«Собрание песка и камней» в истории японской философской мысли

Материалы исследования, выполненного при поддержке Российского Гуманитарного Научного Фонда в рамках проекта 13-03-00161

Перевод со старояпонского и примечания Н.Н. Трубниковой

СВИТОК I

I–1 О Великих святилищах Исэ

I–2 Паломничество досточтимого Гэдацубо из Касаги к Великим святилищам

I–3 Молиться богам, чтобы выйти из круговорота перерождений

I–4 Боги ценят милосердие

I–5 Боги ценят милосердных и мудрых людей

I–6 Польза и выгода от богов, смягчивших свой свет, весьма глубоки

I–7 Боги ценят тех, чьи помыслы обращены к Пути

I–8 Спорный вопрос: подносить ли в дар богам живые существа?

I–9 Уловки богов, смягчивших свой свет, прекращают помрачение мыслей

I–10 Сторонник учения о Чистой земле наказан за пренебрежение к богам

Свиток I, рассказ 1

О Великих святилищах Исэ

太神宮御事, Тайдзингу:-микото

[59–61]

В минувшие годы Широты и Протяженности, когда я ходил в паломничество к Великим святилищам, я побеседовал там с одним жрецом. Мы говорили о том, почему в святилищах наложен зарок на имена Трёх Сокровищ: Будды, его Закона и общины. И ещё о том, почему поблизости от священных палат Исэ запрещено бывать монахам и всем храмовым людям.

В древние времена, когда нашей страны ещё не было, два божества Великих святилищ, имея на то указ Великого Солнечного будды, чья печать видна даже со дна великого моря, протянули с неба вниз своё священное копьё. Когда вытащили копьё и капли морской воды с острия скатились, подобно росинкам, их тотчас заметил государь Мара, демон с Шестого неба:

— А ведь эти капли станут страною, где разольётся широко поток Закона Будды, и люди, чего доброго, сумеют освободиться от рождений и смертей!

Он спустился, чтобы помешать. Божества Великих святилищ встретили его так:

— Мы не повторяем имён Трёх Сокровищ, к нашим телам их не подпускаем! Так что изволь вернуться к себе наверх.

Так божества зареклись, и Мара удалился восвояси.

Исполняя этот зарок, монахи и прочие храмовые люди близко не подходят к священным палатам. И сутры в святилища не вносят, и имена Трёх Сокровищ правильно не называют. Будду именуют «истуканом», сутры — «крашеной бумагой», монахов — «длинноволосыми», храмовые здания — «курильницами», и так далее. Внешне будто бы отвергают Закон Будды, но внутренне — глубоко почитают и хранят Три Сокровища. И Закон Будды в нашей стране повсюду существует, защищённый высочайшей заботой двух богинь Великих святилищ — Аматэрасу и Тоёукэ.

Богини в этих святилищах — как отец и мать для всех богов нашей страны. Огорчились они, когда почитаемый бог Сусаноо свершил осквернение неба, затворились за дверьми небесной пещеры, сокрылись — и в Поднебесной настала беспросветная тьма. Восемьдесят мириад богов исполнились горя, и чтобы выманить богинь Великих святилищ, зажгли огни ниваи, устроили игрища кагура. И тогда стала богиням любопытна буйная пляска богини-жрицы, они приоткрыли немного двери пещеры, выглянули — и тут же мир озарился светом, лица людей стали видны. С той поры стали говорить: «лица белы», омосирой — это значит «любопытно». И вот, почитаемый бог по имени Великий муж Сильные Руки обхватил богинь и держал, а перед дверьми пещеры боги натянули заградительное вервие, чтобы внутрь нельзя было войти. Потом бог отпустил богинь — так явились Солнце и Луна и стали освещать Поднебесную.

Поэтому все, кто живёт под светом солнечным и лунным, принимают благодетельную заботу от богинь этих святилищ. Весь такой порядок следует из указа Великого Солнечного будды, чей свет достигает самого дна великого моря. Надобно понимать: богини Внутреннего святилища и Внешнего святилища — это и есть сам Великий Солнечный будда, каким он показан на двух частях священной картины, мандалы. Двери небесной пещеры выходят на небо Тосоцу, его же именуют Равниной Высокого Неба. Таковы слова, дошедшие из века богов. А по сути учения Истинных слов небо Тосоцу нужно называть страною Тайного Величия, миром Закона — его же каждый обретает внутри своего сердца. Исходят из этого внутреннего свидетельства, в солнечной области оставляют свои следы.

Внутреннее святилище таково, каков Великий Солнечный будда на мандале Чрева-вместилища. Оно принимает образ четырехслойной мандалы, где слои — это драгоценные ограды, священные ограды, грубые ограды. Ещё здесь есть девять бревен-тунцов поперек конька крыши: они берут за образец девятерых почитаемых, что на мандале.

Внешнее же святилище таково, каков Великий Солнечный будда на мандале Мира-Жезла, по обычаю его ещё величают буддой Амидой. Здесь берут за образец пять мудростей Мира-Жезла — и лунные круги, их тоже пять.

Когда подражают образцам Тёмного и Светлого начал, обеих частей мандалы, Чрева и Жезла, то тёмное начало — женское, а светлое — мужское. Поэтому Чрево следует образцу лотоса с восемью лепестками, и во Внутреннем святилище служат восемь девушек-жриц — яотомэ. В Мире-Жезле следуют образцу пяти мудростей, вот почему во Внешнем святилище есть пятеро служителей кагуродо.

Далее: крыши священных палат в Исэ кроют камышом, подношения святилищам делают трижды обмолоченным рисом — каких бы хлопот то ни стоило народу, в какие бы расходы ни вводило страну. Балки берут прямые, стропила не изгибают — чтобы побудить сердца людей к прямоте. Человек выпрямляет свое сердце, думая о трудах народа, о расходах державы, — и пусть он при этом равняется на священный замысел двух богинь!

Само собою выходит так, что жрецы в этих святилищах соблюдают десять трудных заповедей «Сутры о сетях Бона». Если кто-то из них убьёт человека, его навсегда изгонят из рода — точно так же, как виновного в тяжких злодействах не допускают в общину учеников Будды. Если жрец ударит или ранит кого-нибудь, его лишают сана. Это похоже на лёгкие заповеди той же сутры.

И другие зароки здесь тоже соблюдают немного иначе, чем в других святилищах. О приюте роженицы говорят: «Народилось дыхание». Удаление от родильной скверны длится пятьдесят дней. О кончине же говорят: «Пресеклось дыхание», и удаление длится опять-таки пятьдесят дней. Ибо смерть начинается с рождения, а рождение даёт начало смерти. Раз так, то надобно удаляться и от родильной, и от смертной скверны. Так мне рассказывал тот жрец.

Поистине, нерождённый и бессмертный будда Бирусяна исходит из внутреннего свидетельства; он, как будда в теле Закона, всюду оставляет свои следы, чтобы помочь живым существам всех родов — глупым, безумным, блуждающим в неведении. Главный замысел его — прекратить круговорот рождений и смертей, по пути Будды вести нас всех к вечному пристанищу. А раз так, то удаляться от родильной и смертной скверны означает избегать помрачённых деяний в круговороте рождений и смертей, мучительном и бессмысленном. Это означает подвижничать, постигая мудрый, чудесный Закон Будды, стремиться к Чистой земле и к просветлению. Кто почтительно верит в Путь Будды и движется по нему — тот как раз и равняется на священный замысел Великих святилищ. А кто помышляет лишь о процветании и славе в нынешней жизни, молится о счастье, доблести, о долголетии и об удалении от скверны, в чьём сердце привязанности глубоки, а стремления к Пути вовсе нет, — тот не может соразмериться также и со священным замыслом.

Поэтому, хотя святые обряды и различаются в исконной основе и в оставленных ею следах, но по смыслу они ничуть не различны. Чтобы распространить Закон Будды в Китае, трое бодхисаттв — имена их были Ученик Книжников, Напоённый Светом и Постоянный Свет, — явились там как мудрецы Коси, Роси и Ганкай. Сначала они с помощью мирских книг смягчили сердца людей, и затем, когда уже начал разливаться там Закон Будды, все люди в него поверили. В нашей стране сначала оставили следы светлые боги, умерившие своё сияние. Они смягчили грубые людские сердца, и это была уловка — удобный способ привести людей к вере в Закон Будды. Когда почтительно взираешь на исконную ступень и видишь, как глубоки её польза и выгода, когда веришь, сколь удачны уловки богов, смягчивших свой свет, — то уже в нынешнем рождении понимаешь, как предотвратить бедствия и прийти к покою, и тогда в тебе раскрывается то озарение, которое не рождено, но извечно. Люди, кому довелось жить в нашей стране, могут и должны особенно ясно понимать смысл всего этого.

Примечания

I–1

Своё «Собрание» Мудзю Итиэн начинает с рассказа о главной святыне Японии — святилищах в краю Исэ на юге средней части острова Хонсю. По географическому названию — Исэ — Мудзю эти святыни не называет, говоря просто о «Великих святилищах», Дайдзингу:.

Выбор темы для первого рассказа, казалось бы, очевиден, ведь синтоизм — исконная религия японцев, а Солнечная богиня Аматэрасу, чтимая в Исэ, — главное божество в синтоизме. Однако следует иметь в виду, что в XIII в. учение синтоизма ещё только складывается — при нескольких святилищах, силами разных толкователей.

В святилищах Исэ исходно почитали Аматэрасу, Сияющую с Неба, прародительницу государева рода, а также её богинь-помощниц. Служение божествам Исэ входило в число главных государственных обрядов, жрицей здесь была дева из государева рода — дочь, сестра или тетка государя — наряду со жрецами и жрицами из местных родов. Несколько раз в году из Столицы в Исэ отправлялся особый посланец с дарами. Вместе с тем, уже в источниках XI в. можно видеть, что Аматэрасу почитают также и частные лица. Например, в «Дневнике Сарасина» («Сарасина-никки», XI в.) она появляется и как Солнечная богиня, и как покровительница той знатной женщины, которая могла бы нести службу кормилицы государевых детей.

Во второй половине XII в., в пору долгих междоусобных войн, государственная поддержка святилищ Исэ ослабевает, и они, как и буддийские храмы, стараются всё шире проповедовать своё учение мирянам, чтобы привлечь паломников и жертвователей. Прежде учение о божествах Исэ передавалось изустно в узком жреческом кругу, а теперь его излагают на языке, понятном для непосвящённых. В этой работе деятельно участвуют монахи — из храмов в самом краю Исэ и из других храмов Японии.

Годы Широты и Протяжённости, Ко:тё:, — третий из четырёх девизов правления государя Камэяма, относится к 1261–1264 гг.

Жрец, с которым беседовал Мудзю, обозначен как сякан, «святилищный служитель». Из дальнейшего рассказа можно предположить, что он служил во Внешнем святилище Исэ. По мере записи учения о божествах Исэ Внешнее святилище и его богиня Тоёукэ, Восприемница Изобильных Даров, становятся почти равными по значимости Внутреннему святилищу и богине Аматэрасу. Так происходит во многом потому, что именно во Внешнем святилище жрецы первыми стали разрабатывать версию учения, пригодную для проповеди, и раньше наладили совместную работу с монахами. Соответственно, эти жрецы старались возвысить свою богиню, прежде занимавшую среди «родных богов» достаточно скромное место. Исходно Тоёукэ почиталась как богиня священных яств, одна из хранительниц обряда Исэ. Затем в текстах Внешнего святилища она становится подательницей пищи вообще, богиней воды и луны; получается, что и свет в мире, и урожай на полях обеспечивают две богини совместно, а потому все жители страны могут почитать Тоёукэ и Аматэрасу как своих собственных покровительниц.

«Почему в святилищах наложен зарок…» В Исэ, как и в святилищах на реке Камо близ Столицы, были приняты особенно строгие правила поддержания обрядовой чистоты и избегания скверны. В частности, в этих святилищах существовал запрет на всё, что связано с буддизмом, — коль скоро любое соприкосновение со смертью оскверняет, а монахи совершают похоронные обряды. Когда монахи выстраивали учение о божествах Исэ, для них одной из главных трудностей было объяснить этот запрет — и соответственно, как-то оправдать то, что они всё-таки участвуют в делах Великих святилищ. А участие это имело уже предысторию, почти столь же давнюю, как сам запрет: монахи читали сутры ради богинь, преподносили копии буддийских текстов в храмы, возведённые на отдалении от святилищ Исэ, но неразрывно связанные с ними. Такое «совместное почитание богов и будд», симбуцу сюго:, в Японии с VIII в. развивалось во многих святилищах и храмах, к XII в. можно говорить уже о полном сращении двух видов обряда. Мудзю Итиэн излагает одну из версий объяснения запрета. Кроме него этой версии придерживается, например, монах Цукай (1234–1305) в «Записках о паломничестве в Великое святилище» («Дай Дзингу: санкэй-ки», 1287 г.).

«Божества Великих святилищ» — Аматэрасу и Тоёукэ. Р. Моррелл толкует всю эту часть рассказа в том смысле, что речь идёт только об Аматэрасу. Как мне кажется, для связности повествования возможно предположить, что с самого начала в нём действуют две богини: ведь дальше их будет две, а появление Тоёукэ в паре с Аматэрасу в тексте специально не обозначено.

Великий Солнечный будда — Дайнити, санскр. Махавайрочана, в буддийском «тайном учении» почитается как главный будда, как вселенское «тело Закона-Дхармы». Обоснование буддийского обряда в «таинствах» строится на том, что и мир как целое, и каждое отдельное существо в этом мире тождественны будде Дайнити. Раз так, то любая отдельная часть мира оказывается тождественна любой другой его части — ведь обе они тождественны одному и тому же целому. Поэтому человек при обряде может, сознавая своё единство с могущественными заступниками — буддами, бодхисаттвами, богами, — привлекать их чудесные силы на помощь другим людям. У Мудзю будда Дайнити выступает как верховный правитель мироздания, по чьему велению божества ками начинают создавать земной мир. Он вручает богиням «указ», «запись», мон, руководя миром через письменное слово, — как и подобает правителю по китайским представлениям о высшей власти, усвоенным в Японии. Впрочем, мон может обозначать «письмена» в широком смысле: любые узоры, чётко различимые черты. Согласно «тайному учению», всюду в видимом мире можно прочесть «узоры» будды, письмена его учения, как и в любом звуке – услышать его голос.

На «указе» будды стоит «печать», ин, которой богини «повинуются», «следуют», ни ёру. О печати говорится, что она была видна «на дне Великого моря», Дайкай-но соко-ни, — отсылка к понятию «сосредоточения, чей образ подобен морю», кайин саммай. Будда в «теле Закона» пребывает в сосредоточении, которое подобно морю, всё объемлет и всё в себе отражает, «отпечатывает», ин. Понятие кайин саммай в Японии обычно толковали на основе «Сутры цветочного убранства» («Кэгон-кё:»). Наставники Дзэн часто обращаются к этому понятию: например, у Догэна есть трактат под заглавием «Сосредоточение, чей образ подобен морю». Мудзю переосмысливает это понятие и через него вписывает вселенского будду внутрь японского мифа, где речь идёт о мировых водах, в которых божествам предстоит создать Японские острова. Море при этом предстаёт как дикое, неупорядоченное, не случайно с ним сравнивают круговорот перерождений, обусловленных неведением. Божества вносят порядок в этот хаос, приобщая его к Закону Будды.

О появлении «восьми великих островов» из капель, падающих в море с наконечника копья, говорится уже в самых ранних записях японских мифов, в летописях начала VIII в. («Записи о деяниях древности», «Кодзики», и «Анналы Японии», «Нихон сёки»). Но там копьё опускают в море богиня Идзанами и бог Идзанаги, супруги-прародители. Здесь же это делают божества Внешнего и Внутреннего святилищ Исэ, то есть Тоёукэ и Аматэрасу — мыслимые как сёстры, или как подруги, или же как солнечная дева и её кормилица (смотря по тому, как понимать отношения между богинями). Чету богов Идзанаги и Идзанами в Исэ тоже почитали, но во вспомогательных святилищах. А здесь Мудзю говорит о «Великих святилищах», то есть, скорее всего, именно об Аматэрасу и Тоёукэ. Ниже богини будут соотноситься с Темным и Светлым началами, Оммё:, кит. Инь–Ян, так что Тоёукэ в этой версии мифа принимает на себя «мужскую» роль. Вообще, хотя я условно и называю главные божества Исэ «богинями», их определённость по признаку женского/мужского в японских текстах значима далеко не всегда — и может по надобности меняться.

«Государь Мара, демон с Шестого неба», Дайрокутэн Мао:, — демон Мара, главный враг Будды, его учения и общины. По преданиям, он всячески мешал Будде Сякамуни, ещё когда тот только шёл к просветлению, а потом подговаривал его сразу уйти в нирвану, а не проповедовать учение непросветлённым существам. Будда одолел козни демона, но Мара со своими приспешниками продолжает мучить последователей Будды. Государя Мару отождествляют с правителем Шестого неба — высшего из небес Мира желаний. Это бог по имени Повелитель чужих чудесных творений, Такэ-дзидзай-тэн, санскр. Пара-нирмита-васа-вартин, ему подчиняются небесные демоны мары, они же папии.

Слово «истукан» — татисукуми, «застывший в судороге», может относиться и к изваяниям стоящего будды, и к тем, где он изображается сидящим со скрещёнными, «скрюченными» ногами. «Крашеная бумага» — сомэгами, исписанная буддийскими письменами, в отличие от чистой бумаги, которую, наряду с нитями и тканями, преподносили в дар богам. «Длинноволосыми», каминага, монахов называют от противного: на самом деле они бреют головы. «Курильницы», коритаки, — обозначение целого по одной из характерных частей: в буддийском храме при обряде непременно используются курильницы с благовониями.

Итак, запреты на всё буддийское в святилищах Исэ объясняются не неприятием Закона Будды, а напротив, заботой о нём. Исэ выглядит при этом как главный канал связи между землёй и небесами: если через него демон Мара с Шестого неба не будет видеть на островах ничего, что ему ненавистно, — ни статуй, ни храмов, ни буддийских книг, ни монахов, — и даже ничего не услышит о них, то он и не станет посягать на острова, так что буддийское учение и община смогут процветать в Японии без помех.

По «Записям о деяниях древности» и «Анналам Японии», Сусаноо — брат богини Аматэрасу, вместе с нею рождённый от Идзанаги и Идзанами, либо, по другой версии, явившийся в мир уже после смерти богини Идзанами, от очищения, которое совершал над собою бог Идзанаги. В мифах Сусаноо принадлежит роль первого деятельного осквернителя. Самая первая скверна, смерть, появляется в мире, когда Идзанами погибает в родах. Сусаноо же затем нарочно разрушает межи на полях, уничтожает посевы, испражняется в чистом месте, подкидывает заживо содранную жеребячью шкуру в ткацкие покои Аматэрасу, совершает другие осквернения. После этого Солнечная богиня затворяется в пещере. Другие боги стараются её вернуть, и их действия задают главный образец для синтоистского обряда — распределение ролей между жрецами, состав и способ преподнесения даров и т.д. Этот образец выглядит по-разному, например, в мифологических главах летописей и в «Дополнениях к древним сказаниям» («Когосю:и», IX в.), но в любом случае возводится к мифу о возвращении солнечной богини.

«Восемьдесят мириад», 80 раз по 10000 — обычное общее число богов, называемое в мифах.

Огни ниваи — священные костры; кагура — пляски, исполняемые для богов.

«Богиня-жрица» — Амэ-но Удзумэ. В других изложениях мифа о возвращении Солнца эта богиня также исполняет буйную пляску, боги хохочут, глядя на неё, и Аматэрасу тоже выглядывает из пещеры — посмотреть, что происходит (из-за чего боги веселятся — или же чем они так взбудоражены, что хохочут, отступая от своей обычной чинной серьёзности).

Великий муж Сильные Руки, Тадзикара-но Ооно, в летописях появляется в той же роли, что и у Мудзю он вытаскивает богиню Аматэрасу из пещеры.

«Две части мандалы», рё:бу мандара — два изображения, вокруг которых строится буддийский «тайный» обряд. Обе мандалы представляют мир таким, каким его постигает вселенский будда. Одна мандала называется «Миром-Чревом», Тайдзо:кай, другая — «Миром-Жезлом», Конго:кай. Мандалы соответствуют Темному и Светлому началам (Инь и Ян), а в Японии также и двум святилищам Исэ. Такое соотнесение прослеживается уже в памятниках X–XI вв., а подробно разрабатывается в XII–XIII вв.

Небо Тосоцу, санскр. Тушита, — одно из небес в буддийской картине мира; на этом небе пребывает Мироку (санскр. Майтрейя), следующий земной будда, которому предстоит прийти в земной мир после ухода будды Сякамуни (как скоро — разные буддисты верят по-разному). Мудзю отождествляет небо Тосоцу с Равниной высокого неба, Такама-га хара, обиталищем небесных богов из японских мифов.

Страна Тайного величия, Мицугон — «Чистая земля» будды Дайнити. У каждого из будд есть такая земля: мир, который создаётся просветленным сознанием будды по тем же законам, по которым сознание непросветленного существа создаёт мир желаний и страданий. Коль скоро Дайнити — это всеобъемлющее «тело Закона», то и страна этого будды объемлет все другие «чистые земли», равно как и все помрачённые миры. Такой взгляд на весь мир как страну Солнечного будды свойствен буддийскому «тайному учению», оно же учение «Истинных слов», Сингон, на что и указывает Мудзю. Он тем самым согласовывает почитание неба Тосоцу, принятое во многих местностях Японии, с «таинствами», где страна будды называется Мицугон. Обе эти страны приравниваются к Равнине высокого неба.

Непросветленное живое существо может «свидетельствовать изнутри сердца» о том, что оно тождественно будде, то есть осознать, что по внутренней своей сути оно изначально было едино с буддой. Коль скоро все существа пребывают внутри страны Мицугон, то любое из них, осмыслив своё тождество с буддой, может назвать свой мир «страной Тайного величия». Здесь это означает — отождествить земной мир с Равниной высокого неба, понять, что божества Исэ, тоже тождественные будде, внутренне едины с каждым из жителей Японии.

«Отпечатыванием следа исконной основы», хондзи суйдзяку, называют воплощение будд в божествах ками. Земной мир может также мыслиться как «след», «отпечаток» страны будды. См. рассказ I–3.

Мандала «Мир-Чрево» в середине имеет прямоугольное поле с восьмилепестковым лотосом, обведенное четырьмя «слоями» полей-рамок. Во всех полях находятся многочисленные изображения будд, бодхисаттв и других почитаемых существ. Устройство этой мандалы Мудзю сопоставляет с планировкой Внутреннего святилища Исэ. «Драгоценная ограда», тамагаки, — внешняя ограда, каменная или деревянная, вокруг священного места. «Священная ограда», мидзугаки, из досок, брёвен или небольших деревец, воткнутых в землю, — внутренняя ограда святого места. «Грубая ограда», арагаки, — другое название для «драгоценной ограды»; в случаях, когда оград больше двух, так называется наиболее отдалённая от святыни. Святилища Исэ окружаются четырьмя оградами: внешняя «ограда из досок», итагаки, она же «грубая ограда», затем две «драгоценные ограды», наружная и внутренняя, и наконец, ближе всего к зданию святилища — «священная ограда».

«Брёвна-тунцы», кацуоги, — короткие брёвна, которые кладутся поперек конька крыши святилища (им приписывается защитная роль, в том числе предохранение от пожаров). В Исэ таких брёвен девять, их соотносят с девятью почитаемыми существами в середине мандалы «Мира-Чрева»: на каждом из восьми лепестков лотоса и в середине цветка.

На мандале «Мира-Жезла» несколько раз повторяется одна и та же схема: будда Дайнити в центре, а по четырем сторонам от него четверо других будд, соотносимых со странами света. Каждому из будд соответствует один из видов мудрости. Все будды на мандале изображаются на «лунных кругах» — круглых полях, вписанных в общую крестообразную схему.

Обычно Амида (санскр. Амитабха), будда Неизмеримого Света, помещается на мандалах к западу от Дайнити. В Японии будду Амида почитали как создателя и правителя Чистой земли Высшей Радости (Гокураку, санскр. Сукхавати), где может возродиться каждый почитатель этого будды. Моления и обряды, обращённые к Амида, учения о нём и его «Чистой земле» составляют в японском буддизме особое направление — амидаизм; о нём подробно говорится в рассказе I–10. Амида, как и все другие будды, тождествен вселенскому будде Дайнити; рассуждая о Внешнем святилище Исэ, Мудзю указывает на связь тамошних обрядов с почитанием Амида.

Для Внутреннего святилища Исэ сопоставление с мандалой по числовому признаку строится вокруг числа 9, а для Внешнего – вокруг числа 5. Правда, в убранстве Внешнего святилища нет чего-либо, что соотносилось бы с пятёркой, но здесь служат пятеро жрецов, см. ниже.

Девы яотомэ — восемь младших жриц Внутреннего святилища Исэ, исполнительницы священных плясок. Вместе с царевной-жрицей их получается девять — по числу почитаемых существ на лотосе в середине мандалы «Мира-Чрева».

Служители кагуро:до — исполнители священных плясок во Внешнем святилище. Их пятеро, что соответствует пяти буддам на мандале «Мира-Жезла».

«Крыши священных палат…» — не только внешний облик святилищ Исэ с их прямыми балками и камышовыми крышами задаёт людям образец «прямоты» (сугу). Той же цели служат и подношения из казны: размышляя о святилищах, человек думает также о расходах на них, а значит, о державе и о народе, чьими трудами пополняется казна. «Священный замысел», синъи, — замысел богинь.

«Сутра о сетях Бона» («Боммо:кё:») содержит пятьдесят восемь заповедей для милосердного подвижника — бодхисаттвы. В отличие от уставных монашеских заповедей, заповеди бодхисаттвы в основном описывают не собственное поведение человека, а его взаимоотношения с другими людьми. Мудзю указывает, что жрецы Исэ с их строгим соблюдением чистоты «естественно» (дзинэн) соблюдают буддийские заповеди милосердия. Как и предписывает сутра, они не просто сами никого не убивают, но и не подстрекают к убийству и не одобряют его.

«Народилось дыхание» — не только смерть, но и роды, по представлениям синто, несут сильнейшую скверну. Отсюда особые хижины для рожениц и требования к родичам новорожденного младенца проходить очищение, подобное тому, какое необходимо для родни недавно умершего человека. Мудзю и в этом видит близость установлений синто и буддийского учения, чья конечная цель — освобождение из круговорота рождений и смертей. Долгое очищение от родильной и смертной скверны в Исэ здесь толкуется как установка на преодоление круговорота перерождений.

Бирусяна — иероглифическая запись санскритского имени Великого Солнечного будды — Вайрочана.

«Просветление» здесь — бодай, санскр. бодхи.

«Чтобы распространить Закон Будды в Китае…» — отсылка к китайскому буддийскому преданию, по которому учение Будды начало распространяться в Китае задолго до того, как туда прибыли первые монахи с запада. Мудзю приводит тот извод этого предания, по которому в Китае проповедовали милосердные подвижники Манава, яп. Дзюдо: Ученик Книжников, Кашьяпа, яп. Касё: (его имя на санскрите значит Напоённый Светом) и Дипамкара, яп. Дзё:ко:, Постоянный Свет. В Китае же эти подвижники были известны как, соответственно, Конфуций (кит. Кун-цзы, яп. Ко:си), Лао-цзы (яп. Ро:си) и ученик Конфуция Янь Хуэй (яп. Ганкай).

В Японии, как говорит Мудзю дальше, будды явились сначала как божества. В обоих случаях людей следовало подготовить к тому, чтобы они могли принять Закон Будды; в Китае для этого нужны были мудрецы, а в Японии — боги.

«Смягчившие свой свет» — см. примечания к Предисловию.

Свиток I, рассказ 2

Паломничество досточтимого Гэдацубо из Касаги к Великим святилищам

笠置解脱房上人太神宮参詣事, Касаги Гэдацубо:-сё:нин Тайдзингу: санкэй-кото

[62–63]

Как рассказывал мне один святилищный служитель, покойный досточтимый из Касаги однажды совершил паломничество к Хатиману и молился, чтобы бог помог ему обрести просветлённое сердце. Бог явил ему знамение во сне:

— Мне такое едва ли по силам. Отправляйся в Великие святилища!

Так велел ему бог и дал подробные наставления, как идти. Во сне Хатиман повёл досточтимого и привёл в горы к югу от Внешнего святилища. И когда перевёл через горы, то там был пруд, а в пруду росли большие и малые лотосы. Одни цветы уже раскрылись, у других лепестки были ещё свёрнуты, и краски, и благоухание были поистине чудесны. Тут некто сказал:

— Эти лотосы в цвету — служители здешнего святилища, они уже раскрылись, обрели возрождение в Чистой земле. А кому возрождение ещё предстоит, те пока свёрнуты. Многие из уловок богов, смягчивших свой свет, ведут к возрождению! Вон тот большой пока не раскрытый лотос зовётся жрецом Цунэмото, и он ещё обретёт возрождение.

А потом досточтимый побывал в святилище и совершил подношение Законом. Всё это бог показал ему в сновидении.

Проснувшись, Гэдацубо тут же вскинул на плечи свой походный короб и пустился в путь по дороге, указанной ему во сне. И ничто на ней даже в малом не отличалось от виденного во сне. Правда, на юге от Внешнего святилища был не перевал через горы, а большая обходная дорога. Но вся разница была лишь в этом, а само святилище выглядело точно так, как в сновидении.

Гэдацубо увидал молодого мирянина, подозвал его и спросил о жреце по имени Цунэмото.

— Цунэмото — это я, только я не жрец, — ответил тот. — Может быть, мне посчастливится когда-нибудь так величаться, но пока я не жрец.

Гэдацубо: достал из короба и преподнёс в святилище три меры золота. А затем разместился на постой у этого мирянина и много расспрашивал его о святилищных делах.

— Я ещё не вышел из круговорота рождений и смертей, и если я возрожусь в мире людей, то пусть я стану служителем этого святилища, пусть я смогу служить тем, кто смягчает свой свет! Таково мое желание.

Так он говорил. Это было на самом деле, мне этот случай пересказал святилищный служитель, родич Цунэмото.

Примечания

I–2

Гэдацубо Дзёкэй (1155–1213), монах из рода Фудзивара, знаменит тем, что пытался восстанавливать общинную дисциплину, разрабатывал обрядовые руководства для разных храмов и резко критиковал Хонэна с его «исключительным» амидаистским учением (см. рассказ I–10). Дзёкэй принадлежал к общине храма Кофукудзи в городе Нара (родового храма Фудзивара), но долгое время жил в горном храме Касаги-дэра недалеко от города Нара.

«Досточтимый», сё:нин, в XIII в. — неофициальное величание монахов, знаменитых своим подвижничеством, собравших вокруг себя сплочённую общину «учеников и прихожан», дэси-монто. Это величание закрепилось в традициях буддийских школ, возникших в эпоху Камакура, таких как Дзёдо-Син и Нитирэн, и в наши дни в сочинениях их последователей слово сё:нин принято переводить как «святой», «saint» (при том что какой-либо процедуры «канонизации», как и единого для всех школ списка «святых», в японском буддизме нет). У Мудзю Итиэна величание «сё:нин» не обозначает столь глубокого почитания, какое подобало бы «святым».

Под Великими святилищами здесь, как и в рассказе I–1, понимаются святилища Исэ.

Хатиман, Восьмизнамённый — бог, вероятно, материкового происхождения, однако чтимый как японский ками. Исходно он был покровителем кузнецов и литейщиков, кроме того, его святилище Уса на острове Кю:сю: славилось своими оракулами. Уже в VIII в. Хатиман выступает как защитник буддийского учения: при изготовлении статуи Большого Будды для храма То:дайдзи в городе Нара Хатиман через своих прорицателей выразил желание помочь благому делу, и позже Хатимана чтили в То:дайдзи и других храмах-святилищах как «великого бодхисаттву». В дальнейшем образ этого бога совмещается с образом древнего японского государя О:дзина, и Хатиман входит в круг богов-хранителей государева рода. В этой роли выступал, прежде всего, Хатиман из ближнего к Столице святилища Ивасимидзу. Кроме того, воинский род Минамото (младшая ветвь государева рода) чтил Хатимана как своего родового бога и как покровителя всех воинов; святилище Хатимана на холме Цуругаока стало главной святыней воинской ставки в Камакура. В которое из святилищ ходил на поклонение Дзё:кэй, не ясно, но в этом рассказе Хатиман выступает в своей частой роли — пророчит будущее.

«Просветлённое сердце», бодайсин — способность к просветлению; она внутренне присуща любому живому существу, но её ещё необходимо обрести в себе, освоить и проявить в делах, чтобы в итоге действительно стать буддой.

Одна из примет Чистой земли будды Амиды — водоёмы с лотосами. По милости Амиды любой человек может после смерти возродиться в его счастливой стране, явившись из цветка лотоса, и затем без помех двигаться к просветлению. Внешнее святилище Исэ в сновидении предстаёт как пруд, видимо, потому, что чтимая в этом святилище богиня Тоёукэ мыслилась не только как подательница пищи, но и как богиня луны и воды. См. рассказ I–1.

«Смягчившие свой свет», вако:, — обычное у Мудзю обозначение богов. см. Предисловие.

«Подношение Законом» — чтение сутр ради кого-либо, здесь — ради богинь Исэ.

«Жрец» здесь — нэги.

Походный короб, ои, — ранец, в котором странствующие монахи носили свои дорожные припасы и утварь для обрядов.

Служение богиням Исэ в этом рассказе помогает возродиться в Чистой земле будды Амиды. Критик «исключительного» амидаизма Дзё:кэй сам был амидаистом в «не-исключительном» смысле слова, то есть считал, что к возрождению в Чистой земле могут вести самые разные благие деяния, в том числе и служение богам. Мудзю разделяет эту точку зрения, см. рассказ I–10.

Свиток I, рассказ 3

Молиться богам, чтобы выйти из круговорота перерождений

出離ヲ神明ニ祈ル事, Сюцури-о симмё-ни инору кото

[63–67]

Распорядитель храма Миидэра, общинный старейшина по имени Кокэн, славился как знаток явного и тайного учений и как человек, чьи помыслы обращены к Пути. Когда про его подвижнические деяния услышал общинный глава Мёхэн с горы Коя, он усомнился, что такое возможно. Мёхэн призвал странника-отшельника по прозванию Дзэннамидабуцу и велел ему разведать, каким правилам следует этот человек.

Дзэнна отправился в келью общинного начальника. Хотя странник и выглядел необычно — в короткой чёрной одежде, в шляпе из кипарисовика с горы Коя — но запросто явился и попросился войти. Кокэн, узнав, откуда он, принял его радушно и пригласил в своё убогое жилище. Всю ночь они толковали о делах горы Коя и о будущем веке.

А утром общинный старейшина надел чистое жреческое одеяние, взял подношения для богов, встал перед опущенными занавесями с просветом за ними — и начал обряд.

Дзэннамидабуцу увидел: неожиданное действо! И точно так же Кокэн провёл два следующие утра. Хорошенько разглядев, как он это делает, Дзэнна спросил:

— Я видел твой утренний обряд: он необычен! Что это за действо?

Общинный старейшина ответил ему так:

— Ты затем и пришёл, чтобы поговорить со мной. И правильно делаешь, что спрашиваешь! Что до меня, то я изучал наставления мудрецов, явные и тайные, измерил мыслью, что главное на путях выхода из круговорота рождений и смертей. Но собственные силы мои ничтожны, неглубокий я сосуд для мудрости. Без поддержки тех, кто уже освободился, вышел из круговорота — трудно преуспеть в освоении пути. Поэтому я записал высочайшие имена всех великих и малых богов страны Японии: не только тех, кого в Столице величают великими и малыми небесными и земными божествами, но и тех, о ком я слышал в дальних краях, в отдалённых землях. Этот список я поместил с молитвой вон там, за занавесями. Я по тридцать раз читаю «Сутру-сердце», возглашаю заклятия для богов, чтобы порадовать их Законом Будды, — на пути к освобождению я всего лишь почитаю уловки тех, кто смягчил свой свет, и больше ничего не делаю.

Ибо уловки Великого мудреца, — продолжал он, — соразмеряются со страной, следуют склонностям её жителей, и здесь нет никакого правила, определённого раз и навсегда. «Мудрец не имеет постоянного сердца: его сердцем становятся сердца десятитысячного народа». И точно так же будда в теле Закона не имеет определённого тела: его тело составляют тела десяти тысяч вещей. Десять миров — оболочка, наполнена же она телом Закона, не имеющим собственного облика; все вместе эти миры составляют целостную сущность будды Бирусяны — ибо он постигает их в единстве.

Вот какова сердцевина учения Тэндай: в трёх тысячах миров всё доступное знанию, истинному либо условному, — это десятки тысяч благих свойств, облекающих собою тело Закона. А потому при подвижничестве раскрываются те самые благие свойства, которые по природе присущи десяти мирам; будды и бодхисаттвы вмещают вселенскую мудрость в свои зримые тела, и, как и поклялись, избавляют жителей десяти миров от ложных пристрастий.

А вот какова сердцевина тайного учения: четыре уровня мандал изображают десять миров как оболочку для тела Закона. Мандалы воспроизводят главное свойство будд и бодхисаттв, собравшихся, чтобы найти внутри себя будду и засвидетельствовать, каков он сам по себе; эти картины показывают, какую пользу и выгоду даёт нам великое милосердие тела Закона, когда оно действует вовне.

Это я усвоил, следуя смыслу явных и тайных учений. Тело Закона проявляется в телах обитателей десяти миров и так приносит пользу и выгоду живым существам. Высшие чудесные действия совершает чудесная сущность. Подобно тому как нет потоков отдельно от воды, нет причинно-следственных связей в мире явлений отдельно от их истинной сущности.

А потому будды и бодхисаттвы в западной стороне, в Индии, являли свои образы соразмерно склонностям тогдашнего, лучшего века, переправляли тамошних жителей на берег спасения. Наша страна — одна из окраинных земель, подобных рассыпанным зёрнам. Грубые и дикие её жители не знали связи причин и последствий, но равно-сущностное безусловное милосердие наделило эту породу дикарей, не верящих в Закон Будды, соразмерными ей дарами тела Закона, что равно изливаются на всех. Здесь бодхисаттвы и будды являются в телах злых демонов и лживых духов, предстают в телах ядовитых змей и хищных зверей, и так укрощают толпу злых и буйных людей, вводят их на путь Будды. И раз уж мы высоко ценим тех, кто был связан с Буддой в иных странах, то не нужно пренебрегать и теми его образами, что приспособлены для нашей страны!

Наша страна — страна богов, в ней оставили свои следы боги и будды, великие в своих условных обличиях. И все мы — их потомки. Наше дыхание — такое же, как у них, наша связь с ними не поверхностна. Если же будем служить иным исконно-чтимым, то с ними у нас слишком мало будет общих пристрастий. Поэтому лучше всего нам чтить уловки богов, смягчивших свой свет соразмерно нашим склонностям и страстям, совершать обряды, моля их указать нам путь к выходу из круговорота рождений и смертей.

Когда мы смотрим на золотые изваяния людей или зверей и забываем, что они из золота, то кто-то из изображённых нам кажется лучше, а кто-то хуже. А если смотреть на золото и забыть, чьи образы ему приданы, то все они будут одинаковы, никакой разницы. Из золота тела Закона, не имеющего свойств, изваяны образы всевозможных существ на четырёх уровнях мандал и в десяти мирах. Если забыть об образах и довериться сущности, то разве кто-то и что-то здесь не несёт пользы, даруемой телом Закона? Врата мудрости всё превосходят высотою — а врата милосердия низки и тем чудесны. Если бы карлики состязались в росте, выиграл бы самый маленький. Так же и здесь: чем ниже, тем лучше.

Польза и выгода исходит от тела Закона, чьё великое милосердие равно изливается на всех, в том числе и на самых неспособных. Его наивысшее милосердие приносит благо самому дикому и грубому отродью. И я верю в тех, в ком милосердие будд доходит до предела: в богов, смягчивших свой свет, сравнявшихся с пылью.

Вот и все мои правила, им я следую уже многие годы, — заключил Кокэн.

Дзэнна возрадовался, понимая, что это — поистине ценное наставление. Вернулся и рассказал общинному главе:

— Он мудр и не предаётся дурному подвижничеству. Я так и думал, а теперь восхищаюсь им!

И Мёхэн пролил слёзы радости. Так рассказывал мне досточтимый отшельник.

Великий учитель Тэндай в «Махаянском прекращении неведения и постижении сути» учит: «Прекращением и постижением называется то, когда высший мудрец держит себя высоко и мудро, а низкий глупец держит себя низко и глупо». Так и со следами богов, смягчивших свой свет, мудрый обращается мудро.

Глубокая сердцевина тайного учения такова: в каждом из обитателей десяти миров являет себя тело Закона, не имеющее собственного облика, а значит, и тело адского государя Эммы, и образ будды Бирусяны поистине облекают собою четвероякое тело Закона, полнятся беспредельной пятеричной мудростью. Если сумеешь засвидетельствовать это изнутри себя самого, тогда, не избавляясь от нынешнего тела — будь то даже тело Эммы, демона или зверя, — сможешь открыть в своём сердце ту ступень, где пребывает тело Закона как оно есть само по себе. Достойные люди старинных времен говорят об этом: «Всё условное и истинное, что есть в аду Беспросветном, полностью вмещается в собственное сердце высшего из мудрецов, а тело будды Бирусяны и страна его не выходят за пределы любой из мыслей низшего глупца».

Слова «стать буддой в этом теле» имеют три значения. Стать буддой в смысле «одной и той же основы» означает, что любой человек изначально есть будда, хотя из-за его привязанности к собственному «я» у него эта основа не проявляется. Будды становятся буддами за счёт «выявления благих свойств»: природа их такова, что они приносят пользу и выгоду другим существам. Стать буддой, «приняв дар», означает, что мы усваиваем три чудесных действия будды в нашем собственном становлении и являем достойные деяния, многочисленные, как песчинки в реке Вечной, величественные и неисчерпаемые, ведь наше сердце наполняется той силой, которая возникает от связи с буддой. Когда сердце поистине верит, то три моих действия тождественны трём действиям будды, и тогда подвижник и есть будда.

В пору правления государя Мураками во дворце устроили обряд Пяти жертвенников. При срединном жертвеннике таинство совершал общинный старейшина Дзиэ. Государь изволил тайком наблюдать за ним. И вот, посреди действа Дзиэ стал Светлым государем Неподвижным, ничуть не отличался от главного почитаемого, перед кем творил обряд. Общинный старейшина Кантё совершал таинство перед Светлым государем Повелителем Трёх Миров и временами становился своим почитаемым, а временами — опять общинным старейшиной. Видя это, государь молвил:

— Как досадно! Мысли Кантё помрачаются!

Другие монахи имели свой обычный вид.

В сутре сказано: «Всякое живое существо — вместилище будды, Пришедшего Своим Путём. Ибо собственная сущность бодхисаттвы Всеобъемлющей Мудрости охватывает их всех». Мы все составляем целостную сущность, тело Закона, а различия между нами происходят от того, заблуждаемся мы или просветлены. Поэтому в «Сутре о том, что не растёт и не исчезает» говорится: «Тело Закона называют “живым существом”, имея в виду его развёртывание и преображение на пяти путях, или же его именуют “бодхисаттвой”, когда ведут речь о его подвижничестве на шести переправах. “Буддой” же величают тело Закона, когда оно исчерпывает источник страданий и обращает вспять поток рождений и смертей». Думая сейчас о богах, отпечатанных следах будд, я продолжил бы так: «…а когда тело Закона смягчает свой свет и смешивается с мирскою пылью, его называют божеством»!

Итак, по сути исконная ступень и оставленный ею след тождественны, но порою одно приносит людям большую пользу, чем другое, в зависимости от людских склонностей. В нашей стране от отпечатанных следов — польза больше!

Вот откуда это пошло. В древние времена подвижник Эн странствовал в горах Ёсино, и будда Сякамуни явил ему свой облик. Эн сказал:

— В таком обличии трудно будет направить на Путь помыслы жителей здешней страны. Сокройся же, сделай милость!

Потом ему явился образ Мироку. Эн отозвался:

— Так тоже не годится!

И тут перед ним предстал в своём страшном образе условно-явленный Государь Хранилища — Дзао-гонгэн. Эн воскликнул:

— Вот кто сможет преобразовать нашу страну!

И до сих пор будды оставляют у нас свои следы.

После того как Будда Сякамуни исчерпал срок своего пребывания в мире, он снова явился — в виде демона-людоеда. И стал пожирать тех, чьи помыслы не обратились к Пути, и так направлял людей, пробуждая в их сердцах стремление к Пути. Вот в чём тут суть. Когда вера в сердце подвижника глубока и он предан почитаемому всецело, он обретает пользу и выгоду. По обычаю нашей страны боги скоры и ясны в своих дарах и карах, и потому вера и почтение к ним горячи. Будды же и бодхисаттвы соразмеряются с основой, польза от них — на долгий срок, но в сравнении с уловками богов, смягчивших свой свет, они смиренны, и глупые люди редко верят в них.

Польза и выгода от будд особенно весомы для тех, кто страдает. А значит, как раз уловки, приносящие пользу толпе глупцов и безумцев, поистине окрашены в цвет глубокого милосердия, являют образ щедрого благодеяния. Как синяя краска, добытая из растения индиго, синее, чем само растение, так и благодеяния, исходящие от будд, более драгоценны для нас, чем сами будды, — и именно такова польза и выгода от богов, смягчивших свой свет!

Достойные мужи древности строили храмы и непременно поклонялись богам, побуждая их отозваться на молитву. Трудно утвердить Закон Будды, не обращаясь к уловкам смягчённого света! Наставление общинного начальника Кокэна имело как раз такой смысл. Люди, у кого есть сердце, пусть учатся на его примере!

Примечания

I–3

Мудзю продолжает излагать учение, лежащее в основе совместного почитания богов и будд. В этом рассказе он приводит основные положения теории «исконных ступеней и отпечатков-следов», хондзи-суйдзяку. «Исконными ступенями» здесь называются будды и бодхисаттвы, а «отпечатками-следами» — божества, соотносимые с ними. Так, в рассказе I–1 Великий Солнечный будда служит исконной ступенью для богинь Исэ.

Теорию хондзи-суйдзяку разрабатывали наставники школ Сингон и Тэндай — в их задачу входило обоснование обряда вообще, в том числе и почитания богов ками. Тождество божества и будды они рассматривают как частный случай более общего тождества — между вселенским буддой в «теле Закона» и любым живым существом, будь то человек, животное, демон или бог. См.: [Трубникова, Бачурин 2009, 155–160].

Храм Миидэра, он же Ондзёдзи, у подножия горы Хиэй принадлежал к школе Тэндай, но начиная с X в. постоянно враждовал с главными храмами этой школы на горе Хиэй. См.: [Там же, 331–333] Храму Миидэра были подчинены многочисленные храмы по всей стране — в том числе тот, в котором Мудзю Итиэн жил в молодые годы. Распорядитель в Миидэра и подведомственных ему храмах назывался тё:ри, вместо обычного бэтто:. Он отвечал за внешние связи храма — с другими храмами, святилищами, мирянами-дарителями, мирскими властями.

Общинный старейшина, со:дзё:, — одно из высших монашеских званий в Японии. Хонгакубо Кокэн (1110–1193), видимо, был знаменит на рубеже XII–XIII в., но в более поздних источниках он почти не упоминается.

«Помыслы о Пути», до:син, тж. «сердце, обращённое к Пути», — настрой подвижника, подчиняющий все его мысли и дела одной цели: пройти Путь Будды и обрести освобождение, а также помочь всем окружающим сделать то же самое.

Общинный глава, со:дзу, — одно из высших монашеских званий в Японии. На горе Коя находились храмы школы Сингон. Мёхэн (1142–1224) был наставником «тайного учения» Сингон, а кроме того, разрабатывал учение школы Санрон и «тайные» руководства к обрядам почитания будды Амиды. О Мёхэне есть статья в «Жизнеописаниях достойных монахах нашей страны» («Хонтё: ко:со:дэн»).

«По прозванию Дзэннамидабуцу…» — отшельник назван не монашеским именем, полученным при посвящении, а прозвищем: оно значит «Благо будды Амиды», «Дзэнна» — сокращённый вариант этого прозвища. В келье у Кокэна он появляется в одежде «странника с горы Коя», Ко:я-хидзири. Такие монахи проповедовали по разным землям Японии и собирали пожертвования на храмы горы Коя. Они носили короткие штаны и поножи, рубахи и монашеские накидки тёмного цвета, а на голову надевали коническую шляпу из коры кипарисовика хиноки, закрывающую почти всё лицо. Странники принимали подаяние, а потому считались нечистыми — ведь часто им отдавали имущество умерших. Тем больше удивился Дзэнна, когда его принял у себя Кокэн — высокопоставленный монах в государственном храме, строго соблюдавший обрядовую чистоту, хотя бы затем, что его могли пригласить во дворец или в дом кого-то из высших сановников для совершения обряда, и присутствие этого монаха не должно было осквернить лиц, по долгу службы находящихся вблизи государя. (Позже оказывается, что служение богам Кокэн несёт и сам, но не считает, что странник осквернит его келью.)

Чистое одеяние, дзё:э, — одежда для обрядов, обращённых к богам ками, белая, надевается через голову, в отличие от обычной распашной одежды. Подношения для богов — нуса, часто имеют вид бумажных полос или тканей. За занавесями, скорее всего, находились надписи, о которых Ко:кэн рассказывает ниже. Как и в настоящих святилищах, в его келье «тела» богов (в данном случае, надписи с их именами) скрыты от людских глаз. Обряд Кокэна не похож на большинство буддийских обрядов, совершаемых перед статуей, свитком или ещё каким-то зримым изображением почитаемого существа.

«Высочайшие имена всех великих и малых богов страны Японии…» — Ко:кэн указывает, что вписал в свой перечень и местно-чтимых богов, а не только тех, чьи святилища получали подношения из Столицы.

«Сутра-сердце» («Сингё:») — один из самых кратких текстов буддийского канона; в китайском переводе – 260 знаков. Как считается, она предельно сжато выражает «запредельную премудрость» (санскр. праджня-парамита) и в свёрнутом виде содержит в себе все буддийские учения. В Японии эту сутру почитали как особенно чудесную; в храмах-святилищах её часто читали и переписывали для богов ками. Возможно, Ко:кэн произносит для богов завершающее эту сутру заклятие: ГЁ:ТЭЙ ГЁ:ТЭЙ ХАРАГЁ:ТЭЙ ХАРАСО:ГЁ:ТЭЙ БОДАЙ СОХАКА.

Великий мудрец здесь — Будда.

«Мудрец не имеет постоянного сердца…» — цитата из «Дао-дэ-цзин» (49). Ср. в переводе Е.А. Торчинова: «Нет постоянного сердца-разума у совершенномудрого. Сердца всех людей в Поднебесной образуют его разум-сердце» [Торчинов 1999, 261]; в переводе Г.А. Ткаченко: «У мудреца нет собственных идей, он использует в качестве таковых мысли простонародья» [Люйши чуньцю 2001, 471].

«Тело Закона», хоссин, — вселенский будда, почитается под именем Бирусяна, санскр. Вайрочана, Великий Солнечный; cм. рассказ I–1.

Десять миров — миры ада («подземных темниц»), голодных духов, животных, людей, демонов-асур, богов, слушателей голоса Будды, подвижников-одиночек, бодхисаттв и будд. По закону воздаяния каждое живое существо осознаёт себя живущим в одном из этих миров. Три тысячи мировых областей, по учению Тэндай, получаются так: в каждом из десяти миров содержатся все остальные, так как мыслить себя обитателем данного мира можно только соотнося его с остальными мирами (итого сто миров); каждый из миров для данного существа имеет три области: ближайшую, ближнюю и дальнюю (итого триста областей); каждая из областей может быть рассмотрена с десяти точек зрения (с точки зрения природы, свойств, действий и др.), итого три тысячи областей. Картина «трёхтысячного мира» описана в «Лотосовой сутре», главном источнике учения Тэндай. Подвижнику школы Тэндай надлежит созерцать все мировые области в единстве, подобно тому как их видит будда. Такое созерцание позволяет преодолеть обычную односторонность взгляда и делает возможной милосердную заботу обо всех существах во всех мирах.

Четыре уровня мандал, по учению школы Сингон, — четыре способа заполнения одной и той же схемы, рисующей мир таким, каким его видит просветлённый взор будды. Мандала может быть заполнена человекоподобными изображениями будд, бодхисаттв и других существ, их же символами (мечами, лотосами и др.), знаками индийского письма сиддхам, которые соответствуют каждому из них, или образами их деяний.

Лучший век — время, когда в Индии проповедовал Будда.

«Окраинные земли, подобные рассыпанным зёрнам», дзокусан хэндзи или дзокусан хэндо, — обозначение Японии в рамках буддийской картины мира, где в центре находится гора Сумеру, к югу от неё лежат Индия и Китай, а Япония занимает место на окраине населённого мира к востоку от Китая. Впервые выражение дзокусан хэндо употребляет Гэдацубо Дзёкэй (см. рассказ I–2) в «Руководстве к обряду почитания бодхисаттвы Каннон» («Каннон ко:сики», ТСД 84, 886b). Выражение восходит к чтимой в Японии «Сутре о человеколюбивых государях» («Нинно:-кё:», ТСД 8, 827b), где упоминаются государи «рассеянных» стран, зависимых от более крупных держав или могущих попасть в зависимость от них.

Порой такое скромное обозначение Японии противопоставляют другому — синкоку, «страна богов», «божественная страна»: не окраинная и слабая, а главная в мире, сильная своими богами и людьми — потомками богов. Здесь эти два подхода совмещаются в речи одного и того же монаха.

«Грубые и дикие», го:го:, — тж. «сильные и крепкие», здесь у Мудзю, как и у других китайских и японских авторов, это свойство оценивается отрицательно. Таким считается человек в его исходном состоянии, а целью воспитания, просвещения, всякого влияния, исходящего от государства с его обрядностью (в том числе буддийской) выступает смягчение нравов.

«Злые демоны и лживые духи», акуки дзясин — те, о ком в буддийских текстах обычно говорится, что последователь Будды им служить не должен.

Условно-явленные боги, гонгэн, — божества, исходно чтимые как воплощения будд и бодхисаттв, а не соотнесённые с ними задним числом. В Японии к божествам гонгэн относятся в основном существа, чтимые в горных обрядах «пути упражнений и испытаний», сюгэндо:. Коль скоро в конечном счёте все боги мыслятся как «отпечатки-следы» будд и бодхисаттв, словом гонгэн могут называться они все.

Великий учитель Тэндай — китайский наставник Тянь-тай Чжи-и (538–597), основатель учения школы Тяньтай, чью традицию в Японии продолжает Тэндай. (Мудзю называет его не Тэндай, а Тися, «Мудрый» как прозвище, производное от монашеского имени Чжии, яп. Тиги.) Цитаты из Чжи-и и Мяо-лэ (см. о нём ниже) в этом рассказе особенно уместны, коль скоро речь идёт о монахе храма Миидэра, принадлежавшего к школе Тэндай. Цитируется сочинение Чжи-и «Махаянское прекращение неведения и постижение сути» (ТСД 46, 49а).

Государь Эмма (санскр. Яма) — судья мёртвых, правитель «подземных темниц», буддийского ада.

«Четвероякое тело Закона» — хотя будда в «теле Закона» и не поддаётся описанию словами, школа Сингон в своих рассуждениях о нём различает четыре подхода. 1) Можно говорить о «теле Закона» как таковом, о его «собственной природе», дзисё:-хоссин. 2) Можно обсуждать его как действующее, дзи/та-дзюё:-хоссин, причём действие рассматривается как направленное на само это тело или же вовне (условно, ведь вне «тела Закона», по сути, ничего нет). 3) Наставники Сингон говорят и о «превращенном теле Закона», хэнка-хоссин, его отождествляют с Буддой Сякамуни. 4) «Тело Закона» равно изливает свои дары на всех, то:ру-хоссин, и в этом смысле с ним можно отождествить любого бодхисаттву, бога и т.д.

«Пятеричная мудрость» — по учению Сингон, целостная мудрость будды может быть представлена как единство пяти мудростей. Они отождествляются с разными уровнями сознания обычного человека, со сторонами света, с пятью буддами, изображаемыми на мандалах, и т.д.

«Мудрость мира Дхармы» 法界智, хоккайти – Вечный источник просветления – будда Дайнити – Центр – Все сознания

«Мудрость великого круглого зеркала» 大円鏡智, дайэнгё:ти – Неискажающее отражение «десяти тысяч дел и вещей» – будда Асюку – Восток – Сознание-хранилище

«Мудрость природы равенства-равновесия» 平等性智, бё:до:сё:ти – Тождество всех явлений как воплощений одной сущности – будда Хо:сё: – Юг – Различающее сознание

«Мудрость чудесного видения-постижения» 妙観察智, мё:кандзатти – Созерцание, свободное от предпочтений – будда Амида – Запад – Сердце

«Мудрость достижения и действия-претерпевания» 成所作智, дзё:сё:сати – Действия, направленные на то, чтобы привести все существа к просветлению – будда Фукудзё:дзю – Север – Пять чувственных сознаний

Достойный муж старинных времен — Мяо-лэ Чжань-жань (711–782), наставник школы Тяньтай. Цитируется его сочинение «Алмазный резец» (ТСД 46, 781а).

Школа Сингон различает три значения слов «стать буддой в этом теле», сокусин дзё:буцу, а именно: стать буддой в смысле «одной и той же основы», рисоку дзё:буцу; стать буддой в смысле «выявления благих свойств», кэнтоку дзё:буцу; стать буддой в смысле «принятия дара», кадзи дзё:буцу.

«Три действия» — действия тела, речи и мысли.

Река Вечная — Ганг, река в Индии. «Песчинки Ганга» — образ неисчислимого множества.

Государь Мураками правил в 946–967 гг.; в источниках эпохи Камакура его правление описывают как праведное и счастливое. При нём при дворе проводилось множество буддийских обрядов, в том числе таинство по «закону пяти жертвенников», годампо:. Этот обряд обращён к пяти помощникам на пути буддийского подвижничества — «светлым государям», они же «государи знания», мё:о:. Привлекая на свою сторону «светлых государей», подвижник подчиняет людские страсти и обращает их на пользу людям. Ниже упомянуты двое из «светлых государей»: Неподвижный, Фудо:-мёо, санскр. Ачаланатха (его место в центре) и Повелитель Трёх Миров, Госандзэ-мёо, санскр. Трайлокья-виджая (его место на востоке).

Дзиэ-дайси Рёгэн (912–985) — знаменитый наставник школы Тэндай, происходил из незнатной семьи, но прославился как чудотворец, часто проводил обряды для государя Мураками. «Совершал таинство» — выступал как адзяри, санскр. ачарья, исполнитель «тайного» обряда, прошедший все необходимые для этого посвящения. Монах Кантё (918–998) происходил из государева рода, доводился дядей государю Мураками, носил звание великого общинного старейшины, дайсо:дзё:, и считался крупным знатоком «тайного учения». И по происхождению, и по званию он был старше, мог бы руководить обрядом, но в этой роли выступает Рёгэн — видимо, по воле государя, и верность этого решения подтверждается чудесами.

«Все живые существа…» — на самом деле цитируется не сутра, а сочинение китайского наставника Чжэн-гуаня (738–839) «Ключ к полным значениям в дополнение к толкованию Сутры цветочного убранства» (ТСД 36, 189b).

Бодхисаттва Всеобъемлющая Мудрость (Фугэн, санскр. Самантабхадра) — по учению Тэндай, помощник на пути подвижничества, заступник всех тех, кто следует учению «Лотосовой сутры».

Цитируемое место из «Сутры о том, что не растёт и не уничтожается» — ТСД 16, 467b. Пять путей здесь — те же шесть, ад и мир асур считаются за один путь. Шесть переправ, рокудо, санскр. шад парамита — шесть уровней совершенствования бодхисаттвы: подаяние, соблюдение заповедей, терпение, продвижение к сути, спокойное размышление, мудрость и разумение.

Подвижник Эн, Эн-но гё:дзя (VII–VIII вв.) — знаменитый чудотворец, считается основателем японского горного подвижничества сюгэндо:.

Мироку (санскр. Майтрейя) — будда будущей эпохи.

Государь Хранилища, Дзао-гонгэн — один из богов, особенно чтимых в горном подвижничестве Японии. Имя его, вероятно, восходит к «тайному учению», где на мандалах появляется бодхисаттва по имени Дзао. Изображается пляшущим среди языков пламени, волосы дыбом, цвет кожи тёмно-синий.

Предание, которое пересказывает Мудзю, существует и в другом изводе: будто бы сначала Будда явился подвижнику Эну в образе милосердного бодхисаттвы Дзидзо (см. рассказ I–6). Эн сказал, что подобное обличие для Японии не годится, и тогда Будда принял облик Дзао. В горах Кимпусэн недалеко от города Нара бога Дзао чтили как «условно-явленное обличье» будущего будды Мироку. Название этого края буквально значит «Золотые горы», и имя Дзао объяснялось так: сейчас бог Дзао хранит золото в недрах гор, а когда он явится в мир как новый будда, залежи золота откроются людям.

«Сякамуни … явился в виде демона-людоеда» — источник этого предания неизвестен.

«Синяя краска, добытая из растения индиго…» — отсылка к китайской книге «Сюнь-цзы» (III в. до н.э.), к главе «Наставления к учёбе». В переводе В.Г. Феоктистова это место звучит так: «Вот синяя краска: получают ее из травы индиго, но синий цвет темнее, чем цвет травы индиго. Лед образуется из воды, но холоднее ее. Дерево может быть настолько прямым, что составит одну линию с отвесно висящей веревкой. Однако, если дерево согнуть и сделать из него колесо для телеги, оно примет форму правильного круга. И как бы потом ни сушили это колесо, оно не сможет восстановить своей первоначальной, прямой формы. Это происходит потому, что дерево согнули и сделали таким. Отсюда видно, что дерево может быть прямым, если его [обтесать] по плотничьему шнуру, металл может быть острым, если его отточить. Когда совершенный человек обладает большими знаниями да к тому же ежедневно проверяет себя и анализирует свое поведение, тогда он мудр и не совершает ошибок» [Феоктистов 1976, 175].

Свиток I, рассказ 4

Боги ценят милосердие

神明慈悲ヲ貴給事, Симмё: дзихи-о то:тобитамау кото

[67–70]

Досточтимый из Мива, что в краю Ямато, звался Дзёгамбо. Был он человек милосердный, главным для себя избрал учение тайной школы и хорошо знал истинные слова заклятий, могущие связать людей с буддами. Как-то раз он один шёл в паломничество в Ёсино, а возле дороги стояли дети, несколько человек, и горько плакали. Что это с ними? — встревожился он и спросил: о чём вы горюете?

Девочка лет двенадцати ответила:

— Наша мать заболела дурной болезнью и умерла, а отец в отъезде, далеко отсюда. Люди боятся оскверниться, и никто не пришёл похоронить её. А я всего лишь девочка, а от братца никакого толку… Такая беда! Что же нам остаётся, кроме как плакать? — И рыдала, не переставая.

Искренне жалея детей всем сердцем, Дзёгамбо решил в этот раз прервать паломничество и помочь им, а в Ёсино сходить как-нибудь потом. Он сам отнёс покойницу к полю сожжения — по счастью, нести было недалеко — прочёл дарани и другие заклятия, да сразу и похоронил прах той женщины. Собрался возвращаться в Мива — но тут тело его свело судорогой, шевельнуться не мог.

— Так я и думал! Знал же я, что перед богами, отпечатками следов будд, надо блюсти чистоту. Но занялся столь грязным делом — и вот она, божья кара!

Так он думал в великом страхе. Но когда попробовал двинуться в сторону Ёсино, никаких помех не стало. Тогда, пожалуй, пойду! — решил он, собрался с духом и продолжил своё паломничество. Никаких особых препятствий больше не было. Но он, конечно, ещё боялся. Сел под деревом поодаль от святилища, сосредоточился и совершил подношение Законом — прочёл для богов сутры и дарани.

Вдруг из святилища, танцуя, вышла жрица, одержимая божеством, и направилась к нему.

— Что это ты, почтенный монах? — спросила она, приблизившись.

— О я подлый глупец! Мне до сих пор нельзя поклониться святыне. Боги покарают меня!

Трепеща всем нутром, он боялся божьего гнева. Но жрица подошла ещё ближе и молвила:

— Как же так, почтенный монах! Мы тебя давно ждём, а ты медлишь! Мы вовсе не сторонимся тебя, ибо таких мы и ценим — милосердных!

Взяла его за рукав и повела прямо в священные палаты.

Досточтимый был так благодарен и рад, что рукава его темной одежды промокли от слёз. В святилище он побеседовал о Законе, а потом, всё ещё плача, воротился к себе в Мива.

* * *

В старину общинный глава Эсин как-то совершал паломничество, и тогда тоже жирца пришла в одержимость. Монах толковал с божеством о Законе, и была эта беседа редкостным подарком, а когда Эсин спрашивал о непонятных местах в учении Тэндай, божество отвечало и разъясняло. Постепенно он подошёл к вопросу о самой главной сути. Жрица в задумчивости остановилась у опорного столба, скрестив ноги, и молвила:

— Так давно уже мы смягчили свой свет, сравнялись с пылью, что уже позабыли!

И так это было печально!

Иси-хидзири, книжник из храма Тодайдзи, заявил о себе:

— Я — превращённое тело бодхисаттвы Каннон, Внимающего Звукам!

Люди не верили, и он написал длиннейшую клятву. Кто-то сказал:

— Ты называешь себя превращённым телом Внимающего Звукам, но никто тебе не верит. Яви лучше какие-нибудь чудеса! А от клятвы толку не будет.

— Я совсем недавно явился в мир, и пока не вспомнил, как применять чудесные силы, — ответил тот.

На самом деле это любопытно. Если принять, что живём мы в последнем веке, то даже явленные обличия бодхисаттв опознать должно быть трудно. Сказано: «Не меряйте живые существа взглядом быка и барана». В самом деле, трудно понять!

* * *

Как рассказывал жрец великого святилища Ацута, что в земле Овари, некогда досточтимый монах по имени Сёрэмбо, неся с собой кости своей покойной матери, шёл на гору Коя похоронить их. Хотел остановиться на ночлег возле святилища. Но люди прознали, что у него за груз, и никто его к себе не пускал.

Ночью, когда монах бродил перед южными воротами святилища, главному жрецу Ацуты во сне явился посланец от Великого Светлого бога:

— Этой ночью я принимаю важного гостя, — сообщал бог. — Велю всем вам обращаться с ним хорошо!

Жрец проснулся и послал служку в священные палаты узнать: прибыл ли этой ночью какой-нибудь гость? Но кроме Сёрэмбо никого не было. Служка так и доложил. Тогда монаха пригласили войти.

— Я несу с собой останки моей матери, войти не могу, — сказал монах.

— Близ Великого Светлого бога все дела решаются по его воле. Этой ночью мне было явлено знамение, и я не стану избегать скверны, — ответил главный жрец.

Он пригласил монаха к себе и всячески обиходил, а потом снабдил лошадью, седлом, всеми припасами в дорогу — и отправил на гору Коя. Это было совсем недавно.

А в пору смуты годов Обретения Вечности жители земли Овари, напуганные, укрылись на подворье святилища Ацута за священной оградой. Они принесли с собой мирское имущество и всякую утварь, набились так, что просвета не было. Случалось, дети умирали на руках у родителей, случалось, женщины рожали… Жрецы не поспевали даже очищать подворье от скверны. И тогда взмолились к Великому Светлому богу, прося о знамении. Устроили священные пляски, и все люди как один вместе призывали бога и молились.

Бог вещал устами одного из младших жрецов:

— Я спустился с неба в нашу страну, чтобы оберегать всех её жителей. Раз уж так сложилось — не надо очищений!

Когда он так сказал, вся толпа в один голос закричала, все пролили слёзы благодарности. Один из людей, бывших там тогда, жив и сейчас. Он мне это рассказал.

Итак, сердца богов повсюду неизменны. Пусть бы только сердце было чистым — тогда и тело не оскверняется.

Примечания

I–4

В этом рассказе Мудзю возвращается к вопросу о чистоте и скверне. Как могут быть совместимы почитание будд и служение богам, если для будд главное — милосердие, для богов — чистота, а людям порой приходится выбирать: либо то, либо другое? Ведь те, кто страдает, обычно нечисты, и помогать им — значит соприкасаться с мёртвыми телами, с кровью, с болезнями, то есть оскверняться.

Рассказ о монахе Дзё:гамбо: и его паломничестве в Ёсино приводится и в других источниках, например, в «Буддийских записях годов Гэнко:» («Гэнко: сякусё»), но больше об этом монахе ничего не известно. «Досточтимый из Мива» — то есть из окрестностей горы Мива, где находилось крупное святилище Оомива и множество храмов. Монахи тех мест славились тем, что не избегали скверны: хоронили умерших, ухаживали за кладбищами, заботились о заразных больных и т.д. В этом они отличались от служилых монахов больших государственных храмов в Столице и в городе Нара, которые нередко предпочитали блюсти чистоту, а не исполнять требования монашеского устава и заповеди милосердия. См.: [Андреева 2006].

«Знал истинные слова заклятий, могущие связать людей с буддами» — то есть умел исполнять «тайные» буддийские обряды, разработанные для почитания богов ками.

В горной местности Ёсино в земле Ямато почитают многих богов. Среди них и земные боги, сподвижники первого государя Дзимму (о них говорится в «Записях о деяниях древности» и в «Анналах Японии»), и покровители горного подвижничества сюгэндо:, и божества горных рек, податели урожая. Кому из них шёл поклониться монах в этом рассказе, не ясно: возможно, всем вместе.

«Дурная болезнь», акубё:, — вероятно, с кожными поражениями, то есть несущая особенно сильную скверну. Местные жители отказались заниматься похоронами, боясь заразы и осквернения. Монахи ближайшего храма по обычаю должны были предать умершую сожжению, но можно предположить, что они уклонились от этого, не желая отпугнуть от себя прихожан.

Как правило, подобных больных, ещё живых, забирали на своё попечение общины «нелюдей», хинин, японских «неприкасаемых» — нищих, увечных, больных кожными болезнями и прочих людей, выброшенных из «собственно человеческого» общества. Они же и хоронили умерших. В окрестностях Мива было несколько общин хинин, но в этом случае к ним не обратились: возможно, не знали, где их искать, или не собрали средств расплатиться с ними.

«Поле сожжения» — место, где проводится буддийский погребальный обряд: над телом умершего произносят молитвы и заклятия, а потом его сжигают. Пепел костра зарывают поблизости от этого поля или на кладбище близ храма.

Дарани (санскр. дхарани) — буддийские обрядовые формулы: приводятся в сутрах, изучаются в «тайном учении». Словом дарани обычно называется не всякое заклятие, оно же «истинное слово», сингон (санскр. мантра) — а только достаточно длинное, составленное из последовательности «истинных слов». И мантры, и дхарани отличаются от прочих буддийских текстов, известных в Японии, тем, что их произносят на санскрите, а не в переводе на китайский, и записывают санскритским письмом ситтан.

Осквернившись от соприкосновения с мёртвым телом и с «дурной болезнью», монах собирается отказаться от паломничества, но боги чудом призывают его к себе. Поначалу монах не понимает, зачем они это делают: чтобы всё-таки принять его или чтобы покарать.

«Жрица» здесь — каннаги, исполнительница священных плясок и вещунья. «Священные палаты», хайдэн, — основное здание святилища.

«Рукава его темной одежды» — в тёмное одевались монахи-отшельники, тонсэй, в отличие от служилых монахов, одетых в светлое.

Общинный глава Эсин, он же Гэнсин (942–1017) — крупнейший мыслитель школы Тэндай, впервые разработавший сразу несколько разделов её учения; см.: [Трубникова, Бачурин 2009, 287–292]. Беседы монаха с божеством о трудных вопросах буддийского учения — частый сюжет не только у Мудзю, но и у других авторов эпохи Камакура. В нескольких текстах школы Тэндай XIII в. так и говорится, что в работе над этими сочинениями участвовали боги; см.: [Трубникова 2010]. То, что божества ками сведущи в Законе Будды, следует из того, что они — «отпечатанные следы» будд; будучи древними, боги застали то время, когда на земле проповедовал Будда, а значит, знакомы с его учением.

Тодайдзи, Великий Восточный храм — крупнейший из храмов города Нара, построен в VIII в., был задуман как главный храм Японии, хотя в дальнейшем община не имела единого центра. Служилые монахи всех школ, кроме школы Тэндай, принимали свои главные монашеские посвящения при этом храме. В 1180 г. в пору войны между родами Тайра и Минамото храм был сожжён, но вскоре восстановлен — на пожертвования, собранные по всей стране.

Каннон, Внимающий Звукам Мира (санскр. Авалокитешвара) относится к самым чтимым в Японии бодхисаттвам. Согласно XXV главе «Лотосовой сутры», лежащей в основе почитания Каннон, бодхисаттва может являться как в женском, так и в мужском обличии; в Японии чаще Каннон предстаёт в женском образе.

«Клятва», сэйдзё:, — текст, в котором человек заверял, что его слова истинны, и призывал на себя кару будд и богов в случае, если они ложны. Клятва писалась на бумаге из храма или из святилища в нескольких экземплярах, одни из них помещали близ святыни (той, которой клялись), другие клянущийся хранил у себя, а иногда запись смывали с бумаги, и эту воду выпивали (либо бумагу сжигали, а пепел глотали). Такие письменные клятвы в эпоху Камакура были в большом ходу: их приносили, например, при подозрениях в измене господину.

«Не меряйте живые существа взглядом быка и барана» — цитата из сочинения Тянь-тая Чжи-и «Сокровенные значения цветка Дхармы» (ТСД 33, 694a). Речь идёт о том, чтобы не доверять обыденному мнению, пусть оно и кажется очевидным. Быть может, тот книжник и в самом деле был бодхисаттвой, только этого не замечали?

Святилище Ацута в земле Овари находилось близ Восточной морской дороги, Токайдо, соединявшей Столицу и камакурскую Ставку; ближайшая к Ацута станция на дороге так и называлась Мия, «Святилище». Мудзю жил поблизости от Ацута (см. Введение), так что о событиях в этом святилище он пишет часто.

По преданию, святилище Ацута воздвигнуто в том месте, где древний богатырь Ямато-такэру принял свою последнюю битву с дикими племенами востока. Святыней Ацута был его меч, он же меч Кусанаги, добытый богом Сусаноо из хвоста восьмиглавого змея, а позже вручённый божественному внуку Ниниги при его сошествии на землю и затем переданный богатырю жрицей Исэ (Ацута — не единственное святилище, где по преданиям хранился этот меч). Ацута входило в число крупнейших государственных святилищ и получало дары от государева двора. Здесь почитали и Ямато-такэру, и Сусаноо, и других богов; как обычно, Мудзю не уточняет, о котором из богов Ацута идёт речь.

О монахе Сёрэмбо кроме этой истории ничего не известно, но она приводится в «Буддийских записях годов Гэнко:» и «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны».

«Неся с собой кости своей покойной матери, шёл на гору Коя» — о горе Коя см. примечания к рассказу I–3. На ней, кроме храмов школы Сингон, находилось также знаменитое кладбище. По преданию, Кукай (774–835), основатель этой школы, не умер, но ушел в глубокое сосредоточение и здесь в своей надгробной пагоде ожидает пришествия будущего будды Мироку. Быть погребённым на Коя означало «завязать связь» с Кукаем и возродиться в будущем мире, когда Мироку будет проповедовать на земле; см. [Трубникова, Бачурин 2009, 244–246]. На горе Коя хоронили прах умершего целиком или же только часть его, например — не сгоревшие кости. Монах двигался на Коя с востока, видимо, из своих родных мест, где жила и умерла его мать.

Останки, даже уже сожжённые, по святилищным меркам, несут на себе скверну смерти, поэтому странника и не хотели пускать на ночлег — ведь на станции Мия почти во всех семьях кто-нибудь работал при святилище.

«Главный жрец», здесь — дайкандзи; «было явлено знамение» — сигэн ко:бури.

Годы Обретения Вечности, Дзё:кю: — 1219–1222 гг., последние из годов правления государя Дзюнтоку. Речь идёт о смуте 1221 г., когда мятеж отрекшегося государя Готоба-ин и его сыновей был подавлен войсками рода Ходзё из Камакуры. Известно, что род Ямада, один из самых сильных в земле Овари, держал сторону Готоба-ин как главы государева рода (см. рассказы II–1, IX–4); святилище Ацута, видимо, тоже его поддерживало. Местным жителям угрожала расправа от войск, верных камакурской Ставке.

«Подворье» святилища — икаки.

«Жрецы не поспевали даже очищать подворье от скверны» — святилище было многократно осквернено и смертной, и родильной скверной, ср. рассказ I–1.

«Младший жрец» — нэги, в Ацута этим словом назывались рядовые жрецы.

Свиток I, рассказ 5

Боги ценят милосердных и мудрых людей

神明慈悲ト智恵有人ヲ貴給事, Симмё: дзихи-то тиэ ару хито-о то:тобитамау кото

[70–71]

Великое Светлое божество Касуга вещало так:

— Гэдацубо и Мёэбо нам как старший сын и второй сынок!

Однажды эти двое монахов совершали паломничество в святилище Касуга, и в полях Касуга олени почтительно кланялись им, подгибая колени.

Досточтимый Мёэ только в сердце своём решился отправиться в Индию — а Великое Светлое божество Касуга остановило его, вещая через кого-то из родни Мёэ, из семьи Юаса. Насколько я знаю, есть дневниковая запись об этом. Божество молвило:

— Нам будет грустно расстаться с тобой, если ты уедешь так далеко.

Он опечалился, но спросил:

— А если я всё-таки отправлюсь, я доберусь до Индии невредимым?

Божество отвечало:

— Если мы будем тебя защищать, что тебе сделается?

В этот миг божество коснулось руки Мё:э, и всю жизнь потом эта его рука благоухала.

Досточтимый Гэдацубо поселился в горах Касаги в уединённом приюте, назвав его Опорой мудрости — Ханнядай. И когда он молился, божество отзывалось ему и в образе дитяти каталось на закорках у досточтимого. И так изволило пропеть:

Варэ юкан

Юкитэ маборан

Ханнядай

Сяка-но минори-но

Аран кагири-ва

Я приду

И придя, защищу

Опору мудрости,

До тех пор, пока пребудет

Закон Будды Сякамуни.

А в другой раз божество только голос подало близ Места Пути в Ханнядай:

Варэ-о сирэ

Сякамуни буцу-но

Ё-ни идэтэ

Саякэки цуки-но

Ё-о тэрасу-то ва

Пойми, кто я:

С тех пор как Будда Сякамуни

Вышел в мир,

Я свечу в этот мир

Ясным лунным светом.

Говорят, что божество всегда беседовало с досточтимым о Законе Будды.

Поистине, сколь драгоценно и радостно — встретить кого-то, кто сам слышал Будду, когда тот пребывал в нашем мире!

Сказано: «Светлый светлому друг». Боги внутри радуются мудрости, а вовне ценят милосердие. Кто мудр и милосерден, непременно станет другом богам.

В книге говорится: «Огонь загорается на сухом, вода течёт по мокрому». Поистине, если в сердце высохли страсти, в нём может вспыхнуть огонь мудрости, а если сердце увлажнено жалостью, в него может пролиться вода милосердия.

Примечания

I–5

О Гэдацубо Дзёкэе см. рассказ I–2. Мёэбо Кобэн (1173–1232) — младший друг Дзёкэя, как и тот, стремился возродить монашескую общину в том виде, какой её задумал Будда. Кроме того, Мёэ разрабатывал учение школы Кэгон и резко критиковал «исключительное» амидаистское учение Хонэна (см. рассказ I–10). Мёэ и Дзёкэй составили множество руководств по разным обрядам, обращённым к буддам, бодхисаттвам и богам.

В святилище Касуга почитали богов-предков рода Фудзивара — Амэ-но Коянэ и других. Олени считаются вестниками богов Касуга. В японской поэзии начиная с VIII в. часто упоминаются «поля Касуга», Касуга-но но.

Дзёкэй происходил из рода Фудзивара, а Мёэ — из воинской семьи Юаса, которая считалась младшей ветвью Фудзивара. Божество Касуга выступает как их покровитель и самый старший родич, защищая монахов не только в своих полях, но и в дальних странствиях, и даже на пути в Индию.

Замысел Мёэ отправиться в Индию, туда, где проповедовал Будда, известен и из его собственных сочинений, и из многочисленных преданий об этом монахе. О том, как божество Касуга уговорило Мёэ не ехать в Индию, есть много рассказов и пьеса для театра Но («Бог-дракон святилища Касуга», «Касуга рю:дзин»). В «Собрании примечательных рассказов из прежних и нынешних времён» («Кокон тёмондзю:», середина XIII в.) этот же сюжет рассказан чуть по-другому, чем у Мудзю. Там Мёэ перед поездкой в Индию молится в Касуга, затем возвращается в родные места на побережье Юаса (довольно далеко к югу от равнины Нара, где лежат поля Касуга). И уже тут, дома, божество Касуга вселяется в его тётку и запрещает уезжать.

Мёэ не верит и просит знамения — что это и вправду божество говорит с ним.

— А помнишь, как на пути в моё святилище тебе кланялись олени? Почему, как ты думаешь? Это я пребывало незримо у тебя над головой, олени это чуяли и склонялись предо мною.

Может, и так, соглашается Мёэ. И всё-таки я сомневаюсь. Яви мне какое-нибудь чудо прямо здесь.

Тётушка взлетает на крышу дома и усаживается там. Одеяние её сияет лазуритом, а благоухание распространяется на все соседние деревни.

Но, видимо, такие чудеса может вытворять и зловредный демон. Так что монах продолжает:

— Я в последнее время читал «Сутру цветочного убранства» и у меня возникли вопросы по некоторым трудным местам. Прошу тебя, растолкуй мне их.

Божество соглашается. Мёэ приносит свои записи, некоторое время монах и божество занимаются разбором сутры. Тем временем сбегаются соседи. В конце концов, монах убеждается, что ни его тёте, ни демону такое знание Закона недоступно, и с благодарными слезами обещает: не поеду в Индию («Собрание примечательных рассказов», II–64; [Моррелл 1998, 81–83]).

И здесь, и у Мудзю говорится, что японские боги застали те времена, когда в мире проповедовал Будда, и ещё тогда прониклись его учением и с тех пор защищают Закон-Дхарму (ср. рассказ I–4). Об этом поёт и божество-дитя, друг Дзёкэя. Опять-таки не ясно, это всё то же божество Касуга или какой-то горный бог-защитник; скорее, всё же Касуга.

Связь божества Касуга с луной может быть вот какой. На мандалах святилища Касуга изображается ночной пейзаж, посередине картины — олень, на спине у него священное дерево, а на дереве светлый круг, зеркало. Исходно это то самое зеркало, которым богиню Солнца выманивали из пещеры (ср. рассказ I–1, бог Амэ-но Коянэ в этом участвовал). Но раз это зеркало можно изобразить, значит, это не Солнце как таковое. Тогда — луна, знак божества, парного к солнечному (как род Фудзивара — парный к роду государей, потомков Солнца).

Откуда взята цитата «Светлый друг светлому», неизвестно. Цитата про огонь и воду — из книги «Сюнь-цзы» (ср. рассказ I–3, глава «Наставления к учёбе»). В переводе В.Г. Феоктистова это место звучит так: «Если сложить вместе сухой и сырой хворост и поджечь его, то огонь устремится к сухому хворосту; если сухое и мокрое места расположены на одном уровне, то вода непременно устремится к мокрому месту» [Феоктистов 1976, 177].

Свиток I, рассказ 6

Польза и выгода от богов, смягчивших свой свет, весьма глубоки

和光ノ利益甚深ナル事, Вако:-но рияку ханахада фукаки нару кото

[71–72]

В Южной столице делопроизводитель, общинный глава Сё:эн, ученик досточтимого Гэдацу, обладал слухом к ученью, но после смерти сошёл на путь демонов — и некая женщина стала одержима им. Демон вещал её устами много разного, и среди прочего вот что:

— Удивительна сила уловок нашего Великого Светлого божества! Если человек хоть немного послужил божеству Касуга, то какие бы грехи он ни совершил — он не попадает ни в какое другое место в подземных темницах, но только в то узилище, что находится под полями Касуга. И каждый день рано утром из Третьей палаты святилища, набрав благовонной воды в сосуд, в ад приходит бодхисаттва Чрево Земли — Дзидзо, окунает в воду кропильный жезл и окропляет узника. Едва лишь капля воды падает на уста грешника, его муки на время утихают. И если хотя бы ненадолго мысли грешника выправляются, бог не ленится — день за днём даёт ему послушать голоса чтецов, возглашающих сутры Великой колесницы и заклятия дарани. Благодаря этим уловкам грешник в итоге вызволяется из узилища.

Что до учёных, — продолжал демон, — то они слышат, как в месте, называемом Благовонной горой, к востоку от горы позади святилища Касуга, проповедуют и толкуют «Большую сутру о запредельной премудрости». Их беседы и прения ничем не отличаются от человеческих. И прежде они были учёными мужами, и теперь остаются такими. Конечно, больше всего они бывают благодарны, когда само Светлое божество проповедует им Закон.

Дзидзо в этом святилище занимает одно из четырёх мест. Говорят, что как раз от него польза и выгода особенно велики. В век, когда на земле нет Будды, он — наш провожатый, бодхисаттва всех узников.

И исконная ступень, и отпечатанный ею след во всём надежны! А значит, польза и выгода от богов, смягчивших свой свет, всюду одинакова. Рассказывают, что позади великого святилища Хиёси множество монахов горы Хиэй стали псами тэнгу, но благодаря уловкам божества, смягчившего свой свет, они смогли вырваться из круговорота рождений и смертей. Среди всех богов тамошних святилищ особенно часто являет свои чудеса бог Дзюдзэндзи. Его исконная ступень — тоже бодхисаттва Дзидзо.

Если подумать: вот, мы получили человеческие тела, встретились с Законом Будды — и это знак, что мы можем принять одну из уловок и держаться её, и решиться всё-таки освободиться. В «Сутре о созерцании ступеней сердца» сказано: «Есть правила и законы для того, чтобы каждого из будд, каждого из бодхисаттв просить о его уловках». А значит, внутри мы верим в природу будды, в ту постоянную основу, для которой мы служим оболочкой. А вовне мы чтим милосердные уловки богов. отпечатанных следов исконной ступени, и можем глубоко постичь путь к выходу из круговорота рождений и смертей, пропитать учением наши сердца.

Огненные жерла трёх дурных миров — у нас под ногами. От сна долгой ночи шести путей мы ещё не очнулись. Мы обрели человеческое тело, которое трудно обрести, встретились с Законом Будды, редким, как цветок удон, — и если отсюда вернёмся в свою убогую деревню, на три пути, что пользы будет тысячу раз сетовать, сотню раз сожалеть? Редко когда за множество жизней доводится выплыть, лишь однажды за десять тысяч раз по десять тысяч нескончаемых веков удаётся встретиться. Нельзя попусту тратить дни и ночи, позволять сердцу лениться! Время не ждёт человека, смертного часа мы расчислить не можем. Но можем — и должны — усердно подвижничать!

Примечания

I–6

Южная столица — город Нара. О Гэдацубо: Дзёкэе см. рассказ I–2. Имя Сёэн действительно носил старший ученик Дзёкэя.　

«Путь демонов» — один из путей перерождения, может отождествляться и с путём ада, и с путём демонов-асур. Здесь демон явно пребывает в адских «подземных темницах» — в качестве узника либо в качестве надсмотрщика.

Божество Касуга в этом рассказе предстаёт как спаситель узников ада и в этом качестве соотносится с бодхисаттвой по имени Дзидзо, Чрево Земли санскр. Кшитигарбха. Этого бодхисаттву почитают как заступника детей, странников и грешников в аду, изображают чаще всего в образе монаха с посохом.

Святилище Касуга имеет четыре «священные палаты». Боги и их «исконные ступени» в них распределяются так: Первая палата — бог Такэмикадзути, небесный прародитель бога Амэ-но Коянэ, и Будда Сякамуни либо бодхисаттва Каннон; Вторая палата — бог Фуцунуси и будда-целитель Якуси; Третья палата — бог Амэ-но Коянэ и бодхисаттва Дзидзо; Четвертая палата — богиня Химэгами и бодхисаттва Каннон.

Буддийский «ад», или «подземные темницы», дзигоку, где возрождаются виновные в тяжких злодеяниях, как считается, расположен под землёй. Он делится на несколько областей, где узники терпят разные муки соразмерно своим грехам. В Японии во многих местностях (там, где особенно высока вулканическая активность) показывали «входы» в ад — горные расщелины, горячие источники, нагромождения камней, из-под которых вырывается дым «адского пламени».

Представления о некой особой области ада, находящейся точно под полями Касуга, отражены не только у Мудзю, но и в других японских источниках. В частности, эту тему развивает пьеса для театра Но «Страж полей» («Номори»).

Кропильный жезл, сандзё:, — предмет, применяемый при «тайных обрядах» для окропления благовонной водой. Цель этого обряда — помочь живым существам взрастить в себе семена просветления, выявить «природу будды», присущую им. Жезлом может служить ветка дерева с ещё зелёными листьями или же особая палочка из древесины сливы. Бодхисаттву Дзидзо иногда изображают с сосудом для воды в одной руке и таким жезлом в другой.

Благовонная гора, Кодзан, — название одного из храмовых залов, где монахи совершали обряды, обращённые к божеству Касуга.

«Учёные» здесь — монахи-книжники.

«Большую сутру о запредельной премудрости» («Дай хання-харамитта-кё:», ТСД 5–7, № 220), огромный по объему текст, в Японии переписывали и для богов Касуга, и для богинь Исэ. В этой сутре подробно изложено учение «запредельной премудрости», санскр. праджня-парамита, — то же, которое кратко обобщено в «Сутре-сердце», ср. рассказ I–3.

«Дзидзо в этом святилище занимает одно из четырёх мест» — речь идёт о четырёх святилищах в Касуга, см. выше.

Великое святилище Хиёси, или Хиэ, находится у подножия горы Хиэй к северо-востоку от города Киото. Там почитали и местных богов, подателей урожая, и нескольких богов иноземного происхождения, защитников учения Тэндай. Уже к X в. обряды храмов горы Хиэй и святилища Хиёси неразрывно срастаются, см.: [Трубникова, Бачурин 2009, 221–225].

Псы тэнгу, «небесные собаки», играют важную роль в народных верованиях Японии. Это обитатели гор, похожие, скорее, не на собак, а на людей-птиц (с человеческим телом, крыльями за спиной и длинным клювом), часто их изображают в одежде горных подвижников сюгэндзя. Порой тэнгу коварны, но могут и обучать людей полёту и прочим чудесным искусствам (см. рассказ VII–20). По преданиям, зловредные монахи ещё при жизни становятся такими псами.

Дзюдзэндзи, он же Дзэнкан　—　один из богов-защитников школы Тэндай. Первое его имя можно перевести «Один из десятки наставников созерцания», а второе — «Подвижник созерцания». Бог помогает будущим служилым монахам освоить навыки «созерцания», дзэн, необходимые для подготовки к обрядам «защиты страны». Дзюдзэндзи изображают или в одеянии учителя дзэн, или в наряде чиновника (в этом случае он имеет много общих черт с царевичем Сётоку, которого почитают как основателя дзэн в Японии, см. рассказ IX–13). Вестниками бога Дзюдзэндзи выступают обезьяны.

В нынешнем тексте «Сутры о созерцании ступеней сердца» («Син-дзи кан-кё:», ТСД 3, № 159) нет фразы, которую приводит Мудзю. Возможно, он был знаком с иной версией этой сутры, или же цитировал её по какому-то другому источнику.

Три дурных мира — миры ада, голодных духов и животных. Вместе с мирами людей, демонов-асур и богов они составляют шесть путей в мире страданий. Из шести путей людской путь считается наилучшим, потому что человеку легче других стать буддой. Поэтому буддийские наставники снова и снова говорят о счастье родиться человеком и познакомиться с учением Будды. Удон, санскр. удумбара, — дерево, по преданию, цветущее раз в тысячу лет. «Нескончаемый век», санскр. кальпа — немыслимо долгий промежуток времени. 　

Свиток I, рассказ 7

Боги ценят тех, чьи помыслы обращены к Пути

神明道心ヲ貴給事, Симмё: до:син-о то:тобитамау кото

[72–77]

В Южной столице жил учёный муж, общинный старейшина Эйтё. Долгие годы корпел он в учебных залах, при отблесках снега и мерцании светлячков сидел над книгами — и прославился как весьма изощрённый в учёности человек. Однажды он отправился помолиться в святилище Касуга. Во сне Великое Светлое божество беседовало с ним. Эйтё говорил о спорных местах в учениях о «йоге» и об «одном лишь сознании» — и божество разъясняло их. Однако лику его монах так и не смог поклониться.

Во сне Эйтё сказал:

— С давних пор, уже много лет, я следую по пути ученья. Поддерживаю светильник Закона — «одно лишь сознание», — совершаю обряды, чтобы порадовать Законом тебя, о Светлое божество. И вот, ты здесь, так близко, я склоняюсь перед твоим почитаемым телом, слышу твою речь. Такого невозможно достичь за одну жизнь: радостно мне сознавать, что я заслужил это в прежних рождениях. Если бы мог ещё поклониться твоему высочайшему лику — сколь велико было бы счастье моего сердца!

Божество ответило:

— Мы и вправду помним о твоих редкостных заслугах учёного! Потому и отвечаем на твои вопросы. Но сердце твоё не вышло в путь, и лицом к тебе мы поворачиваться не хотим.

Монах проснулся, и до самого нутра его охватило сожаление.

Поистине, каждая из школ в Японии изучает Закон Будды ради освобождения из круговорота рождений и смертей. Незачем им думать о славе и выгоде. Однако в Южной столице и в Северном городе уж таков обычай учёных монахов, что прежде всего они стремятся к славе и выгоде, а просветление оставляют в стороне. И потому либо скатываются на путь демонов, либо тонут в трёх дурных мирах. И это прискорбно! Думая так, Эйтё вошёл во врата отшельничества и всецело обратился к тому пути, что выводит прочь из здешнего мира.

В старину монахи горы Хиэй сожгли храм Миидэра дотла. Не осталось ни залов, ни пагод, ни монашеских келий, ни изваяний будд, ни свитков сутр. Монахи из храма разбежались по горам и долам — Миидэра стал необитаем.

Один из тамошних монахов пришёл поклониться Светлому богу Синра, провёл в святилище ночь — и во сне увидел, как Светлый бог отворил дверь священной палаты, выглянул, и вид его казался благостным. Не ожидав такого даже во сне, монах обратился к нему:

— «Я буду защищать Закон Будды в вашем храме», клялся ты — и не преуспел. Сколь глубока должна быть твоя скорбь! Отчего же ты так выглядишь?

— И вправду, как мне не скорбеть! И всё же есть один монах из Миидэра: из-за того, что случилось, у него пробудилось истинное просветлённое сердце, и этому я радуюсь. Залы, пагоды, будд и сутры можно восстановить, было бы чем расплатиться с мастерами. А человека, в ком проснулось просветлённое сердце, нелегко отыскать даже среди тысяч и десятков тысяч людей!

Так сказал бог, и монах проснулся, думая: воля божества непостижима! Говорят, что у самого этого монаха сердце как раз и пробудилось.

Сердца богов радуются тому, когда просыпается просветлённое сердце, когда люди вступают на истинный путь; так — у всех богов, в этом они не различаются. Нужно понять: молитвы о делах нынешней жизни — несоразмерны воле богов. Плоды воздаяния за прежние жизни определяют, быть нам бедными или богатыми. Как стыдно — молить богов и будд об одних лишь делах нынешнего века! Поистине, надо понять: это же глупо! Нужно нацелить все свои дела на просветление, на него обратить все свои заслуги, и даже если сердце ещё к этому не готово — молиться, чтобы помыслы его обратились к Пути.

На горе Хиэй в северной долине близ Восточной пагоды жил бедный монах. Он совершил стодневное паломничество к святилищу Хиёси и молился о своих трудностях.

Было явлено знаменье:

— Сбудется!

Он обрадовался и стал ждать. По какому-то случаю он выселился из кельи, где провёл долгие годы, а перебраться ему было некуда кроме как в общую келью в южной долине близ Западной пагоды. Получив знаменье, он настроился на лучшее, но здесь не только не ждало его предсказанное счастье, но ещё и старший по келье его выселил. Опечаленный, он снова пошёл в святилище, стал молиться, — и получил новое знаменье:

— Прежние твои деяния так плохи, что тебе не за что обрести счастливую долю. Из холодной кельи в северной долине ты переехал в теплую келью в южной долине — можешь считать это благодеянием, хоть и обуженным. Не в моих силах наделить тебя счастьем сверх этого.

Так вещало божество, и монах с той поры больше не говорил об этом — как отрезало. Ибо сказано: «Даже сила богов не победит силу воздаяния».

Когда Будда пребывал в здешнем мире, пятьсот его родичей из племени сяка разгромил царевич Бэйрури — и Будда не помог им.

— Это же близкие родичи Почитаемого Сякамуни! Пусть бы он спас их, применил какие-нибудь свои чудесные силы! — роптали люди перед битвой.

Чтобы разрешить их сомнения, Будда посадил одного из родичей в свою чашку для подаяния и поднял на небо. В день, когда враг напал на остальных, этот человек в чашке сам умер. Будда так истолковал причины случившегося:

— Пятьсот моих родичей в древние времена были рыбаками. Они вытащили неводом из моря огромную рыбину и убили её. Вот в чём причина. Та рыбина теперь стала царевичем Бэйрури. Я тогда был мальчишкой и хлестнул рыбину листом травы по голове. И потому голова у меня сейчас болит.

Сам Почитаемый Сякамуни в тот день страдал. Что уж говорить о простых людях! Как избежать закона причин и последствий?!

Монах-нищий Ригунси вёл чистую жизнь святого и был очень беден. Просил милостыню, но ему не подавали. Лишь в те дни, когда он подметал пыль в пагоде, где проповедовал Будда, он получал подаяние. Однажды он заспался утром и опоздал: Сярихоцу уже подмёл пагоду. После этого Ригунси не давали милостыню вовсе, семь дней он ничего не ел, питался лишь песком да водой и умер с голоду. Толкуя причины его несчастий, Будда сказал:

— В прошлой жизни он был непочтителен к матери, она голодала и побиралась, а он велел ей: ешь песок и пей воду. Семь дней он не кормил её, да так и уморил. За то своё деяние он и поплатился, хотя уже и стал святым.

При такой связи причин и последствий и бедность, и убожество, и тяготы, и страдания — это всё наши прежние вины. Не нужно сетовать ни на людей, ни на век свой. Надо лишь стыдом измерить собственное сердце и с нынешних пор дать обет: стать таким, на ком нет греха и вины, стремиться к Чистой земле и к просветлению.

Не об этом ли поётся в песне госпожи Нидзё-но-ин-но Сануки?

Уки-мо нао

Мукаси-но юэ-то

Омовадзу-ва

Ика-ни коно ё-о

Урамихатэмаси

Несчастье моё

Имеет причину в прошлом.

А не думала бы я так —

О, как бы этот мир тогда

Был мне ненавистен!

Вообще и боги, и будды, даже откликаясь на молитву, едва ли могут изменить связь причины и последствий. Процветание в здешней жизни, в мире сновидений — разве значит что-нибудь? Только молитва о просветлении в будущем веке — даже если ты к нему ещё не готов — соразмерна божьей воле.

На горе Хиэй жил монах по имени Кансюн, общинный глава. Он был беден, пришёл на поклонение в святилище Хиёси и молился там, но знамения не получил, напрасно потратил время. Досадуя на Великого Учителя, Горного Государя, монах покинул гору и обратился к богу Инари. Немного времени спустя Кансюн увидел во сне, как бог ему выдал расписку на тысячу мер риса и скрепил печатью. Кансюн обрадовался, но в том же сновидении Инари сказал ему:

— Имеется запрет, наложенный Великим Светлым богом Хиёси. Я отзываю свою расписку!

— Сам не хочет мне отвечать, да ещё и здешние милости ко мне запрещает?! — сказал Кансюн во сне. — Не понимаю!

Но Инари ему отвечал:

— Я младший бог, решаю не я. Он великий бог, он мне указал: «Кансюн — человек, способный в этот раз выйти из круговорота рождений и смертей. Если обретёт процветание, это станет помехой, осложнит его уход. Поэтому, о чём бы он ни молился, — не слушать и не отвечать!» Я действую согласно этому предписанию.

Тут монах осознал: вот как глубоко милосердие богов! — и во сне преисполнился благодарности. Потрясённый, он вернулся на гору Хиэй и весь отдался подвижничеству ради просветления в будущей жизни. Говорят, он возродился в Чистой земле.

Обращаться и к богам, и к буддам — не напрасное дело, даже если знамений нет. Главное — соразмериться! Просто нужно верить, накапливать заслуги и полагаться на скрытую пользу от них.

Хотибо Сёсин, получивший Печать Закона, во сне встретил бога Дзюдзэндзи, ехавшего на гору Хиэй с запада, со стороны гавани Сакамото. Бог ехал в ручных носилках, его сопровождали ряды свитских. Монах подумал: с чем бы к нему обратиться? Вспомнил о бедности своей престарелой матушки и сказал:

— Откликнись! Помоги моей старухе-матери на пропитание!

Вид бога был поистине редкостно прекрасен, и казалось, настроен он благостно. Но, услышав эту просьбу, тотчас же словно бы поблёк и опечалился.

Поистине, просить о делах здешнего мира — несоразмерно сердцу божества! Подумав так, монах снова заговорил:

— Моей матери, должно быть, недолго осталось жить в этом мире, и здесь будь уж что будет. Но как ей достичь просветления в будущем веке? Всячески прошу: помоги ей в этом!

И тут же облик бога стал прежним, он благостно улыбнулся и кивнул.

Постепенно стремление сердца к пути у матери монаха углубилось, и смертный час её был отмечен чудесами.

Когда люди, помышляя об одних лишь мирских делах, молятся богам и буддам, это глупо вдвойне. Исконный замысел богов, смягчивших свой свет, — помочь нам вступить на путь Будды, а мирская польза и выгода даётся лишь как уловка ради главной цели.

Об этом видении мне рассказывали ученики учеников Сёсина, так было на самом деле.

Примечания

I–7

«Помыслы, обращённые к Пути», до:син, — помыслы в сердце человека, устремлённые к просветлению.

Монах Эйтё (1014–1095) происходил из знатного рода Татибана, выступал как чтец и толкователь сутр при дворе, в поздние годы был распорядителем самого древнего в городе Нара храма Хорюдзи. Эйтё, таким образом, совмещал отшельничество (ради обретения просветления — для себя и других) и деятельность служилого монаха (ради процветания державы). Так поступали и многие монахи следующих поколений, в том числе Дзёкэй, о котором много говорилось выше. Эйтё разрабатывал учения школ Хоссо: о сознании и Куся об устройстве обыденного опыта как потока «дхарм» (основы этого второго учения в Японии преподавали большинству будущих служилых монахов, но подробно его почти никто не исследовал).

«При отблесках снега и мерцании светлячков», кэйсэцу, — принятое в Китае и Японии название для усердной учёбы, восходит к двум широко известным примерам из жизни бедных, но прилежных учеников времен китайской династии Цзинь (265-420). Не имея денег на освещение, Сунь Кан читал зимней ночью при отсветах снега, а Чэ Инь летом — при мерцании светлячков.

Учения о «йоге» и об «одном лишь сознании» — теории школы Хоссо:, изложенные в двух основополагающих текстах: «Трактате о достижении одного лишь сознания» («Дзё: юисики-рон», ТСД 31, № 1585) и «Трактате о йоге» («Юга-рон», ТСД 30, № 1579). Трактаты описывают уровни сознания, «одного лишь» — в том смысле, что отдельного от него внешнего мира не существует, а также рассматривают ступени его совершенствования («йоги»). См.: [Игнатович 1987; Ленков 2006].　

Монах Эйтё в этом рассказе может поклониться «телу» божества — той святыне, которая хранится в святилище Касуга, хотя она и скрыта от глаз молящихся. Однако он хочет, чтобы божество воочию явилось ему.

Северный город, здесь — Хэйан, он же Киото, в отличие от Южной столицы — Нара. Под столичными служилыми монахами имеются в виду не только монахи Тодзи и других храмов самого Киото, но и храмов ближайших окрестностей включая гору Хиэй. В основном все эти «столичные» храмы принадлежали школам Сингон и Тэндай и отвечали за обряды по «защите страны» и разрабатывали теории, лежащие в основе обряда. Тем же занимались и храмы города Нара, но здесь передавались традиции других школ (Рицу, Куся, Хоссо, Санрон, Дзёдзицу, Кэгон), относящиеся к другим дисциплинам буддийского учения: толкованию заповедей и уставов, теории познания и др.

О храме Миидэра см. рассказ I–3. Нападения монахов горы Хиэй и храма Миидэра друг на друга в XI–XIII вв. были часты. См.: [Адольфсон 2000]. Видимо, Мудзю говорит о разрушении Миидэра в 1081 г. — первом, но не последнем. Как было принято, Мудзю называет сторону Хиэй в этих распрях «горцами», саммон, а сторону Миидэра — «храмовниками», дзимон.

Светлый бог Синра, Синра-мё:дзин — один из богов-защитников школы Тэндай, особенно его чтили в храме Миидэра (тогда как бога Дзюдзэндзи — на горе Хиэй, ср. выше, рассказ I–6). Имя Синра можно перевести «Светлый бог страны Силла» (по названию корейского государства Силла). Синра изображают в китайском придворном одеянии, в венце с тремя зубцами и с длинной бородой. Происхождение его не ясно, роль же его обычно объясняют так: он — защитник Орлиной горы в Индии, где Будда проповедовал «Лотосовую сутру», и горы Тяньтай в Китае, где Чжи-и разработал учение школы Тяньтай/Тэндай. По преданию, когда наставник школы Тэндай Энтин (814–891) возвращался из Китая после учёбы, на корабле объявился некий старец и обещал Энтину, что станет защищать Закон Будды в Японии. Это был бог Синра. По другой версии, бог предстал Энтину в обличии змея с человеческой головой. Энтин по возвращении на родину поселился в храме Миидэра, и бог разместился здесь же. Ниже монах говорит об этой клятве бога Синра.

«Бедный монах» — по общинному уставу монахи должны жить подаянием, причём собранная милостыня делится на всю храмовую общину, так что говорить о богатстве либо бедности отдельного монаха бессмысленно. Однако в Японии многие служилые монахи, хотя по закону их храмы и содержало государство, на деле получали пожертвования от своих родичей и почитателей и распоряжались ими сами. Соответственно, монах мог быть богаче или беднее, мог позволить себе содержать больше или меньше учеников, обзавестись той или иной обрядовой утварью, книгами и т.д., не говоря уже о еде и убранстве кельи.

На горе Хиэй было множество храмов и молелен, они принадлежали к трём большим подразделениям: Восточной пагоде, Западной пагоде и пагоде Ёкава. Главным над всеми ними числился храм Энрякудзи, хотя во многом «пагоды» были самостоятельны. О святилище Хиёси см. рассказ I–6.

«Даже сила богов не победит силу воздаяния» — мысль, звучащая во многих буддийских текстах. Именно потому, что закону воздаяния подчиняются даже боги, Будда и говорит, что чтить богов как могучих властителей неправильно, хотя можно помогать им достичь освобождения и принимать от них такую же помощь.

Племя сяка — шакьи, один из народов Индии, соплеменники Будды (его имя Шакьямуни означает «отшельник-шакья». О нападении на шакьев царевича Бэйрури, санскр. Вайдурья, говорится в «Сутре о побуждении к подвижничеству» («Ко:кигё:-кё:», ТСД 4, № 197, 166с).

«Монахом-нищим», бику, санскр. бхикшу, возможно назвать любого монаха. «Святой» здесь — ракан, санскр. архат, «совершенный», тот, кто прошёл буддийский путь до конца и уже достиг освобождения.

Рассказ о Ригунси восходит к 26-му разделу «Сутры преданий, добавляемых по одному» («Дзо:ицу агон-кё», ТСД 2, № 125). Сярихоцу, санскр. Шарипутра — один из ближайших учеников Будды, действует во многих сутрах.

Нидзё:-но-ин-но Сануки — ближняя дама супруги государя Госиракава (государыни Нидзё:-но ин), знаменитая поэтесса. Стихотворение, которое цитирует Мудзю, входит в «Новое собрание старых и новых песен» («Синкокинсю:», 1205 г.) под № 1966. Ср. в переводе И.А. Борониной [Синкокинсю 2001 II, 296]:

Покуда не поймёшь,

Что всё происходящее

Имеет корни в прежней жизни,

Ты будешь без конца роптать

На беды, что тебя постигнут.

В некоторых изводах «Нового собрания старых и новых песен» эти стихи приписываются Кудзё Канэдзанэ (1149–1207). В сборниках сэцува стихотворение цитируется как принадлежащее госпоже Нидзё-но-ин-но Сануки, например, в «Сборнике наставлений в десяти разделах» («Дзиккинсё:», 1252 г, рассказ IX–8) и в «Собрании примечательных рассказов из прежних и нынешних времён» («Кокон тё:мондзю:», 1254, раздел 5).

Монах Кансюн (978–1057) происходил из рода Минамото, о нём есть статья в «Жизнеописаниях достойных монахов нашей страны».

Горный государь, Санно:, — имя главного божества горы Хиэй, может считаться собирательным именем для всех богов, чтимых в святилище Хиёси.

Инари, Носильщик Риса, бог-покровитель земледельцев, почитался в Столице в святилище Фусими. Ему обычно молились об урожае и о приумножении богатства вообще. В сновидении монаха бог выдаёт ему «расписку», фуда, — документ на получение рисового довольствия. «Мера риса» здесь коку, — не ясно, какой точно объём имеется в виду (единого стандарта коку на времена Кансюна и Мудзю нет); обычно считается, что коку — около 180 л, количество риса, достаточное для прокорма одного человека в течение года.

«Младший бог» — святилища Японии, получавшие дары от государева двора, имели ранги, и по этой шкале Инари действительно числится ниже Хиёси.

Хотибо Сёсин　(конец XII — начало XIII в.) — наставник школы Тэндай, прославился обстоятельным толкованием к «Лотосовой сутре» и к её китайским комментариям; по преданию, был настолько сосредоточен на этой работе, что даже не слыхал ничего о войне между родами Тайра и Минамото. «Печать Закона», хо:ин, — одно из высших монашеских званий. О боге Дзюдзэндзи см. рассказ I–6.

Свиток I, рассказ 8

Спорный вопрос: подносить ли в дар богам живые существа?

生類ヲ神明ニ供ズル不審ノ事, Сё:руй-о симмё:-ни кудзуру фусин-но кото

[77–79]

В святилище Ицукусима, что у берегов земли Аки, паломники приходят молиться о просветленном сердце: говорят, таков обычай. Появился он вот как. В старину сюда совершил паломничество Великий учитель Кобо, и вкус Закона, преподнесённого им, был особенно глубок. Тогда явилось знаменье: «Получишь всё, чего хочешь», — вещало божество.

— У меня самого особых желаний нет. Но когда наступит последний век, пусть люди приходят сюда молиться о просветлении сердца, а ты направляй их сердца на путь!

— Так и будет, — отвечало божество. И с тех давних пор сюда ходят паломники: и досточтимые, и прочие.

Один досточтимый прибыл сюда для молений, осматривал святилище — а там лежала морская рыба, поднесённая в дар божеству, в бессчётном количестве. Исконная ступень для богов, смягчивших свой свет, — будды и бодхисаттвы. Они прежде всего милосердны, а стало быть, запрещают убийство: не только людей, но и животных. Хороши ли такие подношения — весьма спорный вопрос. И вот, монах начал своё моление с просьбы, чтобы ему разъяснили это дело. Знаменье гласило:

— И вправду — спорно! Люди не понимают закона причин и последствий, понапрасну губят живое: трудно им будет выплыть из водоворота перерождений! Но они хотят поднесли нам дары, и мы берем на себя их грех, поэтому вина таких людей не тяжела. Животные, убитые понапрасну, исчерпали уже свою долю, отмерянную как воздаяние за прежние дела, — и когда их нам преподносят, между ними и нами завязывается связь: такова наша уловка, вводящая их на путь Будды. Итак, мы своей силой собираем к себе тех рыб, чья рыбья доля по закону воздаяния исчерпана.

Так вещало божество, и сомнения досточтимого сразу разрешились.

В окрестностях святилищ Сува в земле Синано и Уцуномия в земле Симоцукэ главный промысел — охота, и должно быть, по такой же причине тамошним богам жертвуют дичь: оленей и птицу. Уловки богов, великих в своих временно-явленных обличиях, простым людям непонятны. Обряд укрощения Истинными словами тоже таков: ради своего века или ради кого-то из людей подвижник укрощает враждебных к ним гневных духов, радостно сознавая при этом, что вершит дело милосердия и приносит пользу живым существам. Он непременно хранит милосердие, пресекая вражьи происки, и в будущей жизни злодеи обретают просветление, — так говорят. А если бы такой подвижник свершал таинство в гневе на врагов, это не отвечало бы главному смыслу обряда. Несомненно, его действия обернулись бы грехом и препятствием. И к тому же сам обряд не удался бы.

Итак, уловки богов, смягчивших свой свет, тоже могут иметь такой смысл. Избегая убийства живого, соблюдая заповеди, подвижничая по учению Будды, радовать богов жертвою мудрости, яством Закона — только это и может быть поистине соразмерно воле богов.

Вот почему в китайских землях вначале развернулись учение книжников и учение о пути, и люди, следуя им, приносили в жертву быков и баранов — творя обряды ради заботы о старших родичах. Древние добродетельные люди говорили об этом: непросто распространить Закон Будды. Поэтому индийские бодхисаттвы родились в китайских землях и сначала развернули внешние писания, дали людям узнать, что у их отцов и матерей есть душа, сознание, научили решимости заботиться о старших, — и всё это были уловки Закона Будды. Потому учения внешних книг и называются «временными»: это не истинный Закон Будды. После того как сам Закон разлился по землям Китая, подвижники учения Сякамуни обновили те обряды, создали правила заботы о старших по Закону Будды.

Если так рассуждать, то в пору, когда в нашей стране не слыхали ещё и имени Закона Будды, не знали закона причин и последствий, нас научили обряду, называемому мацури, и это было уловкой для приобщения к Закону Будды, чтобы мы действовали сообразно Закону и служили Будде. Когда же распространилось само учение Будды, когда открылось нам сердце исконной ступени — тут-то бы людям и отбросить древние обычаи, почтить вкус Закона, ведь как раз это было бы поистине соразмерно воле богов! Однако людским сердцам трудно отстать от издавна усвоенных обыкновений, трудно забыть те мысли, которыми пропитался ум; держат зароки, соблюдают обряды, но редко кто чтит вкус Закона — и это глупо! Ведь следовать заповедям Будды пред ликами богов, смягчивших свой свет, — это же и соразмерно воле богов! Паломники в краю Кумано не отступают от заповедей подвижничества. В каждом из многочисленных святых мест, как издревле повелось, подвижничают, читают сутры и исполняют обряды, действуют соразмерно сердцу исконной ступени — тем и чудесно величие богов, смягчивших свой свет.

В китайских землях у подножия некой горы стояло святилище, знаменитое своими чудесами. Миряне его чтили и жертвовали туда быков и баранов, рыбу и птицу. А богом тамошним считался всего лишь старинный горшок.

Как-то раз один наставник созерцания ударил по этому горшку:

— Откуда пришло божество? Где пребывает дух?

И разбил горшок вдребезги.

Тут появился мирянин в простой синей одежде, склонил голову, почтительно приветствуя наставника, и молвил:

— Живя здесь, я претерпел много страданий. Учитель созерцания милостиво поведал мне, как не рождаться впредь, и я внезапно отдалился от деяний и страданий и возродился на небе. Трудно отплатить за такое благодеяние!

Сказал — и исчез.

Поэтому говорят: от обрядов с убиением живых существ боги терпят страдания, а когда им преподносят чистейшее яство Закона, проповедуют его глубочайшую основу, боги радуются. Усвоив смысл этих слов, нужно подносить дары, добытые без греха, радовать богов редкостным вкусом Закона.

Примечания

I–8

Во многих святилищах Японии держали священных зверей: оленей в Касуга, обезьян в Хиёси и др. Почти во все крупные святилища дарили коней. Но кое-где существовал обычай преподносить богам убитых животных, что трудно согласовать с правилами чистоты и с установкой на то, что боги милосердны.

Всюду в этом рассказе Мудзю говорит о «вкусе Закона», хо:ми. Как и жертвы мясом и рыбой, «приношение Законом» тоже имеет вкус, только несравненно более приятный для богов.

В Ицукусима в земле Аки почитали нескольких морских богов, покровителей мореходства и рыболовства. Особенность этого святилища в том, что его ворота тории стоят в море далеко от берега. Часто главное божество Ицукусима предстаёт в женском образе и отождествляется с дочерью царя драконов из «Лотосовой сутры» — девочкой, обретшей просветление. Особую значимость святилище Ицукусима приобрело в середине XII в., в пору возвышения рода Тайра. Сосредоточив в своих руках заморскую торговлю, Тайра обустроили себе в Ицукусима родовое святилище и добились, чтобы оно было признано как общегосударственная святыня. И взлёту, и падению Тайра, по преданию, предшествовали многочисленные знаменья этого святилища.

Великий учитель Кобо — посмертное величание Кукая, основателя школы Сингон (см. I–4). По преданиям, он обошёл почти всю Японию и «открыл» многие святые места — то есть понял и объяснил людям, как и о чём в них надо молиться. Ку:кай жил в VIII–IX вв., то есть, по обычному японскому расчёту, ещё до наступления «последнего века» (начавшегося в 1052 г.), однако он заботится о будущих поколениях, кому предстоит жить в пору «конца Закона».

Святилище Сува в земле Синано упоминается ещё в «Записях о деяниях древности». Здесь почитают Такэминаката — неистового земного бога, который сражался с небесным посланцем Такэмикадзути и проиграл битву, после чего земные боги уступили власть потомкам небесных богов. Такэминаката выступает как покровитель воинов; и он, и другие божества Сува почитаются также как хозяева гор, податели охотничьей добычи и крестьянского урожая. «Телом божества» в главном святилище Сува в Синано считается гора, близ которой расположено святилище; в разных землях Японии есть множество дочерних святилищ Сува.

Святилище Уцуномия в земле Симоцукэ упоминается в «Установлениях годов Энги», тамошнее божество отождествляется с сыном древнего государя Суйдзина. Как и Сува, Уцуномия имело несколько дочерних святилищ, в основном на востоке острова Хонсю.

«Укрощение», тё:буку, — «тайный» обряд, при котором подвижник читает мантры, возжигает благовония, совершает другие действия, привлекая на помощь силу будд, бодхисаттв, «светлых государей» — и подчиняет своей власти злого духа. Это может быть как дух умершего, скатившегося на путь демонов, так и дух живого гневного существа (человека, лисицы, змеи и др.). Обряд проводится при подозрениях, что дух навёл на кого-то болезнь, безумие, учинил пожар и т.д. Казалось бы, исполнитель обряда обходится с этим зловредным существом немилосердно — однако, по Мудзю, «укротить» духа можно только милосердием, и конечном итоге пользу получают не только живые, страдавшие от происков духа, но и он сам.

«Учение книжников», кит. жу-цзяо, яп. дзюкё:, — конфуцианство; «учение о пути», кит. дао-цзяо, яп. до:кё:., — даосизм. Мудзю здесь возвращается к той легенде, по которой Конфуций и Лао-цзы были бодхисаттвами, пришедшими в Китай затем, чтобы подготовить людей к восприятию учения Будды. См. Предисловие и рассказ I–1.

И конфуцианство и даосизм осмысляют обряды древней религии Китая, включающей в себя почитание предков, духов земли и злаков, Неба и Сына Неба (то есть императора) и императорских предков, а также богов, обитающих в горах, и множества других богов и духов. Оценки этих обрядов у последователей Конфуция и Лао-цзы могут быть противоположными, но так или иначе основу двух религиозно-философских учений составляет эта «религия китайцев», не имеющая отдельного названия. В ней важное место принадлежит жертвоприношениям, в частности, жертвы преподносят предкам. В жертву приносят мясо домашних животных и рисовый напиток, всё это помещают в особые сосуды. Под «заботой о старших родичах», ко:ё:, может пониматься и почитание умерших предков, и обряды ради благополучия живых родителей. Поначалу буддистов в Китае порицали именно за то, что они «уходят из дому» и блюдут целомудрие, то есть и сами не заботятся о родителях, и оставляют семью без потомства, а значит, и предков — без почитания. Со временем в китайском буддизме были разработаны обряды для служения живым и умершим предкам, и в целом установка на почтительность к старшим (кит. сяо, яп. ко:) была усвоена как одна из главных. Но, разумеется, буддийские обряды не предполагали убиения животных.

Мацури — общее название для обрядов, обращённых к богам ками.

Кумано в земле Кии — горный край, где расположено несколько знаменитых святилищ и многочисленные храмы при них. Святыни Кумано привлекали к себе особенно много паломников с конца XI в., когда здесь стали часто бывать отрекшиеся государи. Боги Кумано мыслились как защитники государева рода, всей державы и каждого из её жителей. См.: [Трубникова, Бачурин 2009, 360–369].

Откуда взято предание о китайском боге, неясно. «Наставник созерцания», дзэндзи, — учитель одной из школ традиции чань (яп. дзэн). Похожие истории рассказывают о многих чаньских мастерах, не скованных мирскими условностями, а потому способных, например, избавить божество от мучительных для него подношений и помочь ему возродиться в Чистой земле.

Свиток I, рассказ 9

Уловки богов, смягчивших свой свет, прекращают помрачение мыслей

和光方便ニヨリテ妄念ヲ止事, Вако:хо:бэн-ни ёритэ мо:нэн-о тодомуру кото

[79–83]

Поземельный начальник из имения Такатаки, что в земле Кадзуса, в урочный год совершал паломничество в Кумано. Свою единственную дочь он взял с собой, считая, что странствие пойдёт ей на пользу. Эта девушка всех на свете превосходила своею красотой — а в Кумано в келье при наставнике жил молодой монах, наставник таинств Такой-то. Он был родом из Столицы. Увидев девушку, он всем сердцем прикипел к ней, всё думал о ней и едва мог скрыть это. Был привержен к чистым деяниям, в здешних святых местах хотел подвижничать по Закону Будды, — а как ввязался в такую дурную связь, трудно стало противостоять помрачению мыслей! Думая так и каясь, он молился и Главному почитаемому, и временно-явленным обличиям:

— Прошу, избавьте моё сердце от этого!

Но дни шли за днями, а образ девушки так и стоял перед ним, не забывался. Как ни старался монах не думать о ней — но терпеть было тяжко. И вот, он поддался велению сердца, вскинул на спину свой походный короб и всё-таки отправился в Кадзусу.

Миновал он Камакуру, и вот, в гавани, что зовётся Муцура, надо было дождаться попутного корабля до Кадзусы. Монах прилёг отдохнуть у пристани, усталый от пешего пути, сразу заснул и увидел сон.

На корабле он будто бы добрался до берега Кадзусы, нашёл имение Такатаки и предстал перед тем господином.

— Как ты здесь очутился? — спросил тот.

— Направлялся в Камакуру подвижничества ради, а раз вы здесь недалеко, вот, зашёл поклониться... — и дальше в том же роде.

Господин его любезно принял, а когда монах собрался было уходить, предложил:

— Посмотри наши места ещё немного! — и удержал.

Таков и был замысел монаха с самого начала, и он остался погостить. Выдумывая разные поводы, виделся с дочерью господина и потихоньку подбирался к ней. Прочной оказалась их привязанность — и вот, в итоге родился ребёнок, мальчик. Отец и мать, узнав об этом, страшно рассердились, тут же объявили дочь непочтительной, и некоторое время молодые скрывались в надёжном месте у родни. Прошли годы и месяцы, родители смягчились: она у нас единственная дочь, сил наших нет… И простили её. Монах был молод и хорош собой, не унывал и держался молодцом, да к тому же был искусен в писарском деле и тому подобных вещах.

— Примем же его теперь, как сына, — постановил тесть и назначил его своим доверенным в Камакуре, возложил на него всякие тамошние дела. А внук тоже рос пригожим, славным мальчишкой, и дед им стал весьма дорожить. Потом родилось ещё несколько внуков.

Когда старшему мальчику пошёл тринадцатый год, дед отправил его в Камакуру — справить обряд надевания взрослой шапки. Приготовили припасы, снарядились, сели на корабль. Когда плыли по морю, вдруг налетел ветер, поднялись волны. Мальчик выглянул за борт — и нечаянно упал в море.

— Арэ, арэ! — кричал он, но утонул, исчез из виду.

С болью в груди, в отчаянном горе монах проснулся.

Ему казалось, события всех этих тринадцати лет шли своим чередом, — а они уместились в сон длиною всего в полчаса. Если бы замысел исполнился, то весь успех и вся слава оказались бы лишь кратким сновидением. А счастье обернулось бы горем.

— Незачем! — подумал монах и пустился в обратный путь. И вернулся в Кумано. Такова была уловка богов, смягчивших свой свет.

В древности мудрец Сёсю, уснув на полчаса, во сне стал бабочкой. Он видел, как сотню лет летал по цветущим садам, а когда проснулся, оказалось, что времени прошло так немного. В книге «Мудрец Сё» говорится: «То ли Сёсю во сне стал бабочкой, то ли бабочка во сне стала Сёсю». Поистине, мы думаем, что вот она — явь, а это сон. Причём и понять-то трудно, что грезишь! Ведь и само круговращение трёх миров, обращение четырёх рождений — всё это грёзы помрачённой мысли во сне неведения. А потому в «Сутре совершенного пробуждения» говорится: «С самого начала следует понимать, что для живых существ изначальное состояние Будды, рождение, смерть, нирвана есть лишь нечто подобное вчерашнему сну». Если же раскрыть и увидеть истинное пробуждение, то и безначальный круговорот рождений и смертей, и нирвана как итог пути, начатого пробуждением, — это только сон, длящийся одно мгновение. Есть только основа сердца — не рождённого, а извечного, исконно пробуждённого, и для этого истинного сердца нет ни сна, ни сновидений. Древние говорили: вчерашняя явь, сегодняшний сон — разницы нет. Если перейдёшь границу просветления, всё здешнее станет подобно сну. А то, что видишь во сне, временами подобно просветлению. Кто из мудрецов сможет различить сон и пробуждение? Поистине, глубок этот закон, трудно его постичь. Дела здешнего мира — сны, наваждения. Человек, у кого есть сердце, едва ли сомневается в этом.

Ракутэн сказал: «Цветение и увядание — пройдут и канут, обратятся в сны. Забыть печали и радости — это и значит созерцать». Поистине, все дела проходят, они пусты — но не только в этом дело. Сообразно времени, они пусты, ибо не имеют своей природы, поэтому хоть и рождаются, да не рождаются. Знать, что все вещи — на самом деле сон, не радоваться и не печалиться, спокойно пребывать в основе сердца — значит мочь по природе своей соразмериться с пустотою.

Ещё он говорит: «Достоинство созерцания видно тебе самому, но люди его не постигают; порою там, где надо бы горевать, ты не горюешь». Смысл этих слов таков: что происходит внутри сновидения, не стоит того, чтобы сердце застывало в радости или печали. То, о чём мы привыкли думать как о яви, — это всё мирские дела, сновидения. Радуемся жизни, горюем о смерти, наслаждаемся встречами, тоскуем в разлуке, — а сердце и не знает, что это сны. Чьё сердце они никак не затрагивают, тот — человек, ушедший в пустоту. Нельзя называть созерцанием то, что выговаривают уста. Забыть сердцем все мысли, пребывать в покое — вот что можно и нужно называть созерцанием.

Сё:сю: говорит: «Не за звонкий лай собаку считают хорошей, не за красивые речи человека считают добродетельным». А ведь даже люди, охотно рассуждающие о Законе, в сердце своём не забывают мыслей о славе и выгоде, и от врат пустоты они далеки. В «Сутре о сетях Бона» говорится: «Устами проповедуют пустое, делами пребывают в существующем». В последнем веке редки люди, чьё сердце бы вышло в путь, чья мудрость была бы истинной: хотя устами они и проповедуют Закон, но сердце их не движется по пути. А потому о делах внутри сна они думают как об истинных, пристрастное сердце у них глубоко, пристрастная любовь горяча. В «Трактате об одном лишь сознании» говорится: «Кто ещё не обрёл истинного пробуждения, постоянно пребывает во сне. Потому Будда и проповедует, что рождения и смерти — это долгая ночь». Великий учитель Дзион толкует так: «Если вещи существуют вне сердца, рождения и смерти круговращаются, если единое сердце познаёт пробуждение, то рождения и смерти отступают навсегда». Пока не наступит рассвет после долгой ночи рождений и смертей, мы видим вещи как внешние для сердца, обращаемся к помрачённым предметам — вот почему. Если не видеть вещей вне сердца, то сердце — это и есть все вещи, вещи — это и есть сердце, так можно выйти из круговорота рождений и смертей. Пусть люди, у кого есть сердце, постигнут источник единого сердца, пробудятся от сна трёх уровней бытия!

Примечания

I–9

«Поземельный начальник», дзито: — представитель воинского правительства Камакура в одном или нескольких поместьях сё:эн; отвечал за безопасность и за своевременный сбор податей в пользу всех тех, кто получал доли дохода с этого поместья (обычно таких долей бывало несколько). Часть дохода шла самому поземельному начальнику.

В землю Кадзуса на острове Хонсю: северо-восточнее Камакуры добирались обычно морем.

«В урочный год» — или речь идёт о том, что человек дал обет сходить в паломничество в такой-то год, или имеются в виду годы, которые считались опасными, а потому странствие к святым местам особенно подходило для них (у женщин это 19-й и 33-й годы жизни, у мужчин 25-й и 42-й).

О святилищах Кумано см. I–8.

«Наставник таинств» здесь — адзяри, см. I–3.

«Доверенный», дайкан, в эпоху Камакура — заместитель поземельного начальника дзито:; мог заниматься делами поместья в то время, когда начальник уезжал в Столицу или Ставку, или наоборот, ездил дайкан, а дзито: оставался в поместье.

«Надевание взрослой шапки», гэмпуку, — обряд совершеннолетия: мальчику в первый раз собирали волосы во взрослую причёску и надевали шапку служилого человека. Часто такой обряд проводил самый высокопоставленный из друзей семьи, и в дальнейшем он же опекал юношу по службе, а тот чтил его как покровителя.

Сёсю — Чжуан Чжоу (ок. 369–268 до н.э.), китайский даосский мыслитель, известен по книге «Чжуан-цзы» (яп. «Сё:си»). Цитируется глава этой книги «О равенстве вещей»: «Однажды Чжуану Чжоу приснилось, что он – бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он – Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что он — Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, что он – бабочка, или бабочке снится, что она — Чжоу. Это и называют превращением вещей, тогда как между мною, Чжоу, и бабочкой непременно существует различие». Перевод Л.Д. Позднеевой [Мудрецы Китая 1994, 138].

«Три мира», они же три уровня бытия, сансэ, согласно буддийской картине мира — мир желаний, мир форм и бесформенный мир. Большинство живых существ обитает в мире желаний, в двух других мирах обитают некоторые боги (ср. рассказ I–1 о демоне с Шестого неба). Подвижники могут восходить в эти высшие миры, когда достигают нужной глубины сосредоточения, отстраняются от желаний, а потом и от зримых форм вещей.

«Четыре рождения» — четыре способа рождения: из утробы, из яйца, из слизи и путём превращения.

«Сутра совершенного пробуждения» («Энкаку-кё:», ТСД 17, № 842, 915а) цитируется в переводе К.Ю. Солонина [ИСКБ 1999, 375–462].

Ракутэн — Бо Лэтянь, он же Бо Цзюй-и (772–846), знаменитый китайский поэт.

«Не за звонкий лай собаку считают хорошей…» — «Чжуан-цзы», глава 24, «Сюй, отрицающий душу», перевод Л.Д. Позднеевой [Мудрецы Китая 1994, 293].

Цитируемое место из «Сутры о сетях Бона» — ТСД 24, № 1484, 1007а.

«Трактат об одном лишь сознании» — см. рассказ I–8. Цитируемое место — ТСД 13, 39с. Дзион — Цзы-энь (632–682), китайский наставник школы Фасян, чью традицию продолжает японская школа Хоссо. Неизвестно, какое его сочинение цитирует Мудзю.

Три уровня бытия — см. выше.

Свиток I, рассказ 10

Сторонник учения о Чистой земле наказан за пренебрежение к богам

浄土門ノ人神明ヲ軽テ蒙レ罰ヲ事, Дзё:домон-но хито симмё:-о карондзитэ тога-о ко:муру кото

[83–89]

В краю Тиндзэй жил мирянин, знаток учения о Чистой земле. Он как поземельный начальник управлял несколькими имениями, и в том числе святилищными полями. Некое спорное поле он изъял. Монахи, жрецы и прочие служители святилища возмутились и стали жаловаться в Камакуру, но им ответили: изъятие спорных полей входит в полномочия поземельного начальника, так что всё законно. Ничего не добившись жалобой, они снова и снова обращались к начальнику, но тот не отвечал. Тогда они заявили:

— Мы будем молить богов, чтобы на тебя пало проклятие!

А тот лишь посмеялся над ними:

— Тоже мне, напугали! Какое ещё проклятие? Подвижнику Чистой земли незачем думать о богах! Избраннику, осиянному светом будды Амиды, разве могут повредить даже боги?

Божьи люди разгневались ещё пуще и в самом деле прокляли супостата. Вскоре он заболел дурной болезнью и лишился рассудка.

Мать начальника, госпожа-монахиня, очень испугалась и со слезами стала просить его:

— Подумай, ведь тебе ещё предстоит заботиться обо мне, когда я одряхлею! Верни им то божье поле и скажи, что был неправ!

Не подействовало: больному становилось всё хуже, без надежды на выздоровление. Мать в отчаянии взмолилась к божеству того самого святилища. Жрецы прислали своего человека к одру болящего. Посланец потребовал:

— Верни божье поле непременно! Признай свою неправоту и возврати божье поле.

Но начальник, как в бреду, тряс головою и говорил:

— Что мне за дело до богов?

Ничуть не отступился…

Посланец тихонько рассказал его матери: так, мол, и так. А после и божество через одержимую жрицу обратилось к ней. Мать пыталась смягчить божий гнев:

— Сын обещает вернуть ваше поле! Помоги же хотя бы сохранить ему жизнь!

Жрица расхохоталась и вещала:

— Он качал головой и говорил, что ему нет дела до богов! Этакое нечистое сердце! Я — превращённое тело Одиннадцатиликой Каннон. Кто полагается на Изначальный обет моего исконного учителя, будды Амиды, кто с искренним сердцем произносит слова молитвы, памятования о будде, — с какой любовью я всегда помню о таком человеке, как я ценю его! А у кого сердце грязно, мутно, неискренне — разве оно отвечает Изначальному обету?

Жрица хрустнула пальцами, слёзы покатились - словно град застучал. И люди, слыша это, все плакали.

Тот, который тряс головой, в итоге не выздоровел. В последний час, когда он уже лежал при смерти, его давний учитель и мудрый друг побуждал его молиться, повторять имя Амиды. А он воскликнул:

— Мошенник! — Схватил изголовье и ударил им своего учителя. Тот отбил удар и попал недужному прямо по голове. Редкостная судьба!

Мать начальника, госпожа-монахиня, позже сама заболела и обратилась с мольбой к богине Белой горы — Хакусан. И причитала так:

— Я ведь просила его: перестань! Должно быть, я виновата перед богами, но не знаю, в чём моя вина.

Богиня ответила ей:

— Верно, ты просила его уняться, но в сердце своём ты помышляла лишь о том, как спасти сына, и ненавидела нас. А с этим мы не миримся!

И монахиня тоже вскоре умерла.

Внук старухи унаследовал отцовский дом. И спустя недолгое время на коньке крыши свила гнездо цапля. Погадали, что это значит, и ответ был: «божья кара». Гадатель, знаток Пути Тёмного и Светлого, воскликнул:

— Что такое «божья кара»? Не могу удержать!

Он ещё держал в руке чашу, но, словно бы выломанные, пальцы его выгнулись назад, он застыл в судороге и тут же умер.

Потомки этого наставника живы до сих пор, они сами рассказывали обо всём тогдашнем деле. Это случилось в наше время, многие слышали об этом. Родню всех тех, кто умер тогда, конечно, тревожат толки, но я рассказываю не затем, чтобы побольше людей узнало. Я просто хочу, чтобы люди поняли: богами пренебрегать нельзя!

Школа памятования о будде верно указывает путь, подходящий для нашего мутного мира, указывает простым людям прямую дорогу к выходу прочь отсюда. В самом деле, ценное учение! Однако оно отвергает всякое иное подвижничество, все иные благие дела, кроме молитвы — памятования о будде. Оно пренебрегает другими буддами, кроме Амиды, и бодхисаттвами, и богами, хулит все прочие учения Великой колесницы. Миряне из этой школы — раз уж она учит, что к возрождению в Чистой земле ведёт только молитва и ничто другое, — легкомысленно отвергают других будд и бодхисаттв, не допускают в своё сердце никакого другого учения.

Хотя течение памятующих о будде Амиде и не едино в себе, но если говорить о главной его мысли, то на самом деле и в сутрах, и в толкованиях сказано, что к возрождению ведут многие пути, а не одно лишь памятование. В «Сутре о созерцании» мы видим: кто читает и возглашает вслух сутры Великой колесницы, постигает их первое значение, заботится об отце и матери, блюдёт пять или восемь заповедей, или же следует пяти мирским постоянствам, обращая заслуги от всего этого на пользу возрождению — тот сможет возродиться. В сутре, парной к «Сутре о созерцании», сказано, что среди сорока восьми обетов будды Амиды восемнадцатый обет обещает возрождение тем, кто истово молится, памятует о будде. В девятнадцатом обете будда обещает прийти в смертный час к тем, кто накапливает всевозможные заслуги и обращает их на то, чтобы возродиться в Чистой земле. Двадцатый же обет гласит, что возродятся те, кто приводит свои помыслы к сосредоточению. Значит, одним из обетов будда учредил памятование как избранное среди прочих деяний, наилучшее, основное. Другими обетами он установил другие деяния — как вторичные, дополнительные причины для возрождения. Но как же тогда можно говорить, что они не ведут к возрождению?

Великий учитель Дзэндо толкует так: «Обращая заслуги, добытые десятками тысяч деяний, все мы обретаем возрождение». Отсюда видно, что если всякий раз обращать на пользу возрождению заслуги от всевозможных деяний, от всяческих добрых поступков, то можно возродиться. Толкуя «смешанные деяния», Дзэндо говорит: «Хотя, обращая заслуги, добытые ими, можно достичь возрождения, мы всё же называем их смешанными деяниями». Он и в самом деле говорит, что на одном пути будда близок к нам, а на других далек, но мы не найдём у него ни слова о том, что кто-то вообще не сможет возродиться.

Разумеется, подвижники достигали возрождения, возглашая «Сутру о Цветке Закона» или произнося Истинные слова: и в сутрах, и в преданиях описано много таких случаев, бывших во всех трёх странах. И конечно, отказ от заслуг, добываемых согласно проповеди Великой колесницы, хула на другие её учения, отрицание их полезности — точно не ведут к возрождению. Даже если истово веришь в один лишь Изначальный обет и долгие годы памятуешь о будде, — не надо хулить другие способы подвижничества и пренебрегать другими буддами, бодхисаттвами и богами. В смертный час такая вина будет ясно видна. Когда впереди опрокинулась повозка — это предостережение тем, кто едет следом. Если человек действительно хочет возродиться в Чистой земле, он может и должен понимать такие вещи.

Говорить так, конечно, значит самому возводить немалую хулу, и всё же я излагаю главную мысль тех, кто считает, что кроме памятования ничто не ведет к возрождению. Это течение, как кажется, превозносит будду Амиду. Но поистине — оно хулит его! И вот почему. Милосердие Амиды широко, он принимает в свою Чистую землю всех людей — каково бы ни было их подвижничество, какие бы благие дела они ни совершали. Страна Высшей Радости не имеет границ, и как раз потому, что туда принимают приверженцев иных учений, будда Амида превосходит других будд, а его Чистая земля превосходит другие чистые земли. Клятва Амиды — «Хочу, чтобы моя страна превзошла все миры!» — не ложна, его страна обширна, велика, беспредельна — и тем прекрасна. Если же считать, будто Амида отбирает одни дела и отбрасывает другие, будто он отвергает какие-то учения как бесполезные для возрождения, — это бы значило, что милосердие будды ограничено и страна его тесна.

Одна кормилица растила юную госпожу и всячески её расхваливала:

— Наша барышня уж такая красавица! Глазки узенькие, миленькие!

Кто-то ей сказал: нехорошо, когда глаза узкие. Кормилица возьми да и ответь:

— Ну, один-то глазок у неё довольно широк!

Иной раз, когда люди пытаются восславить Амиду, я вспоминаю этот случай.

Само это течение, не допускающее иных деяний кроме памятования, тоже имеет несколько изводов. Кое-кто из наставников рассуждает так: другие дела не ведут к возрождению, пока в полной мере не достигнуты три свойства сердца. Когда же эти три свойства возможно полностью проявить, всякое деяние становится памятованием о будде и позволяет возродиться в Чистой земле. А те, кто молится, повторяя имя Амиды, но не имеет в сердце трёх свойств, возродиться не могут. При таком толковании нет сомнений, что возродиться можно и благодаря другим деяниям. А если изначально сердце не имеет трёх свойств, то и памятование не ведёт к возрождению.

Молитва ничем не отличается от всех других деяний. Первые наставники учения о памятовании так и говорили, что другие дела ничем не хуже, и для распространения своей проповеди использовали те склонности учеников, какие только могли. И никакой вины в таком их побуждении не было. Но и миряне, и учёные мужи из тех, кто следует за этими учителями, слышат только слова — и начинают хулить другие деяния.

В недавние времена, когда школа памятования о будде сделалась широко известна у нас, люди стали считать никчёмными всех будд кроме Амиды и все сутры кроме сутр о Чистой земле. Бывало, кто-то бросал в реку «Сутру о Цветке Закона», а кто-то бодхисаттве Дзидзо натирал голову травой-горцом… В одной деревне девушки судачили о соседских делах:

— В соседнем доме Дзидзо вымазали до самых глаз!

Что за дурацкое занятие!

Один монах из школы Чистой земли, когда совершал подношения, отодвинул изваяние Дзидзо, стоявшее рядом с изваянием Амиды, — дескать, не место ему тут. А ещё кто-то говорил:

— Кто верит в бодхисаттву Дзидзо, провалится в ад. Ведь как раз в аду Дзидзо и обитает!

Если так — тогда, получается, и Амида, и Каннон должны пребывать в аду? Ведь они в своём великом милосердии поклялись всех спасти от страданий, даже в аду: таков был их способ помогать живым существам. Зачем же хаять одного Дзидзо? Эти люди не понимают самого начала — милосердной сущности всех будд — ибо избирательность глубоко укоренилась в их сердцах.

Где-то в северных землях жил монах, из тех чтецов, кого собирают на «чтения в тысячу голосов». Последовав за сторонниками одной лишь молитвы, он перешёл в школу памятования. Ему там сказали:

— Кто читает «Сутру о Цветке Закона», непременно провалится в ад. Это глупое и позорное грешное деяние, помеха для возрождения. Все, кто совершает смешанные деяния, вредят сами себе.

Монах им поверил и твердил:

— Вот, значит, каков дурак я был — столько лет читал сутры, вместо того чтобы всецело обратиться к одной лишь молитве!

Не давая ни отдыха устам, ни передышки сердцу, он всё повторял это. Из-за такого ложного взгляда на вещи он заболел дурной болезнью и сошёл с ума. Бубнил одно и то же:

— Горе мне, я читал сутры! — бормотал, бормотал, истрепал себе язык и губы, истёк кровью и умер в безумии.

А наставники его сказали:

— Он раскаялся в грехе чтения «Сутры о Цветке Закона» и искупил этот грех, отсекши себе язык и губы, исчерпал свою вину и теперь непременно возродится в Чистой земле!

В те недавние времена, когда учение о молитве распространилось в Столице, на картинах-мандара стали рисовать, как «дурные люди возродятся, а о добрых и говорить нечего». Там было показано: кто соблюдает заповеди и читает сутры, не может возродиться. Достойных монахов, читавших сутры, свет будды на этих картинах не освещал, а светил лишь на злодеев. Такие картины получили широкое хождение, и из Южной столицы, Нары, поступило прошение к столичным властям. В нём говорилось: «Разглядывая картины ада, люди сокрушаются о своих дурных поступках, — а когда смотрят на эти мандара, сожалеют, что совершали добрые дела».

Можно разобрать это, применяя четверное правило. Вот, у хорошего человека есть дурная природа; внешне он кажется хорошим, но поистине он не таков, ведь сердце его стремится к славе и выгоде. И вот дурной человек: он имеет в себе добро, снаружи выглядит как дурной, но внутренне, сердцем своим — хорош, ибо помнит о Пути. А раз так, то глупые, безумные монахи и миряне, чьи сердца полны самодовольства и враждебности, хулят тех, кто соблюдает заповеди и совершает добрые дела, говоря: «Это дурные люди, их подвижничество – смешанное, такие не возродятся в Чистой земле», — то есть хулят и принижают достойных. А о тех, кто совершает дурные дела и не делает хорошего, говорят: «Это добрые люди, избранные светом будды, их возрождение несомненно», — склоняются к ложным воззрениям, и должно быть, вина их велика. Такое редко среди тех, кто изучает святое учение и держится поближе к своим провожатым. Но среди мирян в отдалённых землях часто приходится слышать о подобном обычае. Не только в школе памятования о будде — в школах Тэндай, Сингон, Дзэн в дальних землях новые течения часто склоняются к ложным взглядам!

Нужно всячески стараться сблизиться с мудрыми, найти себе мудрого друга, сведущего во святом учении, и не входить в рощи ложных воззрений. Ибо в сутре сказано: «Нетрудно обрести чудесный плод просветления. Поистине трудно — встретить истинного знающего друга». Древние добродетельные люди говорили: если не встретишь просветлённого учителя, вышедшего в мир, примешь снадобье Закона Великой колесницы испорченным. Основатель школы Тэндай толковал так: «Приверженцы внешних путей, если они остры умом и чувствами, сводят ложные свойства к правильным свойствам, посредством ложного закона создают истинный Закон; а приверженцы нашего пути, если они умом и чувствами тупы, сводят правильные свойства к ложным свойствам, посредством истинного Закона создают ложный закон». Наш Великий учитель, Шестой патриарх, объяснял так: «Когда ложный человек излагает истинный Закон, истинный Закон становится ложным, а когда правильный человек толкует ложный закон, ложный закон становится истинным Законом».

В наши дни люди с правильными взглядами редки; истинный Закон Будды, Пришедшего Своим Путём, доверен сердцам, чьи воззрения ложны, и они сами идут по ложным путям, и других вводят на ложные пути. Корова пьёт воду и превращает её в молоко, а змея пьёт воду и превращает её в яд. У Закона вкус один, ложное и истинное зависят от людей. Хорошенько поняв это, можно избежать кары за ложные воззрения и выйти на истинно-правильный путь.

Примечания

I–10

В этом рассказе Мудзю обсуждает учение о Чистой земле (Дзё:до-кё:), оно же — амидаизм. Согласно этому учению, в наступившую эпоху «конца Закона» люди слишком испорчены и в большинстве своём уже не могут спастись в здешнем мире; им остаётся лишь молиться о возрождении в Чистой земле будды Амиды (санскр. Амитабха, будда Неизмеримого Света). Этот будда в своём «Изначальном обете» (хонган) обещал, что в его счастливой стране сможет возродиться каждый, кто пожелает, сколь угодно грешный и глупый человек, чтобы там без помех изживать последствия своих грехов и двигаться к просветлению. Амидаизм долгое время был известен в Японии в умеренном изводе; средствами для возрождения в Чистой земле считали и молитву, она же «памятование о будде» (нэмбуцу), и переписывание сутр о Чистой земле, и созерцание образа Амиды, и всевозможные благие дела. При этом почитание Амиды совмещали с другими обрядами. См. подробнее здесь. В конце XII в. монах Хонэн стал проповедовать крайний, «исключительный» извод амидаистского учения: ни спасение, ни какое-либо приближение к нему в здешнем мире вообще не возможны, никакие обряды больше не действуют, а для возрождения есть лишь одно средство — молитва, изустное призывание имени будды, то есть произнесение слов «Слава будде Амиде» (Наму Амида-буцу). См. здесь. Хонэна и его сторонников на рубеже XII–XIII вв. жёстко критиковали приверженцы других школ (особенно Дзёкэй и Мёэ) — за то, что он отрицает все виды подвижничества кроме молитвы. Мудзю в основном присоединяется к этим критикам.

Тиндзэй, «Замирённый запад», — собирательное название для земель, лежащих на острове Кюсю. В этом краю общины «исключительных» амидаистов были достаточно сильны. О «поземельных начальниках» см. рассказ I–9.

«Подвижнику Чистой земли незачем думать о богах» — некоторые последователи Хонэна действительно делали из его учения такой вывод: ведь если в «последнем веке» бесполезны все обряды, значит, и богов чтить бессмысленно.

Госпожа-монахиня — женщина, принявшая монашеское посвящение, но по-прежнему живущая не в храме, а вместе с родичами. Она говорит сыну, что ему ещё предстоит ё:ро: — «заботиться о престарелой», как если бы она оставалась мирянкой и сыновний долг перед нею у сына сохранялся.

Одиннадцатиликая, Дзюитимэн, — одно из обличий бодхисаттвы Каннон, Внимающего Звукам (см. рассказ I–4). В учении о Чистой земле Каннон вместе с другим бодхисаттвой, Сэйси (Обретшим силы) считаются спутниками будды Амиды. В этой роли Каннон может выступать и в мужском, и в женском образе.

«Мудрый друг», дзэнтисики, — тот, от кого человек узнаёт об учении Будды, здесь речь идёт о собрате по амидаистской общине.

Изголовье японской постели в эту пору — твердое и достаточно тяжелое, в виде деревянного ящичка.

Хакусан, или Сираяма, Белая гора — одна из священных гор Японии (в земле Кага), знаменитое место подвижничества. Тамошняя богиня, Сираяма-химэ, Дева Белой горы, широко почиталась и в других землях.

Знаток Пути Тёмного и Светлого, оммё:дзи, — гадатель, толковавший знамение согласно «Пути Темного и Светлого начал», оммё:до:. Для гадания могли использоваться разные приспособления, в том числе чаша, о которой говорится ниже. Итог гадания, скорее всего, имел бы такой вид: людям из этого дома в такие-то дни надлежит соблюдать удаление от скверны, моноими, то есть не выходить из дому и по возможности ни с кем не общаться.

Великая колесница, дайдзё:, санскр. махаяна, — то направление буддизма, в котором главный упор делается не на собственное спасение, а на милосердную заботу о спасении других. В Японии все буддийские школы, в том числе и амидаисты, принадлежат к этому направлению, что не мешает им время от времени упрекать друг друга в уклонении с махаянского пути милосердия.

«Сутра о созерцании будды по имени Неизмеримое долголетие» («Кан Мурё:дзю-кё:») — одна из трёх главных сутр, на которые опирается амидаистское учение. Цитируемое место — ТСД 12, № 365, 345b–с. Мудзю перечисляет деяния, которые в сутре приписываются разным разрядам существ, способных возродиться в Чистой земле (всего разрядов три, каждый подразделяется на три ступени). Чтение сутр Махаяны относится к высшей ступени высшего разряда подвижников, понимание их основного («первого») значения — к средней ступени высшего разряда, соблюдение пяти и восьми заповедей (см. ниже) — к высшей ступени среднего разряда, почитание отца и матери и следование «пяти постоянствам» (см. ниже) — к низшей ступени среднего разряда. См. текст сутры в переводе Д.В. Поповцева [ИСКБ 1999, 263–279]

Пять заповедей для мирян — запреты на убийство, воровство, прелюбодеяние, ложь и приём опьяняющих веществ. Нередко к ним добавляют ещё три: предписания обходиться без высокой и широкой постели, без благовоний и без музыки и танцев. Мирские пять постоянств — добродетели, которым учит конфуцианство: человечность, справедливость, благопристойность, верность и мудрость; буддисты часто соотносят их с пятью заповедями. См. рассказ III–7.

Сутра, парная к «Сутре о созерцании», — «Сутра о будде по имени Неизмеримое Долголетие» («Мурё:дзю-кё:»), она же «Большая сутра о Чистой земле», тоже относится к трём амидаистским главным сутрам. Цитируемое место — ТСД 12, № 360, 268b. См. текст сутры в пер. Д.В. Поповцева: [ИСКБ 1999, 111–112].

«Изначальный обет» будды Амиды состоит из сорока восьми положений, последователи Хонэна главным из них считают восемнадцатое: что в Чистой земле сможет возродиться каждый, кто призовёт Амиду по имени.

Дзэндо — Шань-дао (613–681), крупнейший наставник учения о Чистой земле в Китае. Хонэн утверждал, что «исключительный» подход не изобретён им самим, а восходит к Шань-дао. Мудзю, как и более ранние критики «исключительного» амидаизма, доказывает, что это не совсем так. Цитируется одно из стихотворений Шань-дао о возрождении в Чистой земле (ТСД 47, № 1981, 453b). Следующая цитата взята из толкования Шань-дао к «Сутре о созерцании» (ТСД 37, № 1753, 272b). «Смешанными деяниями» Шань-дао называет все виды подвижничества кроме «памятования о будде».

«Сутра о Цветке Закона», она же «Лотосовая сутра» — один из самых почитаемых в Японии буддийских текстов; см. Предисловие. «Истинные слова» — мантры, словесные формулы, используемые при буддийском обряде.

«Во всех трёх странах» — в Индии, Китае и Японии.

«Три свойства сердца» — истовое стремление к Чистой земле, глубина, готовность к «обращению заслуг» (回向, эко:), то есть к передаче благих последствий своих деяний на пользу всем существам, чтобы и они возродились в Чистой земле. Таково понимание этих трёх свойств в не-исключительном амидаизме; Хо:нэн и его ученик Синран толкуют их иначе; прежде всего, они считают, что возрождение в Чистой земле зависит только от будды Амиды, а не от собственных усилий человека. См.: http://trubnikovann.narod.ru/Shinran1.htm.

Дзидзо, Чрево Земли, санскр. Кшитигарбха, — один из самых чтимых в Японии бодхисаттв, заступник путников, детей и узников «подземных темниц», буддийского ада.

«Натирали голову травой-горцом» — неизвестно, почему над статуей глумились именно таким способом. Горец, или горчак, тадэ, — название для нескольких растений семейства гречишных.

«Чтения в тысячу голосов» — обряды, при которых одну сутру читает множество монахов одновременно, наилучшим считается обряд с тысячей чтецов.

«Даже дурные люди возродятся в Чистой земле, не говоря уже о добрых» — формула, которую часто повторяет Хонэн. Из неё видно, что на самом деле он вовсе не запрещал своим сторонникам совершать общепринятые благие дела. Ученик Хонэна Синран переиначил эти слова: «Даже добрые возродятся, не говоря уже о дурных».

В последние годы XII в., в пору наибольшей популярности Хо:нэна, в Столице распространились так называемые «Мандалы, где будда всех принимает и никого не отвергает», сэссю фуся-мандара. Видимо, они выглядели так, как описывает Мудзю, и на самом деле свет будды Амиды на них озарял молящихся, но обходил строителей храмов, чтецов сутр и других. За эти оскорбительные и вредные картины общину Хонэна порицал Гэдацубо Дзёкэй в «Прошении храма Ко:фукудзи» («Ко:фукудзи со:дзё:», 1205 г.) — именно об этой жалобе из города Нара в Столицу Мудзю говорит ниже.

«Четверное правило», или тетралемма, — принятый у буддийских мыслителей способ рассмотрения тех положений, которые допускают утверждение или отрицание. Правило требует представить исследуемое положение в четырёх видах: «да», «нет», «да и нет», «ни да, ни нет» (последние два вида отличают тетралемму от более привычной нам дилеммы: «да или нет»). Мудзю на самом деле не проводит разбора по тетралемме, а просто показывает возможные варианты оценки человека по меркам «хорошего/дурного» и «внутреннего/внешнего».

«Нетрудно обрести чудесный плод просветления...» — цитата из «Сутры созерцания ступеней сердца» («Син-дзи кан-кё:», ТСД 3, № 159, 305a).

Основатель школы Тэндай — китайский наставник Тянь-тай Чжи-и (см. рассказ I–3), цитируется его сочинение «Махаянское прекращение неведения и постижение сути» («Мака сикан», ТСД 46, № 1911, 137 а–b). «Корни» здесь — пять чувств и ум.

Шестой патриарх — Да-цзянь Хуэй-нэн, яп. Дайкан Эно: (638-713), считается шестым наставником Чань в Китае, основателем так наз. «внезапного», или Южного, направления Чань (в отличие от «постепенного», Северного). Рассуждение об истинном и ложном Законе Мудзю, возможно, приводит по собранию чаньских изречений «Вместилище сути истинной Дхармы» («Сё:бо: гэндзо:», МСД 67 № 1309, 581a). Которое составил Да-хуэй Цзун-гао (1089–1163).

К вопросу об исключительном почитании будды Амиды Мудзю в «Собрании песка и камней» вернётся ещё не раз, см. рассказы VI–8, Xа–1.

Главная

Исследуем японский буддизм

«Собрание песка и камней» – содержание