Коханко Е.Ю.
Скульптура
ханива:
замысел и воплощение
Курсовая работа за III курс. Кафедра истории и теории мировой
культуры, 2004 год
Глава 2. Облик и структура курганов. Необходимость появления
ханива
Глава 4. Различие ханива
по месту захоронения
Глава 5. Художественное воплощение образа и ритуальное
значение ханива
Каждый народ — большой и малый — ревниво оберегает
свои сокровища: творения гениев пера, кисти, резца, хотя земля искусства не
огорожена частоколом, не разъединена межами отчуждения. У него истинно
прекрасного свои законы движения, свои пути к человеку, к его внутреннему миру,
мыслям и чувствам. Подлинное искусство вечно живо художественной своей тайной.
И в нем национально самобытное всегда проникнуто
началом человеческим. И это особое интеллектуальное богатство народов.
Произведения японских ваятелей поражают пластичностью, колористической
яркостью, экспрессией образов. И, может быть, поэтому их нередко сравнивают с
«яшмовым самородком: чем дольше всматриваешься в него, тем сильнее завлекает
он в глубину волшебством своего цвета»
[Федоренко, 91]. Колдовская сила японского пластического искусства порой может
пробудить в человеке неповторимое
чувство при соприкосновении с
прекрасным, которое раскроется перед ним
какими-то невиданными гранями, вспыхнет особым цветом. Воплощение этого
прекрасного в камне, бронзе, дереве, глине располагают к раздумьям, вселяют в
сознание и сердце человека чувства восхитительного, светлого, возвышенного,
создавая летопись народа, озаряя воплощение художественного его гения.
Эта работа посвящена одной древнейшей разновидности пластического
мастерства японских ваятелей — ханива.
Ханива — название символических фигур, которые в
далеком прошлом захоронялись вместе с умершим. Традиция захоронения ханива пришла в Японии на смену
древнему ритуальному обычаю вместе с усопшим сюзереном хоронить живых людей,
которые обычно ему служили и были преданы при жизни. Эта обреченность на
захоронение в могилах привлекает особое внимание к поражающей судьбе глиняных
фигурок. Меня удивляет, что столь редкостные эстетические
произведения искусства предназначались не для радости живых, а для
успокоения мертвых.
Глиняные фигуры ханива
«стоят в ряду творений, которые образуют своего рода скульптурную энциклопедию
жизни древнеяпонского общества. Результат труда
ваятелей — одно из наиболее зримых, вещественных отражений истории страны. В вещах, созданных
скульпторами, воплощены весьма характерные явления своего времени. И,
разумеется, вещи эти в своей предметной жизни вступают в соприкосновение с
людьми, во имя которых они были созданы. Они существуют не сами по себе, а
через восприятие их человеком» [Федоренко, 93].
Ханива интересны историкам культуры не только
как произведения искусства, они содержат в себе морально-философское
переживание. Ханива
ознаменовали наступление известного перелома в ритуальном опыте древних:
символические фигуры оказались в состоянии отменить варварский обычай — вместе
с мертвецами зарывать в землю живых людей. В этом проявляется гуманистическое
начало, которое переживали японцы в начале нашей эры. Мастера не только
сохраняют жизнь близким усопшего, которым согласно старым канонам пришлось бы
также отправиться в страну мертвых, но
движимые не просто долгом ремесленничества, а фанатическим рвением создать
наиболее правдивые фигуры человека и предметы его окружающие, которые
действительно внушали бы веру в сакраментальность обычая, мастера дают
предметам искусства вечную жизнь.
У скульптуры, как и у человека, может быть своя неповторимая судьба. Так
обреченные на вечное погребение ханива приобрели новую жизнь спустя
много столетий, когда они были обнаружены в ходе раскопок. Они, несомненно,
содержат в себе эстетическую ценность, и чтобы до конца прочувствовать тот
культурный потенциал, заложенный в них ваятелем, необходимо иметь зоркость
анатома, и проницательность психолога, и влюбленность художника. И, возможно, тогда нам откроется душа ханива: её тревога, скорбь, боль
и скрытая духовная стойкость.
В данной работе я попытаюсь раскрыть судьбу глиняных фигурок ханива, показать
их структурное расположение в могильных курганах, рассказать о видах и
различиях по месту и времени захоронения.
Археологическими исследованиями установлено, что около 7000 лет до н.э. на
территории Японии обитали древнейшие неолитические племена (т.н. культура прото-дзё:мон). Довольно
скрытые от азиатского материка и уже ощущающие необъятный потенциал своей
культуры, японские племена на раннем этапе развития делали слабые попытки
простейшего заимствования достижений континентальной культуры того времени.
Но очевидно, что в более позднее время на формирование физического типа и становление
культуры местного населения немалое воздействие оказали народы Северо-восточной
Азии. Уместно говорить также о наличии влияния, исходившего из Южного Китая или
Юго-Восточной Азии. Наиболее ранняя японская культура именуется Дзё:мон (VI–I тысячелетия
до н.э.). Для нее характерны находки глиняной посуды с «веревочным (cord-marked) узором» [Haniwa,
15], так как типичный для нее оттиснутый узор напоминал след соломенного жгута.
Первобытные племена этого времени занимались охотой, собирательством, рыболовством
и сбором съедобных моллюсков в прибрежной полосе. Жили они в землянках и
вручную, без использования гончарного круга, изготовляли глиняные изделия.
Гончарное искусство эпохи Дзё:мон
совершенствовалось в течение шести тысячелетий, проходя множество стадий и
испытывая изменения, свойственные определенной местности. Но, в конце концов,
ему на смену пришли более тонкие, лучше обожженные и более практичные изделия,
известные сегодня как искусство эпохи Яёй, для
которой характерна глиняная посуда, изготовленная на гончарном круге. Племена
культуры Яёй занимались рисосеянием
и разведением скота – коров, свиней, лошадей. Что непосредственно напоминает
нам о влиянии Азии на страну Восходящего Солнца. Из Китая и Кореи были
заимствованы бронзовые орудия труда и оружие. В 1 в. н.э. бронза широко
использовалась для производства таких изделий, имевших церемониальное
назначение, как зеркала и колокола.
В центральном и западном регионах страны начиная с середины 3 в. н.э. к культуре Яёй добавилась
курганная культура, названная по наличию огромных курганов, в которых были
погребены правители и знать. По гончарным изделиям (ханива) и другим находкам внутри
захоронений и вблизи них можно сделать вывод об образе жизни людей той эпохи.
Сооружение курганов свидетельствует о развитом культе предков, типичном для
этой стадии развития общества. Хотя идея строительства погребальных сооружений
курганного типа была, возможно, заимствована из Китая (об этом свидетельствуют
ориентация ранних курганов по оси север-юг, сооружение насыпи с тремя
ступенями-платформами, употребление в погребальной камере специфических
красителей) или Кореи, японские курганы имели характерные черты, отражавшие
особенности местной культуры.
Термин «кофун» обозначает не просто
«курган», а целую систему погребения, которая эволюционировала во времени.
«Имеются «круглые» и «квадратные» курганы, а также различные их модификации, но
наиболее специфическим, «японским» типом кургана считается «квадратно-круглый»
(дзэмпо коэн фун) или же - как его вариант – «квадратно-квадратный»
(дзэмпо кохо фун) - обобщенное название в англоязычной терминологии
– «курган в виде замочной скважины» (a keyhole)» [Haniwa, 17]. Все
наиболее масштабные курганы имеют именно такую форму, что, возможно,
свидетельствует о её престижности.
Данный тип курганов впервые появился в районе, прилегающем к равнине Нара
(район Кинай, включавший в себя провинции Ямато, Ямасиро, Кавати, Идзуми, Сэццу) в конце III-начале IV вв., а затем получил
распространение и в других частях Японии, что говорит о вовлечении новых
территорий в политическую и культурную орбиту Ямато.
Наибольшее развитие культура Кофун получила на
равнине Нара (33 из 36 крупнейших курганов с периметром более 200 м расположены
в современной префектуре Нара и в районе Осака). К её ареалу можно отнести
территорию от северной части о-ва Кюсю до современного города Сэндай на севере Хонсю. Курганы встречаются и далее к
северу, но число их невелико, размеры незначительны, а погребальный инвентарь
беден. Таким образом, культура Кофун занимала еще
меньшую территорию, нежели Яёй.
С возникновением буддийской культуры в третьей декаде 6 века рожденная в
Индии практика кремации положила конец курганному культу. Но, естественно,
такая культурная модель столь широко распространившаяся
в искусстве Японии не могла исчезнуть неожиданно и в один момент. Существует
одно примечательное доказательство этому. В 593 году н.э. был воздвигнут храм Асука в Нара. При археологическом осмотре в 1956-1957 гг.
было обнаружено, что во время его строительства под его фундамент был положен
запас торжественных церемониальных
предметов, что свойственно
курганному искусству.
Глава 2. Облик и
структура курганов. Необходимость появления ханива.
В Японии уже в древности сложились устойчивые архитектурные традиции,
тонкое умение соединять рукотворные формы с природными.
Древние японские мастера обладали умением и противопоставлять архитектурные сооружения природе, и с помощью своих
построек дополнять живой ландшафт. Примером этому может служить храм Исэ. «Его красота созвучна красоте окружающего леса. В
теплых тонах его древесины сохранена живая жизнь природных красок» [What is japanese architecture, 40-41]. Эта тесная связь архитектуры и
природы ощутима и в древних захоронениях японских правителей, таких, как
курганы Кофун.
Сооружение курганов связано с образованием в IV-VI вв. первого японского государства Ямато, расположенного в центре острова Хонсю, и культом
главы этого государства, верховного вождя и жреца синто — Тэнно.
Курганы представляли собой огромные искусственные острова значительные по
масштабу и сооруженные поверх останков усопшего, заросшие деревьями и
обнесенные рвом с водой. В дальнейшем разделенные на две насыпи, круглой и
квадратной формы, курганы приобретали замысловатую, но очень значимую форму. Их очертания в виде замочной скважины
отражали символические представления древних о мироздании или союзе неба и
земли (небо — круг, земля — квадрат).
Останки усопшего укладывались в саркофаги из камня или глины помещались
позади центральной части кургана, так как она была более возвышена, и оттуда
лучше обозревалось все помещение могильного холма, обычно в погребальную
комнату или склеп, которые часто дополнялись каменным коридором. «Склон
могильного холма был разбит на несколько террас, и повсюду по периметру, исключая только вершины
круглой и квадратной части холма, помещались глиняные фигурки» [Haniwa, 17],
известные нам как ханива.
Их круглую основу прижимали к мягкой земле
недавно сооруженного кургана. Эти гончарные изделия, хотя были только слегка
обожжены и были довольно хрупкими, практически не сгнили и дошли до нас в
большом количестве. Крупные курганы превращались в своеобразные царства
глиняных статуй, вмещая по несколько тысяч фигурок ханива.
Традиция захоронения ханива
пришла в Японии на смену древнему ритуальному обычаю вместе с усопшим сюзереном
хоронить живых людей, которые обычно ему служили и были преданы при жизни. Богатые и знатные, и в особенности императоры,
стремились сохранить и демонстрировать своё могущество
и после смерти. Так было положено начало зверскому обычаю хоронить свиту и
родственников усопшего заживо. Этот обычай существовал долго и приносил
нестерпимые страдания народу. И это не могло не
отразится в литературных памятниках японского народа. В «Нихон
сёки» («Анналы Японии», 720г) отображено памятное событие – отмена императором Суйнин (правившего с 29 г. до н.э
по 70 г. н.э.) обычая «смерти вослед»:
«Зимой 28-го года, в день Каноэ-но
ума 10-го месяца, когда новолуние пришлось на день Хиноэ-но
тора, скончался единоутробный младший брат государя Ямато-пико-но
микото.
В день Хиното-но тори 11 месяца, когда новолюние пришлось на день Хиноэ-но
сару, Ямато-пико-но микото был
похоронен на склоне Мусано-ту-кисака. Тогда же
собрали его приближенных и похоронили их стоймя заживо как ограду вокруг
гробницы. В течение нескольких дней они были еще живы и днем и ночью стонали и
рыдали. Потом к ним пришла смерть, и их тела начали гнить, и тогда собаки и вороны
стали их терзать» [Нихон сёки, 1, 228]. Стенание и
плач слуг, зарытых до самой головы в землю вблизи могилы брата императора,
невыносимо преследовали императора, и он сказал сопровождавшим его сановникам:
« Очень тяжело это, когда живые следую за мертвым из преданности ему. Хоть этот
обычай идет из старины, но если он не хорош, зачем же его придерживаться?
Отныне мы думаем его пресечь»[Нихон
сёки, 1, 228]. Когда скончалась императрица, министр Номи-но
сукунэ призвал ко двору сто гончаров из Идзумо и приказал им изготовить из глины фигуры людей,
лошадей и различные предметы. Показав их императору, министр
предложил издать закон о том, чтобы вместо людей хоронить с умершими фигуры из
глины: « Отныне вместо живых людей этих глиняных можно ставить вокруг гробниц,
и такой закон передать последующим поколениям» [Нихон
сёки, 1, 229]. Предложение было одобрено и « стало быть, впервые такие фигурки
из глины [яп. пани] были поставлены [яп. татэ]
вокруг гробницы Пибасу-пимэ-но микото.
Поэтому эти вещи из глины называют панива,
«глиняное кольцо». А еще называют татэмоно, «стоящие
вещи»»[Нихон сёки, 1, 229].
Так было явлена народу японскому благодать государева! Этот момент можно
считать поворотным в истории и главное в сознании людей. Ведь создание глиняных
копий людей и животных показывает нам, что японцы уже в то время ценили
человеческую жизнь, ценили индивидуальность. Эта гуманность государя Суйнин не только спасла тысячи обреченных на безвременную
смерть, но дала толчок развитию гончарного искусства, дала возможность
пластическим мастерам совершенствовать своё искусство и применять его во благо
других людей. Каждый народ в своем развитии рано или поздно приходит к
переосмыслению ценностей, и так
появление ханива
стало закономерным, потому что никогда стоимость тысячи шедевров первоклассных
мастеров не закроет цену одной человеческой жизни, поэтому эстетически ценные творения обречены были на
вечную жизнь в стране тьмы.
Сначала ханива, изготавливавшиеся в виде церемониальных уборов и
военного снаряжения, считались символом богатства и власти, но затем,
постепенно утратив первоначальное значение, стали приобретать исключительно
декоративный характер.
Ханива изготовляли следующим образом: месили
глину, скатывали из нее длинные круглые жгуты, которые затем сворачивали в
кольца. Кольца накладывали друг на друга, и наконец,
изделие подвергали обжигу при сравнительно низкой температуре.
Очень интересен тот факт, что фигуры ханива были сделаны именно из
глины. Этот момент придает фигурам ханива и
философско-мифологический аспект, так как именно из глины порой творилось
мироздание. Возможно, воплощение замысла ваятеля именно в глине давало жизнь
замысловатым фигурам, которые по необходимости должны были заменить живого
человека, здесь как бы делается намек на мифологическую параллель происхождения
человека и вещи.
В мифах многих народов присутствует образ бога или
культурного героя, который творит людей, либо
мироздание (или отдельные его части) из глины. Египетский бог плодородия
Хнум создает из глины на гончарном круге человека (в
более позднем варианте — весь мир). В наиболее раннем варианте шумерского антропогонического мифа бог вод Энки
призывает на помощь «добрых и благородных творцов» («формовщиков»), которые
должны сгустить глину, взятую богиней-прародительницей Намму
над бездной, после чего богиня Нинмах и богини
рождения должны помочь в лепке человека и его судьбы. В этом мифе, как и в других типологически сходных с ним преданиях народов Старого
и Нового света о сотворении человека из глины (вплоть до соответствующего
библейского сюжета), отражены представления о стадиях приготовления и формовки
глины в процессе гончарного дела. Для западноафриканских мифов характерно
представление о гончарном деле как о божественном откровении, чаще всего
связываемом с одной из первых прародительниц. В некоторых архаических обществах
гончары составляли особую священную группу, обладавшую жреческими функциями и
позднее ставшую отдельной кастой (для сравнения: ханибэ
в Древней Японии — касту, занимавшуюся изготовлением священных глиняных
скульптур ханива,
обычно помещавшихся у кургана и изображавших людей, животных, здания, утварь;
касту гончаров на средневековом Цейлоне и во многих частях Индии, изготовлявшую
ритуальные изображения из глины для свадеб и других обрядов и возводившуюся к
Брахме).
Ряд мифологических сюжетов связан с глиняными
скульптурами и орудиями труда гончаров-жрецов. В древнеяпонской
книге «Нихон сёки» рассказывается о всаднике Паку-сон, который, «в лунную ночь
у гробницы Помута на холме Итибико-но
повстречал всадника на красном коне. Этот конь время от времени свивался в
кольцо и вздымал ввысь, подобно дракону. И вдруг взлетел высоко – высоко,
подобно дикому гусю. Он был странной формы, облик его был удивителен и
прекрасен. Паку-сон подошел
поближе, вгляделся и захотел сам владеть таким конем. Пришпорил своего пегого
конька, поскакал с тем голова в голову, морда к морде.
Однако красный конь подскочил и исчез, словно пылинка, пропал из виду с
невиданной скоростью. Пегий конек отстал, и скакать тому вдогонку и думать было
нечего. Но всадник на скакуне понял желание Паку-сон, он остановился и обменялся с ним конями, на
чем они распрощались и расстались» [Нихон сёки, 1,
361]. Утром же всадник обнаружил в конюшне глиняного коня (ханива), а своего коня нашел
среди глиняных ханива у кургана. Этот сюжет напоминает нам о превосходном
мастерстве гончаров, которым удавалось
сотворить великолепные фигуры почти идентичные живым аналогам. Мотив
обязательного изготовления глиняного изображения коня представителями
социальных групп, которые не совершают настоящего жертвоприношения коня,
представлен и в хеттских текстах. Работа гончара окружена ритуальными
предписаниями: в Индии гончар начинал день с лепки священного фаллического
изображения, которому, как и своему гончарному кругу, должен был тут же
поклониться как символам бога Шивы. Издавна
характер занятий гончара представлялся священным, единственное отличие
гончара от бога состоит только в том, что он не может вдохнуть в свое творение
душу, но может передать в пластике глины
скорбь, тревогу и иногда безмерную радость.
Технология их изготовления, а также типологические
черты говорят о непосредственной преемственности ханива по отношению к керамике Яёй. Сама же идея оформления погребения с помощью глиняных
фигур была, возможно, подсказана китайскими образцами, наиболее известным из
которых является гробница Цинь Шихуана.
Производство ханива было массовым. Так, для
кургана Нинтоку их было изготовлено около 20 тыс.
штук. В более скромных погребениях, достигавших 20 м в диаметре, находят до 200
экземпляров ханива.
Фантастика этих причудливых асимметричных изделий словно была подсказана самой
природой .Хотя ханива и испытали влияние ханьской
пластики, они отмечены большой самобытностью художественных черт, способа
расположения (в отличие от них китайская пластика всегда размещалась внутри
захоронения). Сюжеты ханива
поражают своим многообразием. Здесь и жрецы и войны, и придворные дамы, и
слуги. Здесь и боевые кони, и птицы, и дома, и священные ладьи. Необычайная
выразительность этих живых и полных движения фигурок свидетельствует о высоком
развитии в Японии того времени пластического мышления. Мастера тонко
чувствовали возможности мягкого, податливого материала, умело
и точно воспроизводили движение, передавали характер и настроение персонажей.
Простыми средствами (незатейливым вырезанием в сырой глине отверстий для рта и
глаз или лепке бровей и губ) они придавали лицам разное выражение - печаль и
веселье. В Древней Японии сложилось свое понимание пластической формы,
выработались свои художественные навыки.
Глава 4. Различие ханива
по месту захоронения
Впервые ханива были найдены
на территории Киото-Нара — древний центр японской культуры в происторическое и раннеисторическое
время. Эти находки приблизительно датируются второй половиной периода Ранних
курганов. Они прежде всего представляют военное и церемониальное снаряжение, в
которое были облечены человеческие фигуры. «Самыми ранними примерами ханива,
являющимися точными копиями церемониального снаряжения можно считать достаточно большое число крупных, хорошо
пропеченных моделей щита (татэ), колчанов (юки), специальной защиты запястий стрелка (томо) и торжественного зонтика, известно сейчас как кинугаса» [Haniwa, 20].
Среди человеческих фигур встречаются женские изображения шаманов и жриц (мико) и изображения мужчин-воинов в сложных
регалиях. Фигуры ханива
Нара отличались простотой исполнения, но не теряли торжественности. Это
сочетание торжественности и простоты породило великолепное воплощение, фигуры были
искусно выполнены, в них естественно и
реалистично соблюдались все пропорции. Нередко их принимали за образец.
В поздней части курганного периода производство ханива охватило
довольно широкий масштаб, и уже находки встречались по всей Японии. Так ханива были
найдены на территории Канто:, что
на северо-востоке страны, сегодня эту территорию занимает мегаполис Токио. Ханива области Канто: естественно обладали характерными чертами,
свойственными ханива
из Нара, но здесь уже были выявлены некие отклонения от прототипа. Фигуры Канто: были максимально стилизованны. Среди человеческих
фигур помимо воинов встречаются великолепные фигуры сложно одетых мужчин и
женщин различных профессий, хотя естественно милитаризованный наряд занимал
доминирующие позиции.
Дух захватывает, когда смотришь на фигуры, изображающих
родителей, качающих своих детей, танцующих мужчин и женщин. Мастера Канто: уделяли много внимания «народным» темам, их
интересовали малейшие детали повседневной жизни, но им так и не удалось
превзойти высокие стандарты артистического превосходства и технической
компетенции Нара.
Ханива из региона Канто:, по контрасту со старым культурным центром Киото-Нара,
отличаются определенной простотой и безыскусственностью замысла и исполнения.
Ни в коем случае нельзя говорить, что фигуры Канто:
хуже подобных из Нара, но в некоторых случаях проступает недостаток характера и
стиля для того, рассматривать их просто как произведения искусства. Нельзя
упускать из внимания то специальное обстоятельство, под воздействием которого
создавались ханива
в регионе Канто:,
важно попытаться понять, что в их собственном пути развития эти самые
черты – простота и безыскусственность в конце концов
определяют их великолепное исполнение. Фигуры Канто:
создавались веселыми и легкими, не смотря на то, что они создавались для
похорон. В этих счастливых, улыбающихся фигурах нет намека на печаль, горе,
плач и страдание, но они позволяют нам заглянуть в их сердца и покориться их
спокойствием. Нас также не страшит тот факт, что части лица не всегда совпадают
в пропорциях. Нос может быть очень длинным, а уши могут просто поражать своими
размерами. Да эти неточности могут привлекать особое внимание к различным
чертам, но они ни в коем случае не умаляют достоинства всей фигуры. Очень важны тактильные качества материала, из
которого были сделаны ханива,
потому что «только благодаря им
фигуры так завораживают, и этот эффект пластики нельзя передать ни с помощью
фотографии, ни словом. Шарм цвета и тактильных качеств помогают нашему
критическому взгляду исследователей отклоняться от абсурдности и нелогичности
некоторых фигур» [Haniwa, 27].
Нельзя сказать, что все ханива создавались по шаблону. Естественно,
они обладали рядом общих внешних признаков и материальных качеств, но у каждого
мастера каждой территории были свои задумки и способности ваяния глиняных
фигур. Для примера, относительно мало ханива были изготовлены в этот период на территории Кюсю.
Там фигуры ханива
отличались недостатком живости, в них ощущалось отсутствие жизненной силы, они
были просто и холодны.
Такие сходства и различия в качестве исполнения ханива можно
объяснить своеобразным мировоззрением японских гончаров. Когда создавались эти
глиняные фигурки, японская цивилизация была молода и глядела на мир свежим
почти детским взглядом, и соответственно выражало свои чувства также чисто,
поэтому во многих ханива
постоянно чувствуется простота исполнения. Но умение наблюдать и схватывать
суть предмета, различать оттенки и отношения различных вещей, дало мастерам возможность с удивительным эффектом
выражать в пластике малейшие детали, которые им казались наиболее важными,
отсюда и различие в конечном воплощении.
Глава 5. Художественное
воплощение образа и ритуальное значение ханива
Ничто не может пролить больше света на настоящее
религиозное и культурное значение ханива, чем исчерпывающие данные где, как и в каком отношении друг к
другу эти фигуры располагались в могильном кургане. К сожалению, мы обладаем
лишь небольшими фрагментами такой информации. Эти фрагменты явились наградой
исследователям за долгий и кропотливый труд при раскопках.
В недавнее время было тщательно исследовано лишь
небольшое количество курганов, и особое
внимание, конечно же, сконцентрировалось на погребальной комнате и останках,
поразил и богатый запас похоронных
вещей, найденный в кургане. Результаты исследования дали нам информацию
относительно расположения ханива внутри кургана и снаружи. Хотя невозможно с большой
степенью уверенностью говорить о точном месте положения, потому что фигуры под действием погоды и других природных
катаклизмом постоянно перемещались. Нижняя цилиндрическая часть ханива обычно
вдавливалась в землю, заставляя фигуру стоять строго вертикально, была менее
подвержена разрушениям, а вот верхняя часть при разрушении еще и разбрасывалась
по всей территории кургана, чем еще более усложняла вычисление изначального
место положения. Хотя все-таки удалось найти поражающие данные.
С твердой уверенностью можно заявлять, что особое
значение в могильных холмах периода Кофун занимал
дом. Он представлял собой крошечную копию настоящего дома, в котором должен был
жить усопший. Он воздвигался на самой вершине кургана, прямо поверх останков,
начиная с ранней стадии периода курганов. В самый ранний период эпохи курганов
вокруг дома обязательно стояли защитники в военной амуниции, что вновь
напоминает нам о хранительной функции фигур. Они были столь искусно выполнены,
что при первом взгляде их невозможно было отличить от реальных аналогов. С развитием культуры, в средней фазе Кофун, был окружен уже не одним, а двумя и порой тремя
образующими круг рядами неодушевленных объектов. Впоследствии дом был обнесен
рвом с водой и дополнительно защищен рядом цилиндрических
ханива. С ростом масштаба могильного холма
увеличивались и размеры ханива. Дом
обязательно воздвигался в центре и особо охранялся, потому что это было вечное место жительство покойного и как бы заключал
в себе связь между прошлой земной жизнью и следующей вечной. Интересно сравнить
традицию воздвижения центрального дома над останками покойного в могильных
курганах периода Кофун с современной традицией
воздвигать временный «дом духа» над
могилой. Эта традиция пришла из буддизма и ей следуют повсюду в Японии.
«Останки человека сначала кремируют и потом пепел, собранный в красивую урну
погружают в небольшую яму. Потом
сооружают небольшой домик из дерева или бумаги. Обычно этот домик богато
декорирован искусственными цветами. «Дом духа» воздвигают на могилу в день
похорон и оставляют стоять, пока погода не разрушит его» [Haniwa», 29]. Эта традиция, возможно,
дублирует традицию воздвижения дома в центре могильных холмов, и фиксирует связь прошлого и настоящего.
Удивительно было представлено исполнение в глине дома-ханива. Он
поражал реалистичностью деталей, общей строгостью пропорций и разнообразием
великолепных внешних форм. Дом был в центре внимания, потому что являлся
последним местом жительства покойного.
Большинство зданий ханива по внешнему виду немного
отличались от современного японского крестьянского дома. При строительстве использовались столбы и шесты,
пространства в стене заполнялись грязевой штукатуркой или плетнями. Окна и
двери в домах были постоянно открыты. Сложно сформированная соломенная крыша
поддерживалась деревянными или бамбуковыми частями.
Было еще одно важное
отличие - сложный и порой лишь
воображаемый выступ дымовой трубы над фронтонной стеной. Различались дома и по
видам крыш. Наиболее распространенным и оригинальным был вид остроконечной, или
двускатной крыши, где одна часть накладывалась на другую. Фундамент дома
погружался глубоко в землю, хотя иногда встречались высокие здания и без
фундамента. Такие постройки, прежде всего, были складами или амбарами, отличал
их от центрального дома только одинокий вход.
Одним из наиболее знаменитых зданий ханива является сложный комплекс строений в кургане
Саитобару в префектуре Миадзаки.
Центральная секция этого фантастического ханива представлена двумя
главными структурами, каждая из которых имеет свою остроконечную крышу с
дымовыми проходами и распорками. Спереди
и с тыла добавлены веранды в виде
маленьких домиков с остроконечной крышей. Данный архитектурный ансамбль
представляет собой дворцовую резиденцию
очень богатого и знатного покойника.
В кургане Футацуяма дом был
обнаружен в традиционном месте на вершине круглой части насыпи. Но там же были
обнаружены еще 4 дополнительных дома, стоящих на прямой линии
на вершине треугольной части кургана. Еще один дом был найден на склоне задней
части, хотя этот и другой склоны богато украшали человеческие фигуры мужчин и
женщин, а также фигуры лошадей, куриц и других животных. Это характерный пример
того, что место положение ханива могло быть абсолютно различно.
Еще один пример, в префектуре Гумма, в кургане Хасимандзука ханива были найдены на вершине насыпи, окружающей ров. Этот момент снова
напоминает нам о постоянном внимании к декорации кургана и даже рва. Поражающие
глиняные фигуры ставились на пограничные места для того, чтобы создать защитную
дистанцию между святым местом погребения и зрителем. К тому же ханива отвлекали
на себя внимание посетителя, закрывая собой некую тайну погребения. Зрителям
лишь оставалось молиться вдалеке.
Такая отдаленность зрителя, определяемая наличием рва,
побуждала к яркой внешней декорации и наружному показу богатства знатного
покойного. Декорировался не только курган, но даже вода во рву. В нее запускали
уток-ханива
и других водных птиц.
Тело усопшего
обязательно хоронили в богатой одежде и реальных доспехах, причем сама могила
была богато украшена бронзовым и каменным военным снаряжением — лошадиной
сбруей, мечами и драгоценностями. Хотя драгоценности были достаточно хорошо
скрыты рядом с останками покойного. По убранству кургана, по военной амуниции ханива и по
наличию церемониального зонтика можно было судить о религиозных, политических и
социальных прерогативах покойного. Но чтобы не смазать такое эффектное
впечатление, были созданы правила расположения декораций.
Цилиндрические ханива расставлялись на вершине холма прямоугольником или
кругом, внутри которого помещали фигуры в виде церемониальных головных уборов,
щитов, колчанов и т.п. Ханива
в виде людей и животных размещали рядами внутри и вне прямоугольника.
Существовали и строгие правила ориентации фигурок. Так,
фигуры петуха — солнечной птицы, возвещавшей восход, и боевого коня,
оседланного для похода, были обращены к востоку; фасады домов — к югу; статуи
воинов — к четырем сторонам света.
В кургане Хасимандзука
правильная ограда из цилиндрических ханива,
пробегающих вдоль с востока на запад, образовывала прямоугольную площадь на
вершине насыпи. В центре этой площади
ставилась пара человеческих фигур,
мужчины и женщины, обращенных лицом друг
к другу. Еще пять дополнительных человеческих фигур
располагались вдоль западной границы, смотрели они все по разные направлениям.
Еще одна человеческая фигура была рядом с восточной кромкой. Около нее
располагалась пара лошадей, смотрящих друг другу в глаза. Еще 6 лошадей
выстраивались в ряд, все обращенные на запад, вдоль южной границы. Они
противопоставлялись двум гусям и шести
курицам на северной границе. Эти ханива также смотрели на запад, то есть на выход из кургана.
Все это правильное расположение фигур придавало убранству могильного холма
драматический эффект.
Новая жизнь усопшего могла быть безмятежной и тихой
только в центральном доме, последнем месте пребывания. Но душа могла скитаться.
И, как символ путешествия по вечности, среди ханива обнаруживались и
изображения лодок.
Лодки-ханива редко встречаются при раскопках, но диапазон их распространенности
довольно широк: от Кюсю до Канто, и примерно такие
находки датируются серединой периода курганов. Как и сейчас, море для японцев в
древности имело очень большое значение. Так в кургане Саитобару
в префектуре Миязаки были найдены замечательные
образцы лодок, похожих на гондолу с высокой кормой и с шестью постоянными
шлюзами для весел. Если заглянуть в внутрь, то можно увидеть настил, образующий
палубу. В самые ранние времена японские племена плавали на полых бревнах, а
найденные довольно искусно выполненные лодки-ханива говорят о прогрессе
японского судостроения, связанного в основном с развивающимися контактами
Японии с континентальным азиатским миром.
В аристократической культуре периода курганов особым
статусом обладали фигуры воинов в сложной военной амуниции и снаряжении,
которые использовались как и для охранительной, так и
церемониальной цели. Со временем был собран достаточно внушительный запас
предметов оружия и снаряжения. Уникален щит-ханива, он
создавался путем соединения двух веерообразных пластин, их вершины пересекались
и соединялись ободом. Потом это сооружение ставилось на цилиндрическую глиняную
основу. Обычно щиты декорировали со
свойственной мужчинам сдержанностью, но в рисунках чувствовалась сила и энергия
война. Также высоко ценились мечи и кинжалы, на таком же уровне были и фигуры
стрелков из лука, хотя в середине и
поздней фазе периода курганов стрелки из лука приобрели больше церемониальный
характер. Великолепный сложный ханива колчан был найден в кургане Андзияма
в префектуре Киото.
Эта находка едва могла быть использована в практическом
применении, но служила значительным свидетельством высокого статуса и силы
хозяина кургана. Интересно, что простой колчан находился
на спине фигуры война в полной амуниции.
Этот момент снова говорит о лишь декоративной и церемониальной цели колчана.
Шлем протоисторического периода нам
известен лишь по современным раскопкам реальных объектов, но был найден
и среди запаса дополнительных похоронных предметов, в частности среди
снаряжения воинов.
Все военное снаряжение со временем все сильнее
стилизовалось, максимально приближалось
к реализму, к детализированной проработке.
Среди частых находок, искусно проработанных мастерами,
можно выделить два главных вида оружия: короткий, похожий на кинжал меч,
хранящийся в ножнах, и более длинный, более элегантный клинок. Оружие
проработано настолько, что создается иллюзия, что в руке у ханива сверкает сталь.
Среди человеческих фигур ханива встречаются два вида:
фигуры в полный рост и фигуры до середины туловища. Обычно ханива в полный рост были более
детально выполнены, другой же вид имел склонность к сокращенному стилю
изображения. Художники, создающие образы ханива, быстро строили цилиндры
из длинной гибкой веревки замешанной глины и украшали их так, что каждая фигура
приобретала свою индивидуальность. Очень интересно то, что глаза и рот у ханива
создавались пунктирными линиями.
Важно отметить, что среди человеческих фигур встречались
и мужчины и женщины. «Различия в фигурах были минимальны и в одежде и в
украшениях. Но пол можно было определить по прическе. У мужских фигур была
средняя длина волос. Волосы заплетались в две косы с использованием двух очень
длинных полосок ткани, которые касались каждого плеча. Такая мода среди мужских
причесок встречалась часто, но были и исключения. Были найдены фигуры, у
которых по бокам, слева и справа, были крайне коротко острижены волосы. Остатки
собирались в пучок на макушке и отращивались до определенной длины,
изображая орнамент полумесяца. Женщины
сооружали из своих длинных волос горизонтальную «булочку», отчасти похожую на
современный стиль причесок, известный как «прическа Симада».
Часто среди украшений для волос были обнаружены замечательные гребни» [Haniwa, 38].
Интересен и стиль одежды ханива. Мужчины одевались «в кину – длинные перепоясанные верхние одежды с
прямыми рукавами и перевязанные у кистей и локтей. На ногах красовалась хакама – широкие брюки с перевязями ниже колен. Женщины одевались в кину, мало отличавшиеся от мужских, и в плиссированные юбки (мо)»
[Haniwa,
38]. Женские наряды поражали свободно падающими складками, пышными
волнами юбок. Яркая одежда напоминала о торжественности ритуала. Хотя в большей степени мужчины появлялись
только в военном наряде, что свойственно для воинственного духа
японцев.
Амуниция ханива создавалась как точная глиняная копия амуниции войнов той эпохи. Издавна доспехи изготавливались из сыромятной кожи, на
которую нашивались железные, медные, а то и деревянные пластины. Позже рубашку
из сыромятной кожи заменили комбинацией ремней, на которые стали крепиться
пластины. Они образовывали покрытие, верхние ряды которого, подобно чешуе,
частично перекрывали нижние. Это обеспечивало не только подвижность, но также
возможность подгонять доспех по фигуре, однако такой доспех был крайне тяжёл, и надевать его без посторонней
помощи было весьма затруднительно. Вообще для японского доспеха было характерно
большое количество отдельно существовавших деталей, которые пристёгивались
поверх основной брони для защиты разного рода уязвимых мест. Ну, и конечно, влажный японский климат не мог
не отразиться на внешнем виде и конструкции доспехов. Доспехи делались сборными
с большим количеством маленьких, прикрытых пластинами отверстий для обеспечения
«вентиляции», а чтобы уберечь доспех от влаги и ржавчины, их покрывали лаком,
чаще всего чёрным или красным, что придавало им довольно нарядный вид.
Очень показательными среди доспехов ханива являются защитные конструкции из металлических полос,
доходивших до бёдер (танко) и более подвижные (кэйко),
но чрезвычайно тяжелые доспехи, сделанные из железа или бронзы, части которых
скреплялись между собой кожаными шнурами.
Реалистичное изображение
людей в одежде и военном снаряжении показывает о великолепном умении японских
ваятелей схватить отличную суть каждого человека. Ведь каждая малейшая деталь
внешнего вида может охарактеризовать индивидуальные качества отдельной
личности.
Так военное снаряжение
требовало от фигуры сдержанной и волевой позы, лицо защитника ханива должно
было пугать врагов, но важно было и запечатлеть в нем
святую преданность и покорность своему хозяину. Фигуры, которые исполняли лишь
декоративную функцию, воплощали в себе полет фантазии мастера. Поэтому в
курганах можно было встретить фигуры в самых поражающих позах, например:
застывшими в танце, качающими своих детей, играющими на музыкальных
инструментах и даже пьющих сакэ!
По
традиции «смерти вослед» не только люди, преданные умершему, но многие животные
должны были следовать за хозяином в страну мертвых, как показатель богатства и могущества
знатного покойного. Ханива, заменившие животных, имели, прежде всего, декоративную значимость.
Очень удивительны фигуры
лошадей, собак, оленей, вепрей, обезьян, коров, куриц, больших ястребов и
различных водоплавающих птиц. Почти все животные изображены на четырех ногах и
во всю длину. Они, как и все ханива,
поставлены на цилиндрическую основу.
Наиболее часто встречается в
курганах изображение коня. Этому животному уделяли особое внимание, потому что
наличие коня у человека свидетельствовало
о его высоком статусе. Как и все ханива, глиняная копия коня отличалась искусным исполнением.
Красота его так завораживала, что у зрителя непременно возникало желание обладать
таким конем, как, например, в рассказе о Паку-сон,
который даже отдал живого коня взамен на глиняную фигурку. Иллюзия безумно
прекрасной реальности сыграла с ним злую шутку. Детально прорабатывались даже
локоны гривы, соблюдались пропорции сильного тела животного, морда
непременно была овальной формы и глаза,
вылепленные искусной рукой мастера, словно светились силой жизни. Голова и круп
лошади обильно украшались колокольчиками, сбруя и поводья декорировались
простыми рисунками.
Коровы-ханива являются уникальными фигурами, их находки
встречаются на территории Нара. Хотя в китайских источниках есть сведения, что
Япония не знала в то время этих животных. После Второй
мировой войны появились новые данные, уже утверждавшие, что изображение коров и
лошадей появились в поздний период эпохи курганов. Коровы представляли собой лишь декоративную
ценность.
Еще с древности все
известно, что собака – лучший друг человека.
В периоде Яёй уже на бронзовых плитах
встречались примитивные изображения человека, охотившегося на дикого вепря с
помощью пяти охотничьих собак. Такие находки служат свидетельством того, что
уже в столь ранний период человеческого развития собака уже была приручена и
являлась домашним животным.
Порой собаки запечатлены в
таких поразительных позах, например, как будто её кто-то окликнул, и она
повернулась в пол-оборота и приподняла уши. Иногда мы можем увидеть, как собака
вытянула шею в знак опасности, или как из открытой пасти свисает язык, когда
она устала. Таким образом, мастерам удалось реализовать в глине даже
физиологические рефлексы животного.
В отличие от собак олени и
кабаны представлены просто. Во всем их облике читается ярость и свирепость.
Тяжелая и мощная морда производят устрашающее
впечатление. А незафиксированные позы, легкий наклон или стойка в пол-оборота,
напоминают нам об их постоянной готовности броситься на нас. Да, они свирепы и
неустрашимы, но и в них ваятель запечатлел гордость и достоинство.
Обезьяны встречаются очень
редко, но это, безусловно, шедевры раннего искусства. Довольно часто и в
больших количествах при раскопках находят глиняные фигурки птиц. Птицы имеют и мифологическое значение. В «Кодзики» повествуется о том, что, когда богиня солнца Аматэрасу скрылась от брата своего Сусанноо
в гроте, на земле « голоса множества злых богов, как летние мухи жужжанием все
наполнили, всюду беды произошли» [Кодзики, 1, 43].
Под предводительством «специалиста по думанию»
божества Омоиканэ (Размышляющий) был разработан план
извлечения Аматэрасу из грота. Для его исполнения
понадобились « долгопоющие птицы, то есть петухи, во
всех странах и культурах возвещающие рассвет» [Накорчевский,
47]. Крик петухов разогнал тьму, одно божество начало петь гимны, второе
держало специально приготовленное зеркало, а самое отважное божество начало танцевать
и слишком разошлось, чем очень насмешило всех. На крики и песни выглянула Аматэрасу, увидев себя в зеркале, она потянулась к нему,
чтобы лучше себя рассмотреть, здесь её и поймали. С тех пор к петухам, как
спасителям богини солнца, относятся с особым уважением. Поэтому часто можно
было встретить петух на самом возвышении кургана. А в префектуре Фукуока в кургане
были найдены и воплощенные в камне ханива, изображающие петуха.
Как и собака, большой ястреб
тоже считался с ранних лет лучшим помощником человека на охоте, поэтому
изображение ястреба рядом с человеком дополняло образ охотника.
В отличие от ястреба, всегда
готового к битве с жертвой охоты, гуси и утки всегда изображались
умиротворенными и спокойными. Они свободно плавали в
рву или в ручьях, выполняя декоративную функцию.
Помимо человеческих и
животных фигур среди предметов для курганного захоронения можно встретить и
великолепные копии предметов быта. Вся домашняя утварь и инструменты
создавались в большом количестве, чтобы в своей вечной жизни усопший ни в чем
не испытывал нужды и мог похвастаться своим богатством даже после смерти.
В середине периода Кофун уже можно встретить даже точные копии чаши, похожие
на бокалы и великолепные блюда, расположенные прямо перед центральным домом.
Они выполнены настолько мастерски, что при дистанционном осмотре зритель не
видит отличия от настоящих аналогов. Мастерство ваятелей поднялось до таких
вершин, что в курганах стали встречаться даже изображение фигур, сидящих на
почти реальных стульях.
Оценивая весь запас ханива можно сказать, что в
Древней Японии сложилось свое понимание пластической формы, выработались свои
художественные навыки.
«Путь в тысячу ли начинается с одного шага», — гласит
известная поговорка. Когда в руки гончару попадает кусочек глины, начинаются
даже два пути: путь воображения мастера
и путь творения. Искания ваятеля в чем-то схожи с трудом старателей, которые
промывают чуть не целые пустыни песка, чтобы обнаружить сокровища, скрытые в
золотоносных недрах. Творчество предполагает неожиданности. И часто случается,
что интуиция художника не властна над конечными результатами исканий. Но, может
быть, здесь и таится страстность творчества, увлеченность созиданием
прекрасного. Этот феномен характерен и для японских ваятелей с их
необыкновенной утонченностью чувств в искусстве, в мире духовных устремлений, в
образе жизни. Так создавая предметы для вечного пребывания в стране мертвых,
мастера гончарного искусства создали великолепные произведения, способные
доставить эстетическое наслаждение живым людям
спустя много столетий.
Древние японские ваятели ханива поистине владели секретом
пластического завершения образа, до предела усиливая выразительность каждого элемента
скульптуры, ее эстетического облика. В эмоциональной палитре приобретали
значение мельчайшие детали образа, по которым ваятель способен прочесть
внутреннюю его сущность.
В этой курсовой работе я попыталась раскрыть замысел и
показать художественное воплощение ханива. Эти глиняные фигурки своим появлением не только
обогатили мир искусства новыми шедеврами, но обозначили поворот в мышлении
древних японцев, привнеся в порой жестокие традиции элементы гуманизма. Ханива искусно
сочетали в себе многогранность внешнего облика и глубину внутренних
переживаний. Поэтому так ценны те малые фрагменты, найденные при долгих
изнуряющих раскопках.
[Haniwa] — Haniwa. The clay
sculpture of prehistoric
[What is Japanese architecture?] — What is Japanese architecture?
Kazuo Nishi and Kazuo Hozumi // translated, adopted
and with an introduction by H. Mack Horton.
[Нихон сёки] — Нихон сёки (Анналы Японии). Т.1 Перевод: Ермаковой Л.М.,
Мещерякова А.Н. «Гиперион», СПб 1997г.
[Кодзики] — Кодзики.
Свиток 1-й. Мифы. Перевод Е.М. Пинус. СПб., 1994
Стенли-Бейкер Дж. Искусство Японии. М., 2002
[Федоренко] — Федоренко Н.Т. Краски времени. М.,
1972
Пещерева Е. М. Гончарное производство
Средней Азии, М.-Л., 1959
Япония от А до Я.
Популярная иллюстрированная энциклопедия. Под ред. В.О. Перфильева. М., 2000
[Накорчевский] — Накорчевский
А.А. Синто. СПб., 2003
Получать сюрпризы приятно, но не всегда. В прошедшем учебном году я до
последнего мгновения не знала, какую работу мне принесет Елена Юрьевна.
Убедительная просьба: никогда не подражайте ей в этом! Соглашусь: по-своему
приятно ошарашить научного руководителя полностью
готовым текстом. Консультации, стремящиеся к нулю, никаких планов, набросков,
промежуточных вариантов — и вдруг нате Вам, курсовая работа! Со стороны
руководителя последует либо нечаянная радость — либо безнадежное огорчение,
поскольку доделывать и менять что-либо уже поздно. Но я еще раз настоятельно
прошу: впредь подобных психологических трюков надо мною не учинять! Всякому
терпению есть свои пределы.
К счастью, работа Елены Юрьевны оказалась скорее приятным сюрпризом. Удачно
в ней прежде всего то, что изложение ведется словно бы
«с нуля». Допустим, наш читатель впервые видит слово «ханива»,
— и мы ему рассказываем, что оно обозначает. Популярный стиль изложения я могу
только приветствовать, если только в жертву ему не приносится информативная
часть работы. Вот только чего не нужно делать — так это расхваливать
исследуемый предмет. Иначе создается ощущение, будто мы наладили подпольное
производство этих самых ханива, скоро начнем
ими торговать, — а пока не угодно ли на правах рекламы прочесть нашу курсовую?
(Замечу в скобках: когда этакая хвалебная речь посвящается глиняным фигуркам —
оно бы еще куда ни шло. Бывают случаи и похуже.
Например, когда автор впаривает читателю что-нибудь
вроде «буддийской этики»: уж такая она хорошая, самая толерантная, самая
ненасильственная, самая-самая… И ведь заявлен при этом
текст как исследование, а не как религиозная пропаганда! Или когда продвигаемый
продукт — Принц Гэндзи как наиболее блистательный
среди принцев во всей мировой литературе. Ну, да, блистательный. Да только его
уже Мурасаки-Сикибу расхвалила, как могла. Наши
вздохи и охи ему уже ничего не прибавят. Так что давайте договоримся: без
реклам. Пусть наше восхищение изучаемым нами предметом
выражается в ясности и связности нашего исследования.)
Что касается источников, то здесь Елена Юрьевна пошла по тому же пути, что
В.М. Бадлуева (см. ее работу по архитектуре японских
храмов): взяла за основу одну, но внятную англоязычную книгу (см. [Haniwa] в
списке литературы). Оставалось только дополнить ее несколькими другими
исследованиями. Пользуюсь случаем привести здесь выходные данные той книги,
отсутствие которой в списке литературы так расстроило меня при первом взгляде
на работу. Нехорошо, когда у научного руководителя провалы в памяти, и совсем
худо, когда это память на имена! Итак: Иофан
Н.А. Культура древней Японии. М., 1972.
Елене Юрьевне хорошо удалось совместить описание ханива
как особого жанра скульптуры (точка зрения искусствоведа) и рассуждение о них же как о составной части погребального культа (точка зрения
историка религии). Приятно, что много внимания уделено расположению фигурок на
кургане: почему-то об этом пишут не во всех исследованиях, а между тем, вопрос
этот очень важен. И все-таки главного я не поняла: что имелось в виду под
«замыслом» ханива и что — под
«воплощением»? «Замысел»
— это чтобы не закапывать вместе с умершим его людей и имущество? А
«воплощение» — это вся та «энциклопедия древней японской жизни», которую мы
видим в сохранившихся ханива?
Однако времени на выяснение этого вопроса у нас с Еленой Юрьевной уже не
оставалось, ибо на носу была сессия…
И снова о наболевшем. Сдавая работу в последний день, мы можем позволить
себе включить в работу такие рассуждения, как у Елены Юрьевны в главе
«Особенности ханива». В нескольких строчках —
очерк «гончарной» мифологии народов мира. «Развернуть!» — потребовал бы любой
руководитель, если бы дело было не в последний день. Хорошо было бы в будущем
действительно развить этот набросок.
«Буддизм и буддийская философия»
«Религиозная философия Востока»