Собрание песка и камней

Некий столичный чиновник съездил в имение и на обратном пути захватил с собою весёлую девицу. Он выслал слуг вперёд предупредить жену: «Я возвращаюсь с одной особой. Ей будет неприятно твоё присутствие, изволь понять. Будь любезна, уезжай». Так безжалостно он распорядился, но супруга его и виду не подала, что рассержена. Сказала:

— Господин возвращается не один, нужно приготовиться, — и оставила подробный наказ. Велела убрать всё, что могло бы оказаться неприятно для глаза, убедилась, что всякие надобные вещи запасены, а сама уехала.

Когда девица увидела и услышала всё это, она была поражена. Написала господину:

«Поступки госпожи говорят о сердце редкостном! Видя это, как могу я оставаться здесь, в её доме? Ведь боги лишат меня своей незримой помощи! Прошу: призови госпожу обратно, и пусть она тут живёт, как прежде, а меня посели где-нибудь отдельно, чтобы ты мог временами навещать меня. Пусть будет так, а иначе — как я смогу прожить тут хотя бы день?!»

Она упорно писала такие письма с клятвами, и господин признал её правоту, согласился, что чувства супруги его необычайны. Со слугою он отправил госпоже послание: приезжай! Та поначалу ничего не отвечала, но господин написал ещё раз, и ещё, и жена всё-таки к нему вернулась. Девица тоже была человеком не без сердца — две женщины стали проводить время вместе и сделались неразлучны. Удивительны такие сердца!

В земле Тотоми один человек выставил жену из дому. Она уже садилась на коня, собиралась уезжать, но он окликнул:

— По обычаю, когда отсылают жену, она может взять из дому любую вещь, какая ей по сердцу. Возьми что-нибудь.

Женщина ответила:

— Покидая такого дорогого для меня человека, как ты, господин, — о каких вещах я могу жалеть?

И улыбнулась, и говорила вовсе без досады. Весь вид её в самом деле был так трогателен, что муж оставил её при себе, и до самой смерти они не разлучались. Мы говорим, что людская нелюбовь к нам зависит от наших дел, совершённых в прежних жизнях, — но и от нынешнего нашего сердечного настроя она тоже может зависеть.

Есть поговорка: «Сэйси любит воду, а Бому ненавидит зеркало». Красавице Сэйси нравилось смотреть на собственное отражение в воде, а безобразная Бому не желала глядеть на себя, и потому невзлюбила зеркало. Не вода хороша — хорош собственный образ. И зеркало не дурно — уродлив собственный облик. Так и людское «доброе обхождение» с нами зависит от нашего собственного сердца: во враждебности, неприязни людей к нам виноваты мы сами. И даже когда в нынешней жизни я без особой вины становлюсь неприятен и ненавистен людям, — это моя собственная вина из прошлых веков. Когда же люди любят меня ни за что, просто так, — должно быть, это тоже оттого, что в прежней жизни я был милосерден к ним. А значит, незачем пенять на людей: думать нужно о собственных деяниях в прошлой и в нынешней жизни, о своём сердечном настрое, а гневаться и сердиться не надо.

В мире же часто случается так: ревность в сердце у человека глубока, всё нутро его восстаёт от гнева, он мучается подозрениями, не слушает ничьих увещеваний. Облик его ужасен: лицо красно, глаза сверкают, слова звучат грубо. Так он делается всё несноснее, сердце у него — как у демона, и как его кто-то может любить? Или же он становится мстительным духом, или змеёй — и то, и другое нехорошо! Стало быть, нужно изучать по сохранившимся следам, каковы были сердца людей в прошлом, и в нынешней жизни обращаться с людьми почтительно и с любовью — тогда в будущей жизни наверняка сможешь избежать страданий на змеином пути.

Один человек, оставив в доме первую жену, перевёз к себе ещё одну женщину, и они стали жить все вместе. От покоя, где он спал с новой женою, спальню первой жены отделял только однослойный занавес. И вот, осенью, когда начался олений гон, муж окликнул первую жену: ты слышишь крик оленя?

Она отозвалась:

Варэ мо сика

Накитэ дзо хито-ни

Коирарэба

Има косо ёсо-ни

Коэ бакари кикэ

Как плачет олень,

Так и по мне когда-то

Томился мой милый,

Теперь — лишь по соседству

Слышу голос…

Верно сказано! — подумал муж и вернулся к ней, а новую жену бросил. Только такой должна быть настоящая решимость: не связанная враждой, подозрениями, настоящая любовь.

В земле Синано к жене одного человека повадился любовник. Муж об этом прослышал, и чтобы проследить за ними, забрался на чердак. Любовник пришёл, как обычно, они с женою разговаривали и ласкались, муж глядел на них сверху — и сорвался вниз. Он ушибся поясницей, потерял сознание. Любовник поднял его на руки, обиходил, оказал пострадавшему всяческую помощь. Нравом они оба были мягки, и кажется, после того случая любовник стал бывать в доме с дозволения мужа.

А в Столице к жене учёного-звездочёта повадился монах, наставник тайного учения по имени Асахи — Рассветное Солнце. Однажды, думая, что муж удалился по делам и беспокоиться не о чем, монах заснул, но внезапно учёный вернулся. Куда бежать — непонятно! Видя, как монах пытается отворить раздвижную перегородку с западной стороны, чтобы скрыться, муж воскликнул:

Аясику мо

Ниси-ни асахи-но

Идзуру кана

Невероятно!

Рассветное солнце

Выходит с запада!

Наставник тайного учения подхватил:

Тэммон хакасэ

Ика-ни мирураму

Как мог учёный-звездочёт

Наблюдать такое?

Учёный позвал его: оставайся! Они выпили и стали сочинять песенные цепочки. И потом монах уже запросто бывал в доме у учёного.

Примечания

VII–1

В рассказах седьмого свитка «Собрания песка и камней» говорится о людских страстях, о воздаянии за них и о тех людях, кто умеет не поддаваться страсти.

«Незримая помощь» богов — мё:га; участие богов в жизни человека здесь называется тем же словом, что «дар» будд в выражении «принятие дара», кадзи, причём эта помощь мыслится как уже данная каждому человеку: её не надо добиваться, но можно утратить, если вести себя дурно.

«Письма с клятвами», сэйдзё:, были в большом ходу в эпоху Камакура, множество их примеров встречается в воинских повестях: вероятно, в восточных землях этот обычай был поначалу более распространён, чем в окрестностях Столицы. Пишущий высказывал свои намерения и призывал на себя кару будд или богов в случае, если его слова лживы. Такими письмами, например, подтверждалась верность господину в случае подозрений в измене.

Обыкновение решать семейные и прочие личные дела путём переписки принято было в Столице издавна.

Прежде, в эпоху Хэйан (IX–XII вв.) брачные обычаи столичных чиновников были разнообразны: жён часто бывало несколько (особенно у знатных мужчин), главная жена, а порой и остальные жёны, могли жить в усадьбе мужа, но могли оставаться и в родительских усадьбах, а муж совершал цумадои, то есть временами навещал их. Почти все замужние женщины проводили в родительском доме время беременности и родов, дни очищения моноими и т.д. Нередко и сам муж селился в усадьбе жены — или по крайней мере подолгу жил там. Кроме жён у мужчины могло быть несколько возлюбленных, живших в своих родительских усадьбах. В целом положение женщины как замужней/незамужней часто не было определено сколько-то чётко, и соответственно, разъезд и развод супругов почти никогда никак не оформлялись. В документах, касающихся имущественных дел (наследства, сделок и пр.) женщина чаще выступала как «дочь такого-то/такой-то», чем как «жена такого-то». В XIII в., отчасти под влиянием воинских обычаев восточных земель, постепенно укореняется иной порядок — когда жена постоянно живёт в доме мужа, ведёт его хозяйство и вступает в имущественные и правовые отношения как «супруга такого-то». При этом и развод требовал оформления, ср. ниже рассказ VII–11. См.: [Тономура Хитоми 1990].

В этом рассказе чиновник просит супругу (кита-но ката, «госпожу Северных покоев», главную жену) уехать из дома — скорее всего, дом принадлежит мужу, а не ей (хотя любовница в письме говорит о «её доме»). Такое поведение мужа «бессердечно», однако жене есть где поселиться — вероятно, в родительском доме. Любовница названа «весёлой девицей», ю:дзё:, — речь идёт о куртизанке из «веселого дома», каких было много и в окрестностях Столицы, и вдоль больших дорог, в местах паломничества и т.п.

Дружба между женой и любовницей одного и того же мужчины — мотив, встречающийся и в других поучительных рассказах сэцува, а позже в рассказах жанра отоги-дзо:си и других памятниках.

«…такого важного для меня человека…», здесь — дайдзи-но хито, тж. «дорогого», «любимого».

Сэйси — Си Ши, знаменитая китайская красавица, по преданию, жила в V в. до н.э. Вместе с другими женщинами её прислали из завоёванного царства Юэ в дар победителю, правителю царства У. Увлечённый красотою наложниц, государь У совершал одну глупость за другой, и в конце концов царство Юэ вернуло себе свободу. О Си Ши рассказывают, что когда она гляделась в воду, рыбы засматривались на неё и начинали тонуть.

Бому — Мо Му, младшая их четырёх жён Жёлтого императора Хуан-ди, одного из легендарных праведных государей китайской древности. Сопоставление Си Ши и Мо Му встречается в китайских текстах начиная с древности; поговорка, которую приводит Мудзю, есть, например, в «Зерцале школ» (ТСД 48, 611 с).

Превращение ревнивых и злобных людей в змей — или чудесных «змеев», дзя, — и встречи людей со змеями Мудзю будет обсуждать ниже в рассказах VII–2 – VII–5 и VII–17.

Рассказ об осеннем разговоре через занавес (или через стену) есть в «Повестях из Ямато» (158), в «Собрании стародавних повестей» (XXX) и в «Собрании наставлений в десяти разделах» (VIII), стихотворение вошло в «Новое собрание старых и новых песен» под № 1372. Ср. в переводе Л.М. Ермаковой [Ямато-моногатари 1982, 176]:

И меня когда-то, вот так

Плача,

Милый любил.

А теперь со стороны

Лишь голос его слышу

В переводе И.А. Борониной [Синкокинсю 2001 II, 161]:

Ты услыхал

Осенний стон оленя

И будто вновь проснулась

У тебя ко мне любовь.

Однако только голос твой я слышу ныне.

Учёный-звездочёт, тэммон-хакасэ, — чиновник ведомства Тёмного и Светлого начал, Оммё:рё:. В его обязанности входили астрономические наблюдения и подготовка учащихся-звездочётов. При наблюдении необычных небесных явлений (комет и т.п.) такой учёный должен был представить государю секретный доклад. См.: [Тайхорё 1985, 28].

Свиток VII рассказ 2

Из-за ложной страсти девушка стала змеёй

妄執ニヨリテ女蛇ト成ル事, Мо:сю:-ни ёритэ мусумэ дзя-то нару кото

[296–297]

В Камакуре дочь некого человека занемогла от любви к ученику одного из монахов святилища Вакамия. Девушка призналась матери, в чём дело. Та свела знакомство с родителями этого ученика, обо всём договорилась, и юношу стали приглашать в дом девушки. Но никакой решимости он не выказал! Наоборот, ещё больше отдалился от неё, и в итоге девушка умерла от тоски по нём. Её мать и отец горевали, пепел её костра сложили в ларец, чтобы захоронить в храме Дзэнкодзи.

Потом заболел и юноша, тяжко мучился и сошёл с ума, его пришлось запереть в отдельной комнате. Казалось, он там с кем-то разговаривает, родители подглядели в щёлку — похоже, он говорил, обращаясь к большой змее. Вскоре он тоже скончался, тело поместили в гроб и собирались предать огню в горах к западу от Вакамии — и в гробу тело юноши обвивала большая змея. Так вместе со змеёй его и сожгли.

И вот, родители девушки стали делить её останки перед отправкой в Дзэнкодзи — часть их решили поместить в каком-то храме в Камакуре. Заглянули в ларец — все кости и всё, что было там, обратилось в маленьких змеек. Отец и мать попросили одного монаха провести поминальный обряд и всё ему рассказали. Достоверный рассказ об этом случае я слышал от его товарищей по храму. Было это меньше десяти лет назад.

Имена я тоже слышал, но боюсь приводить их здесь. В моей книге говорится о многих делах нынешнего века, и в таких случаях я не называю ни имён, ни мест, где это было. Не потому, что рассказы недостоверны: это подлинные события. Вообще, как говорят, все десятки тысяч вещей — это превращения одного только сердца, так что с самого начала удивляться нечему. И всё же эти недавние случаи удивительны, и надо думать, очень жаль тех, с кем такое сталось!

Нет ничего опаснее привязанности, любовной страсти. Страдания рождений и смертей долги, круговорот остановить трудно — и всё из-за того, что мы поддаёмся любовным помыслам. Нужно почтительно памятовать о богах и буддах, следуя святому учению, научиться усмирять страсти, противостоять любовному желанию, убить этого своего врага, по-настоящему встать на путь освобождения, смотреть на сущность, самородную и чистую. Не избавившись от любовной привязанности, не вырвешься из сетей желаний. Нужно остерегаться, нужно остерегаться!

Не знаю, в которой земле, некая монахиня в миру нашла невесту своему бывшему мужу, сама же осталась жить в доме и прислуживать этой женщине. Говорят, пальцы монахини стали змеями, она это скрывала — такое тоже случается в наши дни. И в старину бывали похожие примеры, можно посмотреть в «Собрании пробуждённого сердца».

Примечания

VII–2

О святилище Вакамия см. рассказ VI–11.

Дзэнкодзи — знаменитый храм в провинции Синано в срединной части острова Хонсю. Он основан в VII в. и считается одним из первых храмов Японии, где начали почитать будду Амиду; по преданию, изваяние Амиды, чтимое в этом храме и недоступное для обозрения («сокрытый будда»), было изготовлено в Индии и затем через Корею доставлено в Японию ещё в VI в. В эпоху Камакура он принадлежал школе Тэндай, был центром паломничества. На кладбище при храме Дзэнкодзи, как и на горе Коя (ср. рассказ I–4), хоронили останки умерших, привезённые из дальних мест.

«Сошёл с ума» здесь и ниже в рассказах этого свитка — моногуруи, этим словом называется и безумие, и одержимость духом, наступающая помимо воли человека — в отличие от жреческой одержимости, которую ищут нарочно.

Гроб в эпоу Камакура представлял собой или деревянный ящик, куда тело помещали в лежачем положении, или же ёмкость наподобие кадки, где тело находилось в «позе зародыша». В обоих случаях закрывать гроб и заколачивать крышку не было принято; гроб сжигали вместе с телом на костре, а затем останки в деревянном ларце, металлическом или глиняном сосуде захоранивали на кладбище при храме. Часто останки делили, чтобы похоронить в нескольких знаменитых храмах, например — пепел в одном месте, а несгоревшие кости в другом.

Неутолённая любовная страсть как причина превращения в змею обсуждается и в рассказах сэцува, и в текстах других жанров, а позже и в драме. Особенно знаменит рассказ о чуде в храме Додзёдзи из «Записок о могуществе Лотосовой сутры в Великой стране Японии» («Дай Нихон-коку Хоккэ-гэнки», сер. XI в., № 129) — где влюблённая девушка превращается в змею, юноша прячется от неё под храмовым колоколом, а змея своим ядом раскаляет колокол и сжигает возлюбленного.

О «Собрании пробуждённого сердца» см. рассказ Vа–12.

Свиток VII рассказ 3

Мачеха хотела отдать падчерицу в жёны змею

繼女ヲ蛇ニ合セムトシタル事, Мама-мусумэ-о дзя-ни авасэму-то ситару кото

[297–298]

В земле Симоса одна женщина водила свою падчерицу, девочку лет одиннадцати или двенадцати, к большому болоту и звала тамошнего хозяина:

— Дочку свою я сюда доставила. Не станешь ли ты моим зятем?

Так она кричала несколько раз. И вот, однажды поднялся страшный ветер, болото забурлило, а мачеха опять повторила свои слова. Девочка сильно испугалась, волосы встали дыбом. По болоту пошла рябь, ветер бушевал, всё кругом потемнело — и девочка убежала, со всех ног побежала домой. У её в уме всё смешалось, она едва лишь сумела сказать, что ей страшно. А потом вцепилась в отца и рассказала, что случилось.

И тут в дом вбежала мачеха, а за нею вполз огромный змей. Он поднял голову, двигал языком и смотрел на девочку. Отец её, хотя и был из бедняков, оказался человеком храбрым. Сказал змею:

— Эта девочка — моя дочь. Мать ей не родная. Я согласия не даю — как же ты заберёшь моё дитя? Словам мачехи доверять нельзя, жена должна слушаться мужа. А хочешь — вот её и забери!

Тогда змей оставил девочку, пополз к мачехе. Тут отец вместе с дочкой убежали. Змей же обвился вокруг мачехи, она обезумела и вдруг сама превратилась в змею. Так мне рассказывали. Говорят, это случилось летом, в годы Просвещения Навеки, змей явился в третий день восьмого месяца, когда налетел внезапный сильный дождь с ветром. В тот день действительно непогода была ужасная, сильнейший ливень и ураган. Вправду ли являлся змей, я не знаю. Но кто замышляет зло другим людям, будет наказан сам: нельзя сомневаться в закономерности причин и последствий!

Примечания

VII–3

Предания о встрече женщины со змеем, восходящие к древним верованиям японцев, пересказаны в «Записях о деяниях древности» и в «описаниях нравов и земель», фудоки, VIII в. Змей в них предстаёт как чудесное существо, порой — как земной бог с буйным и похотливым нравом, как хозяин водоёма и податель воды, а также как носитель и податель детородной силы; для человеческой женщины встреча с ним может быть смертельной, но может обернуться и рождением чудесного дитяти. Змей, как и другие земные божества, при этом не мыслится как полностью благое, или наоборот, как исключительно злое существо; отчасти, видимо, его образ уже в древней японской словесности совместился с китайскими представлениями о драконе — мудром и благовещем повелителе морских, пресных и дождевых вод. В буддийских рассказах сэцува начиная с «Японских легенд о чудесах» змей, в отличие от дракона, почти всегда выглядит зловредным, он домогается любви женщин, нередко — в образе красавца-мужчины или же таинственного влюблённого, приходящего тёмной ночью или только во сне (ср. ниже рассказы VII–4, VII–17); его возможно отвадить с помощью чтения сутр и других обрядов или просто выгнать, если храбро противостоять ему (ср. рассказ VII–4). См.: [Мещеряков 1989]. В XIII в. сюжет брака со змеем воспроизводится, например, в «Повести о доме Тайра» (свиток VIII, рассказ 3), где к девушке по ночам является мужчина, она беременеет от него, по совету матери выслеживает возлюбленного и узнаёт, что он — огромный змей; потом у неё рождается сын и становится великим воином. Здесь змей скрывает от девушки свою природу, не желая напугать её, и в целом ведёт себя по-доброму, но происхождением змея объясняется злой нрав одного из его дальних потомков — героев повести. См.: [Хэйкэ-моногатари 1982, 361-362].

«Болото» здесь — нума, тж. «озеро» (обычно — с обильной водной растительностью).

Свиток VII рассказ 4

Змей надругался над мужней женой

蛇ノ人ノ妻ルヲ犯シタル事, Дзя-но хито-но цума-о окаситару кото

[298–299]

В наши дни в горном селе в земле Тотоми жил мирянин, служащий в одном имении. Был он человеком выдержанным. Как-то раз он ушёл по делам, жена его уснула среди дня и долго не просыпалась. Муж вернулся, зашёл в спальню и увидел: вокруг жены его обвился змей длиною в пять или шесть сяку, он лежал, нагло разинув пасть. Муж поддел его палкой и выкинул из дома со словами:

— Говорят: обидчик семьи — враг из прежней жизни! А потому я без долгих разговоров мог бы убить тебя. Но на этот раз отпущу. Если такое непотребство впредь повторится, я должен буду лишить тебя жизни.

И так, подталкивая палкой, выгнал змея вон, в сторону гор. А дней через пять или шесть муж и жена оба были дома, и их напугал какой-то шум.

— Что это?

— Это змеи собираются, — сказала жена.

— Не беспокойся, — молвил хозяин, завязал пояс на куртке хитатарэ и вышел в переднюю комнату. Змеи длиной по одному-два сяку, голова к голове, сплошной толпой сползались к дому со всех четырёх сторон, заполняли сад. Были тут и змеи покрупнее прочих, неизвестно сколько, должно быть, несколько тысяч или десятков тысяч. И наконец, появился огромный змей, длиной в двенадцать или тринадцать сяку, а справа и слева его сопровождали змеи по пять и по десять сяку. Все они подняли головы и двигали языками. Хотя и было страшно, муж молчал. Жена упала без чувств.

Думая: ну, раз уж так… — хозяин сказал:

— Зачем вы все сюда пожаловали? Никак не пойму! На днях моя жена заснула днём, и змей над нею надругался. Я это видел, и такого врага из прежней жизни я мог убить, но из милосердия пощадил — и предупредил, что если подобное повторится, то я должен буду убить его. Подтолкнул его слегка палкой и выдворил. Вот, все вы это слышали, и должно быть, думаете: змей такой-то, ты вёл себя непотребно! Хотя говорят, будто люди и животные различаются, путеводные основы для них неизменно одни и те же. Насильник надругался над моей женой, опозорил меня, но я из жалости пощадил его; дурное дело совершилось, и если он поплатится жизнью, это не будет несправедливо! Пусть это видят и знают Три Сокровища, боги небесные и земные, государи Бон и Тайсяку, четверо великих небесных государей, солнце, луна и созвездия, и все остальные, и все боги Японии — пусть засвидетельствуют, что всё сказанное мною — не пустые слова!

Так он обстоятельно изложил всё по порядку, и все змеи начиная с самого большого разом опустили головы — и те другие, которые ползли по бокам от главного змея, откусили по куску мяса от давешнего змея-насильника: как видно, это был он. И уползли. Видя это, остальные змеи тоже откусили по куску, и так всего его разорвали, а потом скрылись в горах, и после этого ничего особенного не случилось. Красноречиво этот муж изложил путеводные основы и избавился от напасти! Мудро, надо думать! Если бы путеводных основ он не изложил, а попытался змеев выгнать силой, пожалуй, не уцелел бы. Нужно остерегаться вредить живому!

Примечания

VII–4

Сяку — мера длины, 30,3 см. В действительности змеи в Японии имеют длину не больше 1 м, как самые мелкие из змеев, описанных в этом рассказе.

«Враг из прежней жизни», здесь — тот, вражда с кем обусловлена деяниями прежних рождений, и потому примирение невозможно.

Обращаясь к змеям, чиновник произносит клятву в том, что действовал правомерно, — по образцу письменных клятв сэйдзё:, ср. рассказ VII–1. «Три Сокровища» — Будда, его учение и община. Государи Бон и Тайсяку — боги Брахма и Индра, чтимые как защитники Закона Будды. О четверых небесных государях (хранителях четырёх сторон света) см. рассказ Vб–7.

Свиток VII рассказ 5

Убив змею, внезапно умер

蛇ヲ害シテ頓死シタル事, Дзя-о гай-ситэ донси-ситару кото

[299–300]

В земле Симоцукэ один мирянин увидел, как из дупла большого дерева на краю дороги высунула голову крупная змея.

— Что я вижу? Этакая гадина! — и первой стрелою подстрелил её.

И бросил, пошёл дальше. Когда он огибал большое болото, по воде что-то плыло. Он пригляделся: это огромный змей длиною в один дзё со стрелою в голове плыл в его сторону. Человек выждал время и вторым выстрелом убил его. Домой этот человек так и не вернулся: внезапно сошёл с ума, в бреду говорил невесть что и умер в безумии. Бессмысленное дело: и в этой жизни он скончался дурной смертью, и в будущей жизни, должно быть, обрёл плоды-страдания! Я доподлинно слышал и имя этого человека, и название места. Это недавний удивительный случай. Говорили, змей тот был божеством в каком-то святилище.

В той же земле на одном из болотистых озёр рыбачил рыболов. Из норы под берегом стало вдруг появляться много рыб, не сосчитать, сколько. Рыболов попробовал заглянуть туда и увидел: рыбы выплывали из небольшого бочонка. Удивительно! — подумал он, и тут из бочонка вылезла маленькая змейка, длиной в один сяку. Рыболов поймал её, насадил на вертел и воткнул у обочины дороги. Вернулся домой, принялся готовить рыбу — и тут к нему явилась змейка, проткнутая вертелом. Рыболов тут же её убил. Убивал её — но она появлялась опять, убивал — а она появлялась. Убитые раньше змейки лежали у него, а являлись всё новые. И сколько их было, не сосчитать. У рыболова волосы стояли дыбом, на сердце было скверно, он повредился умом и умер.

Никогда не надо совершать такие необдуманные поступки. Глуп тот, кто думает, будто за подобные непотребства не воздаётся сразу же, кто не верит в закон причин и последствий. Есть три вида воздаяния за разные деяния. Первое называют «нынешним воздаянием», оно приходит сразу же, в нынешней жизни. Так было с первой змеёй. Второе называют «воздаянием по возрождении», оно приходит в следующей жизни. Третье, «позднейшее воздаяние», приходит уже вызревшим, в третьем, четвёртом рождении и так далее вплоть до неисчислимых будущих рождений. За самые тяжкие деяния воздаётся немедленно. За лёгкие воздаётся долго. И страсти людские, и страдания глубоки, отвечать за содеянное приходится сразу, в нынешней жизни, а случается и так, что убитый на многие века становится мстительным духом. Нужно остерегаться!

Примечания

VII–5

«Первой стрелою» — речь идёт о таком способе стрельбы из лука, когда из колчана берутся сразу две стрелы, и ими стреляют подряд.

Дзё = 10 сяку = 3, 03 м.

Три вида воздаяния обсуждаются во многих буддийских текстах. «Наказания» за дурные деяния по закону кармы не поглощаются: претерпев скорое воздаяние за тяжкие грехи, живое существо позже терпит также воздаяние за более лёгкие проступки, совершённые в том же рождении.

Свиток VII рассказ 6

Ревнивица и дух умершей

嫉妬ノ人ノ靈ノ事, Ситто-но хито-но рё:-но кото

[301]

В Столице за женщиной, которую посещал один вельможа, его супруга прислала возок и передала: тебя, мол, зовёт господин. Заманила эту женщину в тесный закуток, набрала горячих углей в утюг и приложила ей к животу. А та была беременна, случился выкидыш. Едва живую, её понесли в дом к её матери, и когда вытаскивали из носилок, женщина уже была мертва.

Видя такое, мать, не веря случившемуся, побежала на поклон ко всем святилищам, вопила, стенала, колотила руками, топала ногами, кричала:

— Отдайте мне моего врага!

В великой скорби она вскоре умерла от горя. И тут же дух её стал терзать жену того вельможи: живот у госпожи раздулся, и она скончалась в тяжких мучениях. Говорят, причиною был мстительный дух, точно никто не знает. И поделом подобным людям! Хотя записывать такое и страшно, но если не вдаваться в подробности — рассказывать об этом не грешно. Я рассказываю об этом только затем, чтобы помочь людям понять путеводные основы причин и последствий. Обличать же я никого не собираюсь.

Итак, кто вредит другим людям, вредит самому себе. А кто этого не понимает, крепко держится мнения, будто сам он — одно, а другие — другое, в ком глубоко укоренились алчные и гневные помыслы, у того сердце снова и снова будет блуждать в помрачении.

Примечания

VII–6

«Утюг», носи, в традиционном японском быту имел вид ящичка, куда закладывали горячие угли.

Свиток VII рассказ 7

Расплата за убийство человека

人ヲ殺シテ酬タル事, Хито-о короситэ мукуитару кото

[302–303]

В Столице служилый человек одного знатного воина обнаружил, что слуга украл короткое копьё. Привязал этого слугу к столбу и острием копья изранил ему всё тело, приговаривая:

— Вот, ты сам этого хотел!

Слуга просил:

— Перерезал бы уж горло, да и всё!

Но мучитель ещё три дня глумился над ним, как хотел, пока не убил.

— Жаль, что ты так делаешь. Воровство среди слуг — обычное дело. Убиваешь — так убил бы сразу, а не издевался. Знай это! Смотри, тебе самому придётся худо! — вымолвив это, слуга умер.

Между тем, случилось это в те дни, когда родитель господина скончался и ещё пребывал во мраке. Господин не дал разрешения на расправу, служилый этот сказал: слушаюсь! — а сам замучил человека до смерти. Когда господин услышал об этом, он служилого сразу выгнал. Тот отправился к родне в землю Овари, заболел, говорил, что всё тело болит, потом только кричал — ара, ара! — и вскоре умер в мучениях. Я слышал достоверный рассказ об этом.

Страшное дело — совершённые деяния! За убийство живого воздаётся непременно тем, что убийца тоже погибнет. Между людьми человека если за что и осуждают, так это за человекоубийство. Зверей же не осуждают — и потому зверь, как хочет, убивает и пожирает горных и полевых копытных животных, речных и морских чешуйчатых рыб. Известно, что все эти деяния приводят на шесть путей. И глупее глупого тот, кто не понимает: ведь будет суд у государя Эммы, будут читаться записи богов, сопровождающих нас от рождения; нас приведут к зеркалу Дзёхари и вынесут приговор, и придётся долго страдать в подземных темницах, в мирах голодных духов и животных, — не понимает этого и не боится убивать, если никто из людей его прямо сейчас не осудит! Как сказано в сутре, в подземных темницах тем, кто терпит воздаяние за убийство живого, или сдирают кожу, кромсают мышцы, вытягивают жилы, дробят кости, или жарят на противнях, варят в котлах, и когда узник вопиет, возвышая голос, то адские палачи ему отвечают:

— Ты глупец! Когда ты совершал свои деяния, охотился и рыбачил, ты громко вопил от радости. Теперь, обретя плоды тех дел, отчего же ты не радуешься, а жалуешься? Если радовался тогда — радуйся и теперь! Если сожалеешь теперь — так надо было и тогда сожалеть!

Следствие никогда не отличается от причины, образ его следует её образу, подобно тому как эхо откликается звуку. Люди, у кого только есть сердце, пусть будут осмотрительны! Ведь и убийство живого люди совершают ради собственного спокойствия и радости. Но ведь и будущее тело тоже будет нашим собственным телом! Стремиться сделать себе лучше, но не бояться тяжких страданий во многих рождениях — предел глупости и безумия! Разве что-то может быть глупее этого? Если человек думает о себе — пусть он остерегается грехов, помех на пути, пусть выйдет из круговорота рождений и смертей, возродится в Чистой земле — и ведёт туда других, даже тех, кто в прошлом убивал живых! Так он сможет воздать благодарностью всем, кто в течение многих рождений был милосерден к нему. Нельзя никого мучить и убивать! Разве не страшны предостережения Будды? Если хочет человек войти в число детей Будды, пусть он не отворачивается от этих наставлений и предостережений!

Примечания

VII–7

Действующие лица этого рассказа — знатный господин воинского рода, буси; его «служилый человек», ро:то, — воин менее знатный, связанный присягой с этим господином; гэнин, слуга-простолюдин.

«Ручное копьё», тэбоко, имеет наконечник длиной около 50 см, прямой обоюдоострый или изогнутый односторонний, и древко примерно такой же длины. Такое копьё могли использовать и для метания, и в ближнем бою.

«Пребывал во мраке» — между смертью и новым рождением (ср. рассказ Vб–4). По обычаю в это время родичи покойного соблюдали самый строгий траур, в частности, на это время запрещалось вершить казни и наказания.

О государе Эмме (Яме), судье мёртвых, см. рассказы I–3, II–5. «Боги, сопровождающие нас от рождения», кусё:дзин, — два божества, которые рождаются вместе с каждым человеком и ведут счёт всем его поступкам, хорошим и дурным. Дзёхари, «Чистый лазурит» — зеркало Эммы, в котором отражаются все деяния умершего.

Описание подземных мучений приводится по «Сутре памятования об истинном Законе» (см. рассказ VI–12).

Свиток VII рассказ 8

Злодеи поплатились

僻事スル物ノ酬タル事, Хигакото-суру моно-но мукуитару кото

[303–304]

Слуга одного мирянина задумал заполучить лошадь, на которой ездил слуга одного из родичей его господина. Сговорился с приятелем, и однажды в поле тёмной ночью они подстерегли того малого, стащили с седла и связали верёвкой.

— Вы что это? — спросил он.

— Приказ господина. Он гневается на тебя и велел отрубить тебе голову.

— Злодейство! Я ни в чём не виноват!

Но его оттащили с дороги и с видом, что сейчас казнят, разрешили напоследок помолиться — десять раз произнести имя будды Амиды. Когда он повторил молитву раз двадцать или тридцать, тот первый слуга рубанул его по шее. Свалил наземь — и думая, что убил, забрал его лошадь и уехал. А парень просто упал, потерял сознание, но потом очнулся. Ощупал голову — там только узел волос срезан, и только.

Тогда он как был, связанный, поспешил домой, к своему господину, и всё ему рассказал. Господин немедля велел искать злодеев по ближней округе. И ещё ночью те двое слуг были схвачены, допрошены — и не стали отпираться. Было решено:

— Не нужно особого разбирательства: пусть потерпевший в том же поле сам их зарубит.

И тот зарубил их обоих. За злодеяние, совершённое в начале ночи, утром их уже и казнили, им воздалось смертью — так последствия не отличаются от причин.

Один из тех воинов, кого обезглавили в Камакуре в годы Просвещения Навеки, за год перед казнью в семнадцатый день второго месяца в час Обезьяны отрубил голову невиновному. И ему воздалось за гнев и злобу: в тот же самый месяц, день и час ровно год спустя зарубили и его — так рассказывают.

Похожих примеров можно привести сколько угодно. Нужно глубоко верить в путеводные основы воздаяния! Не надо думать, что если кому-то вдруг отрубили голову, то, должно быть, без причины. Нужно каяться в грехах прежних жизней. А в нынешней жизни — не совершать таких поступков.

Двое монахов-странников договорились путешествовать вместе. Они остановились в какой-то деревне, и один из них ночью потихоньку обратился к хозяину дома:

— Этот монах по праву принадлежит мне как невольник. Сейчас я должен его продать. Купи его! Сколько дашь? — и тот предложил цену.

Второй монах через перегородку услышал это. Немыслимое дело! Меня продают! — думал он. И на рассвете улучил время, когда спутник его ещё спал, зашёл к хозяину:

— Я согласен на ту цену, что ты назвал давеча. Я тороплюсь. Тот монах спит вон там.

Взял деньги, вышел и поспешил прочь оттуда. Первый монах проснулся, осмотрелся — а второго монаха нет! И вышло не по его замыслу, а наоборот: он сам себя продал в рабы. Хотел сыграть злую шутку с другим человеком, а в итоге наделал бед себе. Путеводные основы причин и последствий нерушимы! Древние говорили: «Кто хулит других, пусть подумает о своей вине, кто вредит другим, пусть подумает о собственных бедах». И верно! Собираясь продать другого человека, этот монах, как оказалось, затевал продажу себя самого.

Примечания

VII–8

О какой казни в годы Просвещения Навеки (Бунъэй, 1264–1275) здесь идёт речь, неясно.

По буддийскому уставу, лично не свободный человек не может быть монахом. Древнее японское законодательство поддерживало это правило, но делало исключение для тех невольников, кто уже умеет читать и толковать сутры. Владеть рабами монах также не может; «заповеди бодхисаттвы» запрещают также всякое участие в работорговле и её поощрение.

Невольники, нухи, в Японии XIII в. были в основном домашними слугами либо исполнителями некоторых казённых работ. Крупных рабовладельческих хозяйств, насколько известно, не существовало. Свободный человек мог продать в рабы себя самого или своих малолетних родичей, также было возможно обращение в рабы за долги и по приговору суда.

Свиток VII рассказ 9

Расплата за деяния, совершённые в прежней жизни

前業ノ酬タル事, Дзэнгё:-но мукуитару кото

[304–306]

В земле Синано в одном горном храме жила собака. Она родила пятерых щенков. Одного из пятерых она невзлюбила: не кормила его, рычала, кусалась, так что он исхудал и совсем захирел. А монахи за это невзлюбили мамашу-суку. И вот, однажды ночью все наставники, простые монахи и ученики увидели один и тот же сон.

Во сне собака рассказала:

— В прошлой жизни звали меня так-то, я была девой веселья. Ко мне ходило пятеро мужчин, и четверо из них вели себя так, будто бы они на самом деле благосклонны ко мне, и взаимные наши с ними чувства не были мелкими. А один был груб, только издевался надо мной, и я с ним виделась через силу. Нынешние мои пятеро детей — это те пятеро мужчин. Старые чувства глубоки, и четверых я кормлю молоком и забочусь о них, мне это не в тягость. А пятого я и прежде терпеть не могла, и кормить его мне отвратительно. Хотя я и стала теперь неприятна людям, но — вот что у меня на сердце. Племянник того моего нелюбимого гостя, должно быть, завтра придёт сюда за щенком. Лучше бы мне было не говорить всего этого, но… Если люди поймут, что всё это обусловлено прежними деяниями, то не будут удивляться. Вот зачем я это говорю.

Наутро монахи обсуждали: я, мол, тоже видел такой сон! Всем приснилось одно и то же, без малейших отличий. И точно: в храм прибыл некий мирянин, желавший посмотреть щенков. Ему сказали: выбирай любого и возьми его себе.

— Вот этот щенок, — сказал он, — хотя и тощий, но на самом деле, кажется, крепкий. Мне он нравится.

И взял себе того нелюбимого щенка.

Всё получается в точности так, как было предсказано во сне! — поняли люди и спросили:

— А вот была такая-то, весёлая девица…

— Да, была такая особа, она состояла при моём дяде, была его подружкой.

— И у неё было несколько дружков?

— Кроме дяди было ещё четверо, но она была дядиной зазнобой, он страшно ревновал, но они всё равно к ней ходили.

Никаких отличий от виденного во сне! Мирянину рассказали: так, мол, и так.

— Печально это! Мой долг — воздать благодарностью дяде, ведь это он меня вырастил. Да и как бы там ни было, пёсик мне нравится, вот что!

Спрятал щенка за пазуху и ушёл.

Удивительное дело — а случилось совсем недавно! Люди, видевшие тот сон в горном храме, как я слышал, живы и до сих пор. Об этом случае мне рассказал один из них.

Воздаянию за прежние деяния изначально удивляться незачем — и всё же когда слышишь о таких подлинных происшествиях, ещё больше веришь в закон причин и последствий. Итак, когда нас ненавидят и когда нас любят — это не может быть делом одной только нынешней жизни. И люди не обязательно виноваты в том, что ненавидят нас. Надо думать, это обусловлено лишь прежними деяниями. Любое дело надо обдумывать, стараться не допускать помрачённых мыслей, грехов, помех на пути, рассеять последствия прежних деяний и не допускать новых грехов.

Примечания

VII–9

Свиток VII рассказ 10

Человек убил того, кто в прежней жизни был его родителем

先世ノ親ヲ殺事, Сё:нин ко мотитару кото

[306–307]

В земле Мино в месте под названием Тоояма одна крестьянская жена увидела во сне, будто к ней пришёл её покойный свекор. И сказал:

— Завтра на охоте у господина поземельного начальника мне, должно быть, трудно будет спасти мою жизнь. Если я укроюсь в этом доме — прошу, спрячьте меня как-нибудь! Из жизни в жизнь, из века в век желаю вам радости! Прежде я был слеп на один глаз, и теперь не изменился, по этой примете вы меня узнаете.

С печальным видом он это говорил и плакал, женщина удивилась и пожалела его.

А назавтра поземельный начальник охотился — и фазан, спасаясь от погони, влетел в тот самый дом. Хозяин как раз куда-то отлучился, женщина была одна, вспомнила: а ведь это то самое, о чём я видела сон! Схватила фазана, спрятала в котле и накрыла крышкой.

Охотники искали фазана, зашли к этой крестьянке, поглядели — но про котёл не догадались и бросили искать, ушли. Муж её к ночи вернулся, жена ему подробно рассказала, что да как. Вытащили фазана, осмотрели — и точно, как во сне, он был слепой на один глаз. Когда крестьянин взял его в руки, он, казалось, ничуть не испугался. Как жалко его! — крестьянка заплакала, и фазан тоже плакал, и выглядел совсем как ручной.

Тогда крестьянин сказал:

— Это и вправду мой отец. Он крив был отродясь, и теперь таков же, вот беда! Родителей с детьми связывает клятва, по милосердию своему отеческому он любит меня, и верно, хочет накормить своего сына! — и убил фазана.

Крестьянка всё это приняла слишком близко к сердцу, тут же ушла из дому, да муж её и не удерживал.

Она пожаловалась поземельному начальнику, тот выслушал подробности, сказал:

— Да ведь это грех, препятствие на Пути!

И изгнал крестьянина из тех мест.

А жене его, как человеку жалостливому, отдал тот дом и закрепил за нею все права. Это случилось в последние четыре-пять лет, так мне рассказывал один человек.

Примечания

VII–10

Свиток VII рассказ 11

Безжалостный мирянин

無情俗事, Мудзё: дзоку-но кото

[307–309]

В земле Муцу жил крестьянин. Он был жаден и не имел к жене и ребёнку никакой жалости. Жена несколько раз сбегала от него, но её ловили и возвращали. Однажды она схватила в охапку своё дитя лет четырёх или пяти, пришла к поземельному начальнику и сказала:

— Муж у меня слишком безжалостен и жаден, для сердца моего невыносимо стало терпеть это и жить с ним вместе. Если бы мне дали разрешение с ним разойтись, я бы так и сделала!

— Это муж покидает жену, а не наоборот! Из-за чего же ты, женщина, хочешь покинуть мужа? — спросил поземельный начальник.

— Он слишком безжалостен! Примеров много,всех не перечислить. Но я расскажу один случай, остальное будет ясно. Недавно он ходил на горную речку и принёс три десятка крупных форелей. Нескольких сварил и съел, а остальных заквасил. Единственный его сын, вот этот, просил: «Папа, можно мне рыбки?» — цеплялся за отца и плакал. Тот отвечал: «Ещё не сварилась», — а сам пробовал, пробовал, да в одиночку всё и съел. Он даже ребёнка не кормит, и уж конечно, обо мне не подумал ни разу. Я надеялась: может, он хоть квашеной рыбы нам даст потом немножко. А он говорит: «Ещё не готова», «Ещё не готова», — так ничего и не дал. И всегда с ним так, десятки тысяч раз бывало то же самое.

Мужа вызвали и допросили. Он сказал:

— Всё так, как рассказывает моя жена, ничуть не иначе.

Его назвали злодеем и изгнали за пределы тех мест. А жене, за то что она терпеливо жила с ним до этих пор и за то, что она женщина не безжалостная, оставили всё хозяйство, а от мужниной подати освободили.

Человек сердцем стремится к богатству — ради жены и детей, и если считать так, то люди, подобные этому крестьянину, предельно бессердечны! А есть такие люди, кто жадничает даже для себя. «Что отдал, отдал не себе, что запас, запас для себя», — так они говорят, и даже на самих себя им жаль потратиться: такова предельная глубина жадности.

В сутрах сказано: «Гневные помыслы становятся огнём, алчные помыслы становятся водой; такие люди попадают в подземные темницы и обретают страдания». Мудрость человеческого сердца, должно быть, в том, чтобы постоянно беречь своё тело, хорошо распоряжаться имуществом, чтобы обустроить себе радостную жизнь и долго не расставаться с нею. А жадные люди ни с другими не делятся, ни благих корней своих не питают, не приносят даров ни на урожайное поле Трёх Сокровищ, ни на поле благодарности отцу, матери, наставникам и правителям, ни на поле милосердия к беднякам, больным и нищенствующим. Богачи лишь крепче запирают кладовые, глубже прячут своё богатство в сундуках — но случаются и нападения разбойников, и поборы властей, или же имущество сгорает в огне, или его смывает наводнением... Мучительно наживаешь, с трудом сохраняешь его. А если пропадёт, то печаль бывает глубока. Понапрасну страдают и тело, и сердце, а пользы и выгоды нет: и самому человеку богатство не послужило, и теперь, когда оно потеряно, с человеком остаются только грехи, совершённые ради обогащения. И никакие припасы не пригодятся ему в странствии между смертью и новым рождением. Если же совершать подаяние-дану, то оно никогда не портится, не истощается, и не понимать этого — опять-таки глупо! Соперничая из-за имущества, люди не заботятся о старших, из-за него возникает вражда между детьми, как и между учениками.

В одном горном храме у добродетельного наставника было много учеников и прихожан. Он скоропостижно скончался, не распределив имущество между ними, и ученики стали спорить и ссориться из-за наследства, ещё даже не простившись с учителем, и так прошло два или три дня, пока они не заметили, что тело его разлагается — только тогда похоронили. Мне это доподлинно рассказал человек, бывший на тех похоронах, это случилось совсем недавно.

Итак, пусть люди, у кого есть сердце, копят имущество в истинной кладовой, на урожайном поле, пусть жадны будут до мудрых деяний, за которые воздаётся семикратно. То, что обычно считают бережливостью, рассчитано на краткий срок. Тратиться на благие дела, пусть это и смехотворно на взгляд жадных людей, — значит поистине накапливать богатство. Должно быть, так!

Примечания

VII–11

«Заквасил», здесь — начал готовить из рыбы суси. В Новое время это слово стало названием для блюда из риса со свежей рыбой, ныне известного во всём мире как «суши», а в XIII в. так называлась рыба, заквашенная в уксусе с добавлением риса.

«Урожайными полями», фукудэн, в буддийских текстах называется всё то, на что даритель может потратить своё достояние с истинной, а не мнимой пользой. Обычно различают восемь таких «полей»: это будды, святые мудрецы и монахи («поле почтения», кё:дэн) проповедники, учителя, отцы и матери («поле благодарности», ондэн) и больные («поле милосердия», хидэн).

Дана (санскр.) — подаяние.

Свиток VII рассказ 12

Сокольничего заклевали фазаны

鷹飼雉ニクハレタル事, Такагаи кидзи-ни куварэтару кото

[309–310]

В земле Симоцукэ один мирянин всю жизнь охотился с соколами. Однажды он заболел, было ему худо, боль терзала все пять частей тела. Он громким голосом кричал, что бёдра его клюют фазаны и трудно терпеть. А никаких фазанов видно не было. Люди, которые ухаживали за ним, решили, что он сошёл с ума. Но когда осмотрели его, понимая, что помочь ничем не могут, то увидели: мышцы на бёдрах у него все исколоты, будто ножом. Как мне рассказывали, это случилось на самом деле. Есть и другие похожие случаи, но этого и одного достаточно. Прочие не записываю. В земле Тотоми недавно было нечто подобное, и в Симоцукэ тоже — человека заклевали перепёлки.

А был ещё человек, он растил и натаскивал молодых соколов. В пору его болезни все те существа, кого он убил, стояли у него перед глазами. Он состоял при одной влиятельной особе, подробности я не записываю, потому что суть дела та же самая. Есть много примеров воздаяния за убийство собак, за убийство черепах. Все их перечислить трудно.

Примечания

VII–12

«Пять частей тела» здесь — голова с туловищем, две руки и две ноги, или же голова, шея и грудь, живот, руки, ноги.

«Есть и другие похожие случаи» — и в сутрах, и в сборниках буддийских назидательных рассказов приводятся многочисленные истории о прижизненной или посмертной расплате за убийство животных, где исполнителями наказания выступают сами жертвы охотника.

Соколиная охота в Японии издавна считалась подобающей и для воина, и для столичного служилого человека; знатные семейства держали множество соколов и назначали особых служителей для ухода за ними.

Свиток VII рассказ 13

Поплатилась за убийство цыплят

鶏ノ子ヲ殺シテ酬タル事, Ниватори-но ко-о короситэ мукуитару кото

[309–310]

В земле Овари жила женщина. Чтобы накормить своих сыновей, она убивала множество цыплят. Однажды во сне ей привиделось, как некая мать причитает над изголовьем ребёнка:

— О, милое моё дитя! — и плачет, и вид её скорбен.

У той женщины старший мальчик заболел и вскоре умер. Его младший брат тоже занемог, и пока он болел, женщине приснился точно такой же сон, как в прошлый раз. И второй сын тоже умер. Так мне рассказывал один человек, бывший свидетелем всему этому, но об именах он умолчал.

Примечания

VII–13

Женщине в этом рассказе является во сне курица, горюющая о своих детях.

Свиток VII рассказ 14

Убийство уток-неразлучниц

鴛殺事, Оси короси-но кото

[310–311]

В земле Симоцукэ в месте под названием Асонума жил мирянин, заядлый охотник с соколами. Однажды он добыл селезня из породы уток-неразлучниц, положил в сумку и принёс домой. Той же ночью во сне он увидел поистине несчастную женщину, одетую в простое платье. Вид её был глубоко скорбен, она плакала и причитала:

— Зачем ты так безжалостно убил моего мужа?

Во сне охотник ответил ей:

— Что-то я не помню такого.

— Да ведь это тот, кого ты сегодня поймал.

Он упорно отпирался, и тогда женщина сказала:

Хи курурэба

Идзая-то ииси

Асонума-но

Макомо-но уэ-ни

Хитори-ка мо нэму

Когда солнце померкло,

«Когда же?» — говорила я.

В Асонума

На соломенной постели

Разве я усну одна?

Она взлетела и исчезла, и, видя это, охотник понял: это была уточка-неразлучница. Он удивился, подумал: как же глупо я поступил! А наутро увидел, что рядом с селезнем лежит уточка, тоже мёртвая. Глядя на них, охотник пробудился сердцем, навсегда зарёкся убивать живых, вскоре сделался монахом в миру и стал подвижничать ради просветления в будущей жизни. Так мне рассказывали. Трогательная причина для ухода из дому!

Примечания

VII–14

Похожий рассказ есть в «Собрании примечательных рассказов из нынешних и прежних времён» (свиток XXX),

Утки-неразлучницы, они же мандаринки, оси, лат. Aix galericulata, в дальневосточной словесности начиная с древнекитайской «Книги песен» постоянно упоминаются как пример супружеской любви и верности. Считается, что если одну утку из пары убивают, то вторая умирает от горя. В буддийской словесности Дальнего Востока утки-неразлучницы заменили индийских попугаев-неразлучников (о тех тоже рассказывают, что они умирают в разлуке). В частности, утки-мандаринки упоминаются в китайских переводах сутр о Чистой земле среди птиц, населяющих страну будды Амиды [Болл 2004].

Свиток VII рассказ 15

У животных тоже есть сердце

畜類モ心アル事, Тикуруй мо кокоро ару кото

[311]

Это случилось в годы Лёгкого Начала

В Столице начались беспорядки, воины восточных земель выступили в конный поход. Мой знакомый воин говорил, обращаясь к своему коню, самому надёжному среди всех отобранных лошадей:

— У зверей тоже есть сердце, так что послушай меня. Если в этот раз что случится, я на тебя надеюсь, полагаюсь на тебя в трудный час. Поэтому и кормят тебя лучше в сравнении с другими лошадьми. Никогда не забывай: я на тебя надеюсь!

И поручил конюху заботиться об этом коне с особой тщательностью. Так они добрались до Столицы. Конюх внезапно сошёл с ума и в одержимости бормотал:

— Господин говорил: «Надеюсь на тебя, не забывай об этом, если придётся худо», — и дал насчёт меня особые наказы. Я-то думал, ты их исполнишь, а ты мои припасы проедал сам, меня не кормил. А раз ты сильнее, то в трудный час выручать господина будешь ты! Дурной ты человек!

Так он некоторое время бредил, но потом поправился. Мне это рассказал его сын.

Хотя животные не говорят, это не значит, что у них нет сердца и что они неразумны. Должно быть, есть у них сердце!

Примечания

VII–15

Лёгкое Начало, Кангэн — девиз правления государя Госага, относится к 1243–1246 гг.

О каких именно беспорядках идёт речь, неясно; отношения между Столицей и воинской Ставкой были напряжёнными на протяжении почти всех годов Кангэн. В 1242 г., когда предыдущий государь, Сидзё:, скоропостижно скончался, столичные чиновники и Ставка разошлись во мнениях, кто должен ему наследовать. В Столице поддерживали принца Таданари, сына государя Дзюнтоку, но в итоге на престол взошёл Кунихито, сын государя Цутимикадо (государь Госага). Затем в 1244 г. по решению сиккэна Хо:дзё: Цунэтоки и других руководителей Ставки тогдашний сёгун Кудзё: Ёрицунэ — родич столичного канцлера, уже взрослый и деятельный, — вынужден был отречься в пользу своего малолетнего сына Ёрицугу. Однако отрекшийся сёгун Ёрицунэ имел поддержку и в Столице, и среди камакурских знатных воинов; когда сиккэн Цунэтоки в 1246 г. умер и ему наследовал его брат Токиёри, противостояние между сторонниками бывшего сёгуна и нового сиккэна обострилось, и в итоге Ёрицунэ под охраной был отправлен из Камакуры в Столицу.

Конюх в этом рассказе одержим духом коня, который говорит его устами.

Свиток VII рассказ 16

Сжигал сутры

経ヤキタル事, Кё: якитару кото

[312]

В столичном доме гостил монах-странник. Среди ночи он проснулся и услышал звуки, будто чьи-то рыдания. Что это? — подумал он.

— Ара, больно! Ара, тяжко! — вопил кто-то в страхе и смятении.

Монах удивился и пошёл туда, откуда слышался голос. В одном из помещений на жаровне горел огонь, рядом сидел человек, а вокруг были разбросаны свитки сутр, переписанных по синей бумаге золотой краской.

— Эй, что с тобой? — окликнул монах.

— Нынче со мной случилась беда. Тяжко! Я хотел сжечь «Большую сутру о запредельной мудрости», чтобы добыть золотую краску. Оба глаза у меня выскочили — и тут же упали в жаровню.

Говоря так, он горько рыдал.

Люди, жившие в этом доме, встревожились, собрались и стали горевать. Что за мучения, должно быть, — и в нынешней жизни, и в будущей! В течение многих нескончаемых сроков падать в подземные темницы, из жизни в жизнь, из века в век рождаться безглазым, глупым и безумным! Кто ради мелочи, ради одной жизни, одного века совершит столь великий грех — тот глупее глупого! Это случилось больше тридцати лет назад. Так рассказывал человек, слышавший в Столице правдивый рассказ об этом. Должно быть, люди запомнили услышанное!

А недавно люди мылись в бане, и туда попросилась зайти женщина, потихоньку управилась, а когда после её ухода посмотрели — оказалось, она отмывала позолоту с изваяния будды. Будда весь почернел, она его бросила и ушла. Так мне рассказывали. Сколь великий грех, помеха на пути!

Примечания

VII–16

Свитки сутр, переписанные по тёмно-синему фону золотой краской, в Японии нередко изготовляли для подношений в храм, несколько из них сохранилось до наших дней. Если злоумышленники пытались добыть золото с таких рукописей, они не соскребали краску, а сжигали свитки.

О «Большой сутре о запредельной мудрости» см. рассказ I–6.

Свиток VII рассказ 17

У будды закоптился нос

佛ノ鼻黒クナシタル事, Буцу-но хана куроку-наситару кото

[313–314]

Одна госпожа-монахиня завела себе изваяние будды: красивое, золочёное. Стоял этот будда у неё как главный почитаемый, она ему молилась и совершала приношения. Прежде она жила в Столице, потом перебралась в деревню и изваяние взяла с собой. Поставила его у каких-то знакомых в зале будды-хранителя и подносила ему цветы да благовония.

Уж если эта монахиня к чему бывала пристрастна, то и меры не знала, к тому же была страшно жадна. И вот, как-то в храмовом зале, где стояло много других будд, она подумала: «Дым от благовоний рассеивается, не держится вокруг моего будды». Воткнула в крышку курильницы бамбуковое коленце, а другим концом подвела его к самым ноздрям своего изваяния. Теперь нисколечко дыма зря не рассеивается! Со временем нос у золочёного будды словно бы лаком покрылся: закоптился так, что и позолоты не видно.

Монахиня эта скончалась, возродилась женщиной — и была поистине красива лицом и статью. Только вот ноздри чёрные, как тушь… Одному человеку во сне открылось, что эта женщина — новое перерождение той монахини. Так может действовать закон причин и последствий.

* * *

В земле Ямато в горном селении жил один крестьянин. Он построил молельню, покрыл соломой — и пригласил досточтимого Сиэмбо из храма Сайдайдзи провести обряд освящения. И вот, когда тот читал посвятительную запись, крестьянин услышал слова о цели благого деяния и перебил:

— Эту молельню я воздвиг ради моей покойной бабушки. Если заслуги от моего деяния обратятся во благо жителям всех миров, то бабушке моей, считай, ничего и не достанется. Обрати все заслуги во благо покойной бабушки!

Досточтимый возразил:

— Когда обращаешь заслугу во благо обитателям всех миров, то такая заслуга — самая большая. Ни в коем случае не надо упускать её!

Крестьянин в ответ:

— Это бы и хорошо, вот только… Пускай сосед мой, староста Сабуро, в числе всех не считается!

Из множества обитателей всех миров всё-таки одного человека попросил исключить: своего ненавистного недруга. Недостойно это выглядело! Так рассказывал один отшельник, он сам всё слышал при том обряде.

* * *

Одна женщина тешилась с любовником — и вдруг муж вернулся, а парню и убежать некуда. Женщина его завернула в циновку и потащила во двор: будто бы выколачивать блох. Когда перетаскивала через очаг в полу, парень, голый, выкатился из циновки и свалился прямо в огонь. Муж, видя это, выпучил было глаза в гневе, но потом без злобы молвил, прикрыв рот рукой:

— Ого! Изрядная же блоха, крупная!

И ничего больше не не сделал, и тогда парень убежал.

* * *

В Южной столице жила госпожа-монахиня. Многие годы она с верою чтила бодхисаттву Дзидзо из храма Яда-дэра, делала подношения и молилась ему одному. И каждый раз перед тем как возгласить его имя, говорила сначала:

— Не служу я ни Дзидзо из молельни Фукути-ин, ни Дзидзо из молельни Дзюрин-ин, ни Дзидзо из молельни Тисоку-ин, и уж конечно, никаким базарным Дзидзо! Славься же, мой великий бодхисаттва Дзидзо из Яда-дэра!

Это, пожалуй, тот же сердечный настрой, что у монахини, которая закоптила нос будде.

Примечания

VII–17

Сиэмбо Эйдзон (1201–1290) стоял во главе движения за «возрождение уставов и заповедей». Мудзю был знаком с ним; известно, что в пору путешествия по восточным землям в 1260-е гг. Эйдзон и его ученики проводили посвящения и давали уроки по монашескому уставу в храме Тёбодзи, где жил Мудзю. См. «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна» и рассказы IV-9, IV-16.

«Очаг в полу» — в японском деревенском доме очаг часто устраивали в углублении в полу. Посуду для готовки подвешивали над ним на крючьях.

В нескольких рукописях «Собрания песка и камней» к этому рассказу (VII–17) относятся ещё два эпизода:

«В земле То:то:ми в округе Икэда служил один чиновник. Его жена была исключительно ревнива. Держала мужа при себе неотлучно.

Тамошний поземельный начальник проездом из Камакуры остановился на станции Икэда передохнуть и пригласил того чиновника приехать повидаться. Жена не пускает.

— Но с господином поземельным начальником мы старинные друзья! Что же, мне нельзя с ним встретиться?

— Хорошо, поезжай. Только я на тебе поставлю метку.

И посыпала мукой его тайное место.

И вот, приезжает чиновник на станцию. Поземельный начальник уже всё подготовил. Говорит:

— Хорошо, что твоя супруга смилостивилась. Позовём девчонок — и давай веселиться!

— Такого несчастного человека, как я, нет на всём свете! Жена вот на мне метку поставила…

Когда он всё рассказал, друг его ответил:

— Если позволишь, мои люди тебя потом покрасят заново.

После гулянки его и вправду снова убелили мукой, и он отправился восвояси. Дома жена говорит:

— Ну-ка, проверим!

Подцепила пальцем немного муки и попробовала.

— Всё ясно, как вы там развлекались! У меня-то в муку была соль подмешана, а тут — пресно!

Повалила мужа на пол и связала.

Такие чувства уж чересчур неприятны, решил он. И вскоре уехал из дому, перебрался в Камакуру. Это — недавнее происшествие.

* * *

А вот старинный рассказ. Один мужчина подозревал, что к жене его ходит любовник, и когда собрался в дальний путь, то нарисовал ей метку на тайном месте, знак «бык».

Любовник пришёл, она рассказала про это. Он в ответ:

— Как он нарисовал, так же и я могу.

Правда, хотя парень и видел, как было, и пытался повторить в точности, но у мужа «бык» начертан был поперёк, а этот нарисовал вдоль.

Муж вернулся, посмотрел.

— Вот как? Это работа твоего приятеля. Мой бык был лежачий, а этот стоячий!

— Ну и что? Хватит ворчать! Не может же бык лежать всю жизнь!

— Пожалуй, так… — и простил её.

Выходит, муж был человек с лёгким сердцем и великодушный. Хотя жена и вела себя дурно, но его мерки были не жестки, и он ей грех простил. Совсем другое дело, чем с той госпожой из Икэда!»

О бодхисаттве Дзидзо (Чрево Земли) см. рассказ I–6.

Яда-дэра — старинный храм недалеко от города Нара, тамошнее изваяние бодхисаттвы Дзидзо было воздвигнуто в 796 г. Молельни Фукути-ин и другие — места почитания Дзидзо в тех же окрестностях Нара. «Базарными» называются статуи этого бодхисаттвы, покровителя путников, установленные на перекрёстках дорог, в том числе на рынках.

Свиток VII рассказ 18

Глупый и безумный монах стал быком

愚癡僧ノ牛ニ成タル事, Гутисо:-но уси-ни наритару кото

[314–316]

В земле Оми жил монах, он часто ходил в один горный храм в земле Микава. Он не подражал древним ни в ученье, ни в подвижничестве, только понапрасну принимал дары от верующих — и вот что с ним случилось.

Он прибыл в Микава к своему наставнику, хотел зайти в его келью, но вдруг служанка ударила его плетью. Пришлось убежать. Потом он снова хотел войти, и она его опять ударила.

— Да что же это такое? — хотел он сказать, но голоса подать не смог. Опять убежал, издалека примеривался, как бы подойти, но когда приблизился, опять ничего не получилось. Служанка сказала:

— Ох уж этот бык! Так и ломится сюда, будто дело у него! — отвела его в конюшню и привязала.

Тогда монах оглядел своё тело — а оно бычье! Опечалился — станешь тут горевать! — а сказать ничего не может. Подумал: это за то, что я день за днём понапрасну принимал дары, приносимые с верою! Когда-то монах слышал: «Почитаемое победоносное заклятие», Сонсё-дарани, уничтожает грех недолжного принятия даров, — но самого заклятия он не помнил и произнести бы не сумел. Пытался возгласить хотя бы, как читаются знаки названия, но как следует выговорить не получалось: только Сон, Сон…

— Бык захворал! Не пьёт воды, не ест травы, только мычит, — говорили люди.

А он от сердечной тоски забыл о еде, три дня и три ночи мычал, и наконец через трое суток сумел вымолвить: Сонсё дарани. И тут же стал прежним учителем Закона. Тогда он развязал верёвку, пошёл к своему наставнику и попросил:

— Объясни!

Когда он подробно рассказал, что случилось, наставник отозвался:

— Дурацкое дело! Сначала выучи «Победоносное заклятие», а потом прочти сутры и прочие книги!

Надо думать, замечательна сила заклинаний!

В самом деле, если каждый день по двадцать один раз повторять «Почитаемое победоносное заклятие» и толковать его, получишь всевозможные дары, а после смерти возродишья в Чистой земле будды Амиды, — так толкуют это заклинание, и в миру его тоже возглашают. Это истинное слово, на которое наше сокровище, община, в особенности может надеяться. Хотя и наступил последний век, действенности своей заклятия-дарани не утратили! Если бояться греха недолжного принятия даров, подносимых с верой, возглашать заклятия и читать сутры, а сердцем искренне верить, — то за это воздастся добром в нынешней жизни. А если принимаешь подношения, сам не трудясь, непременно грянет расплата.

* * *

В «Трактате в пятьсот вопросов» есть такой рассказ. В одной стране жил человек, вступивший на Путь. Заслуг он не имел, попусту принимал дары от людей — и превратился в огромную гору мяса. Жители ближних селений в голодную пору отрезали от неё куски и ели. Мясо постепенно нарастало заново. Люди из соседней страны, прослышали об этом, украдкой отрезали было кусок — но тут гора содрогнулась и изрекла:

— Я старинный приверженец Пути. Я брал подношения от жителей здешней страны, но заслуг не снискал, и поэтому, чтобы вернуть людям их дары, стал вот этим мясом. От вас я подношений не принимал, и когда вы режете, мне трудно терпеть!

Так он сказал, и соседи побросали добычу и ушли.

В стране Кан в старину некий приверженец Пути многие годы брал подношения от одного мирянина, но соразмерных заслуг не имел, а потому возродился древесным грибом в его саду. Хозяин день за днём срезал гриб, а тот вырастал снова. Соседи попробовали тайно срезать его, но гриб громко заплакал и закричал. Спросили: почему? — Он объяснил точно так же, как в том старинном рассказе из трактата. Кто не воздаёт за дары милосердием, не очищается мудростью, в итоге непременно должен будет вернуть полученное.

* * *

В земле Овари в окрестностях храма Дзимокудзи девочка лет одиннадцати или двенадцати собирала травы и вдруг упала. Крестьянин, работавший в поле, заметил это, удивился, подошёл поближе и увидел: змей длиною в четыре-пять сяку подползал и собирался обвиться вокруг неё. Крестьянин подумал: что за чепуха? — хотел отогнать его, побежал было за мотыгой, но змей добрался до головы девочки и вдруг обмяк и исчез. Крестьянин снова подошёл, посмотрел вблизи: девочка словно бы спала и видела сон. Стал спрашивать её: что с тобой было? — и она немного пришла в себя.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил он.

— Здесь был красивый молодой господин, знатный человек, он велел мне: приляг вот тут, а я бы исполнила всё, что он прикажет. Легла, но вдруг что-то случилось, он испугался и убежал, — так она рассказала.

Тогда крестьянин спросил:

— Ты носишь оберег?

— Нет, не ношу.

Он оглядел её платье — и правда, оберега не было. Крестьянин подумал: всё это выглядит очень странно! — а потом заметил у девочки в волосах листок бумаги с «Почитаемым победоносным заклятием».

Людям нужно носить обереги. Даже если сам не знаешь о них, они имеют вот такую благую силу. И конечно, если носить их с почтением, то во благой их силе можно не сомневаться. Это случилось в годы Просвещения Навеки.

Примечания

VII–18

«Почитаемое победоносное заклятие головы будды», Буцутё: сонсё: дарани, санскр. Ушниша виджая-дхарани, — заклятие, которым подвижники призывают себе на помощь чудесный свет, исходящий от ушниши, особого знака на макушке у будды. Это заклинание, широко известное как в китайском, так и в тибетском буддизме, обсуждается в текстах ТСД 19, №№ 967–974.

«Трактат в пятьсот вопросов» («Гохяку мон-рон», ТСД 24, № 1483) обсуждает, какое подвижничество возможно в пору «конца Закона».

В этом и следующем эпозодах нерадивые монахи после смерти превращаются в нечто, что обычно не считается возможным перерождением: это не животные, не демоны, и скорее всего, не божества. Речь, видимо, идёт не о новом рождении, а о чудесном способе вернуть долг за нечестно принятые дары.

Страна Кан — Китай. Съедобные грибы, выращиваемые на деревьях, в Китае и Японии считались не просто вкусными, но и полезными, продлевающими жизнь. Из многих разновидностей таких грибов в наши дни по всему миру широко известны грибы сиитакэ. В XIII в. некоторые из таких грибов поставляли в Китай из Японии: по преданию, когда будущий знаменитый дзэнский наставник Догэн отправился учиться в Китай, он плыл на корабле с грузом древесных грибов, и получатель груза, китайский храмовый повар, дал молодому японскому монаху наставление по «созерцанию», кит. чань.

Храм Дзимокудзи, как считается, был основан ещё в конце VI в., при государыне Суйко, после того как рыбак из края Исэ выловил в море чудесное изваяние бодхисаттвы Внимающего Звукам, Каннон. На протяжении почти всей своей истории этот храм принадлежал школе Сингон, в нём сильны были традиция местных «таинств» и совместное почитание богов и будд.

«Оберег», здесь — листок бумаги, на котором написано заклинание.

Свиток VII рассказ 19

Бывает кара и за Истинные слова

真言ノ罰アル事, Сингон-но бати ару кото

[317]

Один монах, подражая древним, усердно изучал Истинные слова. Посвящения, окропления головы, он не получил, но назвался посвящённым и был допущен к тайным книгам, дозволенным только после окропления головы. Он, не таясь, читал эти книги, но когда учитель случайно услышал правду о нём, то отобрал их у него, а самого его выгнал. После этого монах занемог, тяжко страдал и ничего не говорил. Глаза его, вроде бы ничем не повреждённые, совсем перестали видеть, и он в мучениях скончался. Мне об этом случае рассказал его товарищ по храму, доподлинно всё наблюдавший.

Ещё один монах скрывал, что потихоньку распутничает. Когда он принимал «Тайный закон почтения и любви», вещи, надобные для взаимного соответствия, как принято, окрашивали красным — но в этот раз цвет красного корня не получился. Это достоверный рассказ человека, который наблюдал за окраской.

Если задуматься над такими случаями — то и в наше время польза от Истинных слов не ничтожна! Есть мелкое и глубокое, доступное многим или немногим, и всё же если кто-то в самом деле верит, то в пользе и выгоде можно не сомневаться!

Примечания

VII–19

Герои этого рассказа — приверженцы «тайного учения», в котором правила передачи наставлений были особенно строгими. Для каждого следующего уровня «таинств» нужно было пройти обряд посвящения, в данном случае «окропления головы», кандзё:, санскр. абхишека. Ср. рассказ VI–11.

«Тайный закон», хихо: — указания по проведению одного из обрядов, здесь речь идёт об обряде, обращённом к Светлому государю Напитанному Страстью, Айдзэн-мё:о:, санскр. Рагараджа, помощнику в одолении страстей и их использовании на благо всем страдающим. Красный — цвет Напитанного Страстью; говорится, что краска готовилась из «красного корня», аканэ, то есть из марены. «Взаимное соответствие», со:о:, — отождествление подвижника с почитаемым существом; чтобы достичь его, человек надевал головной убор Светлого государя, брал в руки предметы, с которыми того изображают, садился на соответствующий помост и т.д.

Свиток VII, рассказ 20

Небесный пёс учит человека Истинным словам

天狗ノ人ニ真言教タル事, Тэнгу-но хито-ни Сингон осиэтару кото

[317–318]

Один монах-странник отправился в землю Муцу. В какой-то горной деревне он на закате дня попросился на ночлег, но никто его не приютил.

— У подножия вон той горы есть старая молельня. Заночуй там. Правда, говорят, там водятся небесные псы, — сказали ему.

Монах был наставником Истинных слов, привык полагаться на себя — и пошёл, и разместился в той молельне. На самом деле ему было страшновато, и он устроился на помосте за сиденьем будды. Глубокой ночью послышались будто бы человечьи голоса: кто-то спускался с горы. Напуганный подвижник сложил руки знаком незримости, затаил дыхание и выглянул.

Увидел он толстого монаха в белой одежде. Тот выбрался из носилок и прошествовал в молельню, а за ним — свита из двух или трёх десятков монахов помоложе.

— Младшие наставники! Пойдите погуляйте во дворе, — велел старший, и молодые толпою вышли. И стали во дворе бороться, прыгать и плясать.

Толстый же наставник сказал:

— Монах, а монах!

Наш подвижник подумал: я же сложил знак незримости, а всё равно он меня видит… И отвечал:

— Опасаюсь!

— Знак незримости ты, монах, складываешь неправильно. Тебя видно. Вылезай, я научу, как надо.

К этому времени сердце подвижника немного успокоилось. Он высунулся сбоку от изваяния.

— Вот так этот знак складывается, смотри, — показал небесный пёс. — Только не открывай его несведущим. Я затем и выставил своих младших.

Подвижник обрадовался, сел опять позади изваяния и сложил знак.

— Хорошо! Теперь ты не виден, — молвил толстый монах.

И позвал:

— Наставники, заходите сюда!

Небесные псы ещё немного порезвились в храме и ушли к себе в горы.

Существо, называемое небесным псом, тэнгу, известно из японских преданий. В книгах мудрецов оно нигде не упоминается. Прежние достойные учителя, должно быть, его имеют в виду, когда говорят о «демоне ма». Так или иначе оно относится к роду демонов. Кто не достиг истинной мудрости, поддаётся страстям, гордится собою и чванится перед другими, но имеет заслуги, добытые подвижничеством в видимом мире, — тот после смерти возрождается на этом демонском пути.

Говорят: у тех, кто следует в этой жизни по пути собственного сердца, подвижнические заслуги — это одно, а мудрость — совсем другое. Если небесных псов делить на разряды, то главных будет два: добрые псы и злые псы. Злые псы всецело движимы чванством и не верят в Закон Будды. Это мешает им творить благие дела, — но они не знают, что сами себе затрудняют выход из круговорота перерождений. Добрые псы привержены пути Будды, обладают и мудростью, и знанием, имеют подвижнические заслуги, но при этом поддаются страстям, и знания их, и деяния остаются в пределах видимого мира. Эти псы, хотя и относятся к роду демонов, — умны, идут по пути Будды и людям не вредят. Они могут избавить человека от козней злых псов и защищают Закон Будды. Говорят, что они близки к выходу из круговорота. Такие добрые псы бывают наставниками Истинных слов.

Это устное предание дошло до нас от людей древности. Нужно лишь стремиться к тому, чтобы сердце встало на путь. А если подвижничать, поддаваясь страстям, то деяния все окажутся демонскими. Допустим, родился кто-то в одном из благих миров, среди людей или богов, возгордился тем, что обрёл такой плод воздаяния, начал совершать грешные дела — и скатился на путь демонов. Так говорят. Прежние достойные наставники учат, что счастье в видимом мире — это горе в третьей по счёту жизни. Но если стремление к истинной мудрости и к тому, чтобы сердце встало на путь, у них глубоко, эти демоны могут навсегда отдалиться от пустых помрачений, от страстей и от чванства.

Примечания

VII–20

В XIII в. в Японии ещё нет устоявшейся традиции описания горных духов тэнгу. Позже их обычно изображают крылатыми, с птичьими клювами или длинными носами, в одежде горных странников ямабуси. По Мудзю, в Китае такие существа не были известны, — и всё же слово восходит к китайским источникам. Там оно обозначает небесное тело — комету; в этом же смысле слово тэнгу встречается, например, в «Анналах Японии» VIII в. Комета называется «небесной собакой», видимо, потому, что это «хвостатая» звезда; почему именно это слово стало в Японии обозначением горных духов, не похожих на собак, не известно.

Горная молельня, скорее всего, состояла из одного небольшого помещения со статуей будды на помосте возле стены напротив входа. Спрятаться в такой молельне негде, кроме как за спиной у статуи.

«Знак незримости» здесь — онгё:, особое положение пальцев рук («печать», ин, санскр. мудра). В буддийском «тайном учении» таким знакам приписывается чудотворная сила — в сочетании со словесными заклятиями и образами, на которых подвижник сосредоточивает свою мысль. В японских преданиях тэнгу нередко появляются как знатоки буддийских «таинств», особенно таких, которые полезны в земной жизни: вроде искусства полёта, незримости и т.д. Мудзю, как и другие буддийские авторы, считает, что подвижник не обязательно обладает мудростью; путём подвижничества можно обрести чудесные способности, но при этом не стремиться к освобождению из видимого мира. Из таких подвижников, привязанных к земному миру, и получаются демоны.

Демоны ма, санскр. мара, — могущественные демоны, способные и морочить людей, и помогать им. Предводитель этих демонов, государь Мара, в буддийских текстах предстаёт и как враг Будды, и как защитник Закона. См. рассказ I–1.

«Чванство» здесь — кё:ман, самодовольство в сочетании с презрением к окружающим.

Свиток VII рассказ 21

Пристрастность рассеялась благодаря Закону Будды

執心ノ仏法ユエニトケル事, Сю:син-но буппо:-но юэ-ни токэру кото

[319]

Один монах в миру в земле Хитати многие годы был подвижником памятования о будде, слыл человеком, по-настоящему радевшим о будущей жизни. Летом первого года Широты и Покоя он умер при моровом поветрии. Сын его, тоже монах, печалился, что помыслы отца в смертный час были нехороши и что тот скончался без должного настроя. Когда тело сжигали, оно сделалось твёрдым, как камень, и не горело в огне, а цветом было словно бронзовый котёл. Подложили побольше лучших дров, но оно так и не загорелось. Тогда сожгли два или три ящика угля, однако тело всё не горело.

И когда уже уголь подёрнулся белым пеплом, сын-монах подумал: должно быть, тело отца отвердело от болезни, и потому не горит? Непонятно, почему так. Или дело в пристрастных помыслах? В древности в Индии жил один приверженец внешнего пути. Он следовал учению о постоянстве — и обратился в каменную глыбу, а ученики Будды догадались, в чём дело, сделали на ней надпись, и камень распался. Наш монах вспомнил, что слышал такой рассказ. Самой надписи он не помнил, но понадеялся, что от пристрастности можно избавиться, и написал на нижнем крае погребального бумажного стяга четыре строчки стихотворения: «Всё движется, ничто не постоянно…» — и так далее.

Как только он вернул стяг на место, надпись на бумаге загорелась, и в этом пламени отвердевшая плоть вспыхнула, как вспыхивают вещи, облитые маслом, — такой был жаркий огонь. Пока читали один свиток «Сутры о Амиде», тело сгорело без следа. Мне об этом рассказал человек, видевший своими глазами, что делал сын-монах. Он ещё спрашивал, в какой книге подвижник внешнего пути обратился в камень и что была за надпись. Сила Закона и в последний век несомненна!

Примечания

VII–21

«Внешний путь» — одно из древнеиндийских небуддийских учений, в данном случае, «учение о постоянстве», дзё:рон, санскр. сассата-вада. Согласно ему, душа человека вечна; противоположное «учение о разрушении», санскр. уччхеда-вада, считает, что после смерти от человека не остаётся ничего (в том числе и последствий его деяний, которые предстоит избывать в будущем рождении). Будда следует срединному пути между этими двумя крайностями. К какому источнику отсылает рассказ об индийском подвижнике и учениках Будды, не известно.

«Всё движется, ничто не постоянно…» — стихотворение из «Сутры о нирване» (ТСД 12, № 374, 451а):

諸行無常, сёгё: мудзё: Всё движется, ничто не постоянно:

是生滅法, дзэ сё:мэцу хо: Таков закон рождения и гибели.

生滅滅已, сё:мэцу мэцу и Кто погиб и для рождения, и для гибели,

寂滅爲樂, дзякумэцу ираку Обретает покой и избавляется от суетных радостей

Об этих стихах в сутре говорится так. В одном из прежних своих рождений Будда предавался суровому подвижничеству в Снеговых горах — Гималаях. Чтобы испытать его, бог Индра в образе демона явился ему и прочёл первые две строки стихотворения. Что же дальше? — спросил юноша. Спрыгнешь со скалы, если я тебе прочту это четверостишие до конца? — спросил демон. Юноша согласился, дослушал стихи и прыгнул в пропасть. Индра принял свой божественный облик и не дал юноше разбиться.

Переложением этого четверостишия считается «песня ИРОХА» — стихотворение, в котором встречаются все буквы японского письма, и каждая только по одному разу; по этому стихотворению разучивали азбуку.

Бумажный стяг, камибата, устанавливают в храмах как подношение буддам и на похоронных обрядах — ради благой посмертной участи покойного.

Свиток VII рассказ 22

Выгоняли бедность

貧窮ヲ追タル事, Бингу:-о оитару кото

[320–321]

В земле Овари жил монах по имени Эндзёбо. Весь век он провёл в бедности, и когда ему перевалило за пятьдесят, подумал: я ведь знаю Истинные слова, да ещё умею применять закон Тёмного и Светлого начал! В разговоре со своим учеником-монахом и ещё с каким-то монашком он объявил:

— Много лет я тяжко страдал от бедности, и теперь хочу её изгнать.

И вот, в двенадцатом месяце, в ночь под новый год, он взял в руки ветви персика и такие же ветки дал в руки ученику и тому монашку. Возглашая заклятия, они по очереди выметали из дому весь сор и приговаривали:

— Господин Бедность, сегодня изволь нас покинуть! — вымели сор наружу, а ворота заперли.

Той же ночью во сне Эндзёбо увидел истощённого монаха, сидевшего в ветхом храмовом зале. Тот сказал:

— Много лет я сопровождал тебя. Но раз ты гонишь меня, я ухожу.

Струи дождя скрывали его, но было видно, что он плачет.

Эндзёбо потом рассказывал:

— Это и был Бедность. Как ему, должно быть, было горько! — и сам плакал. Должно быть, жалел его! После этого Эндзёбо остаток жизни прожил в достатке. Так рассказывал человек, доподлинно слышавший всё от него самого. Бедность — это ведь тоже итог деяний, совершённых в прежних рождениях, и даже помощи богов и будд тут недостаточно. Этот случай — удивительное исключение.

Один бедняк с горя решил перебраться в другую страну. Во сне он увидел тощего мальчишку, тот плёл соломенную туфлю.

— Кто ты? — спросил бедняк.

— Я твой слуга, Бедность. Я буду сопровождать тебя в пути.

Монахи с горы Хиэй, товарищи по храму, были очень бедны.

— Уйду в родные места! — сказал один.

— Да что, о монах! — отозвался его наставник. — Кувшин ёмкостью в одну мерку всюду вмещает одну мерку.

Ученик возразил:

— Волнение пылинок в разных местностях разное, вот в чём дело.

В миру обычай таков, что в разных землях неодинаковы и бедность, и счастье. Воздаяние за прежние деяния — причина всех событий — не определено полностью. Определившееся воздаяние изменить трудно. Однако воздаяние за лёгкие деяния меняется смотря по условиям. Силой Закона Будды причина — деяния прежней жизни — может быть устранена, и тогда бедность оборачивается богатством. Отвечая наставнику, ученик указывал на эти путеводные основы.

А Эндзёбо, будучи учителем Истинных слов, знал правила, принятые в школе Сингон. Если подобным способом можно изгонять и недуги, и ложные страсти, и дурные деяния — это замечательно, надо думать!

Примечания

VII–22

О монахе Эндзёбо кроме этой истории ничего не известно.

Предновогодний обряд изгнания несчастий есть в народных религиях всех стран Дальнего Востока, см.: [Календарные обычаи 1985]. Как и другие обряды годового цикла, он соединяет в себе мотивы, восходящие к разным учениям, причём обрядовые средства могут подбираться в зависимости от предпочтений исполнителя: в этом рассказе задействуются и буддийские заклинания («Истинные слова»), и подметание жилища персиковыми ветками, вероятно, соотносимое с очистительными и защитными свойствами персика, известными из японских мифов (ср. [Кодзики 1994 I, 48, 142], где бог-прародитель Идзанаги с помощью персиков спасается от погони и завещает им так же беречь людей, как они сберегли бога), а также с древнекитайскими представлениями о персике как священном растении, позже развитыми в даосизме. Как и многие другие японские авторы, Мудзю Итиэн относит даосские практики к «Пути Тёмного и Светлого начал», Оммё:до:.

Монах с горы Хиэй, отвечая наставнику, указывает на то, что волнение «дхарм» всюду в мире разное, то есть в ином краю можно найти лучшие условия для жизни, хотя бедность, предопределённая по закону воздаяния, никуда и не денется.

Свиток VII рассказ 23

Продал свои уши

耳賣タル事, Мими уритару кото

[321–323]

В Южной столице жил знаменитый наставник Закона. Он предложил одному бедному монаху, имевшему толстые мочки ушей:

— Давай я куплю у тебя уши!

— Хорошо, а сколько заплатишь?

— Пять сотен.

— Ну, раз так…

За такую цену бедняк продал свои уши на корню. После этого богатый монах отправился в Столицу, к гадателю по чертам лица. Того бедняка, продавшего ему уши, он позвал с собою.

Гадатель сказал:

— Не вижу у тебя счастливых черт.

— А как насчёт ушей? Уши вон того монаха — мои, я их купил за столько-то.

— Ну, если те уши — твои, то начиная с весны будущего года тебя ждёт исполнение всех твоих замыслов, сердце твоё успокоится.

Так предсказал гадатель. А о монахе, продавшем уши, он сказал:

— Счастливая черта тут — именно уши, других предвестий счастья нет.

Тот монах до сих пор живёт небогато. Казалось бы, продав уши, он должен был бы поправить свои дела, — а вот нет. В Южной столицы жилья у него не было, он перебрался в край Адзума, будучи учёным, стал проповедовать...

Как-то раз знакомый отшельник в разговоре предложил ему:

— Меня пригласили совершить обряд. Добираться долго, сам я стар, сил уже не хватает… Может, уступлю заказ тебе? Особых сложностей тут быть не должно. У тебя, как я знаю, ближайший заказ такой, что дорога до места займёт три дня. Тамошние обряды — дело известное: подношение дадут в двадцать кан, не больше. Пустяк! А вот тебе кое-что получше: в дне пути отсюда служитель одного святилища — человек богатый, у него несколько сыновей. Мне передали, они хотят провести семидневное прижизненное поминовение по отцу, приглашают меня. Выгодно! Если я этот заказ передам тебе, они возражать не будут. Они дают самое меньшее по пять кан в день, а то, пожалуй, и по десять. Возьмёшься?

— Конечно! Три дня пути и двадцать кан дохода — на что они мне? А семьдесят кан в одном дне пути — это я согласен.

Так они и договорились, сообщили заказчикам, кто прибудет. И вот, наш монах, взявшийся за поминки по жрецу, уже пересёк море, прибыл на место. Жрец, старик восьмидесяти с лишним лет, уже давно хворал, не мог есть, лежал на одре болезни. Его сыновья сказали монаху:

— Недуг нашего батюшки длится уже много дней. Надежды нет, и всё же, следуя пути сыновней любви и благодарности, мы бы хотели, чтобы ты сначала помолился за него, с верою прочёл бы «Большую сутру о мудрости». А насчёт прижизненного поминовения потом поглядим. Приступай же скорее!

Монах рассчитал так: сначала возьму награду за «Большую сутру о мудрости». Желая потом договориться и о поминальных чтениях, он сказал:

— Дело нехитрое. Раз уж я сюда прибыл, скоро всё будет сделано.

— Дозволишь ли поднести тебе браги?

Вообще-то монах был большой любитель выпить. Но если признаешься, что пьёшь, — чего доброго, упадёшь во мнении заказчика. Сохраняя важный вид и думая, как бы получить побольше подношений, он отвечал:

— Браги я не пью.

— Ну, тогда… — и поднесли ему тёплые колобки моти.

И вот, монах произнёс вводные слова к «Сутре о мудрости». Съел один колобок и молвил:

— Вот пища Закона, вкус мудрости, благое снадобье бессмертия. Отведай!

И подал другой колобок больному. Жрец лёжа сложил ладони:

— Замечательно! Это милость Трёх Сокровищ! Лекарство, дарованное великими светлыми божествами! — и съел кусочек.

Старик давно ничего не ел, он подавился, захрипел. Женщины, что сидели с ним, обхватили его и пытались помочь, но ничего не получилось. Вскоре он перестал дышать, пособить ему ничем не смогли.

— Пришла пора похорон, — и монаха отослали.

Тот двинулся в обратный путь: был сильный ветер, волны вздымались, одежда его вся промокла, он еле остался жив. А меж тем, сыновья покойного решили: надо бы вернуть этого монаха, пусть он всё-таки проведёт поминовение и возьмёт дары, — и послали людей за ним вдогонку. А монах решил, что это пираты, велел лодочнику: гони! — тот стал грести быстрее, буря была жестокая, монах едва не погиб. А после услышал, что за поминки там подношение дали в пятьдесят кан…

Сердца людей пусть будут чисты. Когда сердце мутно, нечисто, из-за этого случаются такие вот дела. Мне эти подробности рассказал знакомый того монаха, который продал свои уши, приносящие счастье, и с тех пор считал, что все его несчастья из-за продажи ушей. Удивительное дело!

Примечания

VII–23

О гадателях по чертам лица ср. рассказ IV–1. Монах-богач в этом рассказе действует по схеме, которая была давно отработана для гаданий и обрядов, относящихся к «Пути Тёмного и Светлого начал». Так, известно, что уже в X–XI вв. в Столице чиновники порой совершали фиктивные сделки со своими усадьбами: продавали их или дарили кому-либо, но оставались жить в них сами. Целью при этом было — жить «не в своём» доме, чтобы все дурные предзнаменования, касающиеся жилища данного человека, не относились к его действительному месту жительства. См.: [Трубникова, Бачурин 2009, 273–281].

О прижизненных поминовениях см. рассказ VI–13

Сыновья жреца, вопреки предварительному уговору, просят, чтобы монах для начала совершил кито:, моление о чуде в здешнем мире, — вероятно, об исцелении старика — а поминовение откладывают на будущее. Они просят задействовать «Большую сутру о мудрости» (см. рассказ I–6), один из самых крупных текстов китайского буддийского канона. Скорее всего, предполагалось читать не всю её, а только выдержки, которые монах помнит наизусть.

Колобки моти делаются из очень плотного и вязкого рисового теста, подавиться ими может и здоровый человек.

Свиток VII рассказ 24

Благая сила Истинных слов

真言功能事, Сингон куно:-но кото

[323–325]

Прихожане досточтимого Дайэмбо из храма Кансёдзи непрестанно возглашали «Заклятие печати драгоценного ларца», и вести о его немыслимых благих силах ходили во множестве. Будто бы многие одержимые люди исцелялись. Согласно сутре, когда это заклятие-дарани возглашают двадцать один раз, то излечивают до ста недугов и десяти тысяч страданий. Также в сутре сказано, что когда называют имя умершего и читают заклятие семь раз, то он возрождается в стране Высшей Радости. Прихожане досточтимого Дайэмбо однажды попробовали возглашением этого заклятия избавить одержимую, тяжело больную женщину, от духа, которым она была одержима. Написали восемь знаков заклятия и между ними вписали имя недужной. Женщина горько заплакала и произнесла:

— Поймите же! Это людям Закон Будды помогает, а мне он вредит! Я жрица из такого-то столичного святилища. Я знаю, как налагать проклятия на людей, до сих пор я этим и жила. Эта женщина увела господина-супруга у своей старшей сестры, и госпожа-сестра поручила мне проклясть разлучницу, вот я и изготовила надпись, наложила несколько проклятий. Появление вашего заклятия-дарани вредит мне, и надпись лишается силы! Но как-то же надо мне жить на переправе через здешний мир… Трудно терпеть, очень вы меня мучаете! Немилосердно!

Так мне рассказывал монах, бывший там в тот день и доподлинно видевший и слышавший всё: он вместе с другими возглашал заклятие-дарани. Это слова человека, не склонного к пустым выдумкам.

Итак, события, описанные в этих рассказах, я доподлинно слышал и записал. Благая сила Закона, чудесные силы богов и будд — это не мои выдумки, и чего я не слышал, того и не говорю. Нужно видеть и понимать Три Сокровища! Это не вымысел, не пустые мечтания. Вообще-то бывают и выдуманные притчи, но даже если сочиняешь, не отворачиваясь от путеводных основ, сообразуясь с Законом Будды, греха в том быть не должно, если вымысел выражает смысл Закона. Ну, а здесь всё достоверно. Я часто рассказываю случаи из нынешних времён, и только поэтому скрываю имена и опускаю подробности. Когда же ничего дурного ни с кем не случилось, я порой и имена привожу. Чтобы побудить людей к вере в Закон Будды, я готов дать письменную клятву. Даже в последнем веке не надо сомневаться в силе Истинных слов!

* * *

Недавно, летом первого года Широты и Покоя в Восточных землях был страшный мор, многие люди болели и умирали. Заболел сын моих знакомых.

— Пришёл ребёнок, он сильно страдает, будет трудно, — говорили тогда, и четверо или пятеро монахов возгласили «Заклятие Тысячерукого». Повторили его, как положено, двадцать один раз, и недужный молвил:

— У того, кто казался вам ребёнком, голова разбита, он в ярости отступает к северу. Из храма выглянул многорукий будда и выгнал его.

Болезнь отступила. Это я видел и слышал сам, а не узнал от людей.

* * *

Среди монахов в молельне Кайдан-ин в Южной столице рассказывали: одна мирянка, больная из-за одержимости духом, при чтении «Заклятия Тысячерукого» изрыгнула нечто похожее на меч. Вот каково заклятие!

Ещё с одной женщиной было так: во время чтения заклятий из её лона на виду у монахов выполз змей, вполз в лоно её служанки, та стала бредить как одержимая. Таков рассказ монаха, видевшего это.

* * *

У покойного досточтимого Дзиссобо среди прочих удивительных чудес с Истинными словами было такое: в Сиракава у дочери одного человека в животе образовалась опухоль размером с мяч, твёрдая, как камень. Девушка страдала, будто от холода, и сошла с ума, родичи её очень горевали, и досточтимый сказал:

— Будь это проклятие или болезнь — пусть они сгорят в огне мудрости индийских знаков! Девушке не надо ничего говорить, а мы совершим огненный обряд гома.

Набрав углей в большой горшок, досточтимый раскрошил их веткой криптомерии, возжёг благовонную древесину, прочёл «Заклятие Неподвижного в огненном мире», достиг «принятия дара», и тогда живот недужной согрелся и эта твёрдая опухоль постепенно растаяла и исчезла. Таков достоверный рассказ монахов.

Примечания

VII–24

Дайэмбо Рёин (1213–1291) происходил из рода Минамото, раздел о нём есть в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны». Кансёдзи — храм в Столице.

О «заклятии печати драгоценного ларца» и сутре, где оно приводится, см. рассказы II–1, II–8.

Устами больной женщины в этом рассказе говорит дух жрицы, наложившей на неё проклятие.

Молельня Кайдан-ин при храме Тодайдзи в городе Нара главным образом занималась монашескими посвящениями, но в ней начиная с IX в. служили монахи школы Сингон, и среди них было несколько знаменитых чудотворцев, о ком из них говорится здесь, не известно.

«Заклятие Тысячерукого» восходит к «Сутре заклятия великого сострадательного сердца бодхисаттвы Внимающего Звукам Мира, Тысячерукого и Тысячеглазого» («Сэндзю сэнгэн Кандзэон босацу дайдзисин дарани-кё:». ТСД 20, № 1060–1062), считается, что оно исцеляет больных, продлевает жизнь, избавляет от грехов и т.д.

Дзиссобо Райго (1001–1084) происходил из рода Фудзивара, славился как знаток таинств и знаменитый чудотворец, был близок к государю Сиракаве и исполнял для него обряды, а в награду просил воздвигнуть помост для посвящений в Миидэра (ср. во Введении). Не получив желаемого, Райго: уморил себя голодом, и по преданиям, являлся после смерти как гневный дух, иногда в обличии крысы.

Здесь Сиракава — название местности близ Столицы, где находился и дворец государя Сиракавы.

Гома (санскр. гома) — общее название для нескольких обрядов, принятых в буддийских «таинствах». При этих обрядах разжигают огонь, бросают в него кусочки благовонного дерева и читают заклинания. Обряд имеет внешнюю, зримую, и внутреннюю, умозрительную части, смысл его состоит в сожжении ложных страстей и заблуждений в огне мудрости.

«Заклятие Неподвижного в огненном мире» призывает подвижнику на помощь силы Светлого государя Неподвижного, Фудо:-мё:о:, см. рассказы I–3, II–7.

Свиток VII рассказ 25

Монах Сэнсэбо

先世房事, Сэнсэбо:-но кото

[326–334]

В земле Симоса жил монах по имени Сэнсэбо — что значит «Наставник из прежних веков». Он был человеком простым, но настрой сердца его был редкостно постоянен. Он не подлаживался к нынешнему веку и обо всех событиях говорил только, что это — дела из прежних веков; не печалился и не радовался, так и жил на переправе через здешний мир. Однажды в доме его случился пожар. Сэнсэбо сказал:

— И это тоже дело из прежних веков, — и не стал ни беспокоиться, ни выходить из дому.

— Как же так?! — люди сбежались, тянули к нему руки, стали вытаскивать.

— И это тоже дело прежних веков, — сказал он и вышел.

Он по всякому поводу так говорил, и потому его прозвали Сэнсэбо.

В самом деле: всё, что происходит, обусловлено воздаянием за наши деяния, совершённые в прежние века. Бедность и богатство, страдание и радость сообразно этому создаются нашим сердцем, исходят из него — но глупцы не понимают этого и считают, будто это зависит только от других людей. Сказано: «Три мира — одно лишь сердце, вне сердца нет вещей, отдельных от него». Одним лишь сердцем создаются и обустраиваются три мира, шесть путей, и в них мы обретаем страдания и радости. Ничто на нас не действует извне, как не зависящее от сердца. Раз так, то благие причины приносят нам счастливые плоды. А дурные деяния отзываются горькими плодами. И горе, и радость исходят только из сердца. Одну и ту же воду человек видит как воду, голодный дух видит её как поток гноя, рыба видит её как свой дом, а небожитель видит её как драгоценный лазурит. Точно так же и чистую землю Будды Сякамуни его ученик Сярихоцу видел как грязную землю, а государь Бон с причёской в виде раковины видел её же как землю воздаяния. В предметах нет чистоты и грязи. Это взгляд наш может быть милостивым или злобным. А значит, если думать обо всём как об обусловленном делами прежних веков, то пусть бы и приходили несчастья, случались трудности, незачем завидовать людям и сетовать на свой век. Если за гнев воздавать гневом, гнев так и не исчерпывается. Это всё равно что тушить огонь сухой травой. Если же на гнев откликаться милостью, гнев в итоге исчерпывается. Это всё равно что тушить огонь водой, — так говорят. Только, каясь в прежних грешных деяниях, не нужно сейчас новыми деяниями создавать причины для будущих страданий.

Один досточтимый рассказывал:

— Все предметные миры исходят из сердца, в них есть благое и дурное. Когда моё сердце заблуждается, всё образы-пылинки помрачены. Когда моё сердце просветлено, все вещи чудесно-ясны. «Когда в глазу есть соринка, в пустоте клубятся и падают цветы. Когда в сердце есть помрачение, возникают рождения и смерти, многочисленные как песчинки в реке Вечной», — так сказано. Со мною был смешной случай. С некоторых пор все вещи для меня стали вонять дерьмом, и я винил их, и даже когда входил в зал будды-хранителя и молился, изваяние его для меня тоже воняло дерьмом. Постепенно я стал подозревать, что это козни демона Мары, громким голосом прочёл «Заклятие Милосердного спасителя», вошёл в сосредоточенное памятование о Неподвижном Фудо, но знамения мне не было. Усталый, я вышел из зала, тщательно осмотрелся, нет ли чего у меня на лице — и оказалось, на носу у меня прилип кусок дерьма. После того как я хорошенько умылся, десять тысяч вещей уже ничем не воняли. Итак, заблуждение и озарение — в нашем собственном сердце. В предметах перед нами нет ни недостатков, ни достоинств. Пример хотя и грязный, но путеводные основы по нему понятны.

Не обязательно даже быть человеком, идущим по Пути, чтобы не испытывать радости или страдания от событий в мире.

В стране Кан жил мирянин по имени Хакусо. Ни при каких обстоятельствах он не печалился и не радовался. Однажды его единственная лошадь потерялась неизвестно где. Соседи жалели его, а он сказал:

— Как знать, радоваться ли этому или печалиться…

Через два или три дня он привёл домой прекрасного скакуна, какие редко встречаются в Поднебесной. Люди опять сказали:

— Мы думали, ты печалишься, — а ты радуешься!

Он опять ответил:

— Как знать, может, и тут есть о чём печалиться…

Его любимый сын сел на коня, поскакал, упал и повредил руку. Люди снова стали соболезновать:

— Мы думали: какая радость, что тебе достался этот конь. А ты теперь печалишься!

И он снова ответил:

— Как знать, быть может, тут есть чему радоваться…

Он не печалился, а в Поднебесной началась великая смута, многие воины отправились воевать и погибли. А сын Хакусю был покалечен — и потому сохранил свою жизнь. Это пример к тому, как нужно откликаться на события.

Мудрец Роси сказал: «Несчастье — укрытие, где прячется счастье, счастье — жилище, где обитает несчастье». Смысл этих слов таков: всё зависит от человека — когда он осторожно и нехотя совершает благие дела, упражняется в добродетели, его минуют несчастья и приходит счастье. А когда он кичится счастьем и совершает непотребства, счастье непременно проходит и приходят несчастья. Раз так, то нужно осмотрительно отдаляться от грехов, не кичиться успехами и не роптать на неудачи. Не понимать, что в любом деле рядом стоят и успех, и потеря, считать один успех за достижение, забывая о десяти тысячах потерь, сетовать на одну неудачу как на потерю, забывая об остальных успехах, — таков всегдашний людской обычай. Нет такого дела, где был бы лишь успех и никаких потерь, и нет таких дел, где только потери и никаких успехов. И ещё: в одном и том же деле один человек видит успех, а другой — неудачу. Или за успехи считают только частые успехи, а за потери — многочисленные потери, бывает и такое. А ещё одно и то же может быть успехом в миру и потерей — в деле выхода прочь из мира. Бывает, что успех по закону Будды — это неудача по мирским законам. Понимая эти путеводные основы, прояснив успехи и неудачи, зная, что в успехе есть и потеря, не нужно сильно желать и радоваться ему, а зная, что в неудаче есть свой успех, не нужно на неё глубоко досадовать и сетовать.

В «Сутре о нирване» рассказана вот какая притча. К воротам дома одного человека пришла женщина. Облик её был прекрасен. Хозяин спросил:

— Кто ты?

— Меня зовут богиней Благих заслуг, — отвечала она. — Куда я прихожу, там являются одни лишь удача и счастье.

Хозяин обрадовался и пригласил её войти. И тут же явилась ещё одна женщина. Вид её был ужасен, одежды в грязи.

— А ты кто? — спросил хозяин.

— Меня зовут богиней Чёрного мрака. Куда я прихожу, там случаются одни лишь несчастья и бедствия.

— Уходи сейчас же! — воскликнул хозяин, слыша такое.

Но она ответила:

— Ты глуп. Та первая женщина — моя старшая сестра. Мы ни на мгновение не разлучаемся. Если любишь мою старшую сестру, люби и меня. Если я тебе ненавистна, то ненавидь и старшую сестру.

Человек вошёл в дом, спросил — и старшая сестра-богиня ему сказала то же самое. Тогда он отослал прочь обеих, и они вместе ушли.

А другой человек, хотя и слышал об этом случае, но любил старшую сестру, а потому оставил при себе и младшую.

Согласно этому сравнению, рождения и встречи подобны старшей сестре, смерти и расставания подобны младшей сестре. Не бывает рождения без смерти, не бывает встречи без разлуки. Всё живое непременно умирает. Все, кто встретился, непременно расстаются. Такова основа мира как он есть — подобно тому как две сестры никогда не приходят врозь. Поэтому подвижнику-бодхисаттве ненавистны и рождения, и встречи. Обычные люди любят жизнь и скорбят о смерти, радуются встречам и сожалеют о расставаниях. Коренная основа круговорота рождений и смертей — это любовь и желание. Не будет любви – прекратятся рождения и смерти. Кто для начала отбросил мирскую любовь, но ещё не отбросил любовь к Закону Будды, того считают вступившим на Путь Будды. Отбросив любящее, пристрастное, злобное сердце, нужно приучить сердце к подвижничеству в покое безмыслия. Люди, в самом деле постигшие Закон Будды, сами забывают и огорчения, и радости.

Древние добродетельные люди говорили: «Сердце обращается, следуя за десятками тысяч предметов, и там, куда оно обращается, на самом деле таятся его страсти. Если оно сосредоточится на присущей ему природе, следуя за её течением, оно не радуется и не огорчается». Все вещи рождаются и исчезают, уходят и приходят, но если сосредоточиться на собственной природе, которая изначально неизменна, то и рождаясь, они не рождаются. Это и есть истина. Кто не понял её, но для начала понял, что в десяти тысячах вещей успех и неудача стоят рядом, тот думает о своих грехах, и его страстные привязанности истончаются, и когда он теряет обретённое, он не погружается глубоко в сердечную злобу, — таковы уловки первого уровня, вводящие на Путь. По примеру одного дела можно понять десять тысяч дел. Сердечно поладить с женой, детьми, близкими, чтобы заботиться о них и жалеть их, — это твоё достижение. Но когда думаешь о них с заботой, стараешься кормить их и помогать им, то и сердцу нет передышки, и телу нет отдыха. И тело, и сердце надрываются ради них. И мы становимся рабами долга и любви. Поэтому мы и не приносим даров на урожайное поле Трёх Сокровищ, достойных почитания, не воздаём на поле благодарности отцу, матери, учителям и правителям, кому мы должны быть благодарны, не помогаем на поле милосердия беднякам и больным, кого нам бы следовало жалеть, и решимость найти хороших друзей у нас слаба, и времени нет, чтобы сблизиться с мудрыми и знающими. Несчастья нынешней жизни — ничтожны. Нужно страшиться будущих страданий. В смертный час трудно отбросить помрачённые мысли, и в этом — причина и условие для той благодарности и любви, что возникает между людьми будто бы беспричинно. Хотя мы с глубоким чувством приносим клятвы, в промежутке между смертью и новым рождением не остаётся привычек, сопровождавших нас, как не остаётся и примеров, могущих уберечь нас от страданий.

В Индии жил мирянин-убасоку. Он соблюдал пять заповедей, пестовал свои благие корни, но сердцем был глубоко привязан к своей жене, хорошо ладил с нею, и когда в последние его дни она заботилась о нём, он думал: кем бы я хотел стать после смерти? — и из-за таких помрачённых мыслей возродился насекомым в носу у жены. В ту пору жил мудрец, он пришёл в этот дом, жена высморкалась и увидела насекомое, хотела раздавить его, но мудрец её остановил:

— Это твой покойный муж. Не убивай его.

Жена отвечала:

— Мой муж соблюдал заповеди, совершал благие дела, почему же он стал таким?

Мудрец сказал:

— Заслуги от долгого соблюдения заповедей, как сказано, позволяют возродиться на небесах, но если последние помрачённые мысли сильны, то человек рождается животным.

После этого он проповедал Закон для насекомого, оно выслушало и возродилось на небесах. Стало быть, заслуги всей жизни у него тоже были, и слушая, как мудрец проповедует Закон, это существо обрело ещё заслугу — и возродилось на небе.

У обычных людей благие помыслы слабы, а пристрастия глубоки. Дурные связи часты, добрые друзья редки. Путь к освобождению поистине далёк. А потому такое приобретение, как любимые жена и дети, должно сопровождаться множеством утрат. Любовь сравнивают со стрелой, украшенной цветами и пронзающей человека. Хотя на вид она и приятна, но отнимает жизнь. Точно так же мудрый теряет жизнь из-за предметных миров, дорогих ему по любви или благодарности. А раз так, то если жена, дети и родичи вовсе не любезны сердцу, это должно быть большой удачей. Это и досадно, и мучительно, возникает гнев, и привязанность, должно быть, дурна. Царице Идай достался дурной сын, и из-за него она возненавидела мир Сяба, пожелала возродиться в Чистой земле — и возродилась в стране Высшей Радости: так отвращение и страдание идут на пользу, немилые сердцу жена и дети, все те, к кому мы по-дурному привязаны, могут оказаться для нас добрыми и мудрыми друзьями. А значит, и в нынешнем веке и в будущем веке дела, тревожащие тело и сердце, должны быть предметами, сердцу немилыми. Глубокое чувство в час встречи непременно оборачивается мучительной болью в час разлуки. А слабая решимость в час встречи — слабым сожалением при разлуке.

Таков людской обычай: желать успеха и забывать о потерях, досадовать на потерю и не замечать успеха — глупее глупого! То же самое и с волами, конями, всеми шестью видами живности, и с имуществом, богатством. Когда они достаются нам, они радуют сердце, но добывать их и стараться сберечь —мучительно для сердца. А при утрате горе глубоко. Иной раз, если имуществом постоянно не пользуешься, оно и не годится для использования. Дурными же вещами пользуешься постоянно и не жалеешь их, и они всегда годятся для использования. И уступить их другим людям тоже не жалко. Если они теряются, или их похищают воры, о них не горюешь. А раз так, дурное имеет много достоинств, а хорошее — много недостатков. Кроме того, если рассмотреть, кто из людей в миру богат, а кто беден, — то у бедности много преимуществ, а у богатства много недостатков. Древние говорили: «Богатство — это много хлопот, богатство – это много горя. Когда дел мало, сердце непременно спокойно, когда желания забыты, хлопоты легки». Если кто-то на самом деле богат, он сам страдает, ему постоянно чего-то недостаёт. «Если богатство велико, оно вредит телу, если имя прославленно, оно вредит душе», — так говорят. Если у дракона голов много, то и болят они чаще, так же и здесь. Когда чин высок и жалование обильно, то тело мучается, сердце страдает. Человек берёт на себя заботу о чужих делах — и это считается процветанием. Глупые сердца! Глиняная сова скатывает комок глины и заботится о нём, как о птенце. А когда он вырастает, непременно пожрёт свою мать. Если желать богатства и приумножать его, то пока накопишь много, потеряешь жизнь — вот к чему это сравнение. Богатство существует ради тела, а над телом властвует сердце. Когда имущества много, оно может погубить и тело, и жизнь, и это нехорошо. Мешает телу, мучает сердце — и что делать? Только успокоив сердце, освобождаешь тело, и это истинная радость. Средство для успокоения их обоих — и тела, и сердца, — подвижничество по Закону Будды, нужно это помнить. Не сетовать на бедность, когда грехов мало, сердце мирно, тело спокойно, и только подвижничать по Закону Будды — да только разве люди помнят об этом?

Кандзан говорит: «Собрать тысячу золотых в сокровищнице — это не сравнится с бедностью простого монаха». Древние говорили: «Если хочешь изучить Путь, нужно изучить бедность». Мирские мудрецы питались папоротниками и умерли с голоду на горе Сюё, скрывались на Западной вершине и сгорели в лесном пожаре. Что уж говорить о людях, которые хотят взойти на чудесный путь Закона Будды! Они своё сердце напитывают делами, враждебными мирскому волнению пылинок, разве они не ищут чудесного предела — нирваны, покоя и чистоты?

Итак, нам нужно следовать по стопам Хакусо, усвоить мысль Сэнсэбо. Если разобрать основу этого, незачем оставлять сердце в горящем доме, в беспокойных трёх мирах. Не нужно селиться на земле, где во множестве собираются всяческие страдания! Ракутэн говорит: «Не жалуйся на бедность, не гордись богатством, то и другое одинаково станет белыми костями». О чём одном следовало бы жалеть — это о том, что, родившись среди людей и встретившись с Законом Будды, впустую тратишь свою жизнь, не проходишь Путь. Рюдзю говорит: «Оснастившись полностью всеми шестью корнями, имея ясное разумение, не совершать добрых дел — значит напрасно получить человеческое тело. Известно, что о себе самом заботится любое животное, ища себе радости. А кто получил тело человека и не старался пройти Путь — тот не отличается от животного».

Дзэндо говорит: «Кто не усердствует ради этих трёх урожайных полей, тот зверь в шкуре человека». В «Сутре о сетях Бона» говорится: «Кто не соблюдает заповедей, не отличается от деревянного истукана, он всё равно что животное». Деревянный истукан по обличию — человек, но не имеет человеческого сердца. У животных сердце есть, но нет ни мудрости, ни благих причин. Раз так, то если получаешь плоды воздаяния за соблюдение пяти заповедей и свершение десяти благих дел в прежние века, но имеешь и дурные деяния, совершённые в прошлые века или в нынешней жизни, то в следующей жизни придётся поплатиться за эти деяния, низойти на дурные пути. В последний час, когда все деяния, сойдясь вместе, будут состязаться между собой, трудно будет тягаться с этими дурными поступками, даже если отвергаешь их. Нужно на протяжении жизни постепенно избавляться от таких деяний. Даже когда мысли правильны и понимание ясно, всё равно трудно остановить помраченные помыслы в сердце. Когда же в последний час придётся страдать от болезни, терпеть тяготы, ещё труднее будет сохранить ясность мыслей и сосредоточиться на том, что предстоит. Постепенно укрепляя верящее сердце, храбро исполняя клятвы-обеты, ревностно совершая дела на Пути, можно и нужно уничтожить помрачённые мысли. Люди, у кого есть сердце, следуя по стопам прежних мудрецов, и в нынешнем веке и в будущем веке пусть успокаивают тело и сердце. Служить стране, поддерживать семью тяжело и для тела, и для сердца. И поэтому наставник-толкователь Сёгун, не пожелавший стать учителем страны, объяснил свой отказ так: «Если стану брать подношения от людей, стану беспокоиться об их делах; я же занят мыслями о том, как расторгнуть связи, вовлекающие в круговорот рождений и смертей. Как я найду время для царской службы?» — и в самом деле, когда я принимаю подношения, долг благодарности растёт, и моё тело становится телом другого человека. И горести, и радости, и все дела других людей я тогда испытываю на самом себе. Раз так, то благодеяния подобны богине Благих заслуг, а труды подобны богине Черного мрака. Не бывает такого, чтобы они хоть на время разлучались. Под горестями — радости, под радостями — горести. Если поймёшь, что старшая и младшая сёстры всегда вместе, — то разве станешь о чём-то непременно горевать и сетовать?

Ракутэн говорит: «Богатый страдает, и его страдание — от сердечных забот; бедный радуется, и радость его — от довольства собственной долей». Действительно, когда в сердце есть печаль, ничто не мило. Когда сердце спокойно, это, должно быть, настоящая радость. Ещё он говорит: «Не пытайся гнать то, что имеешь. Если пытаешься гнать, много сожалеешь. Не старайся привечать то, что приходит. Если стараешься приветить, опять-таки огорчаешься. Пусть бы ты возвышенно восседал в незнании, пусть бы ты величественно возлежал в несравненности». В собрании стихотворений Хаку в разделе «Забавы» есть много стихов-воспоминаний, и по ним получается, что сначала Ракутэн увлекался словесностью, а потом вошёл во врата созерцания и думал, что сочинительство замутняет сердечный настрой. Но на самом деле он, кажется, и позже всё время сочинял. А в тех стихах он говорит:

В ранние годы я принадлежал своему веку,

Полностью отдался забавам;

В нынешний век всем сердцем

Обратился к созерцанию Южной школы,

Вовне я следую мирским законам,

Внутри отрешаюсь от всяческих связей.

Двигаясь вперёд — не покинешь Столицы,

Отступая назад — избежишь людской суеты.

Сам я понял смысл этого,

Не твёрд в ногах, но не беспокоюсь,

Тело без пути легко влачится,

Сердце свободно и в толпе.

Раз есть настроение — пью вино,

Раз нечем заняться — обычно прячусь,

Сижу до глубокой ночи в покое и тишине,

В мирном укрытии сплю, пока солнце не подымется высоко.

Осенью не горюю, что осень длинна,

Весной не печалюсь, что годы утекают,

Доволен обликом своим — не старый и не малый,

Между жизнью и смертью забываю о желаниях.

Смысл этих стихов вот каков: Ракутэн забыл жизнь и смерть — подобно тому как мудрый человек отослал прочь обеих сестёр-богинь. Если сравнивать, жизнь и смерть подобны воде и льду. Рождение — как будто вода схватилась и стала льдом. Смерть — словно бы лёд растаял и стал водой. У льда и воды облик разный, но по влажной своей природе они не различаются. В зависимости от деяний мы преобразуемся, меняемся — таковы четыре способа рождения и шесть путей, всякие изменчивые наваждения. Одна лишь чудесная природа тела Закона ничуть не меняется. Это тело истинной самости. Все десять тысяч вещей, если их обсуждать исходя из их применений, различаются по своим жизненным силам, но если рассмотреть их сущность, то исток у них один. И что уж говорить: чудесная просветлённость единого тела — как может меняться из-за рождений и смертей? Кандзан говорит: «Образы воды и льда не отличаются друг от друга, жизнь и смерть — обе прекрасны». За две вещи, жизнь и смерть, не нужно держаться, ибо это причины и условия пустой помрачённости. Но их не нужно и отвергать, ибо они возникают и исчезают, как изменчивые наваждения. Что надо делать: не печалиться и не радоваться жизни и смерти, глядеть сквозь них, как придётся, — сквозь эти цветы в пустоте. Ракутэн говорит: «И снова: не люби это тело, и снова: не отвергай это тело. Разве этому телу достаточно будет любви? — Таков корень ложных страстей в десяти тысячах веков. Разве этому телу достаточно будет нелюбви? Оно — пылинка в пустом небе». Поистине, не любя и не отвергая, самому по себе, можно и нужно достичь врат Закона, не имеющего свойств, свободного и ровно-равного. Такова, должно быть, сущность Закона Будды, таков главный смысл подвижничества.

Примечания

VII–25

Бог Бон с причёской в виде раковины — Брахма; его изображают с такой же причёской, как у Будды: волосы на макушке собраны в узел, похожий на ракушку. Сярихоцу — Шарипутра, ученик Будды.

«Когда в глазу есть соринка» — знаменитое изречение, встречается, например, в «Зерцале школ» (ТСД 48, 419 с).

«Заклятие Милосердного спасителя» — одно из заклятий, обращённых к Светлому государю Фудо, защищает подвижника от демонских козней.

Хакусо, кит. Бэй Соу, упоминается в древнекитайской «Книге мудрецов из Хуайнани», «Хуайнань-цзы».

Слова Роси (Лао-цзы» взяты из «Книги о Пути и благой силе», 58. Ср. в переводе Е.А. Торчинова: «О горе, ты — опора счастья! О счастье, в тебе таится горе! И кто пределы ваши знает?» [Торчинов 1999, 268]; в переводе Г.А. Ткаченко: «От этого зависят и счастье, и несчастье. То, чем определяется счастье и несчастье, — знание предела» [Ткаченко 2001, 473].

О богинях-сёстрах см. рассказ IV–1. Место в сутре — ТСД 12, 435 b-c.

Рассказ о мирянине и его жене взят из книги «Разные примеры из сутр и уставов» (ТСД 53, 200с), см. рассказ Vа–4.

История царицы Идай (санскр. Вайдехи) рассказана в «Сутре о созерцании будды по имени Неизмеримое Долголетие». Сын царицы, Аджаташатру (яп. Адзясэ) убил своего отца, чтобы захватить престол, а мать заточил в темницу. К ней тайно пробираются Будда с учениками и рассказывают ей о Чистой земле будды Амиды.

Кандзан — Хань-шань, китайский поэт эпохи Тан (даты жизни точно не известны). Цитируется его собрание стихов, стихотворение № 168.

«Мирские мудрецы питались папоротниками...» — речь идёт о Бо И и Шу Ци, сыновьях правителя древнекитайского царства Гучжу. Они предпочли голодную смерть на горе Шоуян (яп. Сюё) жизни в неправедных государствах. О них говорится в «Исторических записках» Сыма Цяня, гл. 61, «Жизнеописание Бо И» [Сыма Цянь, VII, 31–33]. «...скрывались на Западной вершине» — имеются в виду Цзе-цзы Туй и его мать, их история рассказана в тех же «Исторических записках», ср. рассказ II-1. У Сыма Цяня Цзе-цзы исчезает без вести, но есть и иная версия: правитель Вэнь-гун, чтобы выкурить его с горы, поджигает лес, и мудрец сгорает в пожаре.

Рюдзю — Нагарджуна, см. рассказ VI-10. Цитируется «Большой трактат о запредельной премудрости» (ТСД 25, 217 а–b).

Дзэндо — Шань-дао, см. рассказ I-10. Цитируемое место — ТСД 37, 270 b.

О «Сутре о сетях Бона» см. рассказ I-1. Цитируемое место — ТСД 24, 1009 а.

Наставник Сёгун — Джаясена, см. рассказ III–1.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание