Собрание песка и камней

В недавние дни монах-распорядитель одного горного храма в земле Муцу собрался воздвигнуть изваяние главного почитаемого будды у себя в храме. За много лет он собрал денег — пятьдесят рё. Сложил их в мешочек-оберег, повесил себе на шею и отправился в Столицу.

В земле Суруга на постоялом дворе в Харанаке он днём мылся в бане и забыл там свой мешочек, а вспомнил о нём только к вечеру следующего дня в Кикугаве. Досадно, глупо, но ничего не поделаешь.

— Теперь эти деньги, должно быть, достались кому-то другому. Не стану возвращаться их искать, — подумал распорядитель и двинулся дальше в Столицу.

Решив, что бессмысленно будет возвращаться ни с чем, он заказал рисованное изображение того почитаемого, которого задумал. Получил его и пустился в обратный путь. А в Харанаке на постоялом дворе сказал слугам:

— Кажется, как раз в этом здании…

Заглянул и поехал было дальше. Но в том доме была одна молодая женщина. Она спросила:

— О чём это ты?

— По дороге в Столицу я потерял одну вещь, а сейчас вспомнил, что как раз в этом здании я её забыл. Вот что я имею в виду.

— А что ты потерял? — спросила она.

Распорядителю это показалось странным, он спешился и подробно рассказал: я дал такой-то обет, и так далее, и вот, здесь забыл пятьдесят рё денег в защитном мешочке.

Женщина сказала:

— Это я их подобрала.

Вытащила деньги и отдала ему всё сполна. Распорядитель очень удивился:

— Стало быть, за находку потерянного имущества тебе причитается доля. Возьми десять рё!

— Были бы мне нужны десять рё, я бы и все пятьдесят припрятала. Эти деньги собраны на дело Будды, как же я могу взять из них хоть малую толику?

— Беспримерная честность! Погоди, на обратном пути с тобою поговорю как следует.

И распорядитель снова поспешил в Столицу, там ему изготовили изваяние, какое он хотел, а на обратном пути он отыскал эту женщину:

— Кто же ты такая? — и подробно её расспросил.

Она рассказала:

— Я родом из Столицы, все мои родные умерли, и так уж сложилось, что я перебралась сюда. Думала, что ненадолго, но живу на этом постоялом дворе уже больше года.

— Так значит, ты и тут не дома — так не всё ли равно? Поедем со мной. Я управляю небольшим поместьем, будешь помогать мне в мирских делах.

— Согласна, — сказала женщина и поехала с ним. И как говорят, стала помогать ему, и они спокойно и счастливо живут до сих пор.

Похожие случаи бывали в древности. Вот и в наше время встречаются на редкость честные и прямые, мудрые люди. Этот пример — из недавних годов Просвещения Навеки, совсем недавний. Я достоверно слышал нём и передаю рассказ одного человека. Образ мыслей у этой женщины был такой, за какой воздаётся счастьем, и слава о людях, подобных ей, распространяется всюду, предания о них рассказывают до конца времён. Желая выпрямить кривые сердца людей, я решил записать такие рассказы: моя цель только в этом и ни в чём другом.

Помыслы человека должны быть честными. Если бы эта женщина оставила деньги себе, это было бы нечестно, и их могли бы украсть воры, или они пропали бы без толку. Случись так — что пользы было бы в деньгах? Сейчас, оглядываясь назад, можно видеть, что она получила воздаяние уже в нынешней жизни, живёт свой век безбедно и спокойно. И на будущую жизнь она, должно быть, обрела заслугу от создания образа будды. Весьма редкостная удача! А спрятала бы она деньги — ей бы и в нынешней жизни пришлось нелегко, и коль скоро она бы присвоила средства, предназначенные для дела Будды, ей пришлось бы страдать и в будущей жизни. Прямым и честным людям Небо помогает, приносит им счастье, а криводушных людей ждёт тёмная дорога, им грозят беды.

Что до выхода из дремучего леса рождений и смертей, то если выпрямить сердце, выйти легко, — так говорят. Прямое дерево легко перерастает лесную чащу, а кривому это не под силу, — так же и здесь. Кто честен и прям, у того боги сидят на плечах, кто чист и ясен, тому будды озаряют сердце своим светом. Чтобы быть безусловно спокойным и радостным в двух веках, нынешнем и будущем, ничего не нужно кроме честности и прямоты. И в «Сутре о Цветке Закона» сказано: «Кто совершает благие деяния, кто мягок, спокоен и искренен, увидит меня», — почитаемый Сякамуни тоже говорит, что люди с умягчёнными сердцами воочию увидят его самого. Как бы то ни было, нужно отринуть кривое сердце и вступить на путь прямоты и честности.

Примечания

IX–1

«Прямота и честность», сё:дзики, ставшие темой свитка IX, в японских источниках XIII в. и в более поздних сочинениях появляются обычно в рассуждениях о богах ками: именно эти качества в человеке любезны богам.

Рё: в эпоху Камакура равняется десяти моммэ, или двум тысячам мон, или примерно 3, 75 граммам золота. На один рё можно было купить полтора коку риса, то есть около 270 литров (пропитание для одного человека на полтора года).

Харанака и Кикугава — местности близ дороги Токайдо восточнее тех мест, где жил Мудзю Итиэн. Распорядитель, двигаясь из земли Муцу в Киото, к тому времени, как потерял деньги в земле Суруга, прошёл меньшую часть пути.

«Кто совершает благие деяния…» — цитата из «Лотосовой сутры» (глава XVI, «Продолжительность жизни Татхагаты», ТСД 9, 43с). Перевод А.Н. Игнатовича [Лотосовая сутра 1998, 238].

Свиток IX рассказ 2

Прямые и честные миряне

正直ナル俗士事, Сё:дзики-нару дзокуси-но кото

[371–372]

В Китае на горе Икуо двое монахов поссорились – не могли поделить приношения. Старец-настоятель их храма, Великий просветлённый наставник Рэн, сказал, чтобы усовестить их:

— Один мирянин взял у другого на сохранение сто рё серебра, и когда тот умер, хотел отдать деньги его сыну. Сын же их не взял: «Родитель мой мне их не давал, он вручил их тебе, так что они должны быть твоими». Тот мирянин возразил: «Я их только принял на хранение. Твой отец не отдавал эти деньги мне. А что принадлежало отцу, то должно принадлежать сыну», — и снова передал ему. Так они пытались вручить деньги друг другу, и ни один не брал. В дело вмешался чиновник и рассудил так: «Вы оба — мудрые люди. Вот что следует сделать. Пожертвуйте эти деньги на храм ради просветления умершего». Я сам это видел и слышал. Те люди были мирянами, но не искали пользы и выгоды в изменчивом мире. А монахи выходят из дому, отвергают пристрастия. Как же могут они ссориться из-за мирского достояния?

И, следуя Закону, изгнал тех двоих монахов из храма.

В последнем веке часто бывает так: мирянин богат — нестяжательством, честностью и благочестием, а монах беден — жаден, глуп и зол. Миряне посылают подношения в храмы и ждут монаха, который бы провёл обряд, а монахи проводят моление и ждут награды. Боятся вызвать недовольство начальства, ищут влияния, льстят дарителям, корыстно возвеличивают себя, и с такими помыслами — отвращаются от обычая сынов Сякамуни, нарушают правила, предписанные вышедшим из дому.

В древности некий царь увидел во сне, как попирает ногою голову монаха, она раскалывается и из трещины выходит мирянин. «После моего ухода, — так Будда истолковал его сон, — монахи, мои наследники и ученики, станут нарушать заповеди и низойдут на дурные пути, а миряне, оставшиеся дома, будут совершать благие дела и подносить дары монахам, будут учиться у вышедших из дому, и благодаря этому возродятся на небесах.»

Кто обрил голову и надел монашеские одежды, тот должен следовать за учением, быть верным Пути. А кто прячет под монашеским плащом человечье тело, тот на урожайном поле может взрастить только сорняки.

Примечания

IX–2

Икуо — гора Юйван в Китае в провинции Минчжоу, названа в честь индийского государя Ашоки (ср. рассказ VIII–22). По преданию, когда-то на этой горе стояла пагода, одна из восьмидесяти четырёх тысяч пагод, которые Ашока выстроил по всему миру.

Великий просветлённый наставник Рэн — Дхармамитра (ок. 356 – ок. 443), знаменитый переводчик родом из Кашмира, работал в Китае, среди прочих текстов перевёл «Сутру о созерцании будды по имени Неизмеримое Долголетие», основополагающую для амидаизма. О Дхармамитре есть рассказ в китайских «Жизнеописаниях достойных монахов»; см.: [Гао сэн чжуань 1991, 183–185].

Свиток IX рассказ 3

Были честны, прямы — и обрели сокровище

正直ニシテ寶ヲ得タル事, Сё:дзики-ни ситэ такара-о этару кото

[372–373]

Один человек передал мне рассказа монаха, недавно вернувшегося в Японию из-за моря.

В Китае жили бедняки, муж и жена. Торговали пирожками и тем зарабатывали себе на жизнь. И вот, продавая пирожки у дороги, муж однажды нашёл оброненный кем-то свёрток. Заглянул, что внутри, — а там шесть слитков серебра. Принёс свёрток домой.

Жена не была жадной женщиной:

— Мы такого не нажили бы, даже если бы торговля шла лучше. Должно быть, хозяин тревожится, ищет. И до чего же ему досадно! Давай его найдём и вернём пропажу.

— В самом деле, — и муж стал всюду искать.

И нашёлся человек, который признался, что хозяин — он. Взял свёрток, очень обрадовался. Предложил было:

— Возьми три слитка себе!

Но когда начал делить, передумал. И чтобы устроить склоку, заявил:

— Слитков было семь! А тут только шесть. Нечестно! Один ты припрятал?

— Нет, так и было — шесть!

Они долго спорили, и в итоге пошли к наместнику, чтобы тот рассудил. Наместник был человек прозорливый и счёл, что хозяин свёртка лжив, а пирожник прям и честен. Но, не будучи уверен, он вызвал жену пирожника и отдельно допросил её о подробностях. И её рассказ ни в чём не разошёлся со словами её мужа. Видя, что и она — в высшей степени честная и прямая женщина, а хозяин серебра наверняка лжёт, наместник вынес такое решение:

— По этому делу надёжных свидетелей нет, так что решить трудно. Однако обе стороны выглядят честными людьми, слова мужа и жены совпадают. Но и слова хозяина звучат правдиво. Итак, ему следует искать свёрток с семью слитками. А тут свитков шесть, значит, они принадлежат кому-то другому.

И вернул шесть слитков пирожникам. Люди державы Со всюду прославляли этот удивительный приговор. Если сердце прямо, то Небо само собой вознаграждает сокровищами. Если же сердце криво, получаешь кару от богов и теряешь имущество. Из этого правила не может быть никаких исключений. Снова повторю: нужно, чтобы у человека сердце было чистое и правдивое.

Примечания

IX–3

Держава Со – Китай времён правления династии Сун (960–1279).

Рассказы о похожем справедливом приговоре есть не только в китайских и японских источниках, но и в арабских и европейских ДОПОЛНИТЬ.

Свиток IX рассказ 4

Добросердечные люди

芳心アル人ノ事, Хо:син ару хито-но кото

[373–377]

В земле Мусаси жил богатый человек, поземельный начальник в одном поместье. Щедростью своей в прежних рождениях он создал себе причины для нынешнего счастья и могущества, милосердие его было глубоко, и слыл он человеком добросердечным. Кажется, родом он был из Столицы.

Поземельный начальник в соседнем поместье был неудачлив в житейских делах, год за годом распродавал по частям своё имение, а богатый сосед раз за разом покупал эти доли. В итоге бедный сосед разорился совсем и умер. Его единственный сын остался вовсе без имущества и без земли, в долг ему никто не давал. Жилья у него не было, но родни было много, он ходил от одного родича к другому, тем и жил. Но эти родичи его тоже все были люди небогатые, жалели его, а придумать ничего не могли. Конечно, смотреть на него им было горько, и они, собравшись, решили между собой:

— Сын Такого-то бедствует, нехорошо это. У человека, скупившего имение его отца, сердце доброе, милосердие его глубоко. Он богат, ни в чём не имеет недостатка. Может, сходим к нему все вместе и попросим? Авось, из этого выйдет толк.

И пошли всей семьёй. Господин их принял, велел подать сакэ.

— Хотим обратиться к тебе с просьбой, потому и пришли все вместе, — сказали они.

— Что у вас за дело?

— Вот, был Такой-то, твой сосед, тебе известный, мы все его родня. Он был неудачлив в житейских делах, мало-помалу лишился всего своего имения. Как мы знаем, его поместье выкупил ты, и теперь оно твоё. Его сын остался совсем один, скитается, бедствует, и мы, по правде сказать, помочь ему не ничем не можем. А ты, должно быть, помнишь его родителя, того, чьё имение тебе досталось. Все мы готовы просить тебя о милости.

— Где этот молодой господин? — спросил поземельный начальник.

— Мы привели его с собой, но без твоего дозволения он не решается войти.

— Как же так? Позовите его сюда! Нам с ним нужно кое-что решить, — сказал господин многообещающе. Сына позвали, он вошёл.

— Будем знакомы! — сказал господин, налил сакэ и ему. Потом позвал слугу, тот сходил вглубь дома и вынес господину все грамоты на доли поместья, выкупленные в разное время.

— Не решаюсь предложить… но хочу доверить их тебе как сыну.

Тот вовсе не ожидал ничего подобного, удивился:

— Такое твоё решение превосходит все наши желания! — обрадовались его родичи и ушли восвояси. И этот сын, пользуясь доверием и родни, и господина, как слышно, управляет имением и сейчас.

Нечасто доводится слышать о таких милосердных людях в последнем веке! Я записал этот случай, считая, что он исключительно ценен.

Покойный господин Касай, прежний наместник острова Ики, когда-то начальствовал в Титибу. Он был человеком, искусным на пути лука и стрел. В пору, когда Вада Саэмон учинил смуту в мире, Касай, отряженный усмирять его, храбро сокрушил всё семейство Вада, подобное сборищу демонов, — такой он был воин. Но при этом помыслы его были возвышенны, и он был человеком милосердным.

Во времена покойного Камакурского господина Правого сановника разбиралось дело семьи Эдо в земле Мусаси. Имение Эдо решено было изъять и передать Касаю. Он же сказал:

— Я благодарен за то, что со мною считаются как с ближним товарищем. Я должен буду отслужить за это. Но и с Эдо мы друзья, дурно было бы… Так что прошу передать имение кому-нибудь другому.

— Как, ты его не принимаешь? Если не примешь, у тебя изымут и твоё собственное имение, — пригрозил ему Камакурский господин.

— Будь так, как ты решишь, хоть бы дело шло и о моей жизни. Сил у меня мало. Но что до имения, которые ты мне вручаешь, — как я могу его принять?

В итоге имение у Эдо так и не было изъято.

В прежние века и господа, и служилые обладали человечностью, справедливостью, сердца их были добры. В последнем веке отец и сын, старший и младший братья, родичи и ближние, кости и мясо — враждуют, восстают друг на друга, спорят и ссорятся, тягаются из-за границ, воюют из-за долей, и о таком в наш век с каждым годом приходится слышать всё чаще. В «Сутре о человеколюбивых государях» сказано: «Если шесть родичей не ладят между собой, небесные боги им не помогают». Когда не ладят отец и сын, старший и младший братья, небесные и земные боги не помогают людям, не защищают их. Тогда и приходят всяческие бедствия: голод, мор и смута.

Надо понимать, таков обычай последнего века. Он зависит только от человеческих сердец: плоды воздаяния дурны, люди не боятся совершать зло, не создают благих причин — и все мы приближаемся к концу века трёх бедствий, сила дурных деяний всё возрастает. Печально!

В земле Овари человек по имени Ямада Дзиро Минамото-но Сигэтада в годы Обретения Вечности сражался на стороне государя и был убит. Сигэтада был превосходным лучником, помыслы его были возвышенны, способностями он превосходил других.

В его имении в горном храме жил наставник Закона. В саду у этого монаха была махровая восьмислойная азалия. Сигэтаде она нравилась, он думал: вот бы попросить! — но держал это желание при себе. Монах ведь тоже её любит, и как же я её безжалостно у него выпрошу? — так он решал снова и снова. Проходили дни, и вот, однажды этот монах крупно провинился, с него следовало взыскать пеню. Некий Тохёэнодзё, отряженный взыскать её, получил такой наказ:

— Предложи монаху выбор: пусть внесёт семь хики и четыре дзё шёлка или отдаст махровую азалию в возмещение за вину.

Тохёэнодзё прибыл на место и объявил: господин распорядился так-то и так-то. Монах сказал:

— Я внесу шёлком. Ведь этой азалией тешится моё сердце.

Зная помыслы своего господина, Тохёэнодзё ответил:

— Если ты расплатишься шёлком, у господина, должно быть, останутся подозрения на твой счёт. Так что — только азалию.

Делать нечего: монах её выкопал и отдал.

Сигэтада потом распорядился:

— Доля исполнителя — половина пени. Возьми у меня три хики и четыре дзё шёлка и срежь одну ветку азалии.

— Я возьму шёлк, — сказал Тохёэнодзё. Но Сигэтада, хоть и с сожалением, срезал для него ветку. Оба они были великолепны! Эта азалия растёт до сих пор. Как слышно, редки такие люди в нынешнем веке!

Известно, что в городе Наре вишня с махровыми цветами и в наши дни растёт перед залом Тоэндо. В своё время прежняя государыня Дзётомон-ин приказала распорядителю храма Кофукудзи выкопать это дерево, которое ей нравилось, погрузить в возок и доставить в Столицу.

В Наре собрался народ. Спрашивали друг у друга, что случилось, отвечали: так, мол, и так.

— Ни за что ни про что отдать знаменитую вишню! Распорядитель кругом неправ! Так не годится! По обычаю не положено! Якобы приказ государыни — но как можно отдать наше прославленное дерево?! Остановитесь!

Монахи затрубили в раковины, подняли большую толпу, возмущались, кричали даже, что надо изгнать распорядителя. А тот говорил: если всё это обернётся тяжкой бедой, я сам ещё и окажусь зачинщиком…

Дело дошло до слуха государыни, и она распорядилась так:

— Я думала, монахи в Наре о таком и не помышляют, и вдруг эта толпа… В самом деле, они столь глубоко чувствительны? Но если так, пусть дерево просто именуется моей вишней.

И выделила имение Ёно в земле Ига, назвала его поместьем Цветочной ограды, Ханагаки, и велела, чтобы на доходы с него была построена ограда вокруг дерева и чтобы в семь дней цветения воины несли стражу возле вишни. Теперь это поместье отошло к храму. В старину случались вот такие добрые дела.

Примечания

IX–4

Касай (Киёсигэ, ок. 1161 – ок. 1238) , как и упоминаемые в том же рассказе Вада Саэмон (Ёсимори, 1147–1213) и Эдо (Сигэнага, ?–?) — воины Восточных земель, сражавшиеся на стороне Минамото Ёритомо в пору междоусобной войны домов Минамото и Тайра. Случай с Эдо относится к 1180 г., когда Ёритомо собирал сторонников для этой войны, и Эдо медлил прибыть на его зов. Если в «Зерцале восточных земель» и в воинских повестях отношения Ёритомо с этими его боевыми товарищами выглядят скорее как союзнические, то у Мудзю они, скорее, предстают как отношения господина и служилых воинов, чьи земли он может изымать по закону, а не отбирать по произволу.

После смерти Ёритомо отношения между семьями его сторонников складывались напряжённые, и в 1213 г. началась смута, в которой дом Вада потерпел поражение от дома сиккэнов Ходзё и его сторонников.

Цитируемое место из «Сутры о человеколюбивых государях» — ТСД 8, 844b. «Шесть родичей» — отцы и дети, старшие и младшие братья, мужья и жёны. «Три бедствия» — война, мор и голод.

Ямада Сигэтада — основатель храма Тёбодзи, в котором жил Мудзю Итиэн; см. рассказ II–1.

Дзётомон-ин (988–1074) — дочь Фудзивара-но Митинага, супруга государя Итидзё; Мурасаки Сикибу служила ей и описала жизнь при её дворе в своём дневнике. См.: [Мурасаки Сикибу 1997]. Вишня, которая полюбилась государыне, росла возле Кофукудзи — родового храма семьи Фудзивара.

Свиток IX рассказ 5

Умерший отец во сне велел сыну вернуть долг

亡父夢ニ子ニ告テ借物返タル事, Бо:фу: юмэ-ни цугэтэ каримоно каэситару кото

[377–378]

В недавние дни в земле Мусаси жили по соседству двое мирян, близкие друзья. У одного семья была бедна, у другого богата. И вот, бедняк у богача часто брал в долг. Потом оба умерли, и точно так же сдружились их сыновья.

Однажды сыну бедняка во сне явился покойный отец, и вид его был скорбен:

— Я много набрал в долг у господина Такого-то и не вернул. В ином мире мне трудно терпеть его укоры. Ты должен вернуть долги его сыну, — так он велел.

Проснувшись, сын отправился к соседу, своему наследственному заимодавцу. Когда тот рассказал, в чём дело, богач ответил:

— И мне тоже явился мой батюшка, и говорил о том же самом.

Непостижимое дело! — решили они. Бедняк поскорее собрал, сколько смог, принёс в дом богатого соседа и объяснил, что это — в уплату тех-то и тех-то долгов. Но богач в ответ сказал:

— Как же ты можешь отдать мне всё это? Мой отец мучает твоего в ином мире, да ещё и я приму от тебя деньги? Так не годится! — и всё вернул.

Сын бедняка снова вручил ему деньги:

— Если я не рассчитаюсь с тобой в этом мире, мой отец будет страдать от укоров в мире ином. Чтобы облегчить муки моего родителя, я хочу в точности исполнить то, что он велел мне во сне. Почтительно прошу: прими!

А богач опять возразил:

— То, что делает мой отец, уже тяжело, обременительно. У меня ты ничего не занимал. В ином мире, я думаю, мой отец сам взыщет долг с твоего, а здесь ты мне ничего не должен.

Так они долго спорили, ни один не отступал. Обратились в Камакуру, чтобы их рассудили. Начиная с судей все, и знатные, и простолюдины, слыша об этом, говорили:

— Как удивительно и трогательно! Прежде мы не слыхали о таком. Как стойки эти двое в своей почтительности к родителям и как глубоко они понимают основу мирских дел!

Так хвалили обоих соседей. И все люди, у кого есть сердце, откликались, проливая слёзы. В итоге судьи постановили: все деньги, которые бедняк пытался вернуть богачу, пожертвовать в храм на молитвы о просветлении обоих отцов. Тогда богач и бедняк вместе вернулись домой и справили обряд ради своих умерших родителей. В самом деле, на редкость мудрые люди!

Примечания

IX–5

О камакурском суде см. рассказ III–2.

Свиток IX рассказ 6

Малолетние сыновья убили отцовского врага

幼少ノ子息父ノ敵打タル事, Ё:сё:-но сисоку фу:-но катаки утитару кото

[378–380]

В той же земле Мусаси жил мирянин. У него было имение в дальнем краю Тиндзэй, он туда уехал и два или три года не возвращался. К его жене стал тайком захаживать некий мирянин из того же рода, и их взаимное чувство оказалось глубоким. Поначалу они всячески таились, но шли годы и месяцы, у неё были маленькие дети, и от них ничего нельзя было скрыть.

Наконец, стало известно, что муж возвращается с острова Цукуси. Жена и любовник затревожились.

— Когда он вернётся, нельзя, чтобы он сюда доехал. Если он явится, сможем ли мы жить спокойно?

Жалея друг друга, они говорили об этом и придумали вот что: на дороге, по которой поедет муж, давние слуги жены под видом горных разбойников устроят засаду, чтобы убить его.

Маленьких сыновей, спавших поблизости, жена и любовник не брали в расчёт и ночь напролёт обсуждали свой замысел. Старшему ребёнку шёл седьмой год. Мальчик не спал, всё слышал, и тихонько сказал младшему брату, тому шёл пятый год:

— Они устроят засаду на нашего батюшку, чтобы убить его! Что может быть хуже? Мы малы, но мы из рода воинов, носящих лук и стрелы. Слыша такое, как же мы можем не убить врага нашего отца? Я думаю выждать время и напасть на него.

Пятилетний мальчик спросил:

— А как его убить?

Но старший брат ничего толком не сказал.

Дело было летом, было жарко, отчим в одной куртке катабира спал днём. Пасынки тоже притворились, будто легли спасть, и старший позвал младшего:

— Сейчас самое подходящее время! Хочу убить врага. Ты хватай отцовский меч, приставь и держи как можно крепче, а я молотком ударю по нему изо всех сил, и тогда с нескольких раз убью.

Взял молоток и стал ждать. Младший брат вытащил из ножен отцовский меч, приставил к груди отчима и крепко вцепился в рукоять, держал изо всех сил. А старший поднял молоток, ударил по рукояти как мог сильно — и с трёх ударов убил, острие меча прошло сквозь дощатый пол. Не подав голоса, отчим сразу умер.

Мальчики пошли к своему дяде и рассказали: вот что мы сделали. Когда они описали всё подробно, дядя отозвался: удивительно! Обрадовался и похвалил их. Такое дело скрыть было нельзя, и дядя с ними вместе поехал в Камакуру, где объявил о свершившемся.

— Есть такие предания, где семилетний ребенок убивает отцовского врага, но сам я прежде такого не видал! — сказали судьи. — Нет сомнений, это были дети воина!

И пролили слёзы, сочувствуя мальчикам. Произошло убийство, но да будет оно примером для других служилых воинов, решил суд. Мальчиков поручили заботам дяди, а коль скоро настоящей вины за ними не было, то по возвращении отца они остались жить в его доме.

Примечания

IX–6

«Давние слуги», здесь — вероятно, служившие в семье женщины ещё до её замужества.

Любовник матери назван в этом рассказе «отчимом», несмотря на то, что брак матери с отцом расторгнут не был и в новый брак мать не вступила.

Свиток IX рассказ 7

Верный сын, почтительный к матери

母ノ為ニ忠孝アル人ノ事, Хаха-но тамэ-ни тю:ко: ару хито-но кото

[380–381]

При покойном господине Сагами, подвижнике созерцания, состояла некая служилая дама. Нрав у неё был вздорный и ядовитый. Однажды она из-за пустяка рассердилась на своего взрослого сына, служившего тому же господину, хотела его ударить, споткнулась, больно ушиблась, разбушевалась ещё пуще. И пожаловалась господину-подвижнику:

— Мой сын, Такой-то, избил меня.

— Немыслимое дело! — сказал господин и вызвал к себе этого мирянина.

— Ты в самом деле избил мать? Она рассказывает так-то и так-то.

— Да, это правда, я избил её.

Подвижник созерцания воскликнул:

— Неслыханно, ни на что не похоже! — и распорядился отобрать у этого человека имение, а его самого сослать.

Тут матери сделалось весьма досадно, да и гнев её уже поостыл. Она подумала: глупо получается! И снова обратилась к подвижнику созерцания:

— Я рассердилась и сказала, что этот вот мирянин меня бил, но на самом деле такого не было. Он упрямился, как маленький, я хотела его ударить, но упала — и со злости пожаловалась тебе. Было бы глупо на самом деле изгонять его. Прости его!

Так возмутительно она опять жаловалась. Господин велел доставить служилого к нему и снова допросил.

— На самом деле — как же я мог ударить мать? — отвечал сын.

Тогда подвижник созерцания спросил:

— А если так, что же ты этого сразу не сказал?

— Я солгал, что избил матушку, и вина за это пала на меня. Как я мог бы выставить лгуньей свою родительницу?

Когда он так объяснил, господин был весьма тронут: вот человек, чья решимость глубока, а почтительность к матери удивительна! Господин пожаловал ему новое имение, да и то считал недостаточным. Надо думать, редки и ценны такие помыслы у людей в последнем веке!

Примечания

IX–7

Господин Сагами, здесь — Ходзё Токиёри (1227–1263), стал сиккэном в 1246 г., отрекся от этой должности в 1256 г., «подвижником созерцания», дзэммон, его звали после отречения.

Свиток IX рассказ 8

Ребенок кормил слепую мать

盲目ノ母ヲ養ル童事, Мо:моку-но хаха-о ясинаэру варава-но кото

[381–383]

Досточтимый Сюндзёбо из Южной столицы заготавливал древесину в горах в землях Аки и Суо, чтобы заново отстроить зал Большого будды в храме Тодайдзи. В горном лесу было сложено множество тюков риса для пропитания лесорубов. Однажды поймали вора, стащившего один тюк. Это был тощий мальчишка. Досточтимый спросил его:

— Кто ты, что творишь такое непотребство, посягаешь на имущество Будды?

— Мне нет прощения, — сказал мальчик. — Я жалкий бедняк, к тому же у меня слепая старуха-мать, я у неё один. Собираю хворост и ношу его в дальнюю деревню, и за это мне дают еду для матушки. Но я мал, и даже работая изо всех сил, не могу как следует позаботиться о ней и тем успокоить её сердце. Здесь много еды для лесорубов. Я думал, раз это дело Будды, то от него не убудет, запасы не истратятся. Вот и решился украсть малую часть на пропитание матери. Так нехорошо вышло, мне стыдно! Даже если это наказание мне за прежние мои деяния, всё равно сейчас мне стыдно и досадно, поймите! — и горько плакал.

Досточтимый опечалился, и чтобы убедиться, правда ли всё это, оставил мальчишку при себе, а особого посланца отправил туда, где, по словам мальчика, жила его мать. Посланец пустился на поиски и нашёл у подножия горы маленькую хижину. При его приближении изнутри послышался чей-то голос, и посланец спросил:

— Кто тут живёт?

Изнутри ответили:

— Я несчастная слепая, бедствую здесь, живу у подножия этой горы. Вся моя надежда — мой маленький сынок: он собирает хворост, носит его в деревню и тем добывает мне пропитание, оттого моя жизнь-росинка ещё не истаяла. Мальчик ушёл вчера, я ничего не вижу, беспокоюсь о нём, на сердце у меня нехорошо. Когда раздались чьи-то шаги, я подумала, не он ли это вернулся. А это кто-то другой…

Посланец поспешил обратно к досточтимому и всё рассказал. Ничто не расходилось со словами мальчика, досточтимый был тронут и выдал еды для прокормления старухи. Но коль скоро это было имущество Будды, он не решился отпустить мальчишку просто так, а оставил при себе на время, пока валили лес. Поступок мальчика казался непотребным, но раз уж он на самом деле заботился о матери — то неужели когда он раздобыл пропитание для неё, это не было милостью Трёх Сокровищ? Надо думать, весьма удивительно! За его истинную решимость заботиться о матери даже незримые боги и будды, должно быть, жалели его.

Во времена государя-монаха Сиракава-ин в поднебесной объявили запрет на убиение живых существ, и нарушителей его тяжко карали. У одного монаха из горного храма мать была стара и бедна, болела от недоедания и не могла есть ничего кроме рыбы. А рыбу нигде не продавали. Монах не знал, что делать. Горюя и боясь, что жизнь матери вот-вот истает, он решился. Одетый в плащ кэса и монашеское платье, он подвязал рукава и, не умея рыбачить, стал руками ловить рыбу в реке Кацурагава. И конечно, чуть только он немного наловил, его заметила стража и доставила в государеву молельню.

— Убивать живое запрещено по всей поднебесной! А ты, не скрываясь, да ещё в обличье наставника Закона, в плаще и одеянии монаха, совершил этакое злодеяние. Чрезвычайное, немыслимое! Тебя надо сурово наказать.

В ответ на это наставник Закона сказал:

— Я спасаю жизнь старухе-матери, чтобы ещё немного побыть с нею вместе. Если я в чём-то виноват, то только в том, что хотел немного продлить жизнь своей родительнице, таково было моё побуждение. Этим рыбам уже ничем не поможешь, так что прошу: отнесите их моей матери. Если я буду знать, что она поела ещё немного, то как бы меня ни покарали, я это приму, ведь я знал, что нарушаю запрет. Я не буду роптать, — и пролил слёзы.

Государь понял, в чём дело, и пожалел его, пожаловал монаху достаточные средства для прокормления матери и отпустил. Вот настоящая решимость почтительного сына! В древности тоже были примеры, когда дети добывали рыбу из-подо льда, в зимнюю стужу находили ростки бамбука. Надо думать, трогательно!

Примечания

IX–8

О Сюндзёбо Тёгэне и его деятельности по восстановлению храма Тодайдзи, сгоревшего в 1180 г., см. рассказы VI–6 и VI–9.

Аки и Суо — земли в западной части острова Хонсю, со стороны Внутреннего Японского моря.

Государь Сиракава (1053–1129) находился на престоле в 1073–1087 гг., а затем до самой смерти правил как государь-монах Сиракава-ин. И он, и многие другие правители в Японии и других странах, где распространён буддизм, часто объявляли запреты на убиение живых существ, чтобы снискать заслуги по закону воздаяния.

Примеры древних почтительных детей восходят к китайским книгам о сыновней почтительности, ср. рассказ III–6.

Свиток IX рассказ 9

Продал себя ради пропитания матери

身ヲ賣テ母ヲ養タル事, Ми-о уритэ хаха-о ясинаитару кото

[383–384]

В прошедшие годы Просвещения Навеки случилась долгая засуха, слышно было, что во всех землях свирепствует голод. В Мино и Овари особенно много народа умирало с голоду, многие бежали в другие земли.

В земле Мино жили бедняки, мать и сын. И прежде-то им не на кого было положиться, а в такую пору они наверняка умерли бы с голоду, и сын, не желая видеть того, что горько для сердца, решил себя продать в рабство, чтобы спасти мать. Он сказал матери об этом, а у неё он был единственный ребёнок, да к тому же имел такую решимость заботиться о ней. Расставаться с ним ей было мучительно, и она сказала:

— Уж если умирать, то рядом. Ляжем, чтобы руками дотянуться, голова к голове, так и помрём. Горько жить в разлуке в такой злой век!

И не хотела отпускать его. Но сын думал: если будем живы, то как-нибудь ещё встретимся, а если умрём с голоду, всё равно будет тяжко. Хотя мать и запрещала, он продал себя, отдал ей выручку, в слезах расстался с матерью, и его повели в Восточные земли.

На постоялом дворе в Яхаги, что в земле Микава, этого парня видел один знакомый. Вот его рассказ:

— Работорговцы с большой толпой рабов шли по дороге, и один молодой парень, не смыкая глаз, всё плакал и громко сетовал. Люди его жалели, спрашивали: что ты так плачешь? Парень отвечал: «Я из земли Мино, чтобы помочь матери, продал себя, нет теперь у меня пристанища, ведут меня в Восточные земли. Разлука с матерью для меня мучительна, я горюю и сетую, считаю дни, и надежды у меня всё меньше. Пока живы, может, ещё и встретитесь, — утешают меня. Но я, не видя лица матери, в глубине Восточных земель, иду то по горам, то по краю полей, таю с вечерним дымом, сохну с утренними росами, и должно быть, так и умру, а матери не увижу», — так он говорил и рыдал, не щадя голоса, и те путники, кто видел и слышал это, и люди с постоялых дворов — все отжимали рукава от слёз.

Надо думать, такая решимость, такая исключительная почтительность поистине удивительна, не уступает примерам из древности. И редкостно-ценно, и очень жаль…

Примечания IX–9

Свиток IX рассказ 10

Молилась и узнала о новом рождении матери

祈請シテ母ノ生所ヲ知事, Кисэй-ситэ хаха-но сэйдзё-о сиру кото

[384–387]

В Столице жили бедные женщины, мать и дочь. Трудно им стало выжить в городе, они перебрались к знакомым в землю Этиго и там коротали свой век. Плоды воздаяния отмерены с рождения, и всюду эти две женщины жили бедно. Был там один приезжий из Столицы, подвижник памятования о будде Амиде. Он с этой дочерью обменялся клятвами, и стали они жить вместе, но сердцем были неспокойны, глядя на свою незадачливую жизнь. И вот, этот подвижник сказал:

— Чем жить тут и горевать, не лучше ли нам перебраться обратно в город?

Так он приглашал жену в Столицу, но женщине горько было разлучаться с матерью, и она отказывалась. Он же уговаривал снова и снова. В итоге она так сказала матери, госпоже-монахине:

— Раз уж на то пошло, лучше уж в город, чем мучиться здесь, так он говорит. Привычнее жить в Столице, но… Вместе с тобой бы я поехала, а расставаться для меня мучительно, так я не согласна.

Мать отвечала:

— Мы и вправду бедны, но вместе как-нибудь прожили бы. Хотя, раз так, — ты поезжай без меня, я хочу только, чтобы тебе было спокойно.

Дочь отказывалась, но мать её увещевала:

— На последней дороге нам так или иначе придётся расстаться. Здешнее жилище в глуши — безрадостное место, и чем нам вдвоём мучиться здесь, ты лучше поезжай. Хоть и в разлуке, но если я буду знать, что в городе ты живёшь хорошо, моё сердце тоже порадуется. Сделай так хоть ради заботы обо мне!

И раз уж мать её так напутствовала, дочь со слезами, горюя о расставании, поехала с мужем в Столицу. Они жили там вместе, а из Этиго не доходило даже редких вестей, переписываться не получалось. С утра до вечера женщина говорила о матери и плакала.

Однажды она отправилась в храм Киёмидзу и стала молиться:

— Прошу знамения: что с моей матерью, жива ли она?

Так эта женщина молилась много дней, и молитвы её были не напрасными. Во сне ей было сказано:

— Твоя мать после расставания с тобой горевала в разлуке, заболела и умерла. Она возродилась в доме Такого-то, человека с острова Цукуси, жеребёнком рыжей масти. Сейчас эта лошадь в Столице, на таком-то постоялом дворе.

Так было ясно указано. Проснувшись, женщина поспешила на тот постоялый двор. Спросила: кто здесь остановился? Ей назвали человека с Цукуси.

— А есть ли у тебя лошадь рыжей масти?

Он подтвердил: есть такая лошадь.

Тогда женщина сказала:

— Я бы хотела её увидеть.

Хозяин удивился и спросил, в чём дело. Женщина объяснила: это моя мать, умершая в разлуке со мной, в храме Киёмидзу в ответ на молитву мне было дано знамение… Дочь говорила и плакала, и хозяин пожалел её, спросил у слуг: где у нас та лошадь? Слуги ответили: на ней вчера отправили груз в Камакуру.

— Поезжай вдогонку с другой вьючной лошадью, а эту верни, — распорядился хозяин.

Гонец поспешил, догнал ту лошадь в земле Оми, на станции Сидзюкуин, собирался уже в обратный путь — но вдруг рыжая лошадь занемогла и той же ночью пала. Вот неудача! — опечалился гонец, но чтобы не возвращаться с пустыми руками, отрезал лошади голову и привёз в Столицу. А дочь уже приготовила корм для лошади и всё прочее, ждала, считая дни. Увидав, что всё напрасно, что гонец привёз только голову, она обернула эту голову своим рукавом и рыдала, не щадя голоса. И все, кто видел это и слышал, только и отжимали рукава от слёз.

С этой лошадиной головой женщина вернулась домой, похоронила её и ухаживала за могилой, как велит долг заботы о родителях.

У людей любовь родителей к детям обусловлена неразумной привязанностью. Из-за неё они часто попадают на дурные пути и обретают там страдания, но дети этого не могут узнать иначе как божьим чудом. Не ведая, что перед нами мудрые друзья, кому мы обязаны за благодеяния в прежних жизнях, мы убиваем животных или мучаем их — поистине, глупо! У этой женщины помыслы о родительнице были поистине глубоки, и она, помолившись буддам, узнала о новом рождении той, кто в предыдущей жизни была её матерью. Каждый раз, как мы рождаемся, где-то рядом живут наши прежние отцы и матери, те, кому мы обязаны за милости. Но поскольку и мы, и они уже возродились заново, мы так и не знаем, каков теперь их облик, какое воздаяние они получили. Как сказано в «Сутре о сетях Бона»: «Все мужчины — наши отцы. Все женщины — наши матери. Нет никого, кто не был бы нашим родителем в одной из прежних жизней. Поэтому все живые существа на шести путях — это наши отцы и матери. И когда мы их убиваем и пожираем, мы убиваем и пожираем наших отцов и матерей».

В державе То в храме Кокусэйдзи жил человек по имени Дзиттоку. Этот подвижник состоял в служках при наставнике созерцания Букане. Некий мирянин собрался принимать гостей и обратился к наставнику созерцания, не позволит ли тот позвать Дзиттоку помочь подносить блюда. Букан отправил Дзиттоку и одного своего ученика, Кандзана. И вот, Кандзан на пиру выпил сакэ, поел мяса, начал веселиться и буянить, а Дзиттоку, бывший рядом и видевший всё это, безобразно хохотал. Испортили пирушку и хозяину, и гостям.

Позже хозяин рассказал обо всём наставнику созерцания, и тот вызвал к себе Дзиттоку:

— Как же вы допустили такое непотребство?

— А что было делать, как не смеяться? Из-за неразумной любви к сыну родители этого господина возродились в телах животных, давеча из них приготовили кушанья, а он пировал и радовался, не зная, что ест тела своих родителей. Нам с Кандзаном это показалось очень грустным, хоть мы и не говорили об этом вслух. Господин и его гости видели наше веселье, а не горе в наших глазах.

Известно или неизвестно, близко или далеко — всё равно все мы убиваем и едим наших отцов и матерей. Нужно пробудить в себе равно-ровное милосердие, усвоить решимость заботиться обо всех как о родителях, спасать живые существа и помогать им. Никому нельзя мучить и убивать никого живого!

Примечания

IX–10

Этиго — провинция в северо-восточной части острова Хонсю с той его стороны, что обращена к материку. В этой провинции существовали амидаистские общины, в частности, там несколько лет провёл в ссылке Синран.

Цитируемое место из «Сутры о сетях Бона» — ТСД 24, 1006b.

Держава То — Китай эпохи Тан. Храм Кокусэйдзи — Гоцинсы на горе Тяньтай. Рассказы о знаменитых монахах-безумцах Дзиттоку ( Ши Дэ) и Кандзане (Хань Шань, ср. рассказ VII–25), а также об их наставнике Букане (Фэн Гань) есть в разных сборниках китайских поучительных рассказов. Этих троих называли «тремя отшельниками из храма Гоцин» и почитали как воплощения будды Амиды и двух его спутников-бодхисаттв. При этом традицию наставлений Гоцинсы скорее относят не к амидаизму, а к чань (дзэн). История о выходке Ши Дэ и Хань Шаня на пиру восходит к «Жизнеописаниям достойных монахов времён Со:». Существует множество китайских и японских парных изображений Ши Дэ и Хань Шаня, а также картины с «четверыми спящими»: этими двумя монахами, их учителем и тигром. Все трое монахов знамениты как поэты, в XX веке Хань-шань, он же «монах с Холодной горы», стал широко известен также на Западе как один из лучших чаньских поэтов. См.: [Хань Шань 1990; Кабанов 1999, 59].

Свиток IX рассказ 11

Был предан господину и достиг процветания

君ニ忠アリテ榮タル事, Кими-ни тю: аритэ сакаэтару кото

[387–389]

Несколько лет назад кто-то пустил слух, что можно избежать нежданных бедствий нашего века, если выбрать себе по жребию напарника и обменяться с ним подарками. Этим занялись и в Столице, и в глуши — всюду, даже в семьях высшей знати.

В доме у одного господина устроили такую жеребьёвку, и когда выбрали напарников, честь обмениваться дарами с самим господином выпала бедному служилому воину, не имевшему собственного достатка. О такой незадаче и сам он жалел, и люди судачили.

Этот воин давно уже был женат на женщине тоже бедной, она торговала, тем они и жили. И вот, он сказал жене:

— Должно быть, наше с тобой давнее чувство не было пустым. Я думал, что вместе и умрём, что никому из нас не придётся провожать другого в последнюю дорогу. Но случилась вот эта нежданная беда, и я решил выйти из дому, вступить на Путь и отправиться странствовать по разным землям. В эту ночь мы вместе в последний раз, расставаться мне тяжко, тоску сердечную не выразить словами… — и горько плакал.

Жена спросила:

— Откуда у тебя такие мысли? В сердце твоём пробудились помыслы о Пути?

— Нет у меня помыслов о Пути. В доме господина взялись за то, о чём уже все толкуют в свете. Выбирали, кому с кем меняться подарками, людей было много, но мне достался самый знатный напарник. Как описать мой стыд? Будь это служилый, равный мне, я мог бы с ним расчесться как следует, но тут, я боюсь, что ни предложи, будет зазорно. А на достойный дар у меня не хватит сил. Остаётся только скрыться, а потом, пускай в сердце и нет помыслов о Пути, странствовать по горам, по храмам, и так уйти от позора. Так я решил.

Жена сказала:

— Если так, о чём ты горюешь? И воздаяние за прошлые дела, и счастье — всё у человека в сердце. Допустим, ты решил уйти от мира. Но у тебя уже есть напарник. Ты должен преподнести ему роскошный подарок — но ведь и господин не уступит своему служилому! Мы с тобой связаны клятвой ещё в прежних рождениях, как муж и жена, и до сих пор мы не изменяли нашей решимости — и пусть и дальше будет так. При процветании мы бы вместе процветали — так давай же и в беде вместе бедствовать. У тебя есть этот дом и земля: заложи их и займись подарком.

— Дурны плоды воздаяния за мои дела! — отвечал муж. — До сих пор никогда на мне не было такого долга. Я не смогу подобрать ничего достойного для господина. Хоть мы с тобой и жили вместе год за годом, день за днём, сердце моё болит, нутро восстаёт — горько, что тебе придётся мучиться из-за меня!

— Почему? — возразила жена. — Если ты и потом не изменишь своего решения, мы можем вместе уйти из дому, принять монашество и взяться за дело будущего просветления. Тогда я стану думать о тебе, как о мудром друге. Ничтожный этот мир, если так смотреть, не стоит ни печали, ни сетований.

И вправду решимость её не была напрасной. Раз так — скроюсь и я под именем монахини, хоть каким! — объявила она, и эти двое продали и дом, и землю, выручили за всё пятьдесят или шестьдесят кан. Заказали серебряный поднос и золотой плод татибана. Когда всё было готово, завернули в бумагу. Муж носил подарок с собой, и в урочный день пришёл с ним в дом господина.

Итак, собрались служилые и стали меняться всевозможными подарками.

— А ты, Такой-то, что принёс своему напарнику? Подготовился? — спрашивали сослуживцы.

— Как я мог не подготовиться? — отвечал он.

Что же он такое припас? Все вытаращили глаза, разинули рты, вытянули шеи. В самом деле, любопытно! И вот, он достал из-за пазухи бумажный свёрток. Люди решили: ну, ничего особенного! Некоторые потихоньку посмеивались.

Служилый положил свой дар перед господином. Тот развернул и увидел: на серебряном подносе лежит золотой плод татибана. И работа невероятно искусная!

Все захлопали глазами, и похоже было, что люди раздосадованы.

— Ну-ну, — молвил господин своему служилому. — Сверх всякого долга ты преподносишь мне столь удивительную вещь?

— Выслушай подробности, — и воин рассказал, как всё было. Кто наблюдал это, те рассказывали, что господин проникся глубоким чувством. И в ответ вручил служилому листок бумаги. Там было сказано, что господин жалует ему имение в окрестностях Столицы с доходом в тысячу коку.

Разбогатев, этот воин остался служить, и ещё много раз получал пожалования от господина. Редкостный плод воздаяния! Надо думать, жена действовала решительно — и всерьёз любила мужа. Итак, даже в бедности люди могут и должны блюсти своё сердце, знать стыд и исчерпать все силы, сохраняя преданность господину!

Примечания

IX–11

Татибана — плод цитрусового растения Citrus tachibana.

«Мудрый друг», дзэнтисики, — тот, от кого человек узнаёт об учении Будды или благодаря кому вступает на путь подвижничества.

Свиток IX рассказ 12

Был справедлив к другому и разбогател

友ニ義アリテ富ミタル事, Томо-ни ги аритэ томитару кото

[390–392]

В кругу ближних людей покойного великого сановника Имадэгавы был один бедный служилый по имени Гёбунодзё. Он не удостоился милостей, но служил господину честно.

Прямо напротив его дома жил монах, переписчик сутр по имени Кодзякубо, по мирскому счёту богатый. Улучая время, когда Гёбунодзё отправлялся в усадьбу господина, этот монах наведывался к его жене, поначалу тайно, а потом и среди дня, как выдавался случай. Нашлись люди, кто сообщил об этом Гёбунодзё. Но тот поначалу ничего не предпринял.

Когда же ему сказали: об этом, дескать, уже судачат все соседи! — он решил проследить за монахом. Притворился, будто отбывает на службу, а сам притаился поблизости. И когда монах, прикрывая лицо, как обычно, прокрался в дом, Гёбунодзё сделал вид, будто бы вернулся из господской усадьбы. Монаху бежать было некуда, и он спрятался в уборной.

Гёбунодзё встал снаружи возле уборной и молвил:

— Послушай, жена! Ко мне придут гости. Хорошо бы раздобыть сакэ и закуску.

А коль скоро денег не было, то он отдал жене свои шаровары, чтобы продать. Когда закуска и сакэ были готовы, Гёбунодзё позвал четверых или пятерых ближайших соседей, глав семей. Усадил их чинно и велел:

— Кодзякубо, выходи!

Жена побледнела, не могла собраться с мыслями и совладать с собой. Кодзякубо не подал голоса, но высунулся, дрожа от страха.

— Ничего, ничего, выходи. Хочу кое-что предложить. Если выйдешь, я тебе ничего плохого не сделаю.

Думая, как бы не вышло хуже, монах послушался и опасливо вышел. Он был одет в белое, ни кровинки в лице, весь трясся, точно больной в лихорадке. А хозяин налил сакэ всем собравшимся. Предложил и монаху, но тот так дрожал, что не удержал бы чарку.

Хозяин обратился к соседям с такими словами:

— Я собрал вас, чтобы обсудить с вами вот какое дело. Этот Кодзякубо ходит к моей жене, как я недавно услышал. Не привыкши полагаться на ненадёжные людские пересуды, я сегодня сам проследил и убедился, что это правда. Получается, он мой враг из прежних рождений и, как я должен признаться, позорит мой дом. Однако он монах, и обвинить его по справедливости я не решаюсь. Кроме того, должно быть, он дал клятву моей жене и ходит к ней, следуя своему сердцу. Я должен сейчас же отослать эту женщину к нему. А коль скоро у человека в этом мире нет большего сокровища, чем жена, то, отпуская свою жену, я должен в придачу отдать и дом, и имущество, и слуг, всё без остатка. После такого его постыдного деяния я не собираюсь этому монаху никак вредить, так что взамен я должен получить жену Кодзякубо, его челядь, имущество и утварь сполна. Как вы считаете? Хотел бы услышать каждого из вас. Ведь это дело непростое, разве нет? Вы все свидетели, затем я вас и пригласил.

Соседи в один голос ответили:

— Да, мы выслушали в высшей степени разумное суждение.

Кодзякубо не мог вымолвить ни слова, слушал, затаив дыхание. Гёбунодзё сказал:

— В самом деле, на тебя больно смотреть! Осмотри дом, забирай мою жену и всё добро, а если я не получу за это возмещения, я окажусь дураком, буду опозорен и разорён, не смогу служить моему господину, не смогу показаться на глаза сослуживцам. Тогда будет справедливо, я думаю, ежели я тебя зарежу.

Сказал так, и выхватив из-под колен длинный меч, приставил к горлу монаха. Кодзякубо насилу вымолвил:

— Будь по-твоему.

И тут же Гёбунодзё сам составил договор, велел Кодзякубо его подписать, и сразу перебрался в дом к монаху. Договор был составлен хорошо, и больше споров и ссор не было. Итак, Кодзякубо стал жить с той женщиной в бедности, а Гёбунодзё, явив жалость, обзавёлся припасами на всякое время года.

Когда его господину всё это рассказали, тот отозвался:

— Он умный человек. Похвально!

И оделил его от своих щедрот, и постепенно Гёбунодзё стал процветать. Убить монаха — грех. Гёбунодзё не гнался за почестями и поступил справедливо, потому и разбогател. О таком случае должны знать в мире, потому я его и записал.

Примечания

IX–12

Великий сановник Имадэгава — Сайондзи Кинсукэ, см. рассказ VIII–15. О монахе Кодзякубо кроме этой истории ничего не известно.

Свиток IX рассказ 13

Почитание учителя

師ニ禮アル事, Си-ни рэй ару кото

[392–395]

Покойного наставника Сёгомбо величали Печатью Закона, этот досточтимый неизменно славился своей святостью. Камакурский господин Великий сановник высоко ценил его и искал у него прибежища, почитал его как ученик учителя. Наставник, человек глубоко милосердный, если к нему приходили с прошениями люди, попавшие под суд, просил господина простить их. И ни разу господин не пренебрёг этими просьбами, и судил очень мягко. Как-то раз он с наставником обсуждал какие-то тяжбы, и хотя прежде господин всегда выслушивал учителя, но теперь сказал:

— Так уж повелось в мире: что одним людям радостно, другим — горестно. Я часто вижусь с тобою и не возражаю против того, что ты говоришь. Но выслушай и ты моё решение: больше насчёт просителей со мной речь не заводи.

— Повинуюсь, — ответил монах. Но иногда, если приходили люди с жалобами, мягкосердечно говорил: ну, вот только в этот раз… — и опять докладывал главнокомандующему. И когда он снова доложил о неком важном деле, господин в гневе молвил:

— Сколько уж раз я тебе говорил, а ты не слушаешь! Мы с тобой — близкие люди, но ты отказываешься меня понимать Я вижусь с тобой, но ты не понимаешь! Я человек, чей закон управления страной должен быть беспристрастен, и больше никогда не буду тебя слушаться.

В страхе монах удалился. После этого их встречи и переписка прекратились, и так прошло дней семьдесят или больше. И вот, однажды в полночь господин Великий сановник вдруг прибыл в храм Дзюфукудзи. С ним было всего двое или трое свитских. Люди держали это в тайне. Когда сановник постучал в ворота, учитель спросил: кто там?

— Прошу, дозволь войти! — отозвался господин.

Наставник удивился и пригласил его войти. Господин Великий сановник тут же припал к стопам учителя, склонил голову до земли и со слезами сказал:

— Это учитель может выгнать ученика! Я, ученик, повинен в таком грехе, что препятствует спасению, я выгнал тебя! Как же мне покаяться? Ты думаешь, я отверг твои просьбы, что я сто дней не слушал твоих слов, но тайно я давно уже сюда прихожу… — и плакал так, что слёзы стучали, подобно граду.

Наставник тоже прослезился и сказал:

— Ты должен был меня выгнать. Но раз ты меня простил — то да будет так!

И они долго ещё разговаривали. Это мне рассказал один монах из того храма. А некий старик, служивший господину Великому сановнику, говорил:

— Во сне господину явился некий величавый видом мирянин и молвил: что же ты терзаешь сердце достойному монаху? — И в страхе господин среди ночи поспешил в храм. Так я слышал.

У господина в сердце в самом деле была вера, он чтил святилище Вакамия! И его почтение к учителю, надо думать, редкостно и ценно!

В Столице прославился досточтимый Дзуйдзёбо из Нэкома. Он побывал в Китае, в державе Со, и принял Закон Будды на горе Киндзан. Он освоил обычай школы Дарума, стал настоящим учителем созерцания — дзэн. Покойный господин-подвижник, утвердившийся в созерцании, призвал его к себе в храм Хоссёдзи, чтобы расспросить об учении. Досточтимого хотели было посадить на один уровень ниже господина.

— Я пока ещё не слышал наставлений о созерцании. Как насчёт основного учения? — спросил господин.

— Закон Будды не велит проповедовать учение снизу вверх, — ответил досточтимый.

— Правда? — удивился господин и пригласил его пересесть повыше. — Теперь годится?

— С места, равного твоему, я тоже говорить не стану, — сказал тот.

Тогда господин в своих покоях устроил высокий помост и пригласил монаха:

— Прошу сюда.

— Ты ученик, почтительный к учителю. Я буду говорить. Так вот, не вдаваясь в подробности…

Устроив всё так, господин расспрашивал об учении дзэн, не нарушал правил почтительности ученика к учителю, и его желание искать прибежища не было пустым.

Вообще, чтобы уверовать в Закон, нужно сперва почтить того человека, кто его распространяет. Установления времён Правильного Закона, Подобия Закона и Конца Закона таковы. Когда Будда пребывает в здешнем мире, Будда — основа, а Закон и Община подчинены Будде. После ухода Будды, в пору Правильного Закона, главное — это Закон, а Будда и Община подчинены ему. Во времена Подобия и Конца ни Будда, ни Закон уже не имеют власти и силы. Закон Будды приносит пользу и выгоду, распространяемый Общиной. Итак, в век Конца Закона, хотя монахи нарушают заповеди и не раскаиваются, но если взгляды их правильны и они проповедуют, открывая Закон людям, то такие монахи могут стать учителями страны, урожайным полем для своего века. Благодаря тому, что монахи распространяют Закон, могут существовать и власть Будды, и следы Закона. Раз так, то чтобы поверить в Закон Будды, нужно сначала почтить людей, которые его распространяют. Нельзя презирать их облик, но нельзя и не замечать их недостатков. В «Трактате о мудрости» сказано: «Если золото лежит в вонючем мешке из собачьей шкуры, не нужно выбрасывать его из-за того, что мешок воняет. Так же и если монах нарушает заповеди, святой Закон, проповедуемый им, — это не он сам; нужно веровать в Закон и не отвергать людских недостатков».

В прежние времена, когда Будда ещё не явился в мир, когда люди не слыхали даже слов «Закон Будды», жила одна лисица. Благодаря прежним своим деяниям она обладала глубокими знаниями. Убегая от льва, она провалилась в глубокую яму, и выбраться оттуда не могла. Прошло несколько дней, и она решила: тут я понапрасну расстанусь с жизнью, а ведь точно так же я могла отдать её льву; я пожалела непрочное своё тело и не захотела отдать его другому, ибо не была милосердна. Лисица взмолилась:

— Слава всем буддам в трёх временах! Просветите моё сердце!

Голос её был слышен на небе Тори-тэн. Бог Тайсяку удивился, помчался на голос, вместе с бесчисленными божествами спустился, посмотрел – а там лисица молится на дне ямы. Тогда бог, умерив своё величие, почтительно попросил:

— Проповедуй мне Закон!

Лисица на просьбу бога отозвалась:

— Ты господин над тридцатью тремя богами, а не знаешь правила почтительности, колеи учтивого обхождения? Вода закона льётся вниз! Когда учитель внизу, а ученик наверху — как можно проповедовать Закон?

Тайсяку устыдился и испугался, сложил стопкой свои небесные одеяния, устроил высокое сиденье, и с него лисица проповедовала Закон, и все боги услышали и обрели пользу. Государь богов почтил лисицу — и говорят, что тем самым подал пример почитания учителя.

В наш век миряне на самом деле не верят в Закон Будды и редко уважают монахов. Среди монахов тоже редки те, кто живёт по Закону, соблюдает правила и обычаи, принятые в учении Сякамуни. Наоборот, монахи оказывают почести мирянам, льстят им, чтобы наживаться на Законе. Верно сказано в сутре: «Миряне в белых одеждах слушают, сидя на возвышении, а монахи проповедуют Закон, стоя на земле: этот образ действий нарушает заповеди и уничтожает Закон»Услышав такие слова, нужно их понять, надо думать! Если монахи и миряне вместе будут руководствоваться этими словами, они тем самым создадут причины и условия для вечного существования Закона Будды!

Итак, Дзуйдзёбо говорил господину-подвижнику:

— Есть такой Эннибо в краю Тиндзэй. Этот монах принял Закон Будды на горе Киндзан и вернулся в нашу страну. Ему открыты и врата созерцания, и врата учения. Меня он в десять раз превосходит как учитель.

Когда досточтимый так сказал, господин отозвался: да будет так! И послал гонца с приглашением Эннибо прибыть в Столицу.

Поначалу Энни проповедовал дзэн во дворце Цукинова, потом в храме Фумондзи устроил место для упражнений в созерцании, а позже был построен храм Тофукудзи. Господин-подвижник держал себя с Энни по правилам, как ученик с учителем, называл его наставником Сёити. Энни — это настоящее монашеское имя, а именем Сёити господин назвал его, ибо считал его первым в святости. Другие же толкуют иначе: что это имя дано по придворному чину «первого совершенномудрого». С этих пор учение дзэн начало распространяться в Японии.

Примечания

IX–13

Сёгомбо Гёю (1163–1241) был родом из окрестностей Камакуры, поначалу принадлежал к школе Сингон и служил в храме-святилище Цуругаока в Камакуре, потом стал учеником Эйсая и примкнул к школе Риндзай, а позже стал преемником Эйсая в храме Дзюфукудзи.

Камакурский господин Великий сановник — третий сёгун, Минамото-но Санэтомо, см. рассказ Vб–8. О его близкой дружбе с монахом Гё:ю: говорится и в других источниках.

Вакамия (Новые палаты) входили в состав святилища Цуругаока.

Дзуйдзёбо Таннэ (XIII в.) учился у того же китайского наставника чань У-чжунь Ши-фаня, что и Энни Бэннэн, учитель Мудзю (см. «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна»). Гора Кёдзан — Цзиншань в Китае.

Господин подвижник, утвердившийся в созерцании, — Кудзё Митииэ (1191–1252), см. «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна».

Рассказ о лисице взят из «Сутры о прежде не бывших причинах и последствиях» («Мисо:у иннэн-кё:», ТСД 17, № 754). О небе Тори-тэн см. рассказ II–6.

«Миряне в белых одеждах…» — отсылка к «Большому трактату о запредельной премудрости», ТСД 25, 670b.

Об Энни Бэннэне см. «Жизнь и сочинения Мудзю Итиэна». Цукинова – дворец Кудзё Канэдзанэ на Восточных холмах близ Столицы.

Имя Сёити означает «Первый в святости».

В этом рассказе, говоря о начале традиции дзэн в Японии, Мудзю, как кажется, противоречит сам себе. В рассказе Vб–10 он говорил о встрече Дарумы (Бодхидхармы), основателя чань в Китае, с царевичем Сётоку-тайси и о том, что распространение Закона Будды в Японии началось с побуждения Дарумы. Видимо, это касается буддийского учения в целом. Об Эйсае, основателе японской школы Риндзай, Мудзю говорит в рассказах II–5 и VIII–23, а в этом рассказе выше пересказывает случай из жизни ученика Эйсая. Вероятно, деятельность Эйсая и его учеников, приходящаяся на рубеж XII–XIII вв., с точки зрения Мудзю, не была «дзэнской» в точном смысле слова; о том, чьё учение Эйсай освоил в Китае и передал в Японию, Мудзю также не говорит. Таким образом, истинным началом дзэн становится деятельность Энни (в середине XIII в.), к числу учеников которого принадлежал сам Мудзю.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание