Глобализация и теология Японии.

 

О:ки Хидэо

 

 

Перевод с английского А.Д. Соколовой под ред. Н.Н. Трубниковой. См.: Ohki Hideo. Globalization and a Theology of Japan /A Theology of Japan. Monograph Series. Vol.1 "A Theology of Japan: Origins and Task in the Age of Globalization". Seigakuin University Press, 2005. P.75-84.

 

 

1. Движущий мотив мировой истории

2005 год — шестидесятая годовщина поражения Японии в войне. Для Японии Вторая мировая война кончилась 15 августа 1945 года. Таким образом, 15 августа стало ключевой поворотной точкой для истории Японии. Поворотная точка позволяет воспринимать время как «кайрос» (Тиллих). Это та разделительная линия (если использовать концепцию географической истории Хантингтона), которая появляется в ключевые моменты истории и делит ее на то, что было до, и то, что было после. Более того, она позволяет посмотреть на историю как но «внешнюю» и «внутреннюю» истории (Р. Нибур)[1]. Эта поворотная точка спровоцировала фундаментальный для национального законодательства переход от Конституции японской империи к современной Конституции Японии.

Конституция Японии объявляет «основные права человека» высшей ценностью и называет эти права «плодами вековой борьбы человека за свободу». Это основополагающее утверждение определило нашу точку зрения на движущий мотив внутренней истории человечества, который проявился после событий 15 августа. Более того, эта точка зрения позволила увидеть религиозную ситуацию в послевоенной Японии в контексте глобализации.

Еллинек, Вебер и Трельч в конце XIX — начале XX в. в Гейдельбергском университете в Германии обозначили это как «движущий мотив мировой истории». В частности, Еллинек и Вебер использовали именно этот термин. Эти исследователи разделяли всеобщий интерес к строению современного мира. Еллинек считал, что пуританские поиски религиозной свободы стали основой для формирования современной концепции прав человека и институтов современной демократии [2]. Вебер осознавал необходимую связь между протестантизмом и рождением современного капитализма и видел в ней движущую силу мировой истории [3]. Другими словами, движущей силой мировой истории является модернизация, которая в своем политическом аспекте представляет собой демократизацию, а в экономическом — капитализацию. Трельч разделял такое понимание данной проблемы. Но принятие им концепции «культурной сферы» ограничило его географической областью «европеизма» [4] и помешало ему увидеть истинный размах этой движущей силы.

 

2. Глобализация и «теология Японии»

Япония лишилась своего имперского абсолютизма, который, в свою очередь прикрывал империоцентристские националистические взгляды. Нам пришлось столкнуться лицом к лицу с основополагающими вопросами: «Что такое Япония?», «Что такое японцы?». Антропологи принялись искать корни японцев у их предков-монголоидов и показывать нашу историческую относительность. Историки начали различать корни японцев как нации в контексте международных связей Японии с Китаем и Кореей. Библейские пророки видели причину «наготы» нации в Вавилонском пленении. В тоже время, мы, те, кто видят наготу Японии, должны задаться вопросом «Как мы должны понимать эту нацию?».

Идея «теологии Японии» вытекает из событий 15 августа, которые бесповоротно изменили Японию. «Теология Японии» — это не японская теология и не япониизированная теология. Это попытка полностью и окончательно понять Японию в контексте глобализации [5].

Но почему этот проект называется теология Японии, то есть, как она связана собственно с теологией? Задача этого проекта — не просто научное изучение Японии извне. Это скорее попытка найти такую точку зрения, которая позволила бы полностью понять Японию,  углубившись в  события 15 августа, которые коренным образом изменили наш старый взгляд на мир. Это интеллектуальный эксперимент, который «чрезвычайно экзистенциален и объективен одновременно». «Теологический релятивизм» (подробнее о нем будет сказано ниже) — это рассуждение, при котором Бог трактуется как субъект, а личность как предикат, что представляет собой интеллектуальную инверсию представления а личности как об объекте. Основу подобным рассуждениям положил Карл Барт, один из самых известных теологов XX в. Подобное отношение было характерно для Великих пророков Израиля, и его стоит восстановить и сегодня. «Теология Японии» призвана продемонстрировать необходимость такого подхода. Через эту интеллектуальную инверсию мы видим всю глубину истории, которую нам открывают события 15 августа. Без такой инверсии мы не можем полностью понять сегодняшнюю Японию.

В Соединенных Штатах Самуэль Хантингтон и Роланд Робертсон продвинулись в понимании религиозного мира и изучении религии, но им все же недостает глубины чувства масштаба религии. Напротив, Еллинек и Вебер прочувствовали весь размах религии, связанный с направлением движения мировой истории. Концепции «Бога всемирной истории» и размышления о «теодицее страдания» (Theodizee des Leidens) [6]  в социологии религии Вебера сближали его с теологией.  Именно поэтому возможно «горизонтальное смешение» в духе Гадамера исторической социологии религии и «теологии Японии». Таким образом, «теология Японии», используя «социо-исторический» подход Вебера и трактуя Японию в контексте «вектора развития мировой истории»,  открывает перспективы для «теологии мировой истории» [7]. Она анализирует глобализацию с точки зрения теологических перспектив, и таким образом ведет к совсем иным выводам, чем концепция Робертсона.[8]

 

3. «Религиозный плюрализм» и «Теологический релятивизм»[9]

Вебер считал, что «мир» (world) в иудаизме представляет собой «исторический итог»[10]. Современное общество также можно рассматривать как подобного рода «исторический итог».  Права человека, провозглашенные Конституцией Японии, неправильно понимать как «естественные права человека» (тэмпу дзинкэн), о которых говорил Фукудзава Юкити. Права человека, о которых говорится в Конституции,  есть не ниспосланный небом всеобщий концепт, но заимствованный всемирный принцип. Идея прав человека появилась как ведущий принцип протестантской революции. Это культурная ценность, которая сформировалась в ходе истории, она была выдвинута модернизацией и развита глобализацией. Более широкая дискуссия по этому вопросу лежит за пределами данной статьи.

Эта историческая тенденция  в качестве своей мотивации и направления включает «вековую борьбу человека за свободу» (Конституция Японии). Мы хотим обратить внимание на то, что Роджер Вильямс выделял здесь субъективные измерения («религиозная свобода») и институциональные измерения («отделение церкви от государства»).  «Религиозная свобода» и  «отделение церкви  от государства» связаны и неразделимы. В 1945 году Япония закрепила эти 2 принципа в конституции, как дзинкэн сирэй («предписание о правах человека») и синто: сирэй («порядок синто:»). Таким образом, события 15 августа в своих недрах имели и религиозный аспект и взаимная зависимость между этими двумя принципами позволила взглянуть на реалии послевоенной Японии.

Эти два принципа японской конституции («религиозная свобода» и «отделение церкви от государства») предопределили всю послевоенную религиозную ситуацию в Японии. Из этих принципов проистекают две относительности, внутренняя и внешняя. Внешняя — это «религиозный плюрализм». Внутренняя — «теологический релятивизм», хотя его не всегда легко распознать. К нему я обращусь позже.

«Религиозный плюрализм» часто ложно смешивают с «политеизмом». Религиозный плюрализм может включать политеизм и монотеизм, но политеизм не может включать монотеизм,  поскольку корень «моно-» в слове «монотеизм» отличен от «одного из многих», то есть корня «поли-» в слове «политеизм».  Робертсон, наблюдая японский политеизм извне, ошибочно понимал его как «эффективный генератор специфических концепций мирового порядка» [11]. Политеизм необязательно толерантен, он способен к не меньшей абсолютизации, чем монотеизм. Япония, политеистическая страна, даже в Европе была печально известна своими жестокими преследованиями христиан в период Токугава, не менее жестокими, чем те, которые имели место в римской империи во времена императора Нерона. Во время второй мировой войны Япония была абсолютно политеистической: таким образом, исторические факты опровергают утверждение Робертсона. Если «религиозный плюрализм» описывает социальную реальность и не является просто академической идеей, он возможен только под прикрытием двух означенных выше принципов.

Теперь от внешней относительности религии мы должны обратиться к внутренней. Этот вопрос связан с тем, почему Роджер Вильямс стал исследователем к концу своей жизни. Ответ вытекает из парадоксального сочетания религиозной свободы и отделения церкви от государства. Это предмет глубокого теологического изучения и он открывает нам путь к «теологическому релятивизму».

1) Первые английские колонисты в Америке: они защищали религиозную свободу в новом мире, которой в Англии противостоял старый религиозный истеблишмент. Если же нельзя перебраться в Новый свет, то религиозная свобода требует пуританской революции.

2) Разница между Массачусетсом и Род-Айлендом: в Масачусетсе поиски религиозной свободы привели к созданию своего рода религиозной верхушки. Это феномен похож на движение от сякубуку (попытка обращения в помощью настойчивых аргументов) к кокурицу кайдан (государственная религия Соко Гаккай). Роджер Вильямс сформировал прототип разделения церкви и государства на Род-Айленде. Он реализовал это противопоставление через деятельность квакеров. 

3) Конец времен (эсхатон) и загробная жизнь: «отделение церкви от государства» отрицает единство религии и государственной власти. Это освобождает  религию для поисков трансцендентного. Мотивация направления этого поиска находится в парадоксальной возможности, как говорил апостол Павел «достигать» и «быть достигнутым». (Послание к филиппийцам 3:12).  Таким образом сущность религиозной свободы состоит в трансцендентной вероятности вышесказанного и эсхатологической вероятности конца времен.

«Теологический релятивизм» — это внутренняя относительность. Во внешней сфере «многие» и «одно» являются абсолютными противоположностями. Но во внутреннем темпоральном аспекте они защищают и развивают самоидентичность. «Многие» и «одно» не остается статичным противопоставлением, но становится непрерывным обновлением. Здесь человек из неподвижного и жесткого субъекта превращается в субъекта гибкого, способного к непрерывному обновлению. Таким образом, теологический релятивизм дает возможность для внутренних преобразований человека и стимулирует интеллект (духовность), что может быть основой для новой мировой общности. Напротив, религиозный плюрализм включает абсолютизм в религиозности от иваси-но атамоно синдзин кара («всё, увиденное глазами веры, выглядит превосходно») до вага хотокэ то:тоси («мое видение Будды — наиболее ценное»). Таким образом, в отличие от  религиозного плюрализма, теологический релятивизм может преодолеть абсолютизм. Ричард Нейбур считал, что радикальный монотеизм отодвигает нас за пределы противоречия между политеизмом и монотеизмом [12]. Этой же позиции придерживается и теологический релятивизм. Внутренние преобразования человека не могут быть реализованы без принятия абсолютной трансценденции. Признание этой реальности побуждает нас двигаться сквозь нее к безграничной внутренней трансценденции. Этой позиции придерживался и Вильямс. Эту же позицию мы видим в пуританской вере и она должна быть возрождена сейчас. Теологический релятивизм может взрастить новую «духовность» в Японии. Я думаю, что теологический релятивизм, цитируя Робертсона, действительно «эффективный генератор специфических концепций мирового порядка».

 

4. Уимблдонский феномен в религии?

Если движение от модернизации к глобализации в онтологическом аспекте есть переход от природы к свободе, то жизненная религия тоже переходит от природной основы к основанию личной свободы [13]. Первые поправки к конституции США отвергали религиозный истеблишмент. Они сместили церковь (религию) от паствы как географического региона, заселенного людьми (природа), к добровольному объединению основанной на личной свободе. Религиозные организации послевоенной Японии, как правило, придерживались этой тенденции.

Макс Вебер в конце работы «Протестантская этика и дух капитализма» предсказывал, что экономическая активность  приобретет спортивную природу и избавит себя от духовного базиса [14]. Термин «спортизация» тоже вполне применим, хотя и ограниченно, в сфере терпимости, которая подчеркивает религиозную свободу в отделении церкви от государства. Эта конъюнктура относится к тому, что добровольным религиозным организациям приходится поддерживать себя на рынке. Религии, которые вступают на этот «рынок» свободных конкуренций, должны придерживаться определенных правил. Они должны уважать свободу, включая сферу общественного благосостояния. Это значит, что религия может внести свой вклад в общественное  благосостояние при условии своей позитивности. Такие условия вхождения в «рынок»  требуют «реформирования» религии. Говорят, что Конституция Японии основана на американском понимании религии, которое, если обратиться к истории, нельзя назвать неверным. Однако это не значит, что протестантизм получает особые привилегии со стороны правительства. Ситуация похожа на распространение дзюдо, в котором, например, голландский атлет выиграл соревнования. На Уимблдонском турнире мы видим больше иностранных игроков, чем спортсменов из Великобритании. Этот «уимблдонский» феномен может случиться и в религиозном мире. Это свободное соревнование религий, ограниченное правилами религиозной свободы и отделения церкви от государства. Соревнование в религиозном мире вносит значительный вклад в развитие национальной духовности. Япония должна играть важную роль, как лидер во всемирной истории на пути к формированию мировой общности. Как указывает Судзуки Дайсэцу, акмэ японской духовности в эпоху Камакура приходилось на период 600 лет спустя после правления принца Сё:току. Успешная глобализация требует духовного подъема человеческой расы. Это вызов современному «человеческому образованию» (Лессинг).

Пророк Амос в Ветхом Завете уравнивает иудеев, богоизбранный народ, с народами, их окружающими [15].  Это удивительный пример внутреннего развития. Это было что-то вроде ментальной коперниканской революции, которая была возможна только тогда, когда бог видится абсолютом. Это саморазвитие сплетается с «традицией страдания» Вебера. Проблема Японии в том, что у нее нет пророческой традиции, которая могла бы включить в себя такую фигуру как Амос. Этот дефицит и есть та причина, по которой Япония прикрывается религиозным плюрализмом, что бы сберечь свою внутреннюю абсолютизацию. Япония претерпела неудачу в саморазвитии через теологический релятивизм. Например,  «европеизм» Трельча, основанный на его теории культурной относительности, взят, чтобы рационализировать японские культурные и религиозные утверждения и  оправдать японский поворот самовосхваление.  

Премьер-министр Коидзуми отмечал: «Каждая нация имеет свою собственную культуру», когда его молитва в святилище Ясукуни подверглась критике со стороны Китая. Такое утверждение остановило внутренний поворот от культурного релятивизма к теологическому, который был необходим после событий 15 августа. Таким образом, Япония остается в состоянии неуверенности в период развития глобализации перед лицом того, какое направление она должна выбрать для развития нации и ее международных отношений.

Нам нужна теология не только Японии, но и теология Кореи, теология Германии, теология Америки и Франции [16]. Этот проект освобождает теологию от природных и географических границ и становится таким образом интеллектуальной перспективой всего мира. Барт, который боролся против германских христиан, ожидал от Америки теологии свободы, которая была бы свободна от комплекса неполноценности по отношению к Европе и чувства превосходства по отношению к Азии. Но тем не менее это не была американизированная теология. Мне кажется первооткрывателем в этой области был Рейнгольд Нибур. Это была его теология свободы, которая имела дело с вектором мировой истории (глобализацией)  «от природы к свободе» и проблемы греха, которая была скрыта за этой свободой. Теология Японии в этом отношении примет форму теологии истории, которая ведет к теодицее страдания, которую описывал Вебер. Теология глобализации неизбежно требует и эсхатологии. Она будет питать силы теологического релятивизма для человечества и способствовать развитию новой духовности Японии.