миру. А по Закону Будды они радостны.

Как передают, государь-монах Госиракава говорил, что держится за Тысячерукого и встретился с семью бедствиями. Запертый во дворце Тоба, он сказал:

— Этой ночью, думаю я, меня не минуют.

И принял омовение, позаботился о последних приготовлениях. Он действовал соразмерно Закону и так думал о прочих делах, какими занимался во всю свою жизнь. В самом деле — понимал он, — эти дела могли бы стать чудесными деяниями, полезными для просветления. Потому его беда и была радостью, и привела его на Путь Будды. У него было сердце, поистине устремлённое к Пути, чтобы не создать ему препятствий в будущем рождении; потому, должно быть, и в нынешней жизни он сам радовался. Он был из тех людей, чьи страсти в сердце глубоки, чьи привязанности тяжелы, и на Путь его привели вот такие уловки — почему он и встретился с семью бедствиями.

Мы — глупцы. А потому и у тех, кто служит богам или буддам, бывают трудности, случаются бедствия, и тогда не нужно пенять на будд и богов. Быть может, это как раз и есть уловки! Кроме того, есть сила деяний: бывает так, что сила богов и сила наших собственных деяний не сходятся вместе, и уловки будд к ним также не присоединяются. Кроме того, наше верящее сердце не истинно, не проявляет себя в деяниях, — думая так, можно сберечь своё тело и ободрить сердце. Завидовать нехорошим людям, сомневаться в Законе, гневаться на богов, клеветать на будд — не надо!

Примечания

VI–15

О монахе Сёкаку см. рассказ VI–8.

На острове Оки отбывал ссылку отрекшийся государь Готоба-ин, после того как потерпел поражение в смуте 1221 г. (см. рассказы I–4, II–4). Годы жизни Готоба-ин — 1180–1239, на престоле он находился в 1183–1198 гг., а затем до 1221 г. правил как государь-монах.

Послание от ссыльного Готоба-ин приходит его брату и сыну. Сын покойного государя Закона из молельни Дзимёин — родной старший брат Готоба-ин, принц Морисада (1179–1223). Этот принц, никогда не бывший государем, был провозглашён «отрекшимся государем Готакакура-ин» и главою государева рода, когда после смуты 1221 г. его сына возвели на престол под именем государя Гохорикава. Вероятно, действие рассказа относится к 1222 или 1223 г. «Наставник Омуро с горы Коя» — сын Готоба-ин, принц Нагахито (1196–1249), в монашестве Додзё, настоятель столичного храма Ниннадзи. Этот храм, как и храмы на горе Коя, принадлежал школе Сингон, так что монах Додзё занимался в том числе и делами этой горы.

«Написанное… индийскими знаками» — не ясно, что имеется в виду. Индийским письмом ситтан в буддийских «таинствах» записываются мантры; возможно, ссыльный государь воспользовался им как шифром, чтобы послание не прочли посторонние.

О поминальных обрядах, проводимых заранее, см. рассказ VI–13.

Монах Сёкаку противопоставляет судьбу двух братьев: у Готоба-ин жизнь полна и счастья, и горестей, у Готакакура-ин, казалось бы, безмятежна, и всё же Готоба-ин лучше умеет распорядиться своей участью.

«Кто держится за Тысячерукого, встречается с семью бедствиями» — источник цитаты неизвестен. Под «семью бедствиями» понимаются либо 1) затмения, 2) зловещие сочетания звёзд, 3) пожары, 4) наводнения, 5) ураганы, 6) засухи; 7) разбойники; либо 1) пожары, 2) наводнения, 3) демоны-ракшасы, 4) смуты; 5) зловредные духи, 6) неправые суды и расправы, 7) разбойники. В главе XXV «Лотосовой сутры» говорится, что бодхисаттва Внимающий Звукам, Каннон, помогает при всех подобных несчастьях (хотя о «семи бедствиях» и не говорится). Тысячерукий — один из образов Внимающего Звукам.

Государь Госиракава (1127–1192) находился на престоле в 1155–1158 гг., а затем правил как государь-монах Госиракава-ин до самой смерти. На время его правления приходятся междоусобные войны XII в.

«Запертый во дворце Тоба» — в 1179 г., после того как тогдашний фактический правитель Японии, Тайра-но Киёмори, узнал о заговоре отрекшегося государя Госиракава и нескольких столичных вельмож против власти Тайра. Тоба — один из дворцов в Столице, исходно принадлежал отцу Госиракавы, государю Тобе.

Свиток VI рассказ 16

Носэцубо проповедует Закон

能説房説法事, Но:сэцубо:-но сэппо:-но кото

[284–286]

В Сага жил наставник по имени Носэцубо, что значит Способный Проповедовать. И в самом деле проповедовал он изрядно. А по соседству с ним жила богатая женщина, монахиня в миру. Она держала лавочку — торговала брагой, сакэ. Носэцубо брагу чрезвычайно любил, и когда получал подношения, все их тратил на выпивку. Однажды он даже задолжал, а потом с подношений расплатился.

Госпожа-монахиня собралась свершить дело Будды и пригласила Носэцубо провести обряд. Люди из ближней округи прослышали об этом и стали его подговаривать:

— Эта монахиня продаёт отменную брагу, одно неладно — доливает в неё воду, будто бы так и надо. Сегодня, когда будешь проповедовать, ты уж скажи, что это грех — торговать разбавленной брагой. Ведь это и ради нас тоже, разве нет?

Носэцубо ответил:

— Ещё прежде чем вы высказались, я, учитель Закона, тоже так считал. Нынче я раскрою своё давнее желание!

Учение Будды он в этой проповеди изложил только в общем, а потом все мысли сосредоточил на одном: что разбавлять брагу водою — грех и помеха для освобождения. Разобрал этот вопрос подробно, во всех тонкостях. Когда он завершил проповедь, монахиня позвала всех соседей к себе, налила брагу в большую бадью до краёв и пригласила: угощайтесь!

Носэцубо первым зачерпнул браги себе в чарку и выпил. Монахиня приговаривала:

— Как глупо и мелко с моей стороны! Я и не знала, что грешно наливать воду в брагу!

Если брагу разбавить несильно, она остаётся хорошей. А уж теперь-то какая будет замечательная! — думали гости.

— А-аа! — воскликнул Носэцубо.

Все прислушались: судя по голосу, нечто необыкновенное?

— До сих пор была брага, чуть разбавленная водой, а это — вода, едва разбавленная брагой, так? — спросил монах.

— Изволишь видеть, так, — ответила монахиня. — Ты сказал, что грешно лить воду в брагу, ну, я и налила брагу в воду…

Набрала воды в большую бадью и влила туда один черпак браги. Монахиня сделала так шутки ради? Или неправильно поняла?

Когда слова Закона Будды понимают превратно, получается ложный закон. В последнее время приверженцы «взаимного совершенствования» и других подобных учений школы Сингон стали рассуждать так: когда подвижник достигает озарения, обретает знание и видение будды, ему открывается мир, где нет ни дурных страстей, ни помрачённых пристрастий. Если забыть разницу между деятелем и тем, кто принимает воздействие, преодолеть различия между «другими» и «мной самим», довести свои чудесные действия до немыслимого и невыразимого совершенства, до алмазной прочности, — тогда тёмное и светлое начала, женское и мужское, в точности совпадут с чревом мудрости будды и жезлом его замысла… Слыша такое, люди потакают своим помрачённым страстям и называют это «таинственным единением в истинной мудрости», предаются немыслимому распутству без Закона. И всё это — от неверного понимания того, что написано в книгах.

Если говорить обстоятельно, то — широк выбор обличий учения, описать их все трудно. Главная же нить такова: на уровне сущности вещей нет ни заблуждения, ни озарения, нет ни глупцов, ни мудрецов. Ибо есть лишь истинная пустота, покой и угасание. А на уровне склонностей и пристрастий есть деятель и предмет воздействия, есть обретение и есть утрата. Оттого-то деяния и страдания в мире ложных страстей не прекращаются. Во вратах подвижничества склонности и пристрастия выправляются, видением и знанием постигается сущность вещей. Ничто в Законе Будды внутренне не пропитано страстями, а внешне — не побуждает к ложным действиям. Вот этому и можно следовать. Вскармливать глупое сердце, совершать помрачённые деяния — значит совсем отвернуться от Закона Будды. Но в наши дни подобные ложные взгляды процветают. А в стране, где происходит такое, случаются бедствия и несчастья, как мы видим в «Сутре о голове Будды». Нужно остерегаться! Даже если тот, чьи взгляды верны, нарушает заповеди, он всё равно становится учителем богов и людей. Даже если тот, чьи взгляды ложны, заповеди соблюдает, всё равно он становится врагом державы, — так там сказано.

Примечания

VI–16

Ни храмовым монахам, ни монахам в миру, ни даже мирянам буддийское учение не разрешает принимать опьяняющие вещества. Заповеди бодхисаттвы называют сбыт таких веществ тяжким грехом, а потребление — лёгким. Но в Японии были обычны и монашеское пьянство, и храмовое покровительство торговцам «брагой», сакэ.

Сакэ в Японии XIII в. готовили по разным рецептам, но так или иначе этот напиток получали путём сбраживания риса. Соотношение объемов риса и воды в ходе изготовления напитка может быть разным, но добавление воды в готовое сакэ — нарушение технологии.

Сага — название местности в черте города Хэйан/Киото.

«Взаимное совершенствование», хэн дзё:дзю: — то направление в японских «таинствах», чьи обряды включали в себя соитие мужчины и женщины как способ на деле осуществить единство «мудрости» будды, ти, и его «замысла», ри (санскр. видья–упая). В более поздних источниках это направление принято называть «течением Татикава». Известно оно в основном по сочинениям тех, кто его критиковал. Большинство авторов, как и Мудзю Итиэн, считают, что буддийское учение не предписывает никому из людей поддаваться дурным страстям: ни похоти, ни тяге к выпивке, ни другим. 　

«Сутра о голове Будды» — «Буцутё:-кё:» ТСД 19, № 953.

Свиток VI рассказ 17

Проповедь для поддержания существования

有所得説法事, Удзётоку сэппо:-но кото

[286–287]

Выражение «дурная проповедь Закона ради своей доли» происходит из «Сутры о сокровищнице Будды». Ещё говорят о «поддержании существования», это одно и то же. Люди в миру под словами «поддерживать существование» понимают то, когда монах проповедует, желая получить дары. Однако в сутре «дурной проповедью Закона ради своей доли» называется другое: когда человек не знает истинного свойства вещей, проповедует об обусловленных вещах, но не проповедует об их основе, не имеющей свойств. Он не проповедует о путеводных основах поддержания небытия, и поэтому говорят, что он «поддерживает существование». Так проповедовать Закон — даже более грешно, чем вырвать глаза у всех людей в трёхтысячном великом тысячном мире. Это ещё более тяжкий грех, чем у того, кто днём и ночью совершает десять злодеяний. Кто совершает десять злодеяний, того люди не признают своим учителем. И хотя бы даже за ним кто-то следовал, такой человек нарочно не тянет людей за собою вниз. А кто проповедует Закон ради поддержания существования, втягивает людей в дела мира рождений и смертей, заставляет отдаляться от основы, от истинного свойства, — так сказано в сутре.

Жадный до даров на самом деле целью имеет славу и корысть. На то, о чём говорит сутра, это не похоже. И действительно, в «Сутре памятования об истинном Законе» сказано: «Проповедовать Закон, не имея в сердце тяги к славе и выгоде, заботясь о пользе для других, — вот наивысшее подношение Законом. Когда сердце нацелено на победу над другими — это среднее подношение Законом. А проповедь ради славы и корысти — это низшее подношение Законом. Такие проповедники возрождаются мудрыми птицами на небесах и щебечут там звуки Закона». Это значит: проповедовать Закон как он есть, верно и точно, но при этом желать славы и корысти. Та проповедь, о которой говорит «Сутра о сокровищнице Будды», отклоняется от истинного свойства вещей, а значит, пусть даже такое деяние и приносит благо в здешнем мире, к просветлению оно не ведёт.

В этой же сутре Будда говорит: «Встречаясь с бесчисленными буддами, я делал им подношения на протяжении многих нескончаемых веков, и достиг только уровня Государя, Вращателя колеса, но не обрёл просветления. Постигнув истинное свойство проповеди Закона, я стал Буддой». То есть благие дела в мире видимом дают в будущем рождении могущество, рождение небожителем, или же государем страны, верховным сановником, власть имущим. Но каждый из этих владык, если не имеет истинной мудрости, кичится своей мощью, вредит живым существам и приводит их в смятение, совершает грешные дела и в следующем рождении, третьем по счёту, нисходит на дурные пути. При этом свершение благих дел, не привязанное к видимому миру, помогает двигаться по Пути. Свершать благие дела, имея пристрастное сердце, — не значит двигаться к выходу прочь из мира. Итак, благо бывает двоякое: такое, что препятствует на Пути, и такое, что помогает. Всё зависит только от привязанности: к мирскому существованию или к небытию.

Люди действуют и так, и этак. «Сутра о сокровищнице Будды» — это сутра, которую нужно посмотреть людям, идущим по Пути. Кто собирается проповедовать, в любом случае пусть проповедует верно и точно. Нельзя, скрывая собственные недостатки, смешивать причины и последствия. В «Сутре о десяти кругах» можно видеть, что в последнем веке монахи с верными взглядами, хоть сами и не живут по Закону, верно и точно проповедуют о путеводных основах Закона Будды, не путают причины благого и злого, как и их последствия, и когда говорят о разнице между круговоротом перерождений и нирваной, могут служить «плодородным полем». В «Сутре о созерцании ступеней сердца» сказано, что таких людей следует называть Сокровищем-Общиной.

Переводчик Радзю, после того как предался смешанным деяниям, жил поблизости от храма и носил верхнее монашеское одеяние. И каждый раз, когда проповедовал Закон, говорил сначала:

— Я сам подобен грязи, слова же, мною произносимые, подобны цветам лотоса.

В нынешнем веке мы не понимаем своих недостатков. Людей, соблюдающих заповеди, мы принижаем, и наоборот, считаем достойными дела, не сообразные Закону, обращаясь к идущим по Пути или к мирянам, исходим из собственного мнения, и многие люди живут не по Закону, предаются смешанным деяниям. У них не может быть достоинства «урожайного поля». Люди, у кого есть сердце, когда следуют святому учению, пусть не красуются своими недостатками.

Примечания

VI–12

«Сутра памятования об истинном Законе» — «Сё:бо: нэнсё-кё:», ТСД 17, № 721, 178 а–b.

«Трёхтысячный великий тысячный мир» — обозначение всей совокупности миров, встречается в «Лотосовой сутре» и других текстах. Речь идёт о десяти мирах перерождения, которые содержатся один в другом (всего сто миров), могут быть рассмотрены с тесяти точек зрения (всего тысяча миров) и имеют по три области каждый (всего три тысячи областей). См. рассказ I–3.

«Сутра о десяти кругах» — см. рассказ II–5.

«Сутра о созерцании ступеней сердца» — см. рассказ I–6.

С «урожайным полем», фукуда, в буддийских текстах сравнивают и само учение Будды, и монахов-подвижников: если человек сосредоточивает на них свои усилия (изучает книги, поддерживает общину), его труды приносят обильные плоды.

Радзю — Кумараджива, см. рассказ IV–2. «Предался смешанным деяниям» — перестал вести монашеский образ жизни, см. там же.

Верхнее монашеское одеяние — маннэ, санскр. патта.

Свиток VI рассказ 18

Благая сила монашеского плаща

袈裟徳事, Кэса току-но кото

[287–292]

Дело было в семнадцатый день седьмого месяца седьмого года Просвещения Навеки: в земле Овари возле станции Орицу ударил гром и напугал трёх лошадей на дороге. Они ворвались в здание станции и проскакали по спине монаха, игравшего там в «двойные шестёрки». Наставник был в лёгком платье катабира и в монашеском плащ кэса. Одежду его лошади в клочья изорвали копытами, но плащ ничуть не пострадал, и монаху тоже ничего не сделалось. На следующий день я, будучи в тех краях по делам, услышал достоверный рассказ об этом происшествии. Непостижимое дело! Но я думаю, так и случилось в тот самый день и месяц.

В «Сутре о десяти кругах», «Сутре о цветке милосердия», «Сутре о великом милосердии», «Сутре о созерцании ступеней сердца» и в других книгах подробно толкуется заслуга от ношения плаща. И в самом деле, надо думать, она замечательна — но тут удивляться нечему. Ведь в сутрах говорится о заслуге того, кто носит плащ сообразно Закону. Маленький мирской плащик Закону не сообразен. Однако благая сила в нём есть, как видно из этого случая. Так и в «Сутре великого собрания» говорится: «Даже один край плаща», — он тоже может обладать благой силой. В «Сутре о созерцании ступеней сердца» сказано: кто повяжется хотя бы одной ниткой из монашеского плаща, тот в пути через великое море не потерпит ущерба от ядовитых змеев. Если повесить монашеский плащ на воротах Драконовых палат, на них не смогут напасть враги, златопёрые птицы. Всё это — так же, как у тех, кто почитает уголья сяри.

В «Сутре о десяти кругах» есть вот какой рассказ. Царь некой страны приказал связать монаха, нарушавшего Закон, и отправить его на остров, населённый демонами. Голодные духи столпились вокруг монаха и хотели уже его съесть, но тут демоница-мать сказала:

— Это ученик Будды!

Он был одет в красный плащ, его так и связали поверх плаща и бросили на острове. Разглядев его, демоница произнесла стихи:

Я слышала,

Кто носит монашеский плащ,

Непременно достигает освобождения

И становится буддой.

Как же мы его одолеем?

И не велела своим детям утолять голод, пожирая этого монаха. И даже сама набрала сладких плодов и накормила его, развязала на нём верёвки, стала защищать его и помогать ему. Прошло семь дней, посланец от царя прибыл посмотреть — а жизнь монаха не прервалась, краски лица не померкли. Выслушав от него всё по порядку, посланец доложил царю. Тот сказал:

— Даже демонское отродье почитает монашеский плащ, высоко ценит учеников Будды. Неужто у нас, у людей, не хватит веры и почтения в сердце?

Так он признал свою вину и распорядился вернуть монаха.

В древние времена жил лев с золотой шерстью по имени Кэнсэй. Некий охотник задумал убить этого льва, снять с него шкуру и преподнести царю. Он обрил голову, прикинулся монахом, а лук и отравленные стрелы спрятал под плащом, — и так подобрался ко льву. Тот, видя облик монаха, дружелюбно приблизился, помахивая хвостом. Тут охотник выстрелил в него отравленной стрелой. Тогда лев понял, что перед ним охотник, и хотел растерзать его, но подумал: кто одет в монашеский плащ, сможет стать буддой уже по одной этой причине, даже если не имеет благих помыслов в сердце. Этот человек обличьем похож на сына Будды. Как же я стану вредить ему? — думая так, лев смирился и умер. Это был Будда Сякамуни в одном из прежних рождений.

Монахиня Кэсики в шутку надела монашеский плащ и по этой причине обрела плод святости. А индийский пьяница, в пьяном виде обривший себе голову, в итоге стал монахом сообразно Закону.

Небожитель по имени Воевода И рассказывал Великому учителю Нангаку о сути своего служения:

— Монахи в китайской земле более совестливы, чем индийские. Хотя втайне и совершают недолжное, но в сердце своём стыдятся, и потому мы, небожители, терпим сотни недолжных их поступков, а если найдётся хоть один достойный, то все мы защищаем его. Получив повеление от будд, мы спускаемся к людям, слушаем Закон Будды, защищаем учеников Будды. Зловоние от людского мира поднимается ввысь на четыреста тысяч вёрст. Небожители, хотя и чисты, терпят его, спускаются и, плача, защищают людей, нарушивших заповеди, от нападения демонов.

Люди милосердны к своим близким, жалеют детей, терпят их проступки, а если есть хоть немного добрых свойств, то хвалят их — так же и здесь. Хотя человек и совершает дурные дела, но если он соблюдает хотя бы одну заповедь, носит монашеский плащ, то по всем изводам Закона Будды это входит в настоящую заслугу, и незримая толпа богов, в видах отдалённой пользы, забывает эти его нынешние проступки и защищает его. Обычные люди, видя лишь нынешнюю вину, не понимают будущего блага, хулят такого человека и завидуют ему. А потому в Уставе сказано: «Монах — сандал, но ядовитый». Если, видя заслугу, почтить её, она станет чудесна, как сандал. Если, замечая проступок, хулить его, он отравляет, подобно яду. Все записи, приведённые выше, рассуждают о том, что ношение плаща сообразно закону и что заповеди нарушает монах, посвящённый по Закону.

Дела Закона в нашей стране не обустроены даже настолько, чтобы брить головы, надевать окрашенные одежды, сообразно Закону пользоваться одеяниями и чашами. Монахи якобы «принимают заповеди» — обегают вокруг помоста, но не соблюдают ни одну заповедь. Думается, что нет благой силы и у их плащей. Но вот ведь: хотя мирской малый плащик не сообразен Закону, да и монах был не настоящим, а просто деревенским учителем Закона, — бог грома всё-таки пощадил его. Хотя монах и заслуживает порицания, благая сила его плаща удивительна; пусть даже он лишь с виду похож на монаха — этот образ заслуживает почтения; пусть он монах лишь по имени — имя это благоуханно, и светлые боги это признают!

В сутре сказано: «В стране, где нет золота, сокровищем считают серебро, в стране, где нет серебра, сокровищем считают медь, и так далее, вплоть до олова — его тоже считают сокровищем. Точно так же в стране, где нет монахов, обретших Путь, обретших сосредоточение, обретших заповеди, нужно, не разбирая, у кого есть заповеди, а у кого нет, почитать тех, кто хотя бы обличьем своим похож на монаха». Чьё сердце таково, как у льва Кэнсэя, тот, должно быть, не смотрит, обретена или утеряна внутренняя сущность, почитает монаха уже за внешний облик. Но, конечно, польза от того, что сообразно Закону, всё равно несомненна даже и с наступлением последнего века.

В земле Овари в месте под названием Накасима досточтимый отшельник строил храм и пять-шесть монахов поселились там, дав обет носить одеяния и чаши, сообразные Закону. В тех местах для строительства рубили большие старые деревья. В храмовой округе одним мирянином овладели божества и вещали так:

— Мы привыкли жить в этих деревьях, они — наш дом, а безжалостные монахи рубят их. Это подло! Просим: прекратите это!

— Раз так, то овладели бы монахами и вредили бы им! Чем же виноваты посторонние люди?

На это боги ответили:

— Когда нас овевает ветер от их одежд и плащей, когда мы слышим звуки заклятий, мы избавляемся от наших мук. Как мы можем повредить монахам? Но ты уж скажи им!

Монахи выслушали и несколько деревьев оставили. Это случилось десять с лишним лет тому назад. Так рассказывал монах, это верные слова.

В той же земле в местности Адзима — точно так, ничуть не иначе — некий монах рубил дерево для починки храмового зала, и древесное божество опять-таки вещало через какого-то человека:

— Монаха я боюсь, поэтому не могу ему всё высказать. Передай, чтобы он перестал!

Это было в годы Просвещения Навеки, совсем недавно.

Люди, у кого есть сердце, пусть верят: завязать связь с Законом Будды — не напрасное дело; пусть поймут благую силу монашеского плаща: в нём — надежда на освобождение. Хуля за однодневную вину, невозможно просить помощи в долгих страданиях. Нужно жалеть тех, кто носит монашеский плащ, пусть даже сами они и не монахи. Кто скроет свою собственную вину, но станет хулить детей будды за их вину?

Кто носит монашеский плащ, тот может и должен обрести Путь, чтобы выйти в мир вслед за буддой, после того как явится Мироку. Как же иначе получится, что после тысяч будд, явившихся к настоящему времени, в пору будды Руси не останется ни одного человека? — а так будет, это ясно видно из сутр. Нужно почтительно верить, не нужно сомневаться. Толковать о вине учеников Будды, имеют они заповеди или не имеют, — значит толковать о том, что хуже пролития крови десятков тысяч и десятков раз по десять тысяч будд. Как говорит великий учитель с горы Коя: «Пусть они день и ночь творят десять злых дел, совершают пять измен, но пусть не смеют хулить Общину и Закон! Злодеи, идя на убийство или грабеж, обретают хотя бы выгоду в настоящем, пищу и одежду. А кто хулит Общину и Закон — какую пользу для себя он находит в этом?». Хотя в будущем они и будут страдать, убийцы и воры получают насущную выгоду. А хулить Общину и Закон и в нынешней жизни бесполезно, и нет надежды избежать страданий в течение многих нескончаемых веков. Люди, кто страшится грехов, препятствий на Пути, должны быть всячески осторожны и осмотрительны. Нельзя, предаваясь помрачённым чувствам, сомневаться в золотых словах!

Один проповедник, обсуждая дела старины, сказал в своей проповеди:

— В наше время грехи людские — и те мелки. Богатый и бедный, высший и низший, старый и малый — все без исключения изо всех сил молятся, памятуют о будде. И подземные узилища уже исчезли.

Даритель на это возразил:

— Ежели ада нет, незачем накапливать заслуги. Был бы ад — вот тогда бы я предавался благим делам. Не отдавайте этому монаху всех даров, дайте треть или четверть, а остальное нам останется.

Слыша такое, проповедник стал сглаживать противоречие. Спору нет, остаться без подношений — печально, но раз уж сказал, что ада нет… Живущие в последнем веке не имеют благих задатков, и не молиться при этом было бы совсем уж глупо… Так он подумал и сказал:

— О господин, я не имел в виду, что ада нет вообще. Адские котлы широки, глубоки, глубиною в восемьдесят тысяч юдзюн, и попавши в такой котёл, грешник в нём сразу сварится, но его будут варить снова и снова: повеет вдруг прохладный ветер, грешник сможет передохнуть, а потом его снова варят. Так вот, в наши дни эти котлы разбиты, и тот котёл, куда тебя посадят, несколько неисправен. Так что всяко получается, надо тебе молиться о просветлении в будущей жизни!

Примечания

VI–12

О почтении к монахам, достойным или недостойным, Мудзю Итиэн уже рассуждал в рассказе II–2. См. примечания к этому рассказу, где приведены выдержки из источников, на которые Мудзю ссылается здесь.

«Двойные шестёрки», сугороку, — азартная игра, широко известная в Китае и в Японии. Существует две разновидности этой игры: сугороку на доске (более ранняя, похожая на нарды или триктрак) и сугороку на поле с рисунками (более поздняя, скорее, похожая на «гусёк»). Вероятно, здесь имеется в виду первая разновидность. В обоих случаях для игры нужны шестигранные игральные кости и фишки, передвигаемые по доске или по полю. Как и другие азартные игры, «двойные шестёрки» запрещены монахам по Уставу.

В японском традиционном быту в сугороку играли, сидя или лёжа на полу: поэтому лошади, ворвавшись в дом, могли проскакать по игроку.

«Маленький мирской плащик» — небольшой прямоугольный кусок ткани, носимый на лямке через плечо. Такого вида плащ кэса в Японии носили многие монахи: и служилые, и отшельники, и монахи в миру; он отличает монаха от мирянина, но для защиты от холода и непогоды бесполезен (что и не требовалось, ведь монахи редко ночевали под открытым небом). Сторонники возрождения уставов и заповедей и приверженцы традиции дзэн в XIII в. вернулись к ношению большого плаща кэса, пригодного для странствий.

«Один край плаща» — цитируемое место не найдено.

Цитата из «Сутры о созерцании ступеней сердца» не найдена.

Драконовы палаты — дворцы царей-драконов на дне моря. Птицы с золотыми перьями — гаруды (санскр.), извечные враги драконов.

Об «угольях» сяри см. рассказ II–1.

Рассказ о монахе на острове демонов — «Сутра о десяти кругах», ТСД 13, № 411, 741с.

Рассказ о льве и охотнике взят из «Сутры о мудрости и глупости», ТСД 4, 438 а–b.

О монахине, надевшей плащ монаха, и о пьянице, обрившем себе голову, говорится в «Трактате о великой мудрости-переправе», см. рассказ II–2.

Воевода И, Исёгун — один из спутников Четверых небесных государей, защитник храма и общины. Великий учитель Нангаку — Нань-юэ Хуэй-сы, см. рассказыVа–1, VI–10.

«Бог грома всё-таки пощадил его» — монаха-игрока, о котором шла речь в начале этого рассказа (видимо, речь идёт о том, что он мог пострадать и от самой грозы, и от напуганных ею лошадей).

«В стране, где нет золота…» — цитата из «Сутры великого собрания» (ТСД 13, 363b).

Предания о древесных божествах, потревоженных при рубке леса для строительства храмов, встречаются в японских текстах ещё в VIII в., в том числе а «Анналах Японии».

Будда Руси, санскр. Ручи или Ручика, — последний из тысячи будд, которые приходят в мир в пору его расцвета.

«Как говорит великий учитель с горы Коя» — цитируется сочинение Кукая «Драгоценный ключ к тайному хранилищу», «Хидзо: хо:яку», 830 г.). В нём сопоставляются различные мирские и буддийские учения. В частности, в этот трактат включён диалог монаха с конфуцианцем, где обсуждается полезность буддийской общины для государства. См.: [Трубникова 2000, 228–241].

Пять измен, го гяку, — убийство отца, матери, учителя, пролитие крови Будды, внесение раздора в общину.

Юдзюн — санскр. йоджана, мера длины, ср. рассказ Vа–4.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание