«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

 

 

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

 

 

СВИТОК VIII

 

 

VIII–1 Тюкан    

VIII–2 Тиумбо из храма Кофукудзи 

VIII–3 Иёбо      

VIII–4 Не знал собственной лошади      

VIII–5 Сменял лошадь       

VIII–6 Промахнулся с покупкой лошади      

VIII–7 Не умеют ездить верхом  

VIII–8 Сердце и слова расходятся друг с другом     

VIII–9 Концы с концами не сходятся    

VIII–10 Хорошо сказал монашек

VIII–11 Мальчик съел тянучку   

VIII–12 Молодая госпожа  

VIII–13 Имя для монахини 

VIII–14 Слуга у господина был болваном   

VIII–15 Глупый мирянин   

VIII–16 Находчивый мирянин    

VIII–17 Повёл себя находчиво   

VIII–18 Глупый парень      

VIII–19 Монах нанимал лодку    

VIII–20 Лодочник верхом на коне 

VIII–21 Старый монах скрывал свой возраст       

VIII–22 Человек не понимает смертного пути   

VIII–23 Выдернутый зуб    

 

 

Свиток VIII рассказ 1

Тюкан

忠寛ノ事, Тю:кан-но кото

[335–338]

 

Среди монахов, состоявших при общинном начальнике Хонгане на горе Бодайсан в земле Ямато, был некто по имени Тюкан Сёсимбо. Этот монах вечно дремал, и его прозвали Сёсином Сонным. Когда на чтениях во славу углей костра Будды надо было по ходу обряда рассыпать цветы, началось песнопение, Сёсин, как обычно, спал, — но пением монахи, сидевшие рядом с ним, разбудили его. Спросонья он засуетился, схватил свой посох с кольцами наверху и возгласил:

— Беру в руку посох с кольцами…

— Ты что? — спросили его.

— Ох, я думал, надо петь…

 

А однажды на исходе ночи он сквозь сон услышал пение птиц, и ему показалось, что наставник Хонган зовёт его: «Тюкан, Тюкан!». Он подхватился и побежал на зов в покои наставника.

— Что случилось? — спросил тот.

— Ты же звал меня!

— Нет.

Тогда Тюкан показал пальцем туда, откуда в воздухе ещё раздавались птичьи голоса:

— Это они меня позвали.

 

Однажды, после того как наставник вымылся в бане. Тюкан повесил на сушилку его рубаху косодэ, промокшую от пота, мокрой стороной кверху. Поставил сушиться возле жаркого огня — и как обычно, заснул.

— Ну же, неси! — окликнул наставник.

Тюкан проснулся, посмотрел — из-за жара на ткани остались жёлтые полосы от сушилки. Думая: вот ведь незадача! — он свернул рубаху мокрой стороной наружу и подал учителю.

— Она ещё сырая, как же так? — молвил Хонган.

— Изволь надеть: внутри она прокалилась!

— Болван, — сказал наставник, но рубаху принял.

 

Недавно ученик из молельни при Восточных воротах храма Кофукудзи сидел в отхожем месте — как вдруг со стороны святилища Касуга прилетел коршун, сел перед ним и заснул. Ученик испугался, выхватил из-за пояса короткий меч, рубанул — и убил его. И тут же сам упал без памяти. Люди это увидели, отнесли его в келью к учителю, стали молиться. На мече была кровь и налипли коршуньи перья. В бреду ученик говорил:

— Я, Тюкан, спал, никого не трогал, а этот малый сотворил такое бесчинство! Ему это даром не пройдёт, так и знайте!

Монахи старательно молились, и больше ничего особенного не произошло. Так Тюкан и в прежней жизни весь век спал — и получив новое рождение, снова спал!

 

Есть такая вещь, как усвоенные причины и усвоенные плоды. Нужно понять её. Если сердце постоянно напитано желаниями, если и телу они привычны, то даже когда расстаёшься с жизнью, они не забываются, отбросить их трудно: это то, чего хочешь, сам того не желая. Один из учеников Будды, почитаемый Сярихоцу, на протяжении пятисот прежних жизней рождался змеем, и потому человеческий вид его был гневным. У другого ученика, Нанды, глубоко укоренились похотливые помыслы, и даже когда он обрел плод святости, он всё ещё заглядывался на женщин. И это — святые мудрецы! А из обычных людей — кто же без греха?

В пору, когда Будда пребывал в здешнем мире, он как-то раз вместе с Ананом шёл по дороге. В поле работало двое крестьян. Один воскликнул:

— Трудно встретить Будду, пришедшего в мир! Поклонюсь же ему! — вымыл руки и рот и подошёл к Будде.

А второй сказал:

— Будде я всегда успею поклониться, сегодня уж не стану, — и остался в поле.

Анан спросил:

— По какой причине один поклонился тебе, а другой — не поклонится?

Будда ответил:

— Они оба встречали всех семерых будд, являвшихся в мир. Но второй и прежде, как сегодня, не поклонялся им, и у него сейчас нет причин — благих корней.

Таков усвоенный плод лености. А прежние помыслы этого человека называются «усвоенной причиной». Когда в ответ на них возникают такие же помыслы, говорят об «усвоенном плоде». А значит, людям, в чьём сердце постоянно возникают алчность или гнев, трудно будет отстать от этих помыслов и по окончании нынешней жизни; зная это, им нужно сейчас отдалиться от гнева, заниматься успокоительным созерцанием и памятованием, исполнять правила избавления от грехов. Древние говорили: «Покинув привычное место, отвыкай, обживаясь на новом месте, привыкай». Смысл этих слов вот какой: «привычное место» — это давно знакомые нам помрачённые мысли и ложные страсти, в нашем сердце они возникают сами собою. Отбросив эти помыслы, нужно отвыкнуть от них. «Новое» — это образы, которые пока нам не знакомы. «Освоиться на новом месте и привыкнуть к нему» значит вот что: с Законом Будды мы встречаемся впервые, поэтому он для нас нов и непривычен. Нужно постепенно привыкнуть к нему, напитать им сердце. Если станешь говорить, что он труден для изучения, и лениться, идя по Пути Будды, то как же вступишь на путь к Чистой земле, к просветлению?

Древние достойные люди говорили: «Отважный муж всё делает по порядку, и даже когда приближается к смерти, идёт по пути стойкости; о чём бы ни шла речь, начальное обучение всегда трудно, всегда непросто, но если отступишь перед трудностями — то как же достигнешь цели?». Хотя и трудно, но надо отдалиться от помрачённых деяний, вовлекающих нас в круговорот рождений и смертей; непременно нужно усвоить причины чистые, выводящие прочь из мира, к освобождению. Думая о сонливости Сёсина, я могу избавиться от грехов моего собственного сердца. Понимать и исправлять свои упущения — таковы помыслы мудреца.

В этом свитке я собираю глупые и смешные случаи — затем, чтобы вступить на путь мудрости. Смешные поступки лишь единожды вызывают смех у людей. Когда кто-то не понимает благих и дурных причин и их плодов, забывает о страданиях в круговороте рождений и смертей, по собственной глупости совершает дурные деяния, сердцем бездумно предаётся помрачённым мыслям — получается чепуха. Не только мудрые будут смеяться над дураком, но и палачи в подземных темницах будут мучить его. Если вскармливать в груди у себя помрачённые мысли, ничего умного из этого не выйдет. Как сказал наставник созерцания Хакуё, «если полюбишь мысли о Пути так же, как мысли о чувственном, то стать буддой представится много случаев». У людей в миру всегда в сердце есть помрачённые мысли — и если так же неотступно мыслить о Пути, то буддой станешь всего за несколько мгновений. Природа будды исконно пребывает в нашем сердце. Но её заслоняют мысли о чувственном. Древние говорили: «Как только отстанешь от помрачений — тут же станешь буддой». Тем людям, у кого есть сердце, больно смеяться над чужими промахами; думая о глупых поступках, они думают о том, что собственное их сердце не встало на Путь, что сами они не следуют речам Будды.

 

Примечания

VIII–1

В восьмом свитке «Собрания песка и камней» обсуждается человеческая глупость во всех её проявлениях. «Глупое и смешное» здесь — окогамаси.

 

Хонган — вероятно, он же Синнэн (1153–1224), сын Фудзивара-но Тадамити, монах храма Кофукудзи в городе Нара. Как и другие монахи города Нара, он помимо «явных» наставлений своей школы изучал и передавал ученикам также и «таинства». Бодайсан («Гора просветления») в земле Ямато в XIII в. была местом «тайного» подвижничества, насколько известно, Мудзю Итиэн в годы своих странствий изучал «таинства» именно на ней. 

О монахе по имени Сёсимбо Тюкан кроме этой истории ничего не известно.

Чтения во славу углей костра Будды (санскр. шарира), Сяри-э, были одним из больших ежегодных обрядов. Лепестки цветов рассыпают и при нём, и при других обрядах, воспроизводя тем самым «цветочный дождь», что проливался с неба при проповедях Будды, — как сказано в сутрах.

 

Сушилка для одежды, фусэго, имеет вид рамы из реек, её можно поставить над жаровней или над курильницей с благовониями, а сверху раскинуть одежду. По этому рассказу видно одно из обыкновений старинного японского быта: мылись часто, но одежду предпочитали не стирать, а только просушивать. Такой же способ поддержания чистоты с удивлением отмечали первые европейцы, побывавшие в Японии в XVI в. (для них самих привычнее был противоположный способ: мыться реже, а одежду стирать чаще).

 

О святилище Касуга см. рассказ I–5. Устами ученика здесь говорит дух коршуна, он же дух Сёсина, прожившего новую жизнь в теле птицы.

 

Имена учеников Будды: Сярихоцу — Шарипутра, Нанда — Нанда, Анан — Ананда.

Источник рассказа о Будде, Ананде и крестьянах неизвестен. Семеро будд — Будда Шакьямуни (яп. Сякамуни) и шестеро его предшественников: 1) Випашьин, яп. Бибаси-буцу; 2) Шикхин, Сики-буцу; 3) Вишвабху, Бисяба-буцу; 4) Кракуччханда, Курусон-буцу; 5) Канакамуни, Кунакамуни-буцу; 6) Кашьяпа, Касё-буцу. По словам Будды, крестьянин в этом рассказе мог бы почтить его, если бы имел благие задатки, созданные поступками прежних жизней, в том числе — почитанием прежних будд.

Усвоенные причины и усвоенные плоды — сюин–сюка, выражение, обычно означающее, что следствие таково же, какова причина. 

 

Хакуё — Бо Ян (XII в.?), китайский наставник чань, слова его взяты, вероятно, из «Продолжения записей о передаче светильника» («Дзоку дэнто:-року», ТСД 51, № 2077, 669 b) или из других сборников чаньских изречений.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 2

Тиумбо из храма Кофукудзи

興福寺智運房事, Ко:фукудзи Тиумбо:-но кото

[338–339]

 

В Южной столице в храме Кофукудзи жил монах по имени Тиумбо. Он был чрезвычайно суетлив, и его прозвали Тиумбо Беспокойный. Знаменитый человек, пара для Сёсина Сонного. Однажды прошёл слух, будто в храм забрались воры. Тиумбо засуетился, стал колотить посохом по столбу: прочь, прочь отсюда!

— Что с тобой? — спросили его.

— Надо же! Думал — вор, а это столб!

Однажды, когда в соседних кельях случился пожар, Тиумбо поспешно выбежал — и вылил воду из рукомойной бадьи на голову монаху, стоявшему рядом.

— Что это ты? — спросил тот.

— Я думал, у тебя лицо горит! — отвечал Тиумбо.

Увидел отсветы огня на лице и подумал: горит!

Как-то раз молодые монахи вскладчину устроили пирушку. Одну бутыль выпили, Тиумбо пошёл с нею в лавочку за добавкой. И не сразу, но вернулся. Бутыль у него взяли, хотели перелить сакэ в кувшинчик — а там водоросли. Странно! — подумали монахи. Попробовали на вкус — а это вода.

— Как такое получилось, что там одна вода?

— Не может быть! Я же только что брал сакэ!

— Тогда как же это вышло?

— Луна в тумане, дождь, дорога скользкая. На берегу пруда Сарусава я поскользнулся и уронил бутыль в пруд. Но тут же, не теряя времени, слазал и вытащил её со дна!

Сколько ни вспоминаю, удивляюсь! Не только речь суетлива, но и сути вещей человек не понимает.

 

Примечания

VIII–2

Пруд Сарусава в городе Нара примыкает с юга к храму Кофукудзи, так что храмовая башня красиво отражается в нём. Этот пруд воспет во множестве стихотворений.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 3

Иёбо

伊與事, Иёбо:-но кото

[339]

 

Возле земельной управы в Хитати жил монах Иёбо, почитатель «Сутры о Цветке Закона». Он заново перекрыл крышу дома, говорил, что привык к тростниковой кровле. А что она неровная, ему не нравилось, — так он решил пожечь торчащие хвосты. Его предупреждали, что это опасно, но когда рядом были люди, он этого и не делал, а выждал время, когда по соседству никого не будет окажется и когда его домашние все куда-нибудь разойдутся, и поджёг. Вдруг подул ветер — и оба здания сгорели: и дом, и управа. Люди перепугались, сбежались, а он говорит:

— Такой пожар в земельной управе — большая редкость, так что глядите, пользуйтесь случаем.

Смешно, должно быть…

По утрам он выпускал свою лошадь пастись, а ближе к вечеру забирал. И если замечал чью угодно лошадь, то уводил её с собой. Ему говорили:

— Ты куда, это наша лошадь!

А он отвечал:

— Да? А я-то её веду и думаю: моя ли это лошадь?

Однажды он встретил монаха, ехавшего по дороге верхом.

— О монах! Твоя рыжая лошадь — это часом не моя ли гнедая?

Необычайная глупость!

 

Примечания

VIII–3

Земельная управа, кофу, — здание, где заседали провинциальные чиновники.

Почитатель «Сутры о Цветке Закона» (она же «Лотосовая сутра») — тот, кто «держит» сутру, каждый день читает её и совершает обряд её почитания.

«Рыжая» — куригэ, «каштановой масти», «гнедая» — кагэ, «оленьей масти».

 

 

 

Свиток VIII рассказ 4

Не знал собственной лошади

我馬不レ知事, Вагама сирадзу-но кото

[340]

 

В земле Каи в усадьбе у одного человека развлекались стрельбой по мишеням. Один из молодцов сказал:

— У меня, Такого-то, рыжая лошадь — отличная!

Товарищ спросил его:

— Твой гнедой — жеребец?

— Он у меня уже почти три года, но по сути я не вникал, — и засмеялся.

— Твой конь — а не знаешь? Если это тот самый рыжий, на ком ты сейчас сидишь верхом, так он точно жеребец, разве нет?

Внятно рассудил!

В итоге эти двое меж собою ничего не решили. Всадник спорил: дескать, последнее слово тут — его. Спешился, посмотрел: жеребец! Молодец обошёл его кругом:

— А я-то думал, это кобыла…

Дурак! Исключительная, несравненная глупость. Господин отослал этого молодца прочь. За три года не разглядеть своего коня — тут уж ничего не скажешь…

 

Примечания

VIII–4

В стрельбе по мишеням на скаку, ябусамэ, в восточных землях состязались и на празднествах в святилищах, и для собственного удовольствия.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 5

Сменял лошадь

馬カヘタル事, Ума каэтару кото

[340–341]

 

В земле Овари в одном горном храме у монаха была кобыла. Он считал, что кобылу держать труднее и надо сменять её на жеребца. И вот, по дороге на рынок в Оридзу он обменял свою кобылу на лошадь похуже — зато, как он думал, на жеребца. Сел и поехал. На обратом пути он встретил своего ученика-мирянина.

— Вот, сменял кобылу на жеребца, — похвалился монах.

Мирянин посмотрел — а это тоже кобыла.

— Да ведь это кобыла! — сказал он.

— Правда?

— Изволь посмотреть: точно, кобыла.

Монах спешился, обошёл лошадь кругом, посмотрел: кобыла! И похоже, в самом деле расстроился.

— Пошла на новое место! — и поскакал дальше.

Не думаю, что тут лошадь виновата. Если бы она могла говорить, она, надо думать, сказала бы: «Слепой ты, монах! От меня-то тебе чего надо?».

 

Примечания

VIII–5

Оридзу — станция на дороге из Столицы в Камакуру.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 6

Промахнулся с покупкой лошади

馬買損ジタル事, Ума каи-сондзитару кото

[341]

 

Монах из земли Симоса по имени Юйсимбо покупал в Камакуре лошадь — и вернулся с лошадью, слепой на один глаз. Его спрашивали: как же это ты купил кривую лошадь? А он отвечал:

— Так я же её смотрел, она была зрячая на оба глаза!

Торговец заметил, что монах глуповат, и проваживал перед ним лошадь по кругу так, чтобы незрячего глаза не было видно!

 

Примечания

VIII–6

 

 

 

Свиток VIII рассказ 7

Не умеют ездить верхом

馬ニ乗テ心得ヌ事, Ума-ни норитэ кокоро эну кото

[341]

 

В земле Хитати монах из одного горного храма как-то раз пустился в путь верхом — один, без слуг. Возле моста лошадь попятилась назад, как они обычно пятятся.

— Лошадь, я думаю, хочет переходитьмост задним ходом, — решил монах, развернул её хвостом к мосту, понукает — а она никак не идёт. Около часа он так мучился. Какой-то прохожий спросил: что это ты делаешь?

— Лошадь попятилась, и я решил, что она хочет переходить по мосту задом наперед. Я её развернул, а она все равно не идёт, ни головой вперёд, ни хвостом. Не знаю, что делать!

— Дозволь тебя проводить, — сказал прохожий, взял лошадь под уздцы и перевёл через мост.

— Прекрасный способ! — сказал монах.

 

В той же земле некая монахиня в миру, по восточному обычаю, ездила на невзнузданной лошади — в тех краях даже монахини так ездят. Муж заметил, как она гонит, велел:

— Придержи лошадь!

Она крепко хлестнула плетью. Тогда лошадь поскакала ещё резвее. Муж кричит: придержи! — жена хлещет сильнее, далеко ускакала, скрылась из глаз. Муж поспешил следом, наконец, догнал:

— Что же ты не сдержала лошадь?

— Когда я погоняю, эта лошадь понимает, а когда велю остановиться, она только быстрее скачет!

Она думает, это лошадь виновата, что она плохая наездница. И таков всегдашний людской обычай: не замечать собственных промахов. Как другие люди навьючивают на лошадь поклажу, так эта монахиня на неё навьючила своё неумение.

 

Примечания

VIII–7

 

 

 

Свиток VIII рассказ 8

Сердце и слова расходятся друг с другом

心ト詞ノタガヒタル事, Кокоро-то котоба-но тагаитару кото

[342–343]

 

В земле Хитати в одном горном храме жил досточтимый отшельник. У него собиралось много странников, и как-то раз один монах сказал:

— Я, наставник Закона, от рождения таков, что вовсе не гневаюсь.

Досточтимый был сведущ в учении, и исходя из путеводных основ Закона Будды не поверил, что такое возможно:

— Любой человек отравлен тремя ядами: алчностью, гневом и глупостью. Когда он возвышается до уровня мудреца, о нём можно так сказать, но среди обычных людей нет ни одного, кто бы никогда не гневался. Три яда могут быть гуще или жиже, но как может их не быть?

— А я вообще нисколечко не гневаюсь!

И снова досточтимый не поверил:

— Едва ли это правда. Думаю, ты, о монах, болтаешь пустяки.

— Раз я сказал, что не гневаюсь, значит, не гневаюсь! Зачем ты так говоришь?! — возразил монах, багровея лицом.

 

А ещё один странник говорил:

— Я, наставник Закона, отродясь не убиваю ни одного живого существа.

Его восхваляли: человек с такими редкостными благими задатками! И тут на голову ему сел слепень, странник прицелился — и прихлопнул его. Стряхнул и раздавил.

— Как же ты говоришь, что не убиваешь, а сам убил? — спросили его.

— Я думал, это пчела, — ответил он.

 

Примечания

VIII–8

«Благие задатки» здесь — сюкудзэн, плоды прежних благих деяний, которые позволяют вести праведную жизнь в настоящем.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 9

Концы с концами не сходятся

結解タガヒタル事, Кэцугэ тагаитару кото

[343–344]

 

В земле Овари в одном горном храме живёт монах. Однажды при нём рассказывали: в прошлом году, мол, в храме Хасэдэра отворили двери и подняли занавеси.

— Открыто было с первого дня десятого месяца прошлого года до третьего месяца следующего года включительно.

— Итого, тридцать три дня было открыто, — отозвался он.

Ещё он рассказывал о себе:

— Я поселился в одном из храмов в восточных землях…

— Как долго ты там жил?

— Год и ещё полгода, — отвечал он. — То есть девяносто дней.

А ещё он говорил:

— Я, Такой-то, каждый день повторяю «Великое заклятие будды Амиды» по сорок девять раз.

— На основе какого толкования ты его повторяешь именно сорок девять раз?

— Исходя из того, что у Амиды сорок восемь обетов, — ответил монах.

Хоть немного, да ошибся. Смешно!

Как-то раз ночью четырнадцатого числа седьмого месяца он явился в храмовый зал — готовиться к обряду Урабон. Услышал разговоры: в храмовый зал собралось много разного мирского народа — послушать, как монахи будут читать сутры и возглашать заклятия. Как бы кто-нибудь не стащил обувь! Монах спрятал свои туфли под крыльцом, а когда вышел после обряда, достал их, надел и сказал:

— Я думал, их наверняка утащат, поставил их под крыльцом — и точно, как я и предполагал, вот они!

У него был знакомый в святилище Ацута. Однажды он упомянул кого-то, у кого болят яйца. Монах отозвался:

— Болезнь яиц — это и вправду дело тяжкое?.. Недужная — женщина?

А будучи в Камакуре, он в одном из храмов обсуждал некого монаха:

— Этот монах  — нищенствующий наставник Закона, я встретил его по дороге, он нёс подаяния.

Тому монаху передали эти слова, он счёл их обидными и при большой толпе людей в гневе спросил:

— Когда это ты, о монах, видел меня, чтоб я, наставник Закона, просил подаяния?

— Но я тебя в самом деле видел на улице Вакамия!

— Когда ты меня видел?

— Двадцать третьего числа будущего месяца я тебя видел, — сказал наш монах.

Что уж тут спорить: воистину, это было глупо. Все засмеялись и простили его. Такова благая сила глупости: отделался осмеянием!

 

Примечания

VIII–9

«Концы с концами» здесь — собственно, «начало и конец».

Хасэдэра — знаменитый храм в земле Ямато, в нём почитали бодхисаттву Внимающего Звукам, Каннон. «Отворили двери и подняли занавеси» — то есть открыли для обозрения статуи, обычно скрытые от глаз прихожан в «золотом зале» храма.

«Великое заклятие будды Амиды» — оно же «Исконное заклятие будды по имени Неизмеримое Долголетие», «Мурё:дзю нёрай компон дарани», учение о нём изложено в «Руководстве к созерцанию и почитанию будды по имени Неизмеримое Долголетие» («Мурё:дзю нёрай кангё: куё: гики» ТСД 19, № 930).

Урабон (санскр. Улламбана) — большой обряд поминовения умерших, проводится пятнадцатого числа седьмого месяца (или, в некоторых местах, восьмого месяца).

О святилище Ацута см. рассказ I–3.

Хотя по уставу монахи должны жить подаянием (санскр. бхикшу, «буддийский монах», собственно, значит «нищий»), в Японии просить милостыню для большинства монахов считалось зазорным; как правило, монахи получали государственное содержание, или жили на пожертвования мирян, подносимые в храм, или на дары, полученные за проведение обрядов.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 10

Хорошо сказал монашек

少法師利口事, Сё:хо:си рико:-но кото

[344–346]

 

В одном горном храме в земле Хитати, когда монахи вкушали поднесённую пищу, у всех наставников их младшие монашки доедали остатки, а у монаха Гэндзёбо ничего не оставалось. Его монашек сказал:

— Он мне не оставляет, и это, пожалуй, позор для него, но для меня — ещё больший!

А в земле Овари, тоже в горном храме, один монах на больших трапезах угощался, но младшему ничего не оставлял. Однажды, казалось, всего ему не съесть, и другие монашки говорили:

— Гляди, твой наставник сегодня что-нибудь оставит!

Но младший монашек этого монаха сказал:

— Смотрите: он добавит кипятка и докончит!

И вправду: наставник долил кипятка и всё подъел дочиста.

 

В земле Симоса жил монах по имени Сёкамбо, знаменитый наставник по молениям к будде Амиде. Все другие монахи, приверженные памятованию о будде, оставляли еду для младших, а этот Сёкамбо своему монашку ничего не оставлял. Тот ходил голодным, но другим монашкам говорил:

— Если уж на то пошло, господин мой, наверное, думает, что я голоден, но это не так. Этот мир — удивителен: мне достаточно того, что когда я родился, моя дорогая матушка кормила меня…

 

В одном горном храме в земле Ямато жил монашек. Что ни делал, делал по-дурацки. Однажды встал над бадьёю с питьевой водой, расставил ноги и справил нужду. Наставник его укорил:

— Что за безобразие? Ты мочишься в бадью с питьевой водой! Кто ж так делает!

Монашек возразил:

— Как же я могу мочиться в бадью? Я мочусь над нею!

 

В той же земле некий монашек шёл вдоль берега вниз по реке. Его господин-монах шагал чуть впереди него, остановился, хотел зачерпнуть воды из реки и напиться. Монашек окликнул:

— Наставник, наставник! Не пей воды, погоди немного!

А потом сказал:

— Вот, теперь можно.

— Ты почему так говоришь? — спросил наставник.

— Перед тем как ты собрался напиться, я отлил в воду выше по реке и хотел тебя попросил подождать, пока моя моча утечёт. Сейчас, я думаю, она уже утекла, вот я и говорю: теперь – можно…

Слова, конечно, похвальные, но о делах того не скажешь.

 

В одном горном храме жил монах: был он скуп отчаянно, до сумасшествия. Подозревал своего младшего монашка, бранил его, убрал сушёный рис в бочонок, ел один, тщательно следил, сколько осталось, запечатывал печатью, и всё равно ему казалось, что рис убывает слишком быстро. Он, как обычно, позвал своего монашка:

— Что же ты, монах: воруешь у меня сушёный рис?

— Не ворую.

— Ты на самом деле воруешь, и я это докажу!

— И какие у тебя доказательства?

— Когда ты пускаешь ветры, пахнет сушёным рисом. Вот тебе и доказательство!

Монашек возразил:

— Стало быть, пахнет всегда тем, что съел?

— Разумеется, да!

— Когда ты, о наставник, на днях изволил пёрнуть, воняло дерьмом. Значит, наставник изволил кушать дерьмо?

Наставник смутился и ничего не отвечал.

 

Примечания

VIII–10

«Младшие монашки» — обычно, простолюдины, прошедшие монашеское посвящение, но состоявшие при храме на положении работников или же слуг в кельях монахов-наставников.

О монахах Гэндзёбо и Сёкамбо ничего кроме этих историй не известно.

«Сушёный рис», якигомэ, — пропаренный и высушенный рис, его достаточно не варить, а просто залить горячей водой.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 11

Мальчик съел тянучку

児ノ飴クヒタル事, Тиго-но амэ куитару кото

[346–347]

 

Монах-наставник из одного горного храма был жаден, готовил тянучку и всю её ел сам. Наготовил однажды много, поставил на полку, а единственному своему ученику есть не велел:

— Кто съест это, тот умрёт!

Мальчик думал: вот бы отведать! Улучил время, когда наставник куда-то ушёл, снял горшок с полки, уронил, вымазал себе и волосы, и рубаху.

— Как давно я хотел сладенького! — думал он. Съел сразу две-три чашки, а потом взял любимый кувшин своего учителя, ударил им по камню у водостока и разбил.

Когда вернулся наставник, мальчишка горько рыдал.

— Что ты плачешь? — спросил монах.

— Я нечаянно разбил твой, учитель, драгоценный кувшин. Подумал: каково же мне за это достанется! И с горя жизнь мне стала не мила. А ты говорил: если человек вот это съест, то умрёт. Я съел чашку, не умер, съел ещё две, три чашки — а всё никак не умру. Мазал уже и на рубаху, и на голову, но ещё не умер!

Тянучка съедена, кувшин разбит, жадный наставник остался ни с чем. Умный мальчишка! Должно быть, не худший сосуд для учёности!

 

В один горный храм в земле Мусаси к монаху-подвижнику, имевшему кое-какие заслуги, мирянин, прибывший из Столицы, решил отдать сына в обучение. Когда подвижнику было предложено взять ученика, он обрадовался:

— Да ведь я ничего собою не представляю, выдающихся способностей не имею, учёностью не отличаюсь… Только читаю урочные молитвы да славословия Закону, подвижничаю… Как же я благодарен, что мне вручают этого отрока! Надо думать, такая милость Трёх Сокровищ замечательна!

Родителю ученика он сказал:

— Этого молодого господина мне негоже звать обычным мирским именем. Но, думаю, дать ему такое имя, каких в миру не бывает, тоже было бы нехорошо.

Родитель сказал:

— Как-нибудь назови его, хоть Заячьим Рогом, на твоё усмотрение.

Прошло много дней, и монах объявил:

— Я выбрал имя, разреши мне его наречь!

— И какое же? — спросил отец отрока.

— Хочу, чтобы он звался молодым господином Бурати.

— И верно, не думаю, чтобы в миру такое слышали. Какими знаками это пишется?

— «Бура» — как в слове «кабура», брюква. «Ти» — как в слове «кукутати», ботва.

Надо думать, весьма необычно. И смешно!

 

Примечания

VIII–11

«Тянучка», амэ, — сладкое блюдо на основе рисового крахмала. Рассказ об учителе, ученике и тянучке (или тот же сюжет с мальчиком-слугой и господином) был весьма популярен, по нему в японском театре разыгрывали фарс кё:гэн.

«Заячий рог», токаку, — обозначение чего-то невозможного, нелепого.

Кабура — общее название для таких огородных растений, как турнепс, репа, брюква. Кукутати — кочерыжка, стебель, ботва. Отец ученика задаёт вопрос, имея в виду, что имя Бурати пишется несколькими иероглифами и, как обычные монашеские имена, читается по «китайским» чтениям. Ответ монаха с этой точки зрения бессмыслен: японское слово кабура пишется одним знаком, то есть отдельного знака для бура в нём нет, для слова кукутати вообще нет иероглифа.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 12

Молодая госпожа

姫君事, Химэгими-но кото

[347–348]

 

Одна молодая госпожа собиралась переезжать в дом к мужу. Кормилица её учила:

— Мягко, кротко — вот как подобает говорить молодой госпоже! Помни: даже в мелочах нельзя показывать твою привычку ворчать! Когда супруг тебя о чём-нибудь спрашивает, отвечай ласково. Вот как должна говорить госпожа! Захочешь сама что-нибудь спросить — так и говори. Старайся, чтобы речь твоя звучала мило, как голосок весенней камышевки на бамбуковой изгороди!

— Я всё это, мамушка, уже поняла. К чему объяснять снова и снова?

— А если поняла, то спокойно отправляйся!

По прибытии в дом мужа молодая госпожа два или три дня вообще ничего не говорила. Потом решила: это уж слишком! Когда они обедали вместе с мужем, им подали солёной редьки: юная госпожа захотела отведать, приподнялась на коленях, расправила плечи, словно крылышки, вытянула шею и подала голос:

— Я бы отведала солёной редьки! — прощебетала дважды, подражая пению камышевки.

Кормилицы своей она хорошо слушалась, но поняла её уроки по-дурацки. И больше ничего не сказала.

Муж вымолвил:

— Я пойду к себе.

А было уже поздно, и молодая госпожа сказала:

— Иди, иди, иди!

Надо думать, муж и вправду охладел к ней.

Так и получается, если следовать словам, не понимая смысла: так бывает и в мирских делах, и в делах, выводящих прочь из мира. Когда следуют словам Закона Будды, не понимая смысла, точно так же попадают впросак.

 

Примечания

VIII–12

 

 

 

Свиток VIII рассказ 13

Имя для монахини

尼公ノ名事, Нико:-но на-но кото

[348–349]

 

В один горный храм прибыла женщина и приняла монашество. Наставник, дававший ей посвящение, объявил:

— Нареку тебя именем по Закону Будды.

— Имя я давно уже выбрала, — сказала она.

— И какое же?

— Я верю и в будд, и в богов, и чтобы почтить их, от каждого взяла по одному знаку. Собрала вместе, получилось: Асямёкандзихакуюхихатакэбо — ибо мне дороги святые имена Амиды, Сякамуни, Мёхо, Каннон, Дзидзо, Хакусан, Кумано, Хиёси, Хагуро и Онтакэ!

Пожалуй, чересчур длинно!

 

Примечания

VIII–13

Имя монахини состоит из одиннадцати иероглифов: А-ся-мё:-кан-дзи-хаку-ю:-хи-ха-такэ-бо:. Первые пять из них отсылают к буддийским «святым именам», имеются в виду будды Амида и Сякамуни, «Лотосовая сутра» («Мё:хо: рэнгэ-кё»), бодхисаттвы Каннон и Дзидзо. Следующие пять знаков взяты из названий знаменитых святилищ богов ками. О святилище Хакусан (Сираяма) см. рассказ I–10, Кумано — рассказ I–8, Хиёси — рассказ I–6. Хагуро — святилище в горах в земле Дэва, Онтакэ — святилище близ одной из самых высоких гор Японии, вулкана Онтакэ в земле Синано.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 14

Слуга у господина был болваном

人ノ下人ノヲコガマシキ事, Хито-но гэнин-но окогамасики кото

[349–350]

 

В земле Микава жил один человек, имя его я забыл. Приехав в Камакуру, он позвал гостей, собирался выпить с ними, и чтобы раздобыть хорошей закуски, вручил парню-слуге свои широкие шаровары и велел:

— Пойди с ними на рынок, сменяй их на лебедя или дикого гуся.

Дойдя до рынка, слуга объявил:

— Куплю лебедя! — но никто ему не продал: слишком дорогая цена!

Некий монах просил там же милостыню, у него с собой был ковчег с маленьким изваянием Дзидзо. Увидав этого попрошайку, кто-то сказал:

— Вот за такого Дзидзо одного лебедя тебе отдадут.

Слыша это, слуга обрадовался: нежданная удача! И поманил к себе нищего монаха:

— Уступи мне твоего Дзидзо!

— Никаких возражений! — ответил тот. И сменял Дзидзо на шаровары.

Теперь, держа в руках изваяние, слуга попросил:

— Отдаю Дзидзо за лебедя!

Надо ли говорить, что на такой дурацкий обмен торговец не согласился? Посмеялся и выбранил парня. Делать нечего: слуга, не выполнив приказ господина, с изваянием Дзидзо за пазухой вернулся домой, но в ворота заходить не стал. Господин уже решил: что-то парень запаздывает, — и послал за закуской другого своего человека. А этот слуга так и стоял у ворот с несчастным видом.

— Ты чего не заходишь? — спросили его.

Он не отвечал. Доложили господину: так, мол, и так.

— Приведите его сюда, — велел господин.

Слуга пошёл к хозяину. Тот спросил, в чём дело, парень не отвечал. И выглядел полным болваном.

— Рассказывай же: ты почему не принёс закуски?

И слуга рассказал всё с самого начала, в том числе и про то, как его одурачили.

— Вот этот Дзидзо, — он вытащил изваяние.

— Любопытно! Вот это закуска! — господин стал стучать по голове Дзидзо, хохотал, пока животики не надорвал, и всё подливал сакэ.

Так мне рассказывал человек, знавший того слугу. Это случилось на самом деле.

 

Примечания

VIII–14

«Шаровары» здесь — широкие штаны ооути, часть парадного одеяния чиновника или воина. Такие штаны должны волочиться по полу (в них ходят, наступая на штанину, или ползают на коленях), они шьются в полтора-два раза длиннее, чем обычные штаны хакама. Сшитые из хорошей ткани, такие штаны стоят дорого.

Герой этого рассказа, видимо, не освоился ещё с денежным обращением: в самом деле, в XIII в. в Японии оно было распространено далеко не повсеместно. Так что продать штаны и купить лебедя за деньги он даже не пробует, хотя в городе Камакуре это было возможно. Натуральный обмен в этом случае не состоялся — вероятно, потому, что у торговца дичью не было достаточно товара для равноценного обмена на шаровары. А монах, скорее, не меняет их на фигурку Дзидзо (в рыночном смысле обмена), а принимает как щедрое подношение на храм и взамен дарит изваяние.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 15

Глупый мирянин

ヲコガマシキ俗事, Окогамасики дзоку-но кото

[350–351]

 

Покойный великий сановник Имадэгава в былые годы однажды совершал паломничество в храм Тэннодзи. Близ Кавадзири к нему явился некий мирянин и попросился на службу.

— Что ты умеешь делать? — спросил вельможа.

— Я вырос в окрестностях Ватанабэ, само собой, могу служить охранником в доме господина.

— Прекрасно, — и сановник взял его к себе.

На лице у этого малого был большой шрам.

— Меня зовут все Оникуро или Цукаму, — назвался он.

В самом деле он вёл себя, будто китаец, важничал. По возвращении в Столицу ближние люди господина устроили пирушку. Кто-то из них, думая: Цукаму что-то слишком зазнаётся, подозрительно! — подсел к нему и стал расспрашивать:

— Ты пришёл к нашему господину всего месяц или два назад. Держись вместе с нами, мы ведь служим в одном доме! Между собой можем разговаривать без задних мыслей.

— Всё ты верно говоришь. Впредь буду с вами толковать запросто.

— Так вот: не без причины же тебя так назвали! Ты зовёшься Цукаму, «Хватай». У вас в Ватанабэ дают такие имена в один знак? И потом, ты — Они, «Демон». Отчего так? А ещё у тебя шрам на лице. Как он тебе достался? Мы тут все свои, хочется узнать!

— Расскажу всё по порядку. В прежние годы я как-то раз ехал в Ватанабэ, и вдруг потемнело, загремел частый гром, страшно сделалось! Лошадь поскакала прямо к Восточным главным воротам храма. Молнии сверкали одна за другой, и тут я почуял, что падаю — без сил и сознания. Я уцепился за демона, которого попирает ногами один из двоих государей-защитников при воротах. Какой-то ребенок увидел это и сказал: «Хватай демона!». А что до шрама на лице — так это лошадь ударила копытом и рассекла.

Сановнику пересказали, какой это дурак, и господин отослал его прочь. Что за бестолковый рассказ!

 

Примечания

VIII–15

Великий сановник (Дайдзё:-дайдзин) Имадэгава — Сайондзи Кинсукэ (1223–1267).

Тэннодзи — храм Ситэннодзи близ гавани Нанива, см. рассказ II–1. Кавадзири и Ватанабэ — местности в земле Сэтцу недалеко от Нанива.

«Я вырос в окрестностях Ватанабэ, само собой, могу служить охранником» — из Ватанабэ происходило несколько знаменитых воинов: например, Ватанабэ-но Цуна, сподвижник прославленного Минамото-но Райко: (конец X в.), известный прежде всего своей победой над демоном по имени Ибараки.

«Вёл себя, будто китаец», карагамасики,— держался надменно и отчуждённо.

«Имена в один знак» в памятниках эпохи Камакура действительно встречаются реже, чем имена в два знака. «Хватай», Цукаму, вероятно, звучит не столько как имя, сколько как разбойничье прозвище. Оникуро, «Девятый сын-демон» кажется более обычным именем, хотя тоже подходящим для головореза. (Ср. Онивака, «Мальчик-Демон» — детское имя монаха Бэнкэя в «Сказании о Ёсицунэ», его так назвали за уродливую внешность и буйный нрав.)

В той истории, которую рассказывает Оникуро:, дело происходит у ворот храма Ситэннодзи. Как и в других крупных храмах, в нём перед воротами могли стоять изваяния двоих «человеколюбивых царей», Нио, — защитников храма (неизвестно, стояли ли там именно такие статуи в середине XIII в.). Этих «царей» изображают как могучих мужчин в воинственных позах, с грозными лицами, а под ногами у них корчатся демоны, что обозначает победу над врагами общины или над дурными страстями в сердце человека.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 16

Находчивый мирянин

魂魄ノ俗事, Компаку-но дзоку-но кото

[351–352]

 

В дом к одному знатному господину пришёл наниматься немолодой мирянин.

— Что ты умеешь? — спросил господин.

— Никаких особых способностей у меня нет. Но когда случается что-нибудь необычное, не было случая, чтоб я с этим не управился. Все на свете знают это и зовут меня господином Всезнайкой.

Нужное умение, — решил господин и нанял его.

Когда господин отправился к месту службы — наместником в землю Харима — он взял с собой этого человека. На берегу залива Акаси господин увидел: растянута большая сеть, и нечто размером с мячик, без глаз и рта, но явно живое, катается в ней и копошится. И рыбаки, и все остальные говорили:

— Ни разу в жизни не видели такого!

Господин расспрашивал там и сям, но все отвечали: не знаем.

— Спросим, в самом деле, у Всезнайки.

Вопрос обратили к нему. Уполномоченный тоже не знал, но хотел доказать, что не напрасно его прозвали всеведущим, и ответил:

— Это такое существо.

— Как же оно называется? — спросил господин.

— Кугуругуцу, вот как его зовут.

— Вот оно что? Твои познания замечательны! Запишу это в свой дневник!

Господин указал год, месяц и день, записал: «Со слов Всеведущего уполномоченного, называется так-то».

 

Прошли четыре года службы, господин вернулся в Столицу. Он собирался рассказать  людям о делах в Харима.

— В заливе Акаси выловили некое существо, поистине необычайное. Я велел его высушить и взял с собою. Оно ведь у нас с собой? — господин велел достать диковинку.

— Как оно зовётся? — спросил он у своих людей. Никто не знал, и сам он забыл название. Хотел свериться с дневником, но не нашёл его. Тогда велел спросить у уполномоченного.

Вызванный к господину, тот и сам не помнил, какое имя дал в прошлый раз. Поглядел: на вид диковинка сухая и хрупкая. Ответил наудачу:

— Это нечто зовётся хихирихицу.

И господин, и люди его все в один голос возразили: оно звалось как-то по-другому! Но Всеведущий стоял на своём:

— Право же, это хихирихицу.

Тут кто-то сказал:

— Вот! Дневник нашёлся!

Прочитали: «В такой-то год, в таком-то месяце такого-то числа выловлено в Харима, в заливе Акаси, по словам Всеведущего уполномоченного, называется кугуругуцу».

— Ну, что? — спросил господин.

— Когда оно живое, оно зовётся кугуругуцу. А когда высохнет — хихирихицу.

— Будь по-твоему, — на том и успокоились.

Находчивый был человек, не похожий на Оникуро.

 

Примечания

VIII–16

Должность, которую приписали герою этого рассказа, — хангандай, ее носили чиновники ведомства при государе-монахе, Ин-но тё:.

«Мячик», мари, — для игры в ножной мяч, диаметром около 10 см, описание этой игры см., например, в «Непрошеной повести» [Нидзё 2000, 163–166].

Под «дневником» господина имеются в виду не личные его записи, а должностные, терять такой документ было нельзя.

Оба слова, которые предлагает Всеведущий, по-японски ничего не значат, но звучат похоже на звукоподражательные названия животных, ср.: хототогису — «кукушка», киригирису — «кузнечик» и т.п.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 17

Повёл себя находчиво

魂魄ノ振舞シタル事, Компаку-но фурумаи ситару кото

[352–353]

 

В доме у распорядителя святилищ Кумано неизвестно откуда, подобно духу, появился малорослый мужичок:

— Хочу служить тебе, я человек особенный. Найми меня!

Распорядитель любил храбрых людей:

— Ты кто такой? — спросил он.

— Я родился и вырос в Ямато, близ реки Хасэ.

Господин слышал, что на берегах Хасэ все жители — храбрецы, и распорядился:

— Будешь состоять при мне.

Однажды на пирушку собралось около сотни служилых. Этот мужичок сел невежливо: ниже старшего сына распорядителя, но выше всех прочих. Что за невежа! — подумали люди. Распорядитель взял чарку, протянул её сыну, а мужичок спросил:

— Что это?

Решил: это мне как новенькому! — не стесняясь, взял и выпил.

Старший сын рассердился, ударил его кулаком в лицо. Мужичок тут же ударил в лицо кулаком того воина, кто сидел следующим.

— Это что такое?! — воскликнул тот.

— Я думал, сейчас моя очередь, — ответил мужичок. И засмеялся.

Видя, что он на самом деле ничего дурного не имел в виду, все начиная с распорядителя расхохотались — и помирились. В самом деле, смелый был человек! Вёл себя естественно и пошёл на повышение. Оникуро он превзошёл.

А с дураками всегда так: по глупости попадают впросак, и людям вредят, и себя губят. Я записываю случаи, когда кто-то повёл себя находчиво, чтобы дать зерцало дуракам. Дураки так себя ведут, что из пустяка получается беда. А умные люди даже нешуточное дело обращают в шутку, и их не винят. Хорошо бы понимать это!

 

Некий храмовый служка, стоя перед помостом, отвернулся к занавесу и высморкался. Что за безобразие?! — укорили его. А он почтительно отвечал:

— Виноват, я допустил злоречие! М.б. "виноват, допустил злоносие"?

 

Один монах слышал рассказы о многочисленных сражениях в годы Обретения Вечности. Он сказал:

— Говорят о разных Обретениях Вечности. Вот когда Обретение Вечности случилось в годы Драгоценного Умиротворения — тогда Обретение Вечности обошлось без многих самоубийств.

Смешно!

 

А еще один монах сказал:

— Такие поздние холода — необычайны!

Люди согласились:

— Да и дневные холода…

Надо понимать: они вместо «весенних холодов» услышали «ночные холода»!

 

-Весна, а еще так холодно!

Люди согласились:

-День, а еще так холодно!

А ведь каждому известно, что весной только ночи бывают холодными.

 

Примечания

VIII–17

О святилищах Кумано см. рассказ I–8. Распорядитель, бэтто:, — начальник над всеми этими святилищами, назначался из Столицы.

Почему жители окрестностей Хасэ – храбрецы

«Дураки» здесь — биро:.

Обретение Вечности, Дзё:кю:, — третий и последний девиз правления государя Дзюнтоку, приходится на 1219–1222 гг. Драгоценное Умиротворение, Хо:дзи, — первый из четырёх девизов правления государя Гофукакуса, приходится на 1247–1249 гг. Монах в этом рассказе, вероятно, считает, что «Обретение Вечности» — это не годы правления, а понятие, обозначающее «смуту», «беспорядки». В самом деле, в XIII в. одна из самых памятных смут случилась в 1221 г. — мятеж отрекшегося государя Готоба и его сыновей (см.рассказ I–4). В 1247 г. дом Ходзё, правивший в камакурской Ставке, разгромил своих бывших союзников — дом Миура. Как и при прочих смутах эпохи Камакура, в этих случаях воины, замешанные в них, часто кончали с собою: на поле боя, у себя дома или во время бегства. Самоубийство считалось более достойной смертью, чем гибель в бою или казнь, особенно если товарищи погибшего могли унести его голову, чтобы она не досталась врагам.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 18

Глупый парень

尾籠ガマシキ童ノ事, Биро:гамасики варава-но кото

[354]

 

В Южной столице сын одного плотника, парень лет восемнадцати, был слаб умом, говорил одни только глупости. Однажды он пришёл к соседям, встал перед их домом и переминался с ноги на ногу.

— Настроение у меня что-то неважное…

— Что стряслось? — спросили его.

— Мать моя только что взяла да и померла, вот у меня настроение и испортилось. Отец отбыл в Столицу, когда вернётся — ещё больше расстроится…

Сразу видно, что дурачок!

 

Примечания

VIII–18

«Плотник» здесь — бансё:, ремесленник на отхожем промысле, чаще всего, плотник, строитель.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 19

Монах нанимал лодку

便船シタル法師事, Бинсэн ситару хо:си-но кото

[354]

 

В земле Симоса к одной переправе пришёл молодой монах и хотел нанять лодку.

— Откуда ты? — спросили его.

— Из Кадзахая, из обители Юирэмбо.

Лодочник же всегда очень строго избегал дурных слов. Он сказал:

— До чего зловеще! Кадзахая, «ветер быстр» — уже страшно, но Юирэнбо, «набираться водой» — ещё хуже! Хоть тебе и нужна лодка, но я тебя не повезу, дурные слова говоришь!

— Да ты меня только посади к себе! Если сговоримся, я расплачусь полной меркой бобов!

— Этот монах опять зловещает! Слышать не хочу про что-то «полное»!

— Да погоди же!

— Нет! Надоело мне, что ты тут торчишь! Проходи на нос, дай только я перевернусь…

Это сказал сам лодочник. А ведь это — ещё худшее зловещание! Монах со смехом забрался в лодку. Вот так и выражаются лодочники, если бы он продолжал — надо думать, наговорил бы ещё и не такого.

 

Примечания

VIII–19

Герой этого рассказа следует обычаю котоба-ими — избегает произносить и слушать слова, могущие служить дурным предзнаменованием. О другом варианте этого же обычая — запрете на «буддийские» слова в святилищах Исэ — см. рассказ I–1.

«Кадзахая» действительно значит «ветер быстр». Обитель имеет подобающее храмовое название Юи+рэн+бо:, «Келья единственного лотоса», но лодочник понимает это слово как ю+ирэ, «набираться водой» (о лодке с пробоиной).

«Мерка», сё:, = 1,8 литра.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 20

Лодочник верхом на коне

船人ノ馬にノリタル事, Фунэбито-но ума-ни норитару кото

[355]

 

Люди из Накадзима, что в земле Исэ, путешествуют только по морю, верхом не ездят. Однажды лодочник по имени Ятаро отправился в один горный храм в землю Овари, к тамошнему монаху. Впервые взгромоздился на коня — и свалился на смех людям. С ним был мальчик: он взялся за повод, а лодочник, сидя в седле, сунул ноги в стремена, схватился за уздечку, но когда заехали в заросли бамбука, всё же свалился. Страху и шуму не было предела. Наконец, добрались до того монаха.

— И как тебе понравилось ездить верхом? — спросил наставник.

— Дурацкое занятие! При скором ходе я понял, что сбился с курса, ногами упираюсь в черпак, руками тяну канат, а прямо по курсу — бамбук! Тут я бултых — и упал!

Всё привычные корабельные слова. «Канат» — это верёвка, с её помощью подтягивают парус. Стремя похоже на черпак, потому он так и сказал. Так мне рассказал человек, который сам это слышал.

 

Примечания

VIII–20

 

 

 

Свиток VIII рассказ 21

Старый монах скрывал свой возраст

老僧ノ年隠タル事, Ро:со:-но тоси-о какуситару кото

[355–358]

 

Наставник тайного учения Сайгёку из земли Мусаси на вопрос «Сколько тебе лет?» ответил: «За шестьдесят». Выглядел он на все семьдесят и даже старше, ему не поверили и спросили:

— А сколько тебе сверх шестидесяти?

— Четырнадцать лет, — сказал он.

Крепко же за шестьдесят! Но он предпочитал говорить «за шестьдесят», а не «за семьдесят», потому что так чувствовал себя немного моложе.

Таковы всегдашние помыслы людей. Когда при встрече нам говорят: ты выглядишь моложе своих лет, — мы радуемся, а если скажут: ты выглядишь старше, чем на самом деле, — нас это обычно тревожит и печалит, и все люди склоняются к этому. Но если хорошенько подумать, в чём тут суть, — то у людей крепки сердечные пристрастия, им жаль своего временного тела, и к обиталищу своему они привыкли, и к жене, детям, родичам привязаны множеством связей, оттого они и боятся и с тоской ждут старости и предсмертных страданий. И нет пути избавления, нет такого друга, кто остался бы с нами до конца.

Это тело, подобное сновидению, должно распасться — по закону воздаяния. Тело мы получаем в наследство от отца и матери, оно создаётся временным соединением земли, воды, огня и ветра. Его плотность — это земля, влажность — вода, теплота — огонь, подвижность – ветер. Среди всего этого нет ничего, за что можно было бы ухватиться как за «меня самого». Можно было бы «мной самим» назвать сердце, но помрачённое сердце привязано к помрачённым предметам, каждый миг отражает их и снова теряет, в каждое мгновение рождается и исчезает, и ничто не остаётся хотя бы не надолго. Ни тела, ни сердца незачем жалеть. Когда прекратится дыхание, то и сердце исчезнет, и четыре первоначала вернутся к своему изначальному состоянию. Теплота вернётся к огню, влажность вернётся к воде, подвижность вернётся к ветру, плотность вернётся к земле. А мягкое, сострадательное сердце, а возвышенное, мудрое сердце — куда они уйдут? Только сгорят, подобно дереву, и станут пеплом, будут погребены и станут землёй. Кто из мудрецов или из обычных людей смог бы избежать этого?

 

Хаку Ракутэн говорит:

 

Старая могила: из каких времён этот человек?

Не знаю рода его и имени.

Преобразился — и стал придорожной землёй,

Год за годом рождает лишь весеннюю траву.

 

И в самом деле:

 

Тама-но утэна-о Даже если полировать

Мигакэдомо      Драгоценный сосуд,

Нобэ косо цуи-но      Он станет жилищем

Сумика нарэ      Для земляных червей.

Нисики-но ситонэ-о   Даже если класть рядами

Нарабутомо       Парчовые подушки,

Юбэ-но кэмури дзо    С вечерним дымом

Катами нару      Они исчезнут.

 

Ни к чему не надо привязываться. Ракутэн говорит:

 

Суставы и кости изначально ненадёжны,

Как однодневный росток банана,

Встречи с родными случайны,

Как у птиц, что слетелись в рощу на одну ночь.

Не жалей о том, что проходит,

Не тревожься о том, что остаётся.

 

Поистине, это наше временное тело — друг не надолго.

 

В древности жил подвижник, преданный Закону Будды. Однажды, странствуя по горам, он встретил двух горцев: один отдыхал, другой работал в огороде. Должно быть, то были отец и сын. Тут странник увидел: сына ужалила ядовитая змея, и тот сразу же умер. Но отец, казалось, не опечалился. Он сказал страннику:

— Возле этой дороги есть хижина. Это мой дом, оттуда должны принести обед. Мой сын теперь умер, так что ты передай: пусть несут еду только на одного едока.

Подвижник спросил:

— Расставание с сыном для отца, должно быть, мучительно! Но по тебе не похоже, что ты скорбишь. Почему?

Старик ответил:

— У людей между родителем и ребенком клятва непрочна. Как птицы на ночь слетаются в рощу, а с рассветом разлетаются в разные стороны — так же и здесь. О чём же мне горевать?

Странник пошёл к тому дому и увидел в воротах двух женщин с обеденными припасами. Он рассказал им: так, мол, и так. Вот оно что, — сказали они и обед на одного едока оставили дома.

Одна из женщин этой семьи была уже стара. Подвижник спросил у неё:

— Погибший — твой сын?

— Да, — отвечала старуха.

— И по тебе также не похоже, что ты скорбишь.

— А о чём скорбеть? Связь между матерью и сыном — временная, как между попутчиками в лодке на переправе. Когда сходят на берег, они расходятся кто куда. Так же и тут. Сообразно нашим деяниям мы расстаёмся, расходимся в разные стороны. Чему же тут удивляться?

Странник спросил у второй женщины, помоложе:

— А тебе тот умерший кем доводился?

Она ответила:

— Мужем.

— Отчего же вид твой не скорбен?

— А о чём мне скорбеть? Любовь между мужем и женой подобна встрече на рынке. Когда торг окончен, каждый уходит по своим делам. Так же и тут. Горевать не о чем.

Тогда в сердце у подвижника пробудилось раскаяние: причины и условия всех вещей временны, ни к чему не следует привязываться, и даже среди мирян некоторые это понимают. После этого в сердце его пробудилось раскаяние, и он постиг Путь Будды. В самом деле, в глубоком просветлении укрепиться трудно, но видя, нужно знать, слыша, нужно понимать, что непостоянный изменчивый мир — этом призрак, морок, пустое наваждение. Кто достигает долголетия, всё равно не обретает снадобья бессмертия. Понимая путеводные основы непостоянства, нужно стремиться к Закону Будды, пребывающему вечно.

 

Примечания

VIII–21

Источник предания о страннике и горцах неизвестен.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 22

Человек не понимает смертного пути

死道不知人事, Си-но мити сирадзару хито-но кото

[358–361]

 

В краю Тиндзэй жил монах, звали его Настоятелем Тоса. В разговоре со знакомыми монахами он сказал:

— Я, Такой-то, не молился будде Амиде, вовсе не взращивал благих корней. Много лет я не думал об этом, но теперь — начну-ка я памятовать о будде и пестовать благие корни!

И прибавил:

— Причина вот в чём. Я не думаю, что умру в ближайшее время. Когда приближается смерть, нужно приготовиться к будущему рождению, так я думаю: время ещё есть, но я хочу получше встретить смерть, и сомневаюсь, смогу ли, а потому уже сейчас должен взяться за свои благие корни. Дело в том, что отец мой умер, мать тоже умерла. И дядей моих, и тёток тоже нет в живых. Мой старший брат, Саэмон-но дзё, также умер. Всей семьи уже нет — потому я и тревожусь…

Этот монах был умным человеком и выразил словами помыслы людей в миру. Все люди делают понимающие лица, но не понимают, что на самом деле уйдут смертным путём. Если вправду понимать — что пользы в пяти желаниях? Нужно собрать себе припасы на тёмную дорогу. Даже когда путь предстоит недальний,  готовиться нужено тщательно. Поистине, нам предстоит странствие к дальним Жёлтым источникам — а мы обо всём забываем, на словах рассуждаем о путеводных основах непостоянства, делаем умный вид, но сердце думает, будто навсегда поселилось здесь, собирает себе припасы на сто лет. Голову покрывает иней, лицо бороздят волны, жизнь подходит к концу, и всё же у людей всегдашние их помыслы — о желаниях. Понимают непостоянство или не понимают его — зависит от того, имеют ли пристрастия или не имеют их. На то, что произносят уста, полагаться невозможно.

 

В древности великий царь Аику, глубоко преданный Закону Будды, был властителем Южного материка Эмбудая. Этот царь правил через сто лет после ухода Будды, во времена Правильного Закона, когда много было святых мудрецов. К себе во дворец он всегда приглашал двадцать тысяч святых из храма Кэйдзякудзи и подносил им дары. Младший брат великого царя по имени Асюка не верил в Закон Будды и горько завидовал монахам потому, что государь их так щедро одаривает. Великий царь говорил брату:

— Хоть монахи и получают подношения, они постигли непостоянство и потому не привязаны к предметам пяти желаний.

Асюка не верил этим словам. Он задумал свергнуть великого царя и объявил, что престол должен быть передан царскому младшему брату. Царь вынес ему такой приговор:

— Ничего особенного ты мне не сделал, только пытался свергнуть меня. Но за такую вину тебя должно осудить на смерть. Раз ты в самом деле хотел заполучить страну, то на семь дней я сделаю тебя властителем Южного материка. Можешь всем сердцем предаться радостям пяти желаний. А через семь дней тебя казнят.

Асюку заперли во дворце и велели палачам-сэндарам охранять ворота. Каждое утро палач должен был ударять в колокол и говорить:

— Один день уже прошёл, через шесть дней тебя казнят, — и так день за днём.

И вот, палач объявил:

— Прошло уже шесть дней. Остаётся ещё один день, потом тебя казнят.

Звук колокола долетал до ушей Асюки, теснил ему грудь, и предметы пяти желаний были немилы его сердцу. Великий царь отправил к нему посланца с вопросом:

— Радостно ли пребывать на престоле?

Асюка отвечал:

— Я слышу, как палач звонит в колокол, и ни сердцу моему, ни телу нет радости. Хотя предметы пяти желаний все передо мной, я не вижу их и не слышу.

Он постиг непостоянство, всем сердцем обратился к Пути, и на седьмой день обрёл первый плод святости. После этого великий царь отпустил его.

 

Такова основа непостоянства: если в сердце есть этот страх, то следишь, как проходят дни и месяцы, слышишь звон вечернего колокола — вот и миновала судьба этого дня… И думаешь: что за день это был? Пять желаний, шесть желаний, жена и дети, драгоценности, слава, выгода, могущество, процветание — на чём из этого сердце может успокоиться? Нужно понять, что сердце движется овечьим мелким шагом, что тело подобно рыбе на мелководье, — и заниматься делами Пути, стремиться в Чистую землю. Глупее глупого и смешнее смешного — барахтаться в водовороте рождений и смертей, мучить тело, тревожить сердце, не думать, что дни и месяцы проходят, забыть о близящемся странствии по тёмной дороге! Считая причиной одно лишь опьянение брагой неведения, помрачение демонами ложных страстей, нужно поскорее пробудиться от сна долгой ночи, побыстрее очнуться от дремоты рождений и смертей! Думая лишь о краткосрочном процветании, не понимать, что сегодня или завтра непременно предстоит странствие по тёмной дороге, которую надо пройти, — глупее глупого!

 

Общинный глава Нёму, сопровождая высочайший выезд на реку Оои, на всякий случай припас на дне ларца с тройным монашеским одеянием чиновничью шапку эбоси. Когда речной ветер сорвал шапку с головы старшего военачальника Идзуми и унёс её в воду, Нёму достал запасную и тем прославился, — так передают. Поистине, мало кто из людей, даже мудрецы, не собирают припасов в ту дорогу, что предстоит пройти нам всем, — удивительная глупость! Пока глаза моргают, пока есть жизненные силы — и могущество, и потомство, и процветание, и чины кажутся важными. Когда жизнь кончается, дух-божество покидает тело, — тогда всё зависит от деяний, совершённых в прежних жизнях и в этой жизни: если дурных деяний много, мы падаем на дурные пути; не задумываться о предстоящих тяжких страданиях, проводить время в играх и забавах… — бесполезно говорить!

 

Когда скончался государь Дайго, досточтимый Нитидзо начиная с шестнадцатого дня четвёртого месяца четырнадцатого года Обретения Мира затворился в Свирельной пещере. В первый день восьмого месяца того же года он внезапно обмер, а в тринадцатый день очнулся и рассказал о том, что происходит на тёмной дороге. Государь там обитает там в тростниковой хижине между четырьмя железными горами высотою в четыре-пять дзё.

— Я — сын государя Закона, правившего в годы Лёгкого Мира. Пока я пребывал на престоле, я совершил пять тяжких грехов. Дело с сановником Сугаварой — самая тяжкая вина, за неё мне долгие годы будет воздаваться страданиями. Что до наследника и его матери, то их страдания смягчены по моей просьбе. Государь и трое его сановников вместе корчатся на раскалённых углях, только государю дозволена одежда, остальные — голые. Все они захлёбываются горькими слезами.

Слыша это, досточтимый почтительно склонился. Но государь молвил:

— На тёмной дороге знатность ничего не значит. Властвует здесь тот, кто без греха. Не оказывай мне почестей.

Досточтимый пролил слёзы и отошёл прочь, и четыре горы сомкнулись.

 

Царевич Такаока сложил стихи, выражающие суть этого:

 

Иу нараку

Нараку-но соко-ни   

Иринурэба       

Сэцури-мо сюда-мо   

Каваридзарикэри      

 

Говорят:

Если спуститься

На дно ада-нарака,

Ни царя-кшатрия, ни слуги-шудры

Там не различают.

 

Примечания

VIII–22

О монахе по имени Тоса-дзисю ничего кроме этой истории не известно.

Пять желаний — желания, направленные на такие предметы, как богатство, плотское наслаждение, еда и питьё, слава, сон.

 

Рассказ об индийском царе и его брате взят из «Трактата о великой мудрости-переправе» (TСД25, 211a). Аику — Ашока (III в. до н.э.), правитель страны Магадхи, объединитель большей части Индии; при нём буддизм был признан на государственном уровне. Эмбудай (Джамбудвипа), в буддийской косморгафии — материк к югу от горы Сумеру, на нём находятся Индия и Китай с сопредельными странами. Кэйдзякудзи — Кукуттарама, храм в Паталипутре, столице Магадхи, основан Ашокой. Асюка — Виташока. Сэндара — санскр. чандала, «неприкасаемый», в Японии этим словом иногда называли «нелюдей», хинин, в том числе исполнявших обязанности палачей.

 

Шесть желаний — направленные на зрелища, звуки, запахи, вкусы, осязательные впечатления и мыслимые предметы.

 

Монах Нёму (первая пол. X в.) происходил из семьи Фудзивара, принадлежал к школе Хоссо, совершал обряды при дворе государя Уда. Рассказ о его предусмотрительности есть в «Сборнике наставлений в десяти разделах» (I). Старший военачальник Идзуми, Идзуми-дайсё, — он же Фудзивара-но Садакуни (867–906). Шапка эбоси — часть чиновничьего должностного наряда.

Монах Нитидзо (ум. 985) известен, прежде всего, из преданий святилища Китано-Тэммангу. С деятельностью этого монаха связано установление культа божества Тэмман-тэндзин — обожествлённого духа опального сановника Сугавара-но Митидзанэ (см. рассказ Vб–1). Рассказ о сошествии Нитидзо на «тёмную дорогу» есть в «Собрании драгоценностей» (II), в «Сборнике наставлений в десяти разделах» (V) и других источниках.

Свирельная пещера, Сё-но Ивая, находится в горах Ооминэ в земле Ямато. «Свирель» здесь — многоствольная китайская флейта шэн.

Годы Лёгкого Мира, Кампэй или Кампё, — годы правления государя Уда (889–898). Трое сановников, здесь, вероятно, — вельможи, причастные к клевете на Митидзанэ.

 

Царевич Такаока (799–845) побывал в Китае, собирался посетить Индию, но не исполнил этого замысла. Его стихи (есть в «Тетрадях» Фудзивара-но Киёсукэ) — редкий пример японской песни, в которую включены санскритские слова в китайской записи. Нараку здесь — нарака, санскритское название буддийского ада; кшатрий, сэцури, — воин, царь; шудра, сюда, — раб, слуга.

 

 

 

Свиток VIII рассказ 23

Выдернутый зуб

歯取ラルル事, Ха тораруру кото

[361–368]

 

В Южной столице жил китаец-зубодёр. Один тамошний мирянин был жаден, на первое место ставил выгоду, ко всякому делу подходил с торгашескими помыслами и порой добивался успеха. Он пришёл к китайцу, чтобы выдернуть дырявый зуб. Зубодёр запросил за работу два мон денег.

— Выдерни за один мон, — торговался мирянин.

Дело пустяковое: просто выдернуть — да и всё. Но китаец разозлился:

— Я никогда не удаляю зуб за один мон!

— Тогда давай так: удали за три мон два зуба!

И вот, ему выдернули непорченый, полностью целый зуб на придачу — а всего два зуба. В сердце своём этот человек думал, что остался в выигрыше, но потерять здоровый зуб — это большой убыток! Великая глупость, дурацкий, нелепый поступок. Впрочем, у людей в нашем веке корыстные помыслы глубоки, ища выгоды во всех делах, они не понимают путеводных основ причин и последствий, не знают о будущих плодах-страданиях, и часто, гоняясь лишь за той выгодой, что перед глазами, они теряют сокровище-просветление, не обретают пользы от Закона Будды. В прежние века сердца людей были прямы, они не поддавались желаниям, пестовали благие корни, и все жили праведными помыслами.

 

Когда господин Удзи построил молельню Бёдоин и устроил освящение зала будды Амиды, он пригласил провести обряд одного знаменитого монаха, наставника тайного учения с горы Хиэй. Тот в своей проповеди сказал о дарителе:

— Из-за того, что выстроил этот зал, он попадёт в подземные темницы: до чего же это мелко и глупо!

Все слушавшие очень удивились, и после обряда господин спросил:

— Что же я такого совершил, в каких грехах мне следует каяться?

— Во время этого строительства ты понапрасну причинил страдания многим людям. Если из своих доходов ты возместишь им ущерб, это будет замечательно, — сказал монах.

И господин подробно расспросил обо всех строителях вплоть до чернорабочих и всем им выдал вознаграждение. У него было чистое верящее сердце, и храм, построенный им, до сих пор не сгорел и не был разрушен.

 

Пагода храма Кэнниндзи тоже уцелела при четырёх пожарах. Старый монах из этого храма рассказывал: после гибели Кадзивара Кагэтоки его вдова, госпожа-монахиня Кано, тяжко скорбела и мучилась, невольно роптала и на людей, и на век свой, и всё глубже погружалась в горькие думы. А общинный старейшина из Кэнниндзи постоянно увещевал её:

— В любых делах мы сами действуем, сами и получаем плоды, так говорят. Нам воздаётся за наши деяния, благие и дурные причины неизменно приносят  плоды: страдания или радости. Роптать на век и на людей не нужно. При жизни покойного великого военачальника твой муж был замешан во множестве военных козней, люди гибли и исчезали, и он говорил: так и должно быть. Это всё зависело от его решений. Самому ему трудно было избежать греха, в итоге он погиб, и в этом не нужно винить других людей. Перестань же роптать и сетовать, а лучше всем сердцем моли о его просветлении в будущей жизни.

Так снова и снова он увещевал её.

— Каковы бы ни были путеводные основы, я всё же думаю о нём с горечью! — отвечала она. И горевала, и всё-таки, благодаря постоянным утешениям и наставлениям, постепенно стала понимать основы всех этих событий.

— В самом деле, так должно было случиться. Как раз к этому и относится изречение: «Сами действуем, сами и получаем плоды». К тому же, за свой век мы, чем бы ни занимались, должно быть, накапливаем много деяний для новых рождений и смертей. Из-за своей скорби я сама стала подобна отшельнице, только и думаю об этом и понимаю: что за непостоянные тела нам достались! Если ради просветления моего мужа я займусь делами Закона Будды, то хотя нынешняя жизнь моя и скорбна, но в будущем есть надежда. Если останусь в миру, должно быть, постепенно буду накапливать грехи. Горести этого мира могут стать радостями будущего века, как ты учишь, — и я теперь не ропщу ни на век свой, ни на людей. Мне радостно получить такой дар от мудрого друга!

И она сама стала соблюдать заповеди, исполнять Истинные слова, и коль скоро вера у неё была, то и во внешнем успехе это выразилось: ей была пожалована доля доходов с трёх больших имений. Общинный старейшина сказал ей при встрече:

— Итак, что я говорил? Когда собственное сердце чисто, отклик приходит сам собою!

— Покойный Кадзивара был великий человек, и конечно, грехи его тоже были велики. Как мне пестовать благие корни, чтобы помочь ему в его страданиях?

— Среди благих деяний наивысшую заслугу даёт возведение пагоды. Построй пагоду для этого храма!

Так сказал общинный старейшина, и на свою долю дохода с тех трёх имений вдова за три года построила пагоду. И люди даже в малом не потерпели ущерба! Именно потому, что вера в сердце у госпожи была глубока, пагода не сгорела в четырёх пожарах, хотя от других построек она отстоит всего на три дзё — удивительно! А что этот храм несколько раз горел, — не по той ли причине, что замыслу Будды не соответствует обычай принудительно взимать пожертвования с каждого домовладения, как то было при его строительстве?

 

Когда Будда пребывал в здешнем мире, его ученики Сярихоцу и Мокурэн странствовали однажды по стране Широких полей. Тамошние жители разбегались и прятались от них. Похоже было, что странников боятся, как демонов. Монахи той страны выпрашивали у людей лес и другие припасы для постройки келий, и людям это не нравилось:

— Ученики Будды станут выпрашивать себе всякие вещи, страшно! — думали они и убегали.

Когда Сярихоцу и Мокурэн вернулись и рассказали об этом Будде, тот собрал всех своих учеников и дал им заповедь – вторую по счёту в полном перечне заповедей:

— Ради собственного тела не нужно строить большие обители. Я не велю воздвигать большие храмы, — так он предостерегал.

 

Даже животные не любят, если люди у них просят подаяния. В древности один подвижник предавался отшельничеству в лесу. Он очищал своё сердце и упражнялся в стойкости, но лесные птицы слетались и шумели, мешая ему. Подвижник отправился к Будде и посетовал на них. Будда сказал:

— Попроси у этих птиц по одному пёрышку у каждой.

Подвижник вернулся к себе, попросил — и птицы дали выдернуть у них по одному перу. На следующий день он попросил опять — и птицы объявили:

— Мы летаем на крыльях по небу и так добываем себе пропитание, чтобы поддержать свою жизнь. Если ты день за днём станешь просить подаяния перьями, мы все погибнем. Раз уж ты поселился в этой роще, так тому и быть, — и улетели прочь.

 

А ещё один отшельник предавался подвижничеству на берегу реки Вечной. Из реки выползал огромный змей, всякий раз обвивался вокруг его тела и домогался его. Отшельнику это надоело, он пожаловался Будде. Тот спросил:

— У этого змея есть сокровище?

— Да, он носит драгоценный венец на голове, — ответил отшельник.

— Если так, то попроси у него это сокровище как подаяние.

Отшельник попросил, и змей сказал:

— У тебя мало желаний и достаточно мудрости, потому я к тебе и привязался. Но это сокровище — моя единственная драгоценность, я тебе его не отдам, — и после этого больше не появлялся.

Приведя в пример эти случаи, Будда дал заповедь об обителях. А значит, подвижникам Закона Будды надо упражнять тело и совершенствовать сердце.

 

В древние времена люди были стойкими, монахи жили под деревьями, на камнях, в тростниковых хижинах, в горных пещерах. Со времён средней старины стало принято воздвигать храмы. Это оттого, что коренные свойства у людей стали хуже. Но если есть келья, где спрятаться от ветра и дождя, переждать болезни и тревоги — им этого было достаточно. А в наш век изощряются в украшениях, тратят силы. Можно только пожалеть о том, как мирские жертвователи хлопочут, с верою подносят весомые дары, а монахи, сыны Будды, не прилежны к делам Пути; строительство вводит мирян в расходы, а монахи не соответствуют понятию «людей Пути»! Наставник созерцания по имени Дзимё, как говорят, успел побыть настоятелем в пяти больших храмах, но ни разу нигде не заменил ни одного стропила. «Храм — это не Закон Будды. Это лишь условие для поддержки живых тел. Путь — это Закон Будды. Сердце должно глубоко пропитаться им».

В «Сутре, разрешающей сомнения в век Подобия Закона» Будда говорит: «После моего ухода, в конце времён Подобия Закона залы, пагоды и изваяния будд во множестве будут строиться вдоль дорог, но почтения к ним в сердцах у людей не будет. Так исчезнет мой Закон». Дела Закона в наш век идут точно так, как предсказал Будда. Даже ученики Будды отвернулись от его замысла. В самом деле, миряне-домохозяева строят залы и пагоды, часто — ради славы, словно бы украшали свои дома. Или же храмы используют для извлечения дохода, устраивают в них питейные дома с девицами, или места для собраний стихотворцев и певцов: таких непотребных случаев много. Или превращают храмы в склады для всевозможных мирских припасов, или поселяют там проезжих, как на постоялых дворах. Мало справляют обрядов для предотвращения бедствий, редко проводят моления для приумножения блага. Или же при строительстве губят насекомых, причиняют страдания людям, неправедные чиновники силой изымают «индийский рис» и другие подношения на храм, так что бедняки продают своих жён и детей, подчистую тратят семейное достояние, горюют, сетуют, мучаются — и только. Или назначают сборщиков пожертвований на «заботу о престарелых» и прочие дела Будды, за народный счёт исполняют свои начинания. Счастья обретают мало, а бед обретают множество, и лишь о таких «делах Будды» ныне доводится слышать. То, что кажется нынешним успехом, позже обернётся большими убытками. По сравнению с тем убытком, когда человек велел удалить себе здоровый зуб, это ещё гораздо глупее. Но это не просто глупость. В будущем такие люди обретут страдания на дурных путях, и даже если родятся в мире людей, им придётся болеть и страдать.

 

В Индии наставник рассуждений Кайкэн был безупречным мудрецом, знатоком всех трёх хранилищ, передавал ученикам сокровищницу Закона. У него учился переводчик Гэндзё. Кайкэна одолела тяжкая болезнь, и когда трудно стало терпеть мучения, он решился покончить с собой. Во сне он увидел, как к нему приближается мудрец-отшельник и говорит:

— Глупо, что ты хочешь покончить с собою. Ты терпишь воздаяние за то, что в древности был царём и угнетал народ. Допустим, ты лишишь себя жизни: но страдания твои никуда не денутся! Через три года твоё воздаяние должно исчерпаться.

И через три года болезнь прошла.

Кто уходит в монахи, должен страшиться причинить горе и беспокойство живым существам, должен думать, как воздать им за приношения: иметь мало желаний и достаточно мудрости, в последнем веке исполнять правила, надобные для подвижничества по Закону Будды. Не имея в сердце стремления к Пути, пользоваться Законом Будды ради славы и корысти, продавать наивысший Правильный Закон за мирские блага и удовольствия — как это горько! Добывать себе средства для переправы через здешний мир явным и тайным Правильным Законом — значит надеть одежду Будды, Пришедшего своим путём, но отвергнуть его завещание. Брать еду, рис и прочие подношения — значит продавать Закон. Люди, не рассчитывающие на славу и выгоду, могут избежать такого греха, когда они действуют сами, но для пользы и выгоды других. Нет вины в том, чтобы охотно брать подношения, поддерживать своё живое тело и так подвижничать на Пути Будды. Но редки такие люди в последнем веке! А значит, мы, проповедуя Закон, стремимся получать дары, исполняя обряды, берём подношения рисом. Хотя по меркам нашего времени и кажется, будто мы преуспеваем, но истинной заслуги тут нет. Мы теряем пользу от пяти частей Тела Закона. Мы похожи на того, который потерял здоровый зуб.

 

В главе о Внимающем Звукам сказано: «Глава торговых людей, который в стране, полной злых разбойников, ведёт по опасной дороге купцов с бесценными сокровищами, скажет им: вы все, как один, называйте имя Внимающего Звукам Мира, и сможете спастись от злых разбойников». Мирские мелкие выгоды подобны видимым письменам сутры. Но древние добродетельные люди создали созерцательное толкование. «Везти бесценные сокровища» — значит обладать сокровищем природы будды, что есть в сердце у каждого существа. Купцы – это те, кто продаёт и покупает сокровища. Шесть сознаний – это купцы, а восьмое сознание, государь-сердце — это глава торговых людей. Шесть видов пыли — это разбойники. Глаз встречается с разбойником-цветом и отдаёт, теряет сокровище собственной природы глаза. Ухо встречается со звуком — и так далее, а мысль связывается с вещами и теряет сокровище собственной природы мысли. Если не видишь вещей вне сердца, если сердце едино само по себе, то глаз не схватывает цвета, мысль не связывается с вещью. Если не проводишь различий между явлениями, то «деятель» и «предмет воздействия» не имеют смысла, «давать» и «принимать» мыслятся как нераздельные. Сердце-государь ведёт за собою все сознания, не поддаётся шести разбойникам и тут же освобождается, — так сказано. А кто хоть ненадолго связывается с шестью видами пыли, снова создаёт условия и причины для круговращения.

Древние добродетельные люди говорили: «Если остаётся скрытой хотя бы мельчайшая мысль, это деяние — причина для трёх дурных дорог, если хоть на мгновение порождается чувство, это — узы и цепи на тысячу нескончаемых веков». Мудрец Роси говорит: «Дерево в обхват рук рождается из крошечного ростка, башня в девять ярусов возникает из комка глины». В сутре сказано: «Тут же выходит-рождается, при том же деянии вертится, вращается». Раз так, если возникает хоть одна мысль, допускать ее нельзя. Ибо она — начало нескончаемых рождений и смертей. Что уж и говорить: если сердцу дать волю, оно схватывает шесть видов пыли, отдаёт и теряет сокровище природы будды, это глупее глупого. Чудесное сияние природы будды — это благой свет единого зёрнышка. Когда, отдалившись от связей шести корней, совершаешь шесть деяний, тогда то, что в глазу, называют видением, то, что в ухе, называют слышанием, что в носу, на языке, в теле — называют осознанием, а что в сердце — называют знанием. Эти «видение, слышание, осознание и знание» не приближаются к шести предметам, не различают, не помрачаются, и их все вместе называют озарением. Это и есть бесценное сокровище собственной природы. А время, когда связываешься с шестью предметами и застреваешь на них, называют «утратой имущества». Итак, люди, идущие по Пути, понимают суть этого, и если в некое мгновение у них «нет сердца», они могут снова обрести сокровище собственной природы. Если хоть ненадолго принять шесть видов пыли, теряешь сокровище, упускаешь выгоду. На самом деле его невозможно потерять, но когда, не понимая и не действуя, сам вовлекаешься в круговорот, это называют «утратой». Итак, берясь за пустые предметы, за шесть видов пыли, мы позволяем померкнуть редкостному, единственному, чудесному свету, теряем пользу от закона Будды, забываем о сокровище собственной природы. Не нужно быть таким, как тот глупый мирянин, который велел удалить неповреждённый зуб. Хорошенько разобрав смысл этого, если вы станете обдумывать случаи с дураками, не считая, что это всё относится не к вам, а к кому-то другому, оглянетесь на собственные грехи и глупости — то, надо думать, не напрасной будет моя решимость записать эти рассказы!

 

Примечания

VIII–23

Лекарским делом, в том числе и зубоврачебным, в Японии XIII в. часто занимались китайцы или потомки китайцев, не скрывавшие своего заморского происхождения; при том что связи с китайскими школами врачевания были слабыми, лучшие лекарские традиции всё ещё считались неяпонскими.

 

О господине Удзи и храме Бёдоин см. рассказ VI–12.

О семье Кадзивара см. Введение, «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна». Общинный старейшина из храма Кэнниндзи — Эйсай, один из основателей традиции дзэн в Японии; см. рассказ II–5.

Как и в предыдущих рассказах, здесь Эйсай и госпожа Кано исходят из того, что по закону воздаяния за тяжкими грехами следует скорая кара (Кагэтоки уже принял её — погиб), но в следующем рождении ему предстоит страданиями избывать последствия других, менее тяжких своих грехов (поэтому за Кагэтоки нужно молиться).

 

Рассказ о Будде и его учениках вместе с примерами — о птицах и о змее — взят из книги «Разные примеры из сутр и уставов» (раздел 7, ТСД 53, 102b) — см. рассказ Vа–4.

 

Дзимё — Цзы-мин (896–1040), китайский наставник чань школы Линьцзи. Неясно, какой источник имеется в виду.

 

О «Сутре, разрешающей сомнения в век Подобия Закона» см. рассказ IV–1. Цитируемое место — ТСД 85, 1337b.

 

«Индийский рис» — рис, изымаемый у подданных в качестве принудительного пожертвования на государственные храмы.

 

О Кайкэне (Шилабхадре) и его ученике Гэндзё: (Сюань-цзане) см. рассказ III–1.

«Пять частей тела Закона», гобун хоссин — согласно «Сутре о нирване» (ТСД 12, 580а) и другим текстам, будда в «теле Закона» пребывает всюду в мире как истинная сущность каждой вещи и каждого живого существа. Это значит, что даже грешный человек может найти в себе «пять частей», составляющих сущность просветлённого будды: следование заповедям, стойкость в созерцании, мудрость, освобождение, знание об освобождении.

 

«Глава торговых людей…» — Мудзю близко к тексту пересказывает отрывок из XXV главы «Лотосовой сутры», см. [Лотосовая сутра 1998, 283].

«Созерцательное толкование», кансин-сяку (в отличие от буквального) — толкование, при котором отдельные слова или сочетания слов в сутре ставятся в соответствие тем или иным предметам (понятиям, обрядовым приёмам и т.п.), в сутре никак не упомянутым. См. [Трубникова 2011].

 

«Если остаётся скрытой хотя бы мельчайшая мысль…» — цитата из «Бесед наставника созерцания Дахуэя» («Дайэ фукаку дзэндзи гороку», ТСД 47, № 1998, 822а).

Мудрец Роси — Лао-цзы, цитата из «Книги о пути и благой силе», 68. Ср.: «Дерево, ствол которого с трудом можно обхватить, вырастает из крошечного ростка. Девятиэтажная башня возводится из комка земли» [Торчинов 1999, 273]; «Дерево в обхват начинается с тонкой былинки. Башня в девять ярусов возводится из горстки земли» [Ткаченко 2001, 475].

 

«Видение, слышание, осознание и знание», кэн-мон-каку-ти, санскр. дришта, шрута, мата, виджнята — способности познающего существа, обладающего «шестью сознаниями» (пять чувственных сознаний и ум». Так— в «Трактате о йоге» (ТСД 30, 189b).

 

 

 

 

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание